Текст книги "Я - Янни (СИ)"

Автор книги: Abaddon Raymond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Я – Янни ==========

Я – Янни

Кем бы мы ни были, чего бы не желали, все рассказываем одну и ту же историю. Шепотом – в безлунные ночи, когда опустевший город дышит холодом в провалах окон. Криком, что бьется о веки и расцветает в зрачках.

Молчанием, снежинками на коже.

Историю о жизни, переплавленной в смерть.

***

Это началось летом.

Забавно. Я говорил со многими, и почти у всех летом. Для нас – на излете августа, когда дни короче, насыщеннее, а люди торопятся успеть все, чего не успели за предыдущие месяцы ослепительного зноя.

И всегда с прикосновения. Всегда.

Мой младший брат тогда был особенно воодушевлен: собирался в поход с одноклассниками. Куда-то к речке, кажется. Исследовать местных птиц или вроде того.

Наверняка птиц. Он по птицам с ума сходил.

Особенно по воробьям.

Тот, кого в конце будут звать Янни, с младенчества собирал живность, бесконечно таская домой глянцевых жуков в спичечных коробках, пыльных ящерок – тревожных пленниц обтянутых марлей банок; полевых мышей, усталых жаб и юрких сороконожек, при виде которых Алиша бледнела до синевы… много разного, но птиц чаще всего. Наша комната сладковато пахла пометом, а под ногами хрустели зернышки пшена. В пяти просторных клетках, не умолкая ни на секунду, копошились бурые воробьиные семейства.

– Зачем тебе столько, они же все одинаковые. Попугая бы купил, – говорил я, когда он показывал очередного коричневого найденыша. Довольный и взлохмаченный, бронзовый от загара, руки расцарапаны, а под ногтями грязь – мама вздыхала и качала головой, улыбаясь. Ерошила его соломенные пряди:

– Немедленно вымой руки! Эти птицы… еще подхватишь заразу! Когда же ты повзрослеешь? – одиннадцатилетний Янни только смеялся:

– У тебя уже есть один взрослый ребенок. Хватит! – я фыркал, уловив иронию. Откладывал планшет и неспешно тянулся отвесить наглецу подзатыльник, но Янни как ветром сдувало. Секунда – высовывал язык на другом конце кухни, потихоньку примериваясь стянуть спичечный коробок для новых тараканов. Я закатывал глаза и принимался отвлекать маму разговором, пока брат высыпал спички на стол и пятился в комнату, заговорщицки ухмыляясь и спрятав руки за спиной – очень детский жест. Он и сейчас так делает, когда случаются хорошие дни. Когда он в состоянии хитрить.

– Как мы зашли так далеко? – голова пульсирует мигренью, а весь пол вымазан засыхающей кровью: у Янни кончились маркеры. Я опять не уследил. Бумагу он в который раз проигнорировал. Тру переносицу, лоб, с нажимом массирую виски. Пальцы розовые и шелушащиеся после соды и перекиси, стирального порошка и спирта. Кожа кажется незнакомой, жесткой и странно тонкой на ощупь. Я никогда не покупаю перчатки.

Янни не отвечает. Его левое запястье – рваная рана, цепочка синюшных следов от зубов поднимается до локтя. На подбородке и вокруг рта влажно блестят красно-коричневые разводы. Брат чертит узоры по паркету. Тщательно замазывает места, где стыки между половицами разрывают единую линию.

Рисунок должен быть цельным, иначе ничего не получится. Это он накрепко усвоил.

Щели чистить дольше всего.

Опускаюсь на пол рядом. Втягиваю острый, до металлического привкуса во рту, запах. По старой привычке быстро оглядываюсь – но тени в углах комнаты серы и спокойны. Пора бы привыкнуть, что в Университете тьма теряет силу.

В конце концов, мы здесь уже два года.

Пытаюсь поймать его взгляд. Серые от боли глаза прикованы к усложняющейся формуле. Машинально отмечаю, что такой раньше не видел. В другой день я бы попытался узнать, что она значит, но сейчас вздрагиваю, когда вдруг повторяю вопрос, похоже и совсем иначе:

– Зачем я зашел так далеко?

***

Алиша однажды спросила:

– Чего ты вечно за ним таскаешься? У моих друзей наоборот.

Я пожал плечами. Кому есть дело до друзей шестилетки? Сестренка сидела на моем диване и болтала босыми ногами, разложив юбку широким полукругом по потертой обивке. Разглаживала мельчайшие складки цветастой ткани. По телевизору в гостиной шла реклама, а Алла ждала вечерние мультики и цеплялась ко мне:

– Вон Марка старший брат никогда не берет с собой на футбол, а Марк очень хочет. И вообще с ним не играет, только если заставят, – она теребила переплетенную лентами белокурую косу. – Марк говорит, Эд ломает его игрушки или обзывается. Взял красную машину, самую красивую, и не отдавал, пока не…

Сестра продолжила рассказывать, перескакивая с одного на третье, быстро теряя нить разговора. Изредка поднимая глаза от планшета, я видел, как Алла склоняла голову набок, прислушиваясь к бормотанию за стеной.

– Это потому, что с ним больше никто не хочет дружить? – вдруг поймала мой взгляд. Я поморщился: – Нет… И у него есть друзья.

– А вот и врешь. Он жуткий. Все так говорят. Почему? – а ты сама как думаешь? Я прикусил щеку изнутри и отвернулся:

– Он нормальный. Отстань от меня.

– Тебя мама с папой заставляют, да? – я стиснул зубы. Из гостиной зазвучала знакомая песня и сразу – удаляющийся топот. Диван вернулся в полное мое распоряжение. И никаких вопросов.

Не то, чтобы я не мог ответить. Чуть-чуть времени на раздумья, и я бы объяснил, что некоторым людям непросто сходиться с другими, и в этом нет ничего необычного, а тем более – жуткого… Почти правда. Но Алиша бы не поняла. Сестренка легко заводила друзей и очаровывала взрослых, сходу делясь своими бесхитростными радостями, открытиями или секретами. Чаще секретами:

– Мама разрешает мне оставлять сдачу. Я не трачу, а складываю в копилку. Уже очень-очень много набралось! Я коплю на куклу. Русалочку. Она самая красивая, – до Русалочки была Белоснежка, а неделей раньше – Золушка, или черт знает кто еще. Продавщица в хлебном улыбалась и поднимала брови, будто слышала впервые. Подмигивая мне, совала в Аллин крохотный кошелек пару лишних монет. А в другой раз угощала конфетой или дарила красивую бусину.

Для каждого – по тайне:

– Не говори братику, я взяла его зеленую кофту для котенка. Ему нужна постелька! Он маленький и дрожит, и мяукает… мы сделали дом из коробки в огороде, – и я кивал, связанный ее доверием: забирай. Мы превращались в заговорщиков. Алиша встряхивала светлыми хвостиками, благодарно улыбалась и убегала, чтобы громко рассказать Янни, как выменяла игрушечный сервиз на медвежонка: не говори маме, она рассердится.

Только с братом трюк не работал. Он лишь отмахивался: его секреты были намного сложнее игрушек, котят и глупых вопросов:

– Почему ты вечно за ним таскаешься? … – потому что Янни приходил ко мне. С первого своего шага – не к родителям.

Даже до случая в зоопарке. Даже после.

Особенно после он выбирал меня.

– Пойдем, – появлялся на пороге комнаты и смотрел пытливо, выискивая малейшие признаки раздумий на моем лице. А если находил, тут же начинал тараторить, мешать и настаивать, пока я не соглашался:

– Пойдем в поле ловить тарантулов.

– Пойдем кататься на великах. Давай наперегонки к аэродрому!

– Пойдем посмотришь, что я нашел.

– Пойдем, мой самолет заработал, – в короткий период увлечения моделированием. Но чаще я шел уже после этого первого:

– Пойдем.

Он словно умел подгадать момент и появиться ровно когда мне хотелось развеяться. Чувствовал? Может, и чувствовал… Я столько прочитал, но без толку: до конца не понял. В новом, волшебном мире я безнадежно отстал, и однажды все изменилось. Однажды он сказал:

– Уходи.

***

А началось с малого: мы получили новые имена. Брат, не листая, открыл Книгу посередине. Зажмурился. Скользнул пальцем по желтой от времени странице. Я прочитал:

– Янни.

Ему подходило. Мягкое и отрывистое, как лай. С тех пор он легко кривился, когда я обращался по-старому – постоянно. Настойчиво, зло, отрицая происходящее. Будто одного имени достаточно, чтобы повернуть время вспять.

– Называй меня так только при родителях, – Янни скрещивал руки на груди и смотрел в сторону, рассеянный и далекий.

– Обойдешься, – фыркал я.

– Чего ты вообще взъелся?! Что тебе не нравится? – что у тебя на груди пересыпается серым оберег: колбочка с прахом, от которого убегают тени. Что без них и я оказался не нужен. Что теперь ты стоишь в толпе на балконе тренировочного корпуса, куда мне не разрешается заходить, и вроде не замечаешь, как я громко зову снизу.

Я отчетливо помню тот день. Веселый гомон плыл над головой, разносился по просторному двору. Я слышал с кристальной четкостью: мой голос тонул в хоре других, куда более громких. Все они говорили:

– Янни.

И тогда я тоже выдохнул:

– Янни.

Тихо, но он сразу обернулся, нашел глазами. Улыбнулся привычно тепло. Перегнулся через перила, едва не вываливаясь со второго этажа:

– Привет! Пойдем домой?

Я поправлял сумку и проверял телефон, пока брат прощался со своими первыми в жизни друзьями. Поднявшийся ветер перекатывал жухлую листву по асфальту, приносил запахи костра и близкой зимы. Прошло всего пару месяцев с переломной летней ночи, а мне чудилось – годы.

***

Тогда сумерки подкрались незаметно, будто в считанные минуты. Я перелистнул страницу и моргнул: строки слились в монолитный ком текста. Потер веки, потянулся включить торшер, когда Янни необычно тихо возник рядом.

– Идем! – лающим шепотом, на щеках горели неровные пятна румянца. Тяжело дышал, теребил край розовой – боже, я даже цвет помню, легкомысленный и свежий, его любимый, – футболки и нетерпеливо покачивался с носка на пятку. – Давай же!

Я не хотел идти. Не помню, почему. Как бы все обернулось, если бы я рявкнул, обидел, испортил момент? Обесценил: нервные пальцы, закушенную губу и прилипшие к вискам влажные волосы? Но Янни схватил за локоть, стащил со стула, столкнув и рассыпав книги по полу веранды. Я растерялся и не нашел достаточно злых слов. Нахмурившись до глубокого излома между бровями, брат потребовал:

– Это важно! Пойдем! Пожалуйста!

Сдавшись, я выдернул руку:

– Черт, ладно! Да иду я, иду! Успокойся!

Он первым скатился по лестнице и выскочил за ворота дачи. Через шаг оглядывался, тревожно ощупывая штормовым взглядом: не передумал ли? Не сбежит?

– Это далеко? – не выдержал я, когда мы выбрались из поселка. Совсем смеркалось. Мошкара тучами звенела над камышами, пели сверчки. Я хлопал по рукам, прогоняя налетевших комаров. Стоило взять куртку. Янни шел на несколько метров впереди острой, пружинящей походкой. Наверное, из последних сил сдерживался, чтобы не побежать. Обернулся – яркий проблеск виноватой улыбки на загорелом лице. Одни зубы и белки глаз, а кожа и потерявшая цвет футболка расплылись в синих вечерних тенях. Почти растворился.

Я обхватил себя руками и потянул вниз короткие рукава рубашки: зябко.

– Еще чуть-чуть, – сказал брат и отвернулся. Я выдохнул: мы прилично отошли от дома. Он знает, что я не поверну назад.

Что же особенного он мог найти – здесь? …

Мы жили на даче уже третий месяц каникул и второе лето подряд. Совсем недалеко от города: отец добирался до работы машиной за полчаса. Иногда, чтобы продохнуть от сонных деревенских будней, мы напрашивались с ним. Ходили в кино или на ярмарку, но никогда – домой. Мама ведь ездила с нами:

– Вот когда разменяем бабушкину квартиру и переедем в нормальный район, тогда и гуляйте, сколько влезет, – говорила она, отводя глаза. Я прикусывал язык, чтобы не спросить: а я-то здесь при чем? Даже Алиша знала, дело не в районе.

В Янни.

И он ведь все равно сбегал. Каждую ночь, стоило чернильной тьме заплескаться в углах. А я глядел сквозь опущенные ресницы, как брат потихоньку одевается, как комната едва заметно светлеет с его уходом.

В эти прогулки меня не звали.

А я не просился и не задавал вопросов. На рассвете звучали шаги в коридоре, чуть слышно скрипела соседняя кровать. Металлический перезвон: Янни задергивал занавеску, чтобы встающее солнце не мешало спать. До будильника оставалось чуть больше часа:

– Спокойной ночи, – говорил я в подушку.

– Спокойной, – какое к чертям спокойствие? Не давая перевести дух, темнота гнала его вперед. Особенно осенью, когда под окнами жгли сухие листья, а воздух дышал подступающими холодами. В такие дни я просыпался затемно, и не от шорохов, а от липкой тишины, чтобы увидеть тонкий силуэт на фоне пронзительного неба. И тень брата: страшно черную, тугую.

– Все нормально? – шепотом.

– Да. Спи. Все хорошо, – врал он. Я закрывал глаза. А что еще я мог сделать?

В конце концов, все от чего-то убегают.

Простая мысль, но мама не понимала. Заставляла папу менять замки, цепляла колокольчики на дверные ручки, ловила с поличным и закатывала скандалы: вполголоса, чтобы не разбудить Аллу.

– Ты меня в могилу сведешь! – надрывалась хрипло. Папа допытывался:

– Кто они? Это та шпана, из гаражей? Ты с ними связался? – я кашлял, пряча смешок: господи, зачем бы им сдался одиннадцатилетний сопляк?

– Я просто гуляю, – на одной ноте повторял Янни. – Ничего такого. Один.

– За идиотов нас держишь?!

– А ты?! – вспоминали и обо мне. – Почему ты его не остановил? Опять! Не ври, что не слышишь, как он уходит!

– Но я и правда… – слышу, когда он остается. Сипение в стенах. Свистящие и путанные слова – невесомые, будто сквозняк. Царапанье под моей кроватью. Как звякает, обзаводясь новой трещиной, зеркало в комоде.

Как Янни всхлипывает и шуршит простынями. Сворачивается в комок:

– Уходите. Убира…

– Хватит! – папа. – Завтра прибью засов вам на дверь! А теперь пошли вон, оба!

– Ничего он не прибьет, – говорил Янни в комнате. Я пожимал плечами:

– Ясное дело, – папа тоже не мог уснуть, пока он… пока они рядом.

Когда мы были младше, Янни не решался сбегать по ночам, днем же… в школе брата не трогали: все-таки бабушка завуч. А летом или после уроков мы гуляли только во дворе. Площадка с чахлой зеленью и футбольное поле через дорогу просматривались от края до края, не спрячешься. За пределы стадиона, обозначенные шеренгой пыльных тополей, выходить запрещалось. Мама то и

дело призраком возникала в окне, тщательно вытирая руки о передник – вот, откуда у брата привычка нервно мять футболку. При малейших признаках беды звучал ее тревожный голос. Стоило кому-то снова начать задираться – звала: пить компот или есть яблоки, всегда яблоки. Кричала напряженно, с нажимом. Янни давился оскорблениями, сжимал кулаки, но шел. И я шел, конечно. Мы ведь не хотели ее расстроить и получить в наказание неделю холодного молчания и неясной, тревожащей вины, от которой тянуло за лопатками.

– Ненавижу яблоки, – бурчал кроха-Янни, гоняя потемневшие дольки по блюдцу, – почему именно сейчас?! Они же никогда не отстанут, если не дать отпор!

Я качал головой: они не отстанут в любом случае. Что-то в нем беспокоило других людей, гнало прочь или наоборот – заставляло идти в наступление. Сколько раз я оставлял брата буквально на насколько минут, а по возвращении находил окруженным толпой детей, избитого и перемазанного своей и чужой кровью? Мне стоило промолчать, но я сказал тогда, что дело не в яблоках:

– Мама просто не хочет, чтобы кто-нибудь пострадал, – как в зоопарке, хоть ты не помнишь.

Янни колупал корочку на стесанных костяшках и криво, очень по-взрослому ухмыльнулся:

– Всегда кто-нибудь страдает. Сейчас – мы с тобой, – после этого разговора он и начал сбегать по ночам.

А нападки почти прекратились.

Расширился ареал нашего обитания. Мама по-прежнему часто выглядывала во двор, но теперь ее запреты лишились основания. С молчаливой поддержкой папы, мы уходили все дальше и дальше от дома, и вскоре одна Алиша копошилась в песочнице у парадного, рассаживая куклы для чаепития, а нас – не дозовешься, и никакие яблоки и слезы не помогут.

Помогли поездки на дачу.

Там было безопасно: вокруг одни старики, семьи и малыши, с которыми даже Алле играть поздно. Что еще? Тесный и неуклюжий, полный скрипучего дерева дом, ярко-голубая будочка летней кухни. Садик без единого сорняка. Яблочный, конечно. Ниже по склону застыли соседские хижины – нелепые, с разномастными пристройками, крашенные известкой, глядящие на огороженный камышовым частоколом лиман. Вода в нем была желтой, на дне слой грязи скрывал острые камни. По поверхности зигзагами скользили змеи, на покосившихся мостках горгульями расселись рыбаки. Застывшая картинка.

За поселком разлеглись поля, перемежаемые редкими посадками, а в самом их сердце зиял огромный, темно-зеленый излом оврага. Прохладная чаща диких олив и колючего кустарника. Узкая тропка вниз кончалась полянкой, за которой щерилась колючками стена шиповника. Дальше было не продраться, даже Янни не мог, хоть и очень старался – время от времени приходил домой с исцарапанным лицом и рваной одеждой.

– Что ты думаешь там найти? – возмущалась мама, разглядывая под ярким светом торшера десятки зацепок на его куртке. Янни мычал что-то нечленораздельное и ретировался из комнаты, пряча руки за спиной. Я еле сдерживал улыбку: скоро он попробует еще раз.

Вот и вся дача. Единственное загадочное место оказалось неприступным. Меня спасали книги и сериалы на планшете. Брат же чтение отвергал в принципе, кино смотрел только когда других вариантов не оставалось. Часто уже в первые десять минут фильма начинал с тоской разглядывать мебель и вытягивать нитки из обивки дивана. Вдруг подскакивал – в прозрачных глазах появлялся знакомый блеск идеи, – и пропадал до ужина, а после еды жестом звал меня на крышу, где сбивчивым шепотом рассказывал, что видел: наш маленький ритуал… Нет, боже, нет.

Не ритуал. Традиция. Пусть будет традиция.

Мы лежали на нагретом шифере и наблюдали, как солнце тяжело опускалось в посадку. Поля еще тонули в золотом свете, а дачи в низине уже заполоняли ночные тени. Я курил, настороженно прислушиваясь – не идёт ли мама. Дым щекотал горло, я сдавленно кашлял, слезились глаза. Но запах сигарет в сочном вечернем воздухе стоил некоторых страданий.

Мы встречали закат и потом, в городе, пока позволяла погода. Я подобрал ключ к чердаку нашей обшарпанной девятиэтажки – брат долго восхищался, будто мне удалось взломать банковское хранилище или вроде того. На крыше, среди переплетения проводов и антенн, мы устроили настил из двух дверей и старых пледов. Там можно было говорить в полный голос, а окурки летели к земле падающими звездами. Только беседы теряли дачную плавность. Я еще по привычке лениво ронял слова вместе с чешуйчатым пеплом, а брат уже жарко спорил – что бы я ни сказал. Вне дачного

затишья между нами пролегала пропасть: у меня были подготовительные курсы и новые знакомства в будущей альма-матер. Первая влюбленность в девушку из другой группы. У него – ночи без сна, забитые секциями и кружками дни. Вереница впечатлений и открытий, маленьких и смешных попыток задвинуть голодные тени подальше.

Но в конце мы одинаково замолкали и вытягивались под мигающими звездами, ежась от пронизывающего ветра. Прятали ладони в рукава, Янни утыкался носом мне в плечо. Я закрывал глаза. Внизу шумела дорога.

Будь мы дома, ничего бы не случилось.

Мама фатально ошиблась со своей чертовой дачей.

Когда смотришь назад, вещи кажутся очень простыми. Сами собой сплетаются в цепочки, обретая вес и смысл. Я увяз, я постоянно возвращаюсь в памяти в дни до Университета. До магии. До Янни и Хектора.

Нет, до Марии. Только он называл меня Хектором. Остальные свято чтили закон первого имени. Криво усмехались и тянули:

– Мариииия! …

Особенно остроумные не забывали добавить одну-другую заезженную шуточку – я мог бы составить из них книгу потолще той, с именами. Уже попав пальцем в сложную вязь букв, в которой с трудом читался мой приговор, я понял, что прогадал.

По удивленным смешкам и откровенному ржанию сзади.

Не волшебник. Пустой. Так это называется. Да еще и девчачье имя. И зря Янни – отныне Янни Т. Збигнев – модифицировал обычное пойдем:

– Пойдем, Хектор! – громко и отчетливо, с ясно различимым восклицательным знаком в конце: хочешь – пощупай.

Маги понимающе переглядывались. Кто-то обязательно ерошил Яннины волосы или хлопал по плечу, а я медленно разжимал кулаки и выдыхал.

Вмазать бы. Каждому. Не трогайте его. Пойдем домой. Единственное заклинание, которое мне удавалось:

– Пойдем домой, – и они оставались позади. Янни рядом шаркал разбитыми кедами. Смотрел сияющими глазами – в те дни они горели ярче осеннего неба, – и рассказывал, рассказывал, рассказывал…

Я молчал. Он иссякал и спрашивал, как прошел мой день, а я качал головой в ответ:

– Ничего особенного, – кидал небрежно. Неторопливо затягивался жестким дымом. Несказанные слова клубились в горле. Янни поднимал брови. Он ждал продолжения.

Но что тут добавить, когда ты пустой? Чем похвастать, когда младший братишка приходит к тебе, баюкая пламя в ладонях, счастливо улыбается и протягивает посмотреть? Точно так же, как протягивал очередного жука всего – сколько? Месяц назад? Два? …

Все случилось неотвратимо быстро. Мы шли по белесой в сумерках дороге к старой оливе – массивному, кривому силуэту, отмечающему вход в овраг. Я гулял там раньше и знал: половина узловатых корней беспомощно торчала над обрывом. За них нужно было хвататься, чтобы спуститься. Ночь почти настала. Песня сверчков слилась с комариным звоном в единый плотный звук и вибрировала в ушах. Я безостановочно тер предплечья и шею, сгоняя волны кровососов. Открыл рот, чтобы остановить засранца: все, хватит. Я в овраг не полезу. Там склон осыпается. Там темно, а мы оставили телефоны заряжаться на веранде. Там колючки и цепкие вьюнки-репейники, влипающие в волосы насмерть. Сколько раз я распутывал колтуны в его пшеничных прядях, когда мы лежали на остывающей крыше?

Я не успел произнести ни звука.

Все осветилось.

Как солнце взошло. Рвануло по нервам, неправильное, ни на что не похожее. Поля, дорога и олива, Янни – на секунду стали совсем другими. Не объяснить, просто – другими. Моментальное преображение. Вторая вспышка выбелила тени под ногами: силуэт брата полыхнул, размазываясь собственным огнем, больше и ярче, чем тот, внизу. Вспух рыжими нарывами концентрированного жара. В лицо ударил горячий ветер. Я замер, а забытые слова рассыпались на выдохе.

Из оврага раздался глухой рокот. Свет мигнул. Стеклянно-прозрачная крона оливы и острые, искристые метелки травы слились с ночным небом. Я моргал, ослепленный мраком, когда Янни восторженно закричал:

– Видал?! Внизу ты вообще охренеешь! Идем! – зашуршала невидимая листва: он поднырнул под низкие ветви, прямо в пахнущую тиной черную бездну.

Темнота вокруг запульсировала жизнью – тени пришли следом. Я не мог вытолкнуть и звука: реальность продолжала дробиться на части, в которых он звал меня и не звал, где скользил с осыпающейся глиной и умер, сгорел, а звонкий голос – эхо или моя надежда, или принадлежит кому-то иному, слишком похожему, но не моему брату.

Дурацкое чувство. Я не привык даже спустя столько лет.

– Да идем же! Где ты застрял?! – заорал призрак из-под земли. Я бросился за ним, на ощупь продираясь сквозь ветви и корни. Скатился по склону с лавиной мелких камней. Левую руку обожгло болью – крапива. Зрение не возвращалось. Брат умолк.

– Где ты?! – наконец рявкнул я.

– Впереди! Двигай по тропинке до поляны, – почти незаметная днем, ночью дорожка перестала существовать. Куда ни ткнешься – сплошь ощетинившиеся шипами заросли. Я зажмурился и выставил руки вперед, прикрывая лицо. По предплечьям прошлись, раздирая кожу, острые плети. Проломился к полянке несколькими широкими шагами. Впереди на секунду оказалась пустота, а потом – теплая спина под мягкой тканью футболки. Я резко дернул, разворачивая и с силой сжимая худые плечи:

– Какого хрена?! Что ты вытворяешь?! – он дико улыбался, постепенно проявляясь из мрака. Свет – не оврага, его личный обморочный свет, – еще дрожал в моих коленях и бухал за ребрами.

– Ничего! Честное слово! Я только потрогал, едва коснулся! – встряхнуть, чтобы клацнул зубами. Янни заткнулся и часто заморгал, скривившись: прикусил язык.

– Потрогал?! Это по-твоему ничего?! Ты спятил?! – плевать, о чем мы вообще говорим, даже смотреть не хочу. Твои чудовища здесь, а в моей голове на повторе застыли огненные пятна, раз за разом разрывающие тебя на куски.

– Да только глянь, ну чего ты… – заныл, пытаясь выкрутиться. Я перехватил за локоть и отодвинул в сторону:

– Стой здесь. Не вздумай рыпаться, – не успев договорить, я потерялся.

Увидел.

– Охренеть, да? – благоговейно прошептал брат.

Да – промолчал я. Охренеть.

Не внешне, но…

Узнавание. Вот, что это было.

Вроде ты всю жизнь искал, и вот нашел наконец.

Счастье: можно отдохнуть, теперь все изменится к лучшему. И навсегда, конечно, ведь ты – нашел. Ты – нашелся.

Я тоже должен был коснуться… камня?

Багряного от жара и неправильно, по-закатному алого в мутном лунном сиянии. С кулак величиной, кровавое зарево растеклось на полметра вокруг.

Я подошел ближе и опустился на колени.

– Кто-то говорил, что я спятил, – откомментировал за спиной Янни.

– Заткнись, – автоматически огрызнувшись, я тронул камень кончиками пальцев.

Он оказался чешуйчатым и неожиданно ледяным. По коже пробежала волна озноба. Я одернул руку. Должно быть иначе – пришедшее из ниоткуда знание пойманной птицей забилось в висках.

– И как? Как? – взволнованно спросил Янни. Даже не оборачиваясь, я знал, что он вытянул шею и привстал на цыпочки, желая лучше видеть. – Ты уже? У меня он сразу засветился, нереально просто… – Никак, – прервал я. – Чушь какая-то.

– Чушь?! Ты разве не чувствуешь? Это нечто особенное!

– Да ну? – ровно проговорил я. – Ты преувеличиваешь. Сверкнуло ярко, да… но я уверен, это просто игрушка на батарейках. Или еще что.

Я тяжело поднялся, опираясь о влажную землю. Повело в сторону. Засаднили царапины и разом зачесались комариные укусы. Я оглянулся, внезапно замечая гнилой болотный запах из глубины оврага.

– Да ты что?! Игрушка?! – брат встрепенулся, подскочил, разворачивая обратно к обличающей находке. – Ты же сам видел! … Подожди, скоро засветится, тогда просто поймешь! Все поймёшь! Мы поменялись местами: теперь уже он сжимал мои плечи. Я попытался вырваться, но липкая слабость сделала движения вялыми, как во сне. Янни повис неподъемной ношей, и оставалось лишь беспомощно смотреть: внутри камня красное сошлось в одной точке, потом снова расползлось сложным узором – не для меня. Новая вспышка зрела медленно, лениво, еще можно было сбежать, чертов ублюдок, отпусти, я не хочу знать, я и так знаю, пожалуйста, не надо…

Я зажмурился.

Свет накрыл духотой, разбился о веки, вытравляясь клеткой кровеносных сосудов. Мир сузился до моего дыхания и брата – вцепился в футболку сзади, прижался лбом к лопаткам.

Тоже светился, – ощущалось затылком и сердцем. Камень спрашивал. А он отвечал.

Нечестно. А как же я?

Отодрать бы пальцы, горячие даже через ткань, толкнуть в острые кусты, чтобы упал и поранился, чтобы поджал губы по-детски сердито – и вернулся на свое место, снова стал моим младшим братом. Не существом, от которого воздух плавится и мерцает.

Не Янни.

Но я успел лишь поднять руку, когда сомкнулась темнота.

Раздался шепот в шею:

– Ну а теперь? … – я молчал. Пауза тянулась бесконечно долго. Болотная вонь щипала глаза. Я вытер мокрые ресницы. Янни понимающе вздохнул. Я стряхнул его руки и повернулся спиной к затаившемуся камню.

– Так что должно было случиться? – голос звучал на одной ноте. Я не смотрел брату в лицо. Не отвечай, к черту все… но ведь не сдержишься.

Он выкручивал низ футболки – точь-в-точь мама мучала фартук:

– Я вроде понял… – забормотал, глядя вниз. – Нет, вспомнил… Ты совсем-совсем ничего не почувствовал?

– Нет, – я различил скольжение в кустах. – Что ты вспомнил?

Поежившись, Янни оглянулся:

– Когда все началось. Тени. Зоопарк, – я вздрогнул. – Почему ты мне не рассказал?

– Рассказал что? – я отступил прочь по бурой от колдовства земле.

– Ты понял, о чем я. Давай же. Зоопарк. Мне три года.

– И? Несколько зверей сдохло. В новостях писали, солнечный удар и подавились едой. Их кормили, когда мы… – подошли к клетке с пумами. Четыре кирпично-рыжих хищника растаскивали по углам вольера куски мяса. Одна вдруг подняла окровавленную морду и посмотрела ровно на моего трехлетнего брата.

А потом всем телом бросилась на решетку:

– Ты испугался и заплакал. Мы ушли. Ничего тако…

– Я испугался, и пума умерла, – перебил он и откинул волосы со лба. – Все животные рядом умерли, половина зоопарка. Я убил их. Теперь даже знаю, как! Странно, что людей не тронул, – в надломленном смехе зазвенел мамин давний страх: что, если кто-нибудь пострадает?

– Но не тронул же, – его кожа матово серебрилась, вместо глаз были черные провалы. Будто маску надел. Ночь вытерла загар и россыпь веснушек на щеках, обострила углы – и не только внешние:

– Разве? После тех животных и появились тени! И остались! А теперь из-за меня вы вечно напуганы! Даже Алла, хоть она маленькая и глупая…

– Перестань! – он снова розовел, лишался объема, а ветви и листья вокруг оплывали алым. Выдохнул:

– Ты тоже боишься меня.

Вспышка.

Чащу залило багровое пламя. Раскрутилось, подхватило истончившийся силуэт.

– Боишься! И правильно! – брат вскинул руки – тугой жар ударил в грудь:

– Ты должен держаться от меня подальше!

Мир схлопнулся в черноту. А я вдруг понял, что на самом деле хотела сказать своим вопросом Алиша: оставь его, иначе…

– Иначе пожалеешь, – горько закончил Янни. Несколько бесконечных секунд слепоты показались мне годами. Я должен был сказать что-то. Особенное. Важное.

Но когда зрение вернулось, с губ сорвалось:

– Уже пожалел, – я показал исцарапанные руки и скрипуче рассмеялся. – Пойдем отсюда. Наши давно должны были прийти с лимана. Мама наверняка волнуется. Вернемся утром. Вдруг ты еще что-нибудь вспомнишь или поймешь… Эта хрень никуда не денется за ночь, а тащить домой… Пойдем вместе сразу после завтрака, хорошо? – брат скривился. Невыразительно кивнул. – Я серьезно, не ходи один. Позволь мне помочь.

Поморщился, словно от боли:

– Ладно, – дернулась щека. – Ладно.

Бросив прощальный взгляд на свое сокровище, скользнул между крючковатых веток, не зацепив ни одной. Вязкая тьма схлынула следом.

Я выбирался гораздо дольше и догнал, когда искривленный силуэт оливы уже истерся позади. Янни отмалчивался, хоть напряжение оставило худые плечи и нервные пальцы. Лунная маска прочно приклеилась к его лицу.

Я мог поклясться, что нас не было всего час-два, но мобильники на веранде показали полпервого ночи, полный заряд и пропущенные вызовы. Мамина тень металась взад-вперед за желтыми окнами кухни.

Мы помедлили прежде, чем войти.

– Если ты понял, с чего начались… тени… может быть, мы сумеем понять, как их прогнать, – сказал я. Брат качнул головой: нет. Двумя широкими шагами оказавшись у входной двери, распахнул ее.

– Почему? …