Текст книги "Мечта, которая сбылась (СИ)"
Автор книги: A-Neo
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
А у мнительного короля меж тем появилась новая мания – страх перед проказой. Имелись основания для опасений, или нет, но Людовик подготовился к защите со всей возможной тщательностью. Во-первых, его оберегал выписанный из Рима антиминс**** с алтаря, где, согласно преданию, служил обедню сам святой апостол Пётр. Во-вторых, ему удалось заполучить кольцо епископа Ценобиуса, исцеляющее от проказы. Сия реликвия принадлежала одной флорентийской семье. Лоренцо ди Пьеро де Медичи***** сумел уговорить хозяев одолжить драгоценность французскому королю. С той поры Людовик Одиннадцатый носил кольцо на пальце, не расставаясь с ним ни на миг. Не забыты были им и родные святыни. Делегация прелатов и вельмож, в которой выпала честь участвовать Жеану Фролло, заручившись разрешением папы, с великими почестями доставила в Плесси сосуд со святым миро из Реймса. Кроме того, в замок прибыли наперсный крест Карла Великого из Ахена и жезл Аарона и Моисея из часовни Сен-Шапель в Париже.
– Истинно говорю, – украдкой шепнул Жеану Оливье ле Дэн, – человек, окруживший себя такими святынями, проживёт до ста лет!
– На вашем месте я бы молил Господа, чтобы Он продлил жизнь его величества ещё хотя бы на год, – так же тихо ответил Фролло, склонный смотреть на всё со скептицизмом. Даже год мнился ему слишком долгим сроком, но делиться опасениями с соратником судья не стал.
Наслушавшись рассказов путешественников, Людовик Одиннадцатый снарядил экспедицию, возглавленную греком Биссипатом, на острова Зелёного Мыса за кровью гигантских черепах. Считалось, что приготовленное из неё снадобье излечивает от проказы. Результатов предприятия король так и не дождался.
Под конец жизни почти никому не доверявший Людовик всё же допустил в своё ближайшее окружение ещё одного человека. То был отшельник Франциск Паолийский, основатель монашеского ордена минимов. Прослышав о его мудрости и смирении, монарх уверовал в чудодейственную силу молитв будущего святого и пригласил его в Плесси-ле-Тур. Первого мая долгожданный гость прибыл в королевскую резиденцию. От благообразного, убелённого сединами старца с внешностью аскета, облачённого в монашескую хламиду и сандалии на босу ногу, исходили такое спокойствие, такая уверенность, что гордый Людовик дрогнул. Опустившись коленями на расшитую лилиями подушку, ибо преклонять колени на паркет августейшей особе, страдающей подагрой, всё же не пристало, благоговейно дрожа всем телом, король смиренно просил Франциска:
– Святой отец, молите Бога за меня, чтобы Он продлил мои дни!
Отшельник ответил осторожно, но предельно честно:
– Я хотел бы это сделать, но на этой земле я всего лишь бедный грешник, как и вы. Бог может всё.
Фролло, приученный братом с уважением относиться ко всем и всему, что касается дел духовных, промолчал. Но не смирились с восхождением новой звезды ревнивый цирюльник Оливье ле Дэн и ненасытный медик Жак Куактье, мигом почуявшие в старце соперника во влиянии на короля. Будучи возвышены за заслуги, не стоящие их нынешнего положения, эти двое опасались всех, способных перекрыть неиссякаемый источник жалованья, подарков и должностей. Посовещавшись, они явились с поклоном к Людовику с предупреждением об отшельнике, который им сразу же не понравился.
– Сир, нам нужно исполнить свой долг, – первым заговорил ле Дэн. – Не уповайте более на этого святого человека и ни на что другое, ибо пришёл ваш конец, а поэтому подумайте о душе. Ничего иного вам не остаётся.
– Сир, вы напрасно выбросите на ветер деньги, принимая этого человека, – завёл любимую песню Куактье, – тогда как можете потратить их с большей пользой, поскольку я, ваш преданный слуга, днём и ночью пекусь о вашей жизни, продлить которую есть моя святая обязанность.
Они хотели ещё что-то сказать, но король прервал их.
– Довольно. Я достаточно вас слушал. Надеюсь, что Господь поможет мне и, возможно, я не так уж сильно болен, как вы думаете.
Людовик доверял своим приближённым. Его беззащитного горла касалась бритва Оливье. Он принимал лекарства, приготовленные Куактье. Только медик решал, какие блюда подавать к королевскому столу. Удар был жесток, но умирающий правитель с честью выдержал его.
С тех пор Франциск из Паолы духовно окормлял короля и его свиту, а монарх, в свою очередь, относился к старцу с таким почтением, как если бы принимал в замке по меньшей мере папу Римского.
Впрочем, воздержимся от осуждений в адрес старого короля. Любому человеку, вступившему в почтенный возраст, простительны и причуды, и чрезмерный страх смерти. К тому же Людовик до конца дней своих сохранял ясный ум и не покидал государственного поста. Заслуги же его перед Францией сомнению не подлежат.
Итак, старец Франциск поселился в Плесси в мае, а теперь уже кончался август. Ночи стояли чёрные, чернильные, непроглядные. С неба, прочертив огненные дорожки, летели звёзды. Растревоженный дурным сном, Фролло поднялся и распахнул окно. В лицо повеяло прохладой. Истошный лай многочисленных псов, содержащихся в вольерах, заглушал стрекотание кузнечиков и щебет птиц на Луаре. Горели фонари на вышках, прозванных «воробьями», где бодрствовали бдительные лучники, высматривая нарушителей. На первый взгляд всё было спокойно, всё как всегда. Однако Жеан, чьи чувства невероятно обострились, чуял присутствие чего-то неотвратимого, тяжёлого. Совсем рядом, во дворе замка, а, может, уже во внутренних покоях бродил невидимый враг, которого не остановят ни крепостные стены, ни рвы, ни солдаты, перед которым бессильны искуснейшие лекари, чья мощь превосходит могущество величайших правителей. Верховному судье сделалось жутко. Его покровитель уходил.
Срок, отмеренный королю на земле, истёк в последнюю субботу августа, в восемь часов вечера. В понедельник Людовика Одиннадцатого настиг инсульт, после которого он уже не оправился. Едва восстановилась пропавшая речь, король отправил гонцов к дофину, находящемуся в Амбуазе. Последний свой вздох он испустил в любимом Плесси-ле-Тур, не издав ни единой жалобы, до конца сохранив незамутнённый рассудок, исповедавшись и приобщившись святых тайн, с молитвой «Pater noster» на устах, в окружении самых близких людей, прожив шестьдесят лет и чуть более двух месяцев, оставив о себе противоречивую память. Король сам отдал распоряжения о траурной процессии, указав, кого желает там видеть и какой дорогой идти. Местом своего погребения он избрал базилику Нотр-Дам–де-Клери, не пожелав покоиться вместе с сановными предшественниками в аббатстве Сен-Дени. На могиле приказал установить статую из покрытой сусальным золотом меди, выполненную немецкими мастерами за тысячу золотых экю по его собственному эскизу. Людовик Одиннадцатый с ниспадающими до плеч волосами преклонил колени перед Богоматерью. Он изображён был в охотничьем костюме, в сапогах со шпорами, со шляпой в сложенных руках, с мечом на боку, с охотничьим рогом через плечо, с цепью ордена Святого Михаила на шее. Рядом с медным королём, свесив мохнатые уши, вытянув хвост, улёгся один из его любимых псов в драгоценном ошейнике. Возможно, тот самый Мистоден. Надгробие в первоначальном виде просуществовало до тысяча пятьсот шестьдесят второго года, когда его разрушили гугеноты. Sic transit gloria mundi! ******
* Господи, помилуй (греч.)
** Аминь (лат.)
*** Незамужняя женщина низшего сословия, находившаяся в сожительстве с мужчиной
**** Освящённый плат, в который зашита частица мощей канонизированного святого. Только на нём совершается литургия. В западной христианской традиции антиминс отсутствует, его функцию исполняет корпорал.
***** Лоренцо ди Пьеро де Медичи Великолепный (1449 – 1492) – флорентийский государственный деятель, покровитель наук и искусств, поэт.
****** Так проходит мирская слава! (лат.)
========== Глава 12. Пророчество Дьявола ==========
Солнце пригревало совсем по-летнему, когда траурный кортеж доставил почившего короля к месту последнего пристанища. Шесть лошадей в попонах и сбруях из чёрного бархата провезли повозку с набальзамированным телом по запруженным народом улицам городка Клери. Спорили, перекликались медными языками десятки колоколов, возвещая об утрате. Во всех церквях по пути следования кортежа служили мессы, бедняков щедро одаривали деньгами. Людовик Одиннадцатый, никогда не знавший праздности, избавился от боли, изводившей его в последние годы жизни, и отправился туда, где земные деяния, злодейские и благие, разбирал неподкупный судья.
Ни Жеана Фролло, ни Оливье ле Дэна не было в Клери, когда останки властелина Франции упокоилось в роскошной гробнице базилики Нотр-Дам. На следующий же день после смерти Людовика Одиннадцатого вступивший на престол тринадцатилетний дофин, вошедший в историю под именем Карла Восьмого, отдал приказ об аресте набившего всем оскомину чрезмерными жадностью и сластолюбием отцовского фаворита. Так аукнулись Оливье Негодяю, Оливье Дьяволу бестактные слова, сказанные королю на одре болезни! Всё закономерно: с уходом правителя настают сложные времена для его приближённых. Иным удаётся сохранить своё выгодное положение, другие теряют власть, имущество, а зачастую и головы. Ведь, чем выше сидишь, тем больнее падать, тем дольше ноют ушибленные места. Хоть августейший отец и завещал сыну беречь людей из своего ближайшего окружения, сын предпочёл преступить заветы Людовика.
Арестовать ле Дэна и препроводить его в Париж приказано было Фролло, что тот с мстительным удовольствием и проделал, поскольку не питал к брадобрею ни малейшей симпатии. Вдобавок Жеану хотелось выслужиться перед дофином. Фролло чувствовал себя заблудившимся в лесу путником, углядевшим справа и слева мелькающие среди деревьев огни, один из которых – окно сторожки лесника, другой – костёр разбойников. Ошибаться нельзя! Верховный судья ещё метался, решая, к какому лагерю примкнуть. Тринадцатилетний мальчишка, ко всему прочему, слабый здоровьем – не правитель! Марионетка в чужих руках, успевших вовремя ухватить нужную верёвочку. И характер отнюдь не отцовский. Что Карл действительно унаследовал от Людовика, так это породистый фамильный нос. Яснее ясного, что регентшей при юном монархе станет старшая сестра, Анна де Божё, названная отцом «наименее безумной женщиной во Франции», а с нею её супруг, герцог де Бурбон.
К противоборствующему стану принадлежал принц крови Людовик Орлеанский. Человек весёлого нрава, любящий развлечения, женщин и охоту, он прежде не интересовался политикой. Но годы текут и всё меняется, в том числе и человеческие убеждения и предпочтения. Принц недолюбливал кума, Людовика Одиннадцатого, некогда заставившего юношу против воли жениться на своей дочери Жанне – некрасивой, рахитичной и горбатой. Причём не просто заставил, а ещё и бдительно следил, чтобы молодой муж не увиливал от исполнения супружеских обязанностей. Ещё ходили слухи, будто в происхождении принца не всё гладко, поскольку матушка его, Мария Клевская, женщина очаровательная и умная, чрезмерно любила общество мужчин. Но слухи, не подкреплённые прямыми доказательствами, остаются слухами. Как бы там ни было, но герцог Карл Орлеанский беспрекословно признал младенца и с радостью принял предложение короля о помолвке Луи и Жанны. От матери ли досталась принцу горячая кровь, мстил ли он куму за постылую женитьбу, но красавец Людовик, по его признаниям, испробовал всех женщин амбуазского двора, брезгуя долгом перед законной женой. Принц, воодушевлённый болезнью короля, взлелеял мечты о короне и выискивал возможности отобрать её у законного наследника. В прошлый раз, четыре года тому назад, ему не повезло, король выкарабкался вопреки неблагоприятным прогнозам. Ушедший в тень Луи утешался в объятиях куртизанки Амазии, женщины столь ловкой, что она умудрялась изменять любовнику, когда тот находился в соседнем помещении. Причём прелестница не находила в подобном поведении ничего предосудительного.
Теперь же Людовик Орлеанский, дождавшись урочного часа, не преминет побороться за престол. Коли уж на то пошло, в качестве лидера принц устраивал Верховного судью гораздо больше, чем мальчишка и женщина. Если Фролло воспылал страстью к одной из красоток, это отнюдь не означало, что он возлюбил весь слабый пол! Однако… Неприязненное отношение Луи Орлеанского распространялось не только на усопшего короля, но и на его фаворитов. От принца, равно как и от дофина, следовало ожидать удара в подвздошину. Пока Оливье ле Дэн отвлёк внимание на себя. Но кто знает, когда придёт его, Фролло, черёд? Верховный судья не позабыл страшные августовские сны. Поразмыслив, он решил покамест держаться дофина, а там действовать в зависимости от того, как поведёт себя принц.
Итак, солнечным днём первого сентября две печальные процессии выдвинулись из Плесси в разных направлениях. Одна – через Тур на Клери, другая – в Париж. Всю дорогу Оливье почти не разговаривал со своим конвоиром, раскрывая рот в лишь самых крайних обстоятельствах, когда общения никак не миновать. Да и о чём было им говорить? Оба знали друг друга как облупленных. Жеан проделал хорошо знакомый ему путь, доставив пленника до самых ворот Консьержери. Оливье – подавленный, подрагивающий мелкой дрожью, не жаловался и не отбивался. Он даже нашёл в себе силы напророчествовать Верховному судье, прежде чем темница поглотила его, выкрикнув почти то же, что много лет спустя Дантон предрёк Робеспьеру, следуя на эшафот:
– Напрасно злорадствуешь, Фролло! Скоро ты отправишься по моим стопам!
– Покаркай ещё, облезлый ворон! – отбрехался Жеан. Пророчество ле Дэна пришлось точнёхонько по больному месту, взбаламутив угомонившиеся было сомнения. Памятуя сон о кошках, судья решил не откладывать дела в долгий ящик. В тот же день он, вызвав удивление Клода, перевёз всех своих питомцев в монастырь. В сих святых местах эти зверьки издавна находили прибежище, а монахи относились к ним благосклонно, видя их заслуги в охране припасов от посягательств армий крыс и мышей. И, раз уж всё равно явился в собор, Фролло навестил Квазимодо, поскольку со времён знакомства с Эсмеральдой обществом горбуна бессовестно пренебрегал.
– Вижу, у тебя отныне прибавилось забот, – мрачно заметил Жеан, прозрачно намекая на беспрестанно служившиеся панихиды по усопшему королю.
– Скучать мне редко приходится, господин, – улыбнулся Квазимодо. Лицо его, исполненное обожания, казалось даже почти милым. – Да, право, и ребятам моим впору дать работу, не то эти бездельники совсем заржавеют.
Произнеся такую пространную речь, что он делал не всегда и не перед всеми, горбун с гордостью посмотрел вверх – туда, где среди деревянных балок жили его друзья, возглавляемые многотонной Марией, чей голос в тоне фа-диез звучал в дни большого благовеста. Фролло невольно позавидовал звонарю: вот он – горбатый, кривой, глухой, безродный, но ему не грозит распрощаться с жизнью по прихоти сюзерена. Слабое утешение и неудачно избранный объект для зависти, но мысли судьи в данный момент занимали всё те же: принц и дофин.
Даже Эсмеральде, по которой он так соскучился, не удалось развеять его тревогу.
– Напрасно я приручил её, – подумал Фролло, обнимая цыганку. – Случись что со мной, не избежать кары и ей!
За ужином кусок не лез ему в горло, хотя трудолюбивый повар расстарался на славу ради приезда хозяина. Эсмеральда напрасно пыталась растормошить его, пробудить его аппетит – Жеан отказался от любимейших лакомств, которые в другое время непременно отведал бы. Его поведение разительно отличалось от привычных поступков Фролло. Обычно друг, изголодавшись по её ласкам, не отпускал её от себя до тех пор, пока не насытится, а сейчас судья даже взгляда девушки избегал. Когда настал час ложиться спать, Жеан, не раздеваясь, сидел на краешке постели, сумрачно глядя на свечу. Пляшущее пламя несколько успокаивало его раздёрганные нервы. Цыганка не выдержала. Обняв плечи судьи, она спросила:
– Что с тобою, Жеан? Ты тоскуешь по королю? Или я стала противна тебе? Ты разлюбил меня? Посмотри же, вот я, твоя Эсмеральда, я честно ждала тебя, а ты… Какая печаль тебя гложет? Да взгляни же на меня!
Фролло порывисто схватил её руки, потянул, заставив сесть к себе на колени.
– Что король? Господь и Архангелы сейчас вершат суд над его душой! – заговорил он, по-кошачьи потёршись щекой о волосы цыганки. – А кто свершит суд надо мной – того я не знаю! Моё положение сейчас шатко, о Эсмеральда, и я боюсь, как бы мои враги, расправившись со мной, не отыгрались на тебе.
Он рассказал ей о грядущих распрях за корону, о странных снах, о пророчестве цирюльника ле Дэна.
– Тогда давай сбежим, прямо сейчас! – вскочила цыганка. Щёки её раскраснелись, в груди всколыхнулась память о пройденных с табором дорогах. – Мы скроемся, нас никогда не найдут. Ведь жизнь и свобода значат для тебя больше власти, больше богатства?
Она напрасно полагала прошлое навсегда отринутым. Разве возможно забыть вольные просторы, расстилающиеся под босыми ногами дороги, рокот бубна, треск бивачного костра? Это родимое пятно, его не сведёшь, не смоешь. Былое, дремавшее в её крови, заговорило тысячей тысяч цыганских голосов, упрашивало, звало в путь.
– Бежим, Жеан! Брось всё, иди за мной! – дрожала от наплыва впечатлений девушка.
– Глупенькая, – криво усмехнулся Фролло, тоже содрогаясь. – Куда и как мне бежать? Скитаться под чужим именем? Покинуть Францию, уплыть в неведомые края?
Сейчас! – понял он. Сейчас самое время отпустить прирученную птицу. Если он это сделает, если он разожмёт ладонь с меткой зла – цыганка уйдёт без сожаления. И тогда его сердце разлетится на мелкие осколки.
– Мне… некуда бежать.
– Всё ещё боишься псоглавцев? – лукаво прищурилась Эсмеральда.
Вопрос разрядил обстановку и несколько развеселил Жеана. Кровь его закипала от прикосновений девушки, ищущей его ласк. Женщина умеет добиться своего, заставив мужчину позабыть всё на свете и переключить внимание на себя одну. Фролло решил до поры оставить беспокойство. Пока его не тронули, а грядущее он всё равно не предотвратит. Благоразумнее подождать, посмотреть, в какую сторону повернут обстоятельства и уж тогда бросаться в омут. Бегство – удел труса, а трусом Жеан Фролло не был. А ещё он любил и был любим, чего для счастья вполне достаточно.
========== Глава 13. Долг платежом красен ==========
В нашем повествовании есть один герой, чью судьбу не стоит оставлять без внимания. Это Пьер Гренгуар, нищий поэт, муж и помощник Эсмеральды. Не будет лишним рассказать, что произошло с ним с того момента, как мы с ним расстались. За полтора года, прошедшие после ухода цыганки и козочки со Двора чудес, дела поэта пошли в гору. Как мы помним, он работал над новой пьесой, обещавшей превзойти провалившуюся мистерию. Сочинение это Гренгуар благополучно закончил. Верховный судья в благодарность за участие поэта в вызволении Эсмеральды и по просьбе цыганки посодействовал постановке пьесы в Гран-Шатле. То был первый и единственный раз, когда Жеан Фролло покровительствовал искусству, но необходимый толчок, способствующий взлёту, Гренгуар получил. Премьеру приурочили к приезду в Париж Папского посла. То ли сочинение по содержанию и увлекательности действительно превзошло прошлое его творение, поскольку автор научился угадывать вкусы публики, то ли зрители в Шатле оказались благодарнее, чем во Дворце правосудия и их не отвлекали ни выходки школяров, ни выборы папы, то ли удачно сложились звёзды, но постановка имела определённый успех. У Гренгуара появились деньги.
Нечего и говорить, наш поэт в подмётки не годился Расину, Мольеру, Лафонтену или Корнелю, но всё же его заметили, у него появились полезные знакомства и возможность выгодно пристраивать свои произведения. И, главное, заработок на любимом деле. Пьер наловчился посвящать стихи вельможам – тем самым вельможам, которых прежде высмеивал в эпиграммах. Ничего не поделаешь: если моральные принципы мешают прокладывать путь наверх, с ними поступают по примеру ящерицы, оставляющей врагу хвост. То есть отбрасывают как совершенно ненужную вещь.
Гренгуар снял комнатку у некоей Мадлен Туржон, вдовы галантерейщика с улицы Ферр. Хозяйке, пышущей здоровьем женщине лет тридцати пяти, постоялец приглянулся, что она всячески давала понять, и плату за питание и постой брала совсем скромную. Пьер и сам подумывал, не попробовать ли ремесло галантерейщика и не сделаться ли новым мужем предприимчивой Мадлен, чтобы, по крайней мере, раз навсегда решить жилищный вопрос. Он помнил, что женат, но много ли значит варварский брак, тем паче, если супруга тоже не соблюдает условий договора! Поэт по старой дружбе иногда встречался с Эсмеральдой, но гораздо больше скучал по проделкам козочки Джали. Ещё оставались у него обязательства перед братством арго, но не слишком обременительные – подать монетку попрошайке или поделиться с ним обедом. Зато стоило только сложить пальцы правой руки особым образом, чтобы бродяги признавали в нём своего, и спокойно ходить по улицам, что весьма ценно в тёмное время суток.
Вечером пятнадцатого января тысяча четыреста восемьдесят четвёртого года Гренгуар находился в доме на улице Ферр и любовно начищал башмаки покойного галантерейщика, пришедшиеся ему впору. Возможно, поэт вспоминал свои приключения двухлетней давности, возможно, подумывал, не сочинить ли хвалебную оду в честь принцессы Анны, за которой десять дней тому назад Генеральные штаты утвердили опеку над юным Карлом. Не исключено также, что ни о чём существенном он не помышлял, а просто наслаждался теплом и вкусным запахом грядущего ужина. В этот блаженный миг в дверь робко постучали. Мадлен, недовольная поздним визитом, ворчливо поинтересовалась, кого Бог послал ей на ночь глядя.
– Скажите, пожалуйста, не здесь ли живёт Пьер Гренгуар? – ответил женский голос, заставивший поэта подскочить.
– Вы ошиблись, сударыня! – отрезала возревновавшая вдова. К несчастью для неё, Гренгуар всё слышал. Вихрем он подлетел к двери, непочтительно толкнув галантерейщицу локтем, отодвинул засов и прокричал в январский сумрак:
– Эсмеральда, постой! Вернись!
Мадлен, раздувая ноздри, смотрела, как незнакомая девица вступает в её дом. И это бы ещё ничего, но вслед за поздней гостьей в дверь нахально проскользнула коза. Цокая копытцами по половицам, вредное животное принялось весело скакать вокруг поэта, выражая радость от встречи. Мадлен не выдержала.
– Чего мне ещё недоставало! Этакая пакость в моём доме! – вдова упёрла руки в бока. – На дух не переношу коз, от них ужасный запах и шерсть сыплется! И глаза у них колдовские, и копытца, точно у бесенят. Слышите, мэтр Гренгуар? Довольно и того, что вы привечаете бродяг. Так теперь взялись водить девиц и пускаете с ними грязных животных! Немедленно гоните обеих!
– Этой девушке я обязан жизнью! – встал в позу Гренгуар. – Если б не она, гнить бы моим костям в сточной канаве!
– Ничего не желаю знать!
Союз муз и галантереи грозил рухнуть. Эсмеральда – то действительно была она, шмыгнув носом, гордо мотнула головой.
– Не утруждайтесь. Идём, Джали, нам здесь не рады.
– Постой, Эсмеральда! – преградил ей путь Гренгуар и, наклонившись к уху квартирной хозяйки, шепнул. – Она любовница Верховного судьи!
Фраза подействовала лучше всякого заклинания.
– Так что же вы сразу не сказали? – мгновенно просияла Мадлен, по достоинству оценив статус и одежду гостьи. – Друзьям моего постояльца я всегда оказываю самый тёплый приём. Раздевайтесь и извольте отужинать с нами.
Цыганка, поникшая, расстроенная, не двигалась. На ресницах её дрожали капельки – не то слёзы, не то оттаявшие снежинки.
– Что произошло, Эсмеральда? – участливо спросил Гренгуар.
Девушка подняла голову. Губы её тряслись. Несомненно, бедняжка, сражённая неведомой бедой и, вдобавок, грубостью подозрительной вдовы, крепилась из последних сил.
– О, Пьер, как я рада, что нашла тебя! Я не знала, куда мне идти, у кого просить совета… Я… Я…
Не выдержав, цыганка разрыдалась. Поэт, выпроводив недоумевающую галантерейщицу на кухню, по-дружески обнял ту, что по-прежнему доводилась ему женой, помог снять верхнюю одежду, усадил в кресло.
– Так что случилось? – снова спросил он, растирая её руки. – Как судья отпустил тебя одну в такой мороз?
Эсмеральда вдруг, всхлипывая, бросилась ему на грудь.
– Ох… Жеан, он… Пьер, его арестовали нынче днём! Почему, почему он не согласился бежать со мной?!
– Невозможно… – остолбенел Гренгуар. – Он участвовал в каких-то придворных интригах?
Утерев покрасневшие глаза, цыганка опустилась в кресло, уставилась в пол.
– Я не знаю, Пьер, – с отчаянием произнесла она. – Он говорил только, что не хочет ни во что вмешиваться. Он хранил верность королю…
Поэт подпёр рукой подбородок, подражая роденовскому «Мыслителю».
– Возможно, мессир Фролло чем-то не угодил новому королю или пал жертвой оговора. У нас казнят и за меньшее. Чёрт, что я говорю? А его брат, епископ? Он вмешается в это дело?
– Его нет сейчас в Париже, Пьер! Священник, к которому я обратилась, сказал, что не знает, когда он вернётся, и не стал ничего слушать. Но я снова пойду туда и дождусь, даже если мне месяц придётся провести на ступенях собора! У меня нет иной надежды!
– А братство арготинцев? Разве они не приняли тебя?
Эсмеральда покачала головой.
– Я пошла во Двор чудес сразу, как потерпела неудачу в соборе. Клопен сказал, что братство бродяг всегда радо принять меня, но… Но ради судьи никто из них пальцем не шевельнёт.
– После того, как он столько лет преследовал бродяг и цыган, странно рассчитывать на иное отношение, – кивнул Гренгуар. – Да и что они могут? Ведь бродяги отказались помогать даже тебе, а ты одна из них.
– Я не знала, куда ещё мне пойти, Пьер, – почти простонала цыганка. – Сейчас я вернусь к собору. Прошу, приюти на время Джали. Сейчас мне не до неё.
– Куда же ты пойдёшь в такой час? Хочешь окоченеть до смерти? Останься на ночь, а утром узнаем, когда прибудет епископ. Возможно, я попробую что-нибудь расспросить. А пока тебе нужно отдохнуть и подкрепиться. Ведь ты весь день ничего не ела?
– Не подумай, Пьер, я не хочу быть никому обузой. У меня есть деньги и…
– Ты хочешь обидеть меня, Эсмеральда? – воскликнул задетый за живое служитель муз. – Повторю, здесь тебе всегда рады. Мадлен добрая женщина, просто иногда бывает… м-м-м… несдержанной.
Таким образом, Эсмеральда обрела временный кров и хоть какую-то моральную поддержку. Дни до возвращения епископа Фролло она коротала в Сите – то в соборе, то возле Дворца правосудия. Козочка оставалась на улице Ферр, издавна населённой честными галантерейщиками. Мадлен Туржон, убедившись, что постоялица не простая бродяжка и не претендует на сердце поэта, смягчилась и к девушке, и к её питомице. Вечером, промёрзнув и проголодавшись, Эсмеральда возвращалась в дом, где её приютили. Она рисковала простудиться и заболеть, попасться на глаза какому-нибудь недоброжелателю, свалиться с ног от голода, что нисколько не помогло бы Жеану. Но слишком велико было в ней желание если не увидеть друга хоть мельком, то просто дать ему понять, что она рядом, она по-прежнему любит его. Он поймёт, почувствует. Так прошло около недели.
Верховный судья – вернее сказать, уже не Верховный и, вероятно, больше не судья, стал узником Консьержери, куда сам не один год отправлял приговорённых, высокородных и не очень. Таковы превратности судьбы. Он не входил в число дворян, примкнувших к герцогу Орлеанскому. Он ни словом, ни делом не позволил Анне де Божё усомниться в своей преданности. Просто неприязненные отношения к принцессе и дофину оказались взаимными. Пророчество ле Дэна сбылось: мессир Робер д’Эстутвиль пришёл за Жеаном Фролло так же, как Фролло пришёл за Оливье ле Дэном и как приходили когда-то за самим мессиром Робером. Предусматривалось два варианта исхода: либо августейшие особы сменят гнев на милость и узника, подержав для острастки несколько месяцев в камере, выпустят и оставят в прежней должности, либо тот же мессир д’Эстутвиль доставит его прямо в руки палача.
Чтобы представить внутреннее состояние Жеана Фролло дю Мулен, вообразите себе тигра, пойманного звероловами и запертого в клетке. С бессильной злобой он ходит кругами по отмеренному ему пространству, не в состоянии успокоиться. Если он остановится, то погрузится в пучину отчаяния. Движение отвлекает его. В движении прутья решётки, демонстрируя оптическую иллюзию, сливаются и пропадают. С яростью хищный зверь взирает на зевак, разделаться с которыми мешает стальная преграда, и злится ещё больше оттого, что все, кому он недавно внушал страх, видят его вынужденную слабость. Раздражённый тигр рычит, хлещет гибким хвостом по бокам. Жеан угрюмо отмалчивался, нервно переплетая пальцы.
Условия, в которых содержался судья, считались вполне сносными. В его камере отсутствовали такие явления, как сырость на стенах и сквозняк; кровать, хоть и не укрытая периной из гагачьего пуха, вполне годилась для сна; пища по гастрономическим качествам стократ превосходила баланду из Пти-Шатле. Знатным постояльцам кое-что перепадало из Кухонного флигеля. Только на прогулки не выводили и книг не давали. Словом, жаловаться почти не на что и какой-нибудь бедняк, лишённый тепла и сытости, с радостью променял бы свою лачугу на такую камеру. Однако мы понимаем, что в положении даже самого привилегированного узника нет ничего завидного. Он оторван от всего, что ему дорого и привычно. Тем паче, Фролло понятия не имел, какую карту, тасуя колоду, выкинет для него непредсказуемый рок.
Дополнительные душевные муки ему доставляло осознание собственной униженности, глубины падения, наконец, ограбленности. Фролло не знал, куда пошла Эсмеральда после того, как он, следуя за парижским прево, велел девушке скорее покинуть его дом. Узник постоянно тёр ладонями щёки, на которых успела отрасти щетина. Он терпеть не мог неопрятности и всегда тщательно следил за собой. Он поймал себя на том, что неосознанно накручивает на палец волосы на висках. Такая вредная привычка у Жеана водилась в мальчишеском возрасте и он думал, что навсегда искоренил её.
Где-то здесь, возможно, за стеной, держали Оливье ле Дэна, чьё предсказание всё-таки исполнилось. Под стенами тюрьмы ежедневно прогуливалась Эсмеральда. Жеан, стиснутый inter parietes*, об этом не ведал. Он ходил и ходил по своей камере-одиночке, изредка присаживаясь на постель. Заключённый, тоскуя по цыганке, брату и Квазимодо, нетерпеливо выжидал, что с ним будет.
* В четырёх стенах (лат.)
========== Глава 14. Что позволено женщине ==========
Двадцатого июня в Париже царил такой ажиотаж, будто городские стены вновь осаждали войска Карла Седьмого. Ремесленники бросали свои дела, торговцы запирали лавки, школяры из числа наименее прилежных без зазрения совести прогуляли университетские диспуты, матери семейств оставили домашние хлопоты. Даже колченогие христарадники с завидным проворством устремились туда же, куда собирались к полудню все, кто мог свободно передвигаться. Словно ручьи текли по улицам, впадая в большое шумящее озеро на Гревской площади, где накануне плотники соорудили эшафот. День этот, между тем, отнюдь не являлся праздничным и военные действия никакие не велись. Причиной столпотворения послужила грядущая расправа над тем, кого парижане искренне ненавидели всеми фибрами своих душ. На двадцатое июня назначена была казнь бывшего Верховного судьи Жеана Фролло дю Мулен, обвинённого в злоупотреблениях должностными полномочиями. Его приговорили к обезглавливанию с предварительным публичным покаянием у собора Парижской Богоматери. Грех не взглянуть на унижение проклятого стервятника и упустить возможность освистать его или, ещё лучше, швырнуть в него камнем! Оттого-то на площади яблоку негде упасть, оттого голоса горожан звенели радостью, а ноги бежали быстро, не щадя башмаков.
