Текст книги "Я - Янни (СИ)"

Автор книги: Abaddon Raymond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Он выпрямился и расслабил плечи:

– Они должны съесть по кусочку, после их выключит ненадолго. Тогда нужно назвать каждого по имени и все… Можно рассказать любую историю. В общих чертах. Сознание заполнит пробелы. Они сами додумают детали и не заметят нестыковок, – Янни поежился: в настежь открытое окно задувал осенний ветер, занавески взлетали до потолка. Я спрятал ладони в рукавах толстовки. – Мы скажем, что делать дальше. Они воспримут наши указания как свой порыв.

– Мы поступаем правильно, – сказал я потому, что должен был так сказать. Янни обхватил себя руками и дернул подбородком: да.

Они должны были уехать. Мы – остаться. Они – забыть, мы – помнить. Все просто. Даже заклинание простенькое, в несколько слоев. Кулек в центре стола подпрыгнул, ком раскололся острыми частями. На целлофане проступила рыжая влага, позже оставившая на пальцах саднящий блеск. Готово.

Когда в замке повернулся ключ, Янни застыл испуганным зверем. Светлые брови сошлись на переносице. Я сунул ему кулек и скомкал, выкинул бумажку со знаком. Брат мял битый камень, слушая голоса в прихожей.

Или тоже что-то решая. Мы ведь чертовски похожи.

Просторная кухня враз показалась тесной, когда папа занес деревянные ящики, полные последнего урожая. Полудикий и водянистый виноград, зеленый болгарский перец, лакированные баклажаны, громадные кривые помидорины и смешные, словно игрушечные тыковки – на Хэллоуин мама вырежет страшные морды, устроит на подоконнике среди желтых осенних цветов бестиарий… не здесь, не для нас.

Алла, сосредоточенно пыхтя, затащила мешок картошки, бросила в угол. Несколько крупных картофелин выкатились и убежали под стол. Папа принялся рассказывать, как починил крышу сарая и подготовил душ и летнюю кухню к зиме. Я будто впервые заметил седину у него на висках. Мама зажгла плиту и натянула голубой передник. Тоже что-то прощебетала. Я не мог выдавить и слова. Янни захрипел:

– Давай я, – отобрал у нее заварочный чайник. Заслонил спиной, насыпая заварку. Я почти угадал шелест кулька сквозь звонкий голосок Алиши и звяканье посуды: мама поставила греться привезенные лепешки. Мои любимые.

– Надеюсь, вы поужинаете с нами. Или опять навострились куда-то убегать? – в ее тоне веселье перемешалось с напряжением.

– Нет… нет, – если бы.

Вскоре я крошил лепешку, ронял кусочки на тарелку. За окном стемнело. Ранняя ночь отрезала кухню от остального мира. Мы были словно на другой планете, где секунда за секундой умирало время. Передо мной дымилась чашка – с хвостиком чайного пакетика, ярко-лиловое облако ягодной заварки расползлось по дну. Янни пил такой же большими глотками. Я следил, как дергался его кадык. Алиша громко сербала, обжигалась и кривилась, и болтала надколотой пиалой, гоняя слишком горячую жидкость по кругу. Их чай был чуть серым от Янниных конфет. Я не прикасался к своему. Думал: через несколько минут мы сможем сказать что угодно. Что мы уехали навсегда. Что умерли. Что нас никогда и не было. Что их преследуют и нужно скрываться.

Я думал: через несколько минут мы закончимся.

Янни выглядел больным, но никто не замечал. Еще одно волшебство. Он смотрел на всех по очереди, вроде пытался запомнить раз и навсегда. Кусал губы. Переплел пальцы так тесно, что костяшки побелели – я накрыл по-птичьи хрупкие кисти. Повторил, одними губами:

– Все будет хорошо.

Повторил, шепотом:

– Мы поступаем правильно.

И тоже смотрел, и тоже запоминал. Хоть знал: все равно забуду со временем. Главное ведь прячется в мелочах, а они уходят первыми. Образы стираются, истончаются, становятся плоскими, как фотографии, и однажды я перестану знать, что у папы была ямочка на правой щеке – появлялась, когда он смеялся, а мама всегда напевала одну единственную песню – и тогда чуть слышно мурлыкала. Значит, была в хорошем настроении. Алиша вытаскивала из прически и раскладывала по столу разноцветные заколки, распутывала сложную вязь косичек. Каждое утро она тратила пару секунд на выбор одежды и не меньше часа перед зеркалом, чтобы заплести и украсить волосы.

Если бы она прямо сейчас спросила меня снова:

– Чего ты вечно за ним таскаешься?

Я бы ответил:

– Потому что только рядом с ним я не чувствую себя пустым.

Когда папа вдруг уронил руку на стол, а Алла, остекленев, пролила весь чай из пиалы на скатерть, Янни монотонно отговорил необходимую ложь и вышел из комнаты, чтобы не увидеть, как она становится правдой. Я задержался, и до сих пор жалею. Их лица менялись, словно в замедленной съемке, этап за этапом отражая новую реальность. Я смотрел, пока они дробились и собирались набело, вытирал глаза, но через секунду все снова расплывалось.

– Пойдем, – позвал Янни из темноты коридора. – Нам пора.

Мы зашли слишком далеко. А надо еще дальше.

– Мы очень, очень вас любим, помните это, пожалуйста. Берегите себя… – прозвучало жалко и глупо, я оборвал лепет, попятился, позвал невидимого Янни по имени, путаясь в старом и новых:

– … слышишь? Я могу за себя постоять. Я сильный. Перестань волноваться за меня и за них. Делай все, чтобы спастись самому. Ты должен выжить. Выживи – это главное. А с остальным мы справимся. Все будет хорошо.

Он не ответил. Но это было неважно. Главное, он слышал.

Мы вышли из квартиры. Поднявшись на пролет выше, сели на холодные ступеньки. В парадной было очень светло. Гудел, срываясь на вызов, лифт: вверх-вниз, лязгали двери. Изредка, огибая по широкой дуге, проходили соседи. Я глядел на стену перед собой так долго, что трещины и граффити отпечатались на сетчатке.

Они собирали вещи, как мы велели.

Янни сидел, опустив голову на скрещенные руки. Резкий и острый, похожий на оборванца под неровным белым светом – мигала лампа в решетке над чьей-то дверью. На рассвете, когда за окном поредела тьма, хлопнула наша. Брат вскочил, будто его дернули вверх. Я успел схватить и прижать к себе, спрятать лицо в русой макушке. Снизу уходили. Тяжело шаркал папа. Тарахтел чемодан на колесиках. Процокали мамины каблуки. Я не слышал легких шагов Алиши, пока она не сбежала по ступенькам, топая, как маленький слон. Янни попытался вырваться. Мы боролись и едва не упали, когда он вдруг издал звук – то ли рев, то ли вой, оседая. Я закрыл ему рот ладонью. Глазам было

горячо, а в груди ширилась пустота, я задыхался, зажмурившись до чернильных клякс и цепляясь за него, и я больше не…

– Я больше не могу, – говорит Янни, стоя на коленях в центре побледневшего узора. Мы стерли почти все, но рисунок еще угадывается, а щели полны черной крови. – Серьезно, что за дерьмо она использовала?

Он помнит сестру только потому, что утром мы смотрели фотографии. Каждый день я достаю пять потрепанных альбомов и рассказываю, водя пальцем по снимкам:

– Это папин день рождения. Вот бабушка и дед. Помнишь, мы с ним ловили рыбу на лодке? Он сам сделал папе удочку, а папа потом передарил тебе, потому что никогда не любил рыбалку.

– Это твоя линейка в девятом классе. Тогда мама решила подровнять тебе челку перед выходом и случайно отрезала лишнего, вот ты и надутый. Похож на тифозного.

– Это Алла кормит твоих воробьев. Неуклюжая, все зерно рассыпала. Она хохотала, когда они ели с рук, говорила – щекотно. Всех распугала.

Янни всегда узнает воробьев и улыбается. И меня узнает. Теперь узнает:

– Это ты на даче, снимаешь Тишу с дерева. Он залез в сорокино гнездо, а слезть испугался, – говорит, например, показывая на фото. Там я выглядываю из густой листвы, обнимая серого всклоченного кота. Мне лет десять, а выгляжу гораздо младше. У меня смешно длинные ресницы и пластырь на носу.

– Да, точно, – после ритуалов его память рушится, но мы с воробьями пока побеждаем подступающую тьму.

Один сейчас замер в большой клетке на подоконнике. Внимательно следит за нами глазками-бусинками. Уверен, даже он запомнил – после того, как я повторил тысячу раз:

– А вот папа и наша гостиная после ремонта. Он сам поклеил обои и побелил потолок, а мама запечатлела, как она сказала… его подвиг для потомков.

Снимок очень древний. С тех пор обои давно побледнели. Коричневый диван сменился серым, старый огромный телевизор – тонким плазменным, а со стены исчезла бабушкина картина в тяжелой витой раме. В ночь их отъезда мы стояли ровно там, где папа позирует в треуголке из газеты. Я держал Янни за руку.

Или он меня.

Мы рассматривали пустые шкафчики с распахнутыми дверцами. Брошенные где попало вещи. Воздух был шершавым и плотным, словно вата.

– Нам нечего делать здесь, – так ведь только больнее, но я отмахнулся и продолжил бродить по комнатам, ни к чему не прикасаясь. Янни тенью следовал по пятам.

Ушли налегке. Молодцы. Из стройных рядов Алишиных игрушек исчезли лишь две, самые любимые: желтый шуршащий мышь в зеленом комбинезоне и кукла с длинными розовыми волосами. Куклины платья она тоже забрала, до единого. Наверное, потому, что свои не смогла: гора цветастых нарядов высилась на полу возле кровати.

В родительском гардеробе болтались и пустые вешалки, но большая часть одежды осталась на своих местах. Красивый мамин сарафан – тонкий, струящийся, золотистый – валялся в углу. Я поднял и вернул на плечики, расправил прохладную ткань. Она надевала его на свадьбу тети, а еще прошлым летом, когда папа достал билеты на кинофестиваль. Я тронул рукав праздничного отцовского пиджака. За спиной, раскалывая тишину, вздохнул Янни:

– Давай собираться. Пора уходить.

Мы решили, что запросим комнату в общежитии через неделю. На всякий случай, чтобы дать им фору.

– Надеюсь, у них хватит ума и удачи не оставить следов, – я повернул ключ в замке. – Сегодня я вернусь, а завтра заночую в библиотеке. И послезавтра, наверное, – меня передернуло от мысли о гулкой пустоте разоренных комнат.

Мы ушли вместе, но договорились поехать в Университет по отдельности, как обычно. Утро оказалось ослепительно ярким. На ресницах переливались солнечные блики. Свежий ветерок гонял желтые листья по асфальту, топил в сверкающих лужах, полных осеннего неба и сочных битых каштанов. На улице было людно. Дорогу запрудили сигналящие машины. Янни жался ко мне, шаря взглядом по толпе. Его ладонь скользила от пота. На нас смотрели.

К остановке подъехал автобус. Я сказал:

– Едь ты, я на следующем.

– До вечера, – просипел брат, сжимая лямку рюкзака и ежась в огромном папином пуховике – болезненно-красном, шелестящем при малейшем движении. Когда и откуда достал? Я не видел. Немытые пряди лезли ему в глаза, но Янни не обращал внимания.

Я отпустил тонкую руку. Меня морозило. Кожа зудела и ныла. В голове вязко пульсировала собирающаяся мигрень. Я кивнул, прощаясь, отступая назад. Слов не было.

А вечером не стало и Янни.

***

Я не нашел его дома. Ждал, перебирая вещи. Разложил по полкам. Выкинул остатки лепешки. Убрал свою чашку с засохшим чайным пакетиком. Четыре других… серая жидкость потемнела и заросла крупными пузырями, по стенкам вскарабкался желтый налет. Я обернул кисть полотенцем, но так и не дотронулся. Ушел, выключив свет и плотно притворив дверь.

– Он поймет, когда увидит.

Пусть.

Я позвонил сотню раз. Он не взял трубку. Ничего особенного – в Университете нет связи. Ничего особенного… но когда часы показали четыре ноля, я поймал такси и поехал обратно. Сквозь мрак и редеющие фонари, а потом оранжевый свет и вовсе закончился: машина свернула в черноту между заводскими складами и парком. Сердце колотилось будто прямо в горле.

Что они с ним сделали? Заперли в лабораториях? Или вместе с тварями в Заповеднике – подземном лабиринте, где за каждой дверью в крохотной белой камере медленно умирают те, кто живет в темноте? Что, если я больше не увижу его? Если они просто скажут: твой брат не приходил сегодня… что мне тогда делать? …

Расплатившись и не дожидаясь сдачи, я вывалился из машины прямо у ворот – вопреки всем правилам. Ледяной воздух обжег щеки, продул свитер насквозь. Я толкнул створку – сейчас не поддастся, больше никогда не распахнется передо мной, – но ворота, заскрипев, открылись. Разряд тока щипнул за ухом. Я побежал.

В лабиринт корпусов, цепляясь к каждому встречному, непрерывно набирая Яннин номер – гудки, оставьте сообщение.

– Если он просто не слышит, я его убью, – сначала обниму, потом врежу.

Двор, бар, кафетерий, библиотека, аудитории. Заглянуть во все кабинеты. Везде люди. На меня оглядывались, качали головами:

– Видел его вчера, сегодня не попадался.

– Янни? Это такой белобрысый? Не, не видал.

Комната отдыха четвертого блока, полная гудящих автоматов с закусками и энергетиками, но без единого человека.

– По записям Янни Т. Збигнев сегодня не приходил, – сказал старик на проходной. За его спиной уходил во мрак подвал. Большинство дверей были распахнуты: значит, там никого.

– Если придет – скажите, что его ищет брат.

Дальше. Общаги, тир, тренировочный корпус. Мышцы дрожали от напряжения. В мыслях крутилось: он просто не хочет идти домой, где кухня одуряюще пахнет виноградом и виной. Он в порядке.

– Ублюдок! Просто найдись!

Проверить балконы и крышу, где вдруг белая вспышка на фоне чернильного неба – Илай. Маг из огненной пятерки. Я с трудом остановился и выпалил:

– Где мой брат? – мы не были знакомы, но его ни с кем не спутать: альбинос. До призрачного белый, а глаза красные, и губы тоже. Всегда рваные, воспаленные, как края раны. Илай жевал нижнюю и глядел, не моргая. Я собирался повторить в миллионный раз, что имею в виду Янни, Янни Т. Збигнева, когда он ответил:

– Тебе скоро позвонят, – голос был глухой и надтреснутый, едва слышный за ветром.

– Что?! Где он?! Что с ним?! – я подскочил слишком близко. Маг дернулся, выставляя ладонь – между растопыренных пальцев полыхнуло пламя. Вздрогнул, будто удивился. Свернул колдовство.

– В лабораториях. Думаю, … – склонил голову на бок. Страшные глаза чуть светились, окрашивая бледные щеки лихорадочным румянцем. – Птицы повсюду. – Я оглянулся. Птицы? Парень указал на

деревья, которые скрывали здание научного центра. В свете фонаря у арки, среди облетевших ветвей, перепахивали тени.

Воробьи. Яннины пташки. Огненный маг медленно продолжил, с птицами ему все было ясно:

– Меня там нет. Джокер и Мантикора в баре. Висия в лазарете. Ты ищешь брата, – Илай словно пазл собирал. Криво улыбнулся, довольный, что получилось. Я попятился: на его зубах чернела кровь. Это они с ним сотворили, а прямо сейчас…

Бежать!

– Тебе в подвалы! – он закричал вслед.

Опять подвалы, всегда они. Лаборатории занимают три этажа огромного, в половину квартала, исследовательского корпуса, но магию тьмы неизменно загоняют под землю, запирая в ловушке выложенных зачарованным камнем стен. На входе охрана – два мага выступили из темноты. Ну конечно, как же иначе? У меня нет доступа…

Задыхаясь, я отчеканил почти по уставу:

– Мария У. Хектор, там мой брат, Янни Т. Збигнев. Я пришел забрать его, – зажмурился. Они скажут убираться. Мне будет нечего возразить.

Старший смены, связавшись с кем-то по рации, вдруг отошел в сторону и тронул чары замка. Знак зашевелился, открываясь.

– Проходите. Нулевой этаж, лаборатория одиннадцать.

– Это в конце коридора, перед оранжереей, – быстро добавил второй караульный. Я уставился на него: действительно пропускают? Парень заметно растерялся и переступил на месте. Очень молодой, не старше Янни. Похож на того, в овраге. На потерявшего чертов Камень.

– Проходите, – с нажимом повторил его напарник. Я подчинился, с трудом переставляя враз ослабевшие ноги. Кто-то внутри ждал меня.

Значит, уже слишком поздно.

До одиннадцатой я брел как сквозь толщу воды. Вниз по лестницам и дальше – вдоль линии слепяще-белых ламп, среди спешащих людей в белых халатах и серых форменных робах. Многие оборачивались: не ученый, не охрана, не руководство. Кто? Подопытные не перемещаются без сопровождения, – рассказал мне Янни. Передо мной сами по себе открывались решетки, отделяющие одну секцию от другой, а потом громко лязгали, запираясь. Воздух дрожал от непрерывного звона.

У двери с нужной цифрой я замер, не в силах войти. Будто одеревенел. Прислушивался к эху чужих шагов в конце коридора. Цокали каблуки за углом, быстро-быстро. Женщина. Приближалась. Я стоял бы и дальше, но створки резко распахнулись, с силой ударив о стены, срикошетили обратно. Вылетел мужчина: халат вымазан черным и красным, на лбу грязные разводы. Доктор Хайме, глава лабораторий. Перекошенное судорогой породистое лицо. Скривился, оттолкнул с дороги. Мимо скользнула женщина с нашивкой медицинского блока на рукаве. Я перехватил стальную створку и зашел следом. И снова остановился.

Увидел Янни.

Он сидел в стороне. У длинного стола с экранами и приборами, на чьем-то рабочем месте. Один в лесу брошенных стульев. Смотрел перед собой. Я пошел к нему прямо через черное месиво заклинания, ступая по внутренностям и липким кускам плоти под окрики лаборантов. Как же много умерло тварей, чтобы создать этот громадный узор. Вот, почему охотников посылают добывать новых.

Толпа в центре зала, где скрывалось сердце чар, расступилась, пропуская Адамона. Кто-то лежал между ними, широко раскинув ноги в коричневых брюках, а позади мелькали фигуры в черной форме. Кричали:

– Закрой тот угол!

– Натягивай, натягивай сеть! Она сейчас прыгнет!

– Фатих! Держи позицию! … Твою мать, да куда ты прешь!

Ладони брата были ледяными на ощупь, но без единого пятнышка, на одежде тоже. Невредимый. Почти: в глазах полопались сосуды.

Янни не замечал меня. Я сжимал вялые кисти, тряс за запястья, плечи, звал по имени – и новому, но больше старому:

– Ал, Алек… Ал, пожалуйста! …

– Оставь его. Пойдем со мной, – я рывком развернулся: Адамон не имел права так говорить. Хрупнули хрящи и стекла очков, догнала боль в костяшках. Только не так, только не Яннино…

– Пойдем! – сдавленно потребовал он, жестом останавливая подскочивших охранников. Зажал нос, но кровь продолжала бежать по губам и подбородку. Адамон кашлял-давился, плевался яркими каплями, но повторял:

– Пойдем. Пойдем отсюда. Давай, с ним больше ничего не случится.

Больше. Больше… мужчина выглядел постаревшим и словно больным. Я оглянулся – Янни сидел в той же позе, руки свисали плетьми. Я осторожно сложил их на коленях. Прошептал на ухо:

– Я сейчас вернусь. Подожди немного. Мы скоро пойдем домой.

Он не реагировал. Я пошел за Адамоном, часто оборачиваясь – на брата, знак и громкое шуршание мешка для трупов. Женщина-медик бинтовала парня в серой робе. Он сидел на полу, зарывшись пальцами прямо в кишки мертвых созданий. Багровое пятно на животе стремительно пропитывало повязку слой за слоем. Со стороны охотников раздался вопль:

– Покиньте помещение! Немедленно!

Команду подхватили, и вдруг уже все кричали и бежали к дверям. Медики тащили раненных, побросав носилки с завернутыми в пластик телами.

– Янни! – Адамон вцепился в локоть:

– О нем позаботятся, – мужчины в белых халатах подняли брата под мышки и почти понесли прочь от меркнущего света. – Идем! Тварь еще…

Жива. Световые панели потолка начали гаснуть одна за другой. Силуэты охотников растворялись во мраке. Коридор взорвался воем и красным тревожным заревом: сирена. Адамон дернул меня к выходу. Янни был уже там. И он смотрел, совершенно осмысленно смотрел в темноту. Побелевшие губы двигались, складываясь в неслышное:

– Убей.

И она подчинилась. Короткий вскрик, звонко лопнул металл.

– Се…! – следующая команда захлебнулась хрипом. Загрохотали выстрелы. Смолкли. Я вырвал руку и побежал назад.

Она выросла из пола прямо передо мной. Плотная тень с кривыми острыми конечностями, вместо лица – провал и два небесно-голубых огонька.

– Отойди! – окрик сзади. Впереди никого не осталось. Тварь встряхнулась – меня окатило кровавым дождем. Вот, какой способ выбрал Янни, чтобы освободиться.

– Дурак, – этого мало. Оглянувшись, я нашел строй магов. Вскинули пистолеты, от страха забыв про волшебство.

– На пол! – пули отлиты из того же сплава, что знаки Университета на черной форме пятого блока. Металл не даст созданию измениться или растаять, взрежет зыбкую тьму, как человеческую плоть.

– Иди сюда, – попросил я тихонько. – Спрячься за мной.

– Ложись! – рявкнул кто-то. Янни тоже говорил: ложись.

– Ложись спать, Калеб. Я просто пойду прогуляюсь, – и я отворачивался к стене и накрывался с головой одеялом, чтобы не видеть крадущихся вслед за братом чудовищ. Предавал, когда он больше всего во мне нуждался.

– Не бойся. Так надо, чтобы освободить его, – я шагнул к твари и коснулся холодного игольчатого воздуха. – Ты должна выжить и убить их всех.

В конце концов, всегда кто-нибудь страдает – сказал еще кроха-Янни. С него хватит.

– Спаси моего брата. Пожалуйста.

В синеве ее глаз что-то сломалось.

– Огонь! – вопль ударил в затылок. Тварь бросилась вперед, на миг обволакивая угольным туманом и смешивая дыхания.

– Кале…! – потонуло в громе выстрелов. Плечо вскрылось болью. – Нет! – от Янниного крика по стенам нарывами вспухла штукатурка, искристо взорвались компьютеры и умолкла сирена. Подскочили плиты пола – я упал, все упали. Навалилась тишина.

В моей груди стукнулось второе сердце.

– Где она?! – я пополз в темноту.

– Калеб! – страх Янни дробился в костях.

– Вырубите его! – они тоже чувствовали. Я рассмеялся и закашлялся, горло оцарапало жаром. – Что с тварью?!

– Мертва! Смотрите… – нет, вы не увидите. Прочь, за щит перевернутого стола. Как же жарко.

– На чарах пусто, – погас Яннин испуг, зажглись созвездия фонарей. Я стиснул зубы и сдавил рану до стона и белых пятен под веками. Выходи, теперь можно.

По щеке холодом чиркнул ветер.

– Мария! – мгновение спустя Адамон вздернул меня на ноги. Под потолком прохлопали крылья, но он не заметил. Окинул злым взглядом. Прошипел:

– Какого черта ты вытворяешь?! Жить надоело?! – нет. Жизнь пульсировала в висках, шелестела в артериях голосом ночи:

– Что. Вы с ним. Сделали, – слова вышли скрипучими и чужими. Мужчина глядел, будто не узнавая. Лучи дырявили мрак вокруг – все ближе и ближе, но крохотная тень уже ускользнула. Адамон фыркнул:

– Здесь не место для разговоров.

Пойдем. В этот раз я не оглядывался.

В коридоре под багровым сиянием толпились люди. Многие были ранены или испачканы кровью. Слышались стоны и деловитые команды: взяли, перевернули, зажми здесь. То и дело мелькали повязки целителей. Я по старой привычке поискал всполох алых волос – Энид, – но не нашел.

– Где Янни? – перед нами расступались. Какой-то лаборант шарахнулся от меня как от прокаженного. – Ему вкололи успокоительное и отвели в лазарет. Поспит пару часов, – Адамон шел к оранжерее. Пропустил вперед, плотно притворяя стеклянную дверь и отсекая тревожный шум снаружи. Отчетливо дрожащими руками достал сигареты. Закурил с третьей попытки.

Рукав свитера промок. Странно холодные струйки опутали предплечье, наполняли ладонь, срывались в кляксы на полу. Я двигал рукой, направляя и соединяя – отдельные точки в линии. Знак. В тот день я тоже мог колдовать.

Мужчина глубоко затянулся и закрыл глаза. Закашлялся, из скошенного набок носа опять полетели брызги – рубашка расцвела новыми пятнами. Запрокинул голову, глядя из-под опущенных ресниц. Усы почернели от крови. Лампы дневного света начали неуверенно загораться.

– Зря вы избавились от семьи, – я вздрогнул. Настала моя очередь делать глубокий вдох: я отобрал пачку и зажигалку.

– Что с мамой и папой? – с Аллой? Боль от раны расползалась по венам.

– Не знаю. Неважно. Янни это тоже больше неважно. И о тебе он теперь не беспокоится, – мужчина обманчиво небрежно ронял слова. – Почему?

Я сжал кулак. Пальцы зудели после того, как я взял один из Янниных зачарованных леденцов. У них есть особое название. Я зачем-то пытался вспомнить, но не мог.

– Он знает, что я могу за себя постоять, – конечно, я ведь так ему и сказал.

– Поэтому он решился на самоубийство?

– Что? … – нет. Он хотел убить всех остальных.

– Он не был готов к подобному. Они все не готовы, но другие попали к нам слишком поздно, когда их сила уже обрела форму. С Янни было иначе. До сегодняшнего дня. Мы обнаружили пропажу непенфа, отследили до твоего брата. Наши психологи работали с ним с самого утра и сказали, что одного тебя хватит, чтобы… мотивировать. Но они ошиблись. Янни перестал бояться. Сознательно исказил ритуал. Пытался создать Высшую тварь, зная, что это может разрушить его психику. Самоубийство. И я хочу знать: почему?

– Зачем? – я прислонился к колонне. Тело ломило от накатившей усталости. – Чтобы заново влезть ему в мозги и заставить слушаться?

Голос Адамона звучал очень громко и одновременно далеко, словно из другого измерения:

– Да. Чтобы защитить от его собственной силы, – мужчина смял дымящийся окурок. – Если он оправится.

– Если? – за ребрами ширился стылый ужас.

– Если. Наверняка станет известно после того, как он очнется. Но я видел достаточно ритуалов, чтобы понимать, когда грань пройдена, – он замолчал, а продолжил тоном, какой я часто слышал раньше: таким Адамон А. Влодек давал распоряжения и запрашивал результаты:

– Заберешь его завтра вечером, когда закончат тесты. Для вас подготовят комнаты здесь. Сегодня заночуешь в лазарете, а утром можешь переехать. Тебе помогут с вещами.

Я отвернулся. В голове повторялось: если, если.

Если.

Что, если…

Он продолжал говорить, но я не слушал. Сквозь растения просматривался кусочек коридора. Картинка в рамке листвы: воробей. В подвале, полном дверей и сеток. Сидел на полу и глядел прямо на меня.

– Калеб! – я моргнул. Адамон поморщился и исправился:

– Мария. Наши психологи научат тебя оказывать Янни необходимую поддержку. Будьте послушными мальчиками – и все наладится.

– До следующего ритуала, – сказал я птичке. Она прыгнула навстречу.

– Скорее всего. Но если ты думаешь, что хуже некуда… – он милосердно не закончил. – Мы не меньше твоего заинтересованы в его благополучии.

Я до отрезвляющей боли стиснул простреленное плечо, вытолкнул сквозь зубы:

– Конечно, ведь огонь – редкая сила, – рассмеялся. Так Адамон А. Влодек сказал в первый день. Птица скрылась за цветами. Она подбиралась ближе.

Мужчина выпрямился, вздернул подбородок, посмотрел свысока – хоть сам на добрых полголовы ниже. Процедил:

– Ты это сделал с ним, хоть я не понимаю… – раздраженно выдохнул. – Вы оба виноваты в случившемся. И ты заплатишь свою цену, как он заплатил свою.

Адамон говорил что-то еще, про отчеты и консультации, расписание дня. Обычное дерьмо, наполняющее его жизнь. А теперь и нашу. Я опять отключился, а потом он умолк и грубо забрал сигареты.

– Завтра в восемь, – ушел. Воробей вынырнул из-под сочной зелени папоротников. Я съехал по колонне вниз.

Протянул красную от крови руку.

Совсем рядом разбирали завалы, уводили пострадавших в третий медицинский блок. Приближались шаги и разгорались лампы. Университет залечивал рану, а я шептал:

– Пойдем. Пойдем, пойдем. Пойдем со мной.

И видел иное: Янни на фоне ночного окна в нашей спальне. Длинный узкий силуэт, плоская тень дневного брата. Те, что плескались в углах комнаты, были гораздо реальней. Я уже засыпал, но заметил, как очистился лунный свет. Стихли шепотки. Проскрипела открываемая клетка. Затрепетали крылья.

Утром птиц оказалось больше, чем было вечером.

***

Что-то уходит в каждом ритуале. Уходило и раньше, когда овраг осветился – когда сам Алек впервые полыхнул и раздвинул границы привычного. Уходило постепенно, незаметно, день за днем, когда я молчал, когда и брат замолкал, а между нами ширилась заполненная волшебством пропасть. Ушло навсегда в день, когда из плоти сотни мертвых тварей Янни создал одну – живую, яростную. Свободную.

– Я больше не могу, – голос Янни возвращает в реальность. Смотрю на останки рисунка и его опущенную голову. Он сейчас не об уборке.

– Знаю, – отвечаю мягко. Запах крови намертво въелся в мою кожу.

– Я скоро сломаюсь, – говорит в пол. Кажется, если хоть на секунду отвлечется, снова пропадет в водовороте забытых дней. Я сжимаю кулаки, чтобы не коснуться.

Пусть побудет со мной еще немного.

– Оставь меня и уходи. Ты больше не нужен им, для меня все кончено. Тебя отпустят. Убирайся отсюда, – тихонько, чтобы никто не услышал. В Университете у стен есть уши. Накрываю по-птичьи тонкие пальцы. Вздрагивает, поднимает опустевшие глаза.

Смаргивает, не понимая.

Ушел.

С того ритуала его мысли стали зыбкими и рваными. Легкими, поверхностными. Порхают по кругу, и, подчиняясь их танцу, Янни жадно впитывает происходящее вокруг и подмечает детали, ищет связи. Делает выводы – ненужные, пустые, вроде:

– Смотри, Калеб. Вот эти двое друзья, но недавно поссорились, и тот, в зеленой кофте, виноват, но мириться первым пойдет другой. А та белобрысая девчонка в синем платье вчера играла с котенком, – делится громким шепотом, дергая меня за руку и возбужденно сверкая глазами. Иногда Янни ошибается – и легко соглашается, если я говорю, что он не прав. Даже если наверняка прав. Он больше не спорит: ему нечего отстаивать. И некогда, он должен цепляться за ускользающие ниточки чужих историй, чтобы не замечать дыр в своей. Чтобы пол не уходил из-под ног, а время – не распадалось на части.

До боли знакомое ощущение и слишком простая мысль: я точно так же всматривался в него, чтобы не видеть себя.

А теперь он стал моим отражением.

– Что же мне делать? Как помочь тебе? – хмурится. Оглядывается на воробья в клетке и прикусывает губу. Пожимает плечами: о чем ты? Не понимаю. Верно, для ответа придется занырнуть до самого дна в глубину нашей жизни, а ему едва хватает сил держаться на плаву.

Мне тоже.

Несколько раз я водил брата в наш двор у стадиона. Домой. На крышу. В школу. Мы ездили и на дачу, к злополучному оврагу.

Но Янни лишь молчал, сжимая губы в тонкую линию, а потом:

– Пойдем, – одними губами. Признавая поражение.

В одиночестве он начинает шарить взглядом вокруг и терзать нервными пальцами одежду. Метаться по комнате или сидеть сжавшись в углу. И рисовать.

Часами выстраивает сложные многоуровневые чары, повергающие остальных техников в трепет. Создает что хочет, согласно движению каких-то внутренних векторов, не реагируя на просьбы, предложения, приказы. Рисует везде, даже в наших комнатах – аппендиксе научного корпуса. Сначала люди из администрации были против, ожидая, что Янни запустит очередное заклинание и разнесет Университет на куски, но он ни разу не порывался проверить, работают ли его формулы. Теперь он не пользуется магией. А попытки вернуть память умирают в тупике выцветающего глянца фотографий:

– Это мы на речке. Это папа получил повышение, мы празднуем. Это тетя Сара приехала в гости. Это… – истории сокращаются до сухих фактов. Янни слушает с той же жадностью, а я…

Я уже не могу за ним идти.