Текст книги "Мечта, которая сбылась (СИ)"
Автор книги: A-Neo
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Воистину, мудрено мужчине понять душу женщины, в особенности, если женщина сама не определилась в собственных желаниях! Тем большие трудности выпали на долю Жеана, общавшегося с представительницами противоположного пола преимущественно в зале суда. Он видел ведьм, распутных девок, сводниц, воровок, бродяжек, допрашиваемых с пристрастием и без оного, но даже они, будучи для него низшими существами, оставались загадкой.
– Я колдунья? Святая Дева Мария! – вскрикнула цыганка, скрестив руки на груди, словно защищаясь. – Зачем бы я тогда околдовала человека, которого боюсь, чтобы он выслеживал меня?
– Во второй раз я не нахожу доводов против твоих слов, Эсмеральда, – признал её правоту Фролло, сражённый неоспоримыми доводами.
– Так выслушай же, – продолжала девушка, поднявшись на ноги. Он смотрел на неё во все глаза. – Я пришла к тебе, ибо предчувствовала беду, которую мне по силам отвести от всех, чьи пути переплелись по воле судьбы. Ты говорил, что погибнешь, если не завладеешь мной, ты убил бы Феба, погубил меня. Теперь ты не тронешь его, а я разлучена с ним. Что я ему скажу?
– Не надо ему ничего говорить! – вскочил Фролло. – По-твоему мужчина, заставляющий тебя плясать перед пьяными приятелями, достоин оправданий? Ты хочешь стать тряпкой, о которую он вытрет сапоги? Где же гордость твоего народа, цыганка?
– Чем ты, изводящий меня беспрестанной ревностью, лучше Феба?
Судья прикусил нижнюю губу, лицо его мучительно исказилось.
– О, проклятое имя! Когда ты произносишь его, клещи, раскаленные на адском пламени, рвут мою душу. Я знаю, кто я, Эсмеральда, и другим никогда не буду. Но пусть меня четвертуют, если я обижу тебя! Я весь твой, ты первая, кого я полюбил, кому дарил ласки. Не отвергай меня! Неужели, кроме неприязни, ты не испытываешь ко мне ничего?
Он сжал девушку в объятиях, скользнул губами вниз по шее, туда, где возле ключицы пульсировала жилка, прижался к её плечу пылающим лбом.
– Не прикасайся ко мне! – извивалась плясунья, запрокинув голову, сжав пальцы на его плечах.
– Противишься до последнего?
Он жадно приник к её устам, а оттолкнуть мужчину у неё недостало ни сил, ни желания. Она смогла только жалобно прошептать, когда он отстранился:
– Прошу, не надо сейчас… Не здесь. Я голодна, мои друзья, наверное, волнуются обо мне.
– Слушаю и повинуюсь! – произнёс Фролло. Верховный судья походил на пристыженного школяра и выглядел настолько комично, что девушка впервые рассмеялась, нечаянно разрушив тем самым последний оплот неприязни.
Покуда Жеан и цыганка покидали лес, наша компания, проспавшись и прикончив остатки припасов, тоже готовилась в обратный путь. Гренгуар, суетясь, бурно жестикулируя, уговаривал дождаться возвращения Эсмеральды.
– А разве она не вернулась? – икнул Феб, чья голова, вкушающая прелести похмелья, отказывалась ясно мыслить.
– Нет, как видите, – стоял на своём поэт. – Она убежала накануне и с тех пор я её не видел. Я нашёл только её бубен. Девушка могла заплутать в чаще. Или кто-нибудь напал на неё.
– Тем хуже для девчонки, – ухмыльнулся Феб. – Она не выполнила свою работу. Так со мной поступать не годится, Вельзевул тебя удави!
Гренгуар взывал к совести гуляк, однако его призыв приступить к розыскам пропавшей оказался гласом вопиющего в пустыне. Феб заявил только, что Пьеру следует радоваться, поскольку вся плата за представление причитается одному ему. А коли уж ему столь охота искать сбежавшую красотку, то никто его не удерживает. Увы и ах! Благородство пало в страхе перед одиночеством под кущами Булонского леса. Сникнув, бедолага взгромоздился на повозку, гадая, что могло произойти с его цыганской женой. Вчера она оставалась наедине с невесть откуда явившимся судьёй Фролло. Судья не присоединился к пирующим, следовательно, он не принадлежал к их обществу. И он, и цыганка скрылись в ночи. Сопоставив факты, Гренгуар пришёл к выводу, что Эсмеральда сейчас вместе с Фролло и никак иначе.
– Будем надеяться, твоя хозяйка знает, что делает, – обратился он к козочке, которую держал на руках.
Джали, подняв изящную голову с позолоченными рожками, отозвалась тревожным блеянием.
========== Глава 4. Когда двое становятся ангелами ==========
Сердце поэта отличает особая чувствительность. Оно куда острее воспринимает житейские неурядицы; расходившись, долго не унимается, болезненно реагирует на малейшую обиду. Пьер Гренгуар принадлежал именно к такой породе поэтов. Его самолюбие потерпело болезненный удар, им открыто пренебрегли – и всё в один вечер. Нечего и говорить, что во Двор чудес Гренгуар возвратился в самом дурном расположении духа. Даже деньги Феба не грели его душу, в которой наряду с беспокойством за Эсмеральду возрастало недовольство ветреностью девушки. Мало того, что цыганка втянула его в опасную поездку и бросила, не предупредив – она так и не вернулась, заставив своего спутника волноваться. Поэт не знал, о чём думать, куда бежать. Он надеялся на возвращение плясуньи из леса раньше него, но каморка, которую он делил с цыганкой, пустовала. Редкие обитатели Двора чудес, отдыхавшие от повседневных трудов, сказали, что не видели Эсмеральду со вчерашнего утра, когда девушка с названным мужем и козочкой отправилась на заработки. Итак, муж вернулся, козочка тоже, даже бубен плясуньи, подобранный под берёзой с тройным стволом, имелся в наличии. Недоставало только цыганки. Пропала ли она в дремучей чаще, пришла ли в город, узнать не представлялось возможности.
Смекнув, что не худо бы разыскать Верховного судью, а тому уж известно местопребывание Эсмеральды, Гренгуар во весь опор припустил в Ситэ. Епископ Парижский Клод Фролло, к которому обратился с расспросами наш поэт, сокрушённо развёл руками:
– К сожалению, сам пребываю в полнейшем неведении. Я вчера условился о встрече с моим братом, но он не явился. Возможно, какое-то срочное дело задержало его.
Не став огорчать доброго священника рассказом о том, когда и при каких обстоятельствах он видел его брата, Гренгуар откланялся. Оставалось ещё два места, куда стоило заглянуть с розысками. Во-первых – Дворец правосудия, во-вторых – дом Верховного судьи. Уж в одном из этих мест Жеан Фролло должен был наверняка найтись. Рассудив так, Гренгуар отправился поначалу ко Дворцу правосудия как к ближайшему из объектов поиска.
По мере приближения к стрельчатым стенам, увенчанным остроконечными башнями со шпилями, как будто прокалывающими небо, решимость героя постепенно иссякала. Нервного поэта отталкивало главным образом северное крыло дворцового ансамбля, где располагалась печально известная тюрьма Консьержери, и в особенности башня Бонбек, в которой находилась камера пыток. Казематы Консьержери делились на три категории. Важным или обеспеченным заключённым доставались одиночки с кроватью и столом, менее состоятельные могли позволить себе так называемые «пистоли» – помещения рангом пониже, с жёсткой койкой, и, наконец, бедняки довольствовались сырыми, кишащими клопами конурами, где постелью служила охапка соломы и где бедолаги нередко умирали, не дождавшись окончания срока заточения. Пьер, наделённый живым воображением, представил, как его, признав автора злободневных памфлетов, хватают, отбирают все деньги до последнего денье и ввергают в душный каменный закуток. Что станется с белоснежной козочкой, запертой в каморке, если, помимо цыганки, исчезнет ещё и он? К тому же либо судьи могло не оказаться во Дворце, либо плясунья успела вернуться. Обе эти вероятности лишали рискованное предприятие всякого смысла.
– Глупа та газель, которая сама идёт в логово тигра! – провозгласил поэт, воздев вверх указательный палец.
Гренгуар был не настолько объят ревностью, чтобы ставить собственное благополучие ниже сего разрушающего чувства. Желудок его взалкал пищи, а честно заработанные су позволяли вкусно отобедать в приличной харчевне. Оставив безуспешное предприятие, наш герой отправился удовлетворять первоочередные потребности, гордясь тем, как ловко надул служителей Фемиды.
Доведи, меж тем, Гренгуар начатое до конца, он нашёл бы и судью, и цыганку. Для этого стоило всего лишь совершить путешествие на правый берег Сены к дому Жеана Фролло. Но, поскольку певец парижских улиц предпочёл обед, вместо него к жилищу Верховного судьи перенесёмся мы.
Особняк Фролло в восточной части Города был обставлен без излишней роскоши, практически граничащей с простотой, но всё внутреннее убранство свидетельствовало о вкусе и достатке хозяина. Ни одна деталь не выдавала пребывания в доме женщины, что позволяло сделать вывод о принадлежности господина к касте закоренелых холостяков. Эсмеральде доводилось бывать в богатых домах, куда её звали плясать перед хозяевами или показывать умения учёной козочки, поэтому цыганка не стушевалась, переступив порог жилища Фролло. Отсутствие других обитателей, за исключением слуг, которых она не стеснялась, помогло ей быстрее освоиться.
Плясунья не сбежала, как вначале собиралась, когда Фролло, усадив её на коня впереди себя, как бесценную добычу, добрался до города. Она проголодалась, её забавляли изумлённые лица прохожих, её разбирало любопытство.
– Куда ты меня везёшь? – спросила цыганка, прижавшись к судье. Не сказать, чтоб Фролло вызывал у неё столь нежные порывы, просто бедняжка боялась ненароком свалиться на мостовую.
– Ко мне домой, – ответил Жеан. – Ведь ты же сказала, что голодна, а у меня на кухне найдётся, чем закусить.
Верховный судья на один день забыл о должностных обязанностях, полностью посвятив своё время Эсмеральде. Едва ли ему пришлось об этом жалеть. Цыганка, в свою очередь, извлекала из создавшегося положения все возможные для себя выгоды. Её занимало всё: слуги, повиновавшиеся малейшему знаку, поклоняющиеся ей, словно госпоже, новое окружение, бросаемые на неё украдкой взгляды. Здесь она была гостьей, и гостьей желанной. Никогда не страдавшая отсутствием аппетита, цыганка разделила с Жеаном сытный обед, приготовленный расторопной прислугой, уплетая буквально за обе щеки. Эсмеральда поглощала яства, от которых прежде ей доставался разве что соблазнительный аромат, и ей казалось, будто она никогда не утолит голод.
Но только если потребность в пище легко могла быть удовлетворена, то заглушить другой голод, вызванный зовом крови, далеко не так просто. И, когда рука с меткой зла на ладони снова коснулась её запястья, цыганка не отстранилась, позволив судье делать с нею то, что он хотел, и чего втайне желала она. Возмутившаяся частичка разума тотчас заглохла под спудом первобытного инстинкта, не стесняемого чрезмерной строгостью нравов плясуньи. Если бы Гренгуар увидел их в тот час, то убедился бы в справедливости изречения: «Solus cum sola non cogitabuntur orare «Pater noster»*. Однако уединение Жеана и Эсмеральды никто не потревожил, предоставив им постигать сложную науку любви.
Цыганка, привыкшая жить одним днём, не задумывалась о будущем. В перспективе её ожидало замужество с кем-то из таборных мужчин или, возможно, бродяг. На иную партию рассчитывать ей вряд ли приходилось. Впрочем, семейное гнездо девушку, в отличие от сверстниц, совершенно не волновало, несмотря на всё более возрастающую с каждым годом вероятность остаться старой девой. В то время как иные в её возрасте погрязали в домашних делах и нянчили младенца, а то и двух, она не подпустила к себе ни одного из мужчин. Те, кто пытался посягнуть на её невинность, сталкивались с угрожающе нацеленным в грудь кинжалом, мгновенно извлекаемом из складок одежды, и взором дикой кошки. Подобное сопротивление отбивало у наглецов всякую охоту продолжать атаку. Такая тактика привела к тому, что за цыганкой закрепилась репутация девушки не без странностей. В самом деле, среди бродяжек особы, столь свято блюдущие чистоту, встречались нечасто.
Эсмеральде не хотелось терять свободу, подчинившись мужу, хозяину и господину. Её не прельщала извечная судьба замужних женщин, знатных и бедных, ставших покорной тенью супругов, терпящих их самодурство, а зачастую и побои. Ведь неспроста же поучало старинное фаблио**, которое и теперь ещё напевали жонглёры, потешая публику:
Взглянула косо – врежь ей в глаз,
Чтоб впредь коситься зареклась,
Поднимет шум и тарарам —
Ты ей, злодейке, по губам!
А кто не поступает так,
Тот сам себе заклятый враг.
Наконец цыганке повстречался тот, кому она не смогла противиться, перед которым неприступность слетела, как шелуха. Фролло подчинял её себе, но и она почувствовала свою власть над ним. После ночи, связавшей их воедино, она не питала к Жеану прежнего страха, постепенно открывая в его вздорном характере новые черты. Этот мужчина пробудил её врождённую пылкость, и девушка со всем жаром отдавалась этому новому чувству. В ней, казалось, пылал огонь, но огонь особого рода: он угасал, поглотив всё былое, включая и печаль об утраченном, но малейшему порыву ветра ничего не стоило раздуть пламя вновь. Много ли надо цыганке, никогда не имевшей крыши над головой? Любить самой и быть любимой, вольная воля с бесконечными дорогами, да песня – вот главный залог счастья, необходимый ей, как воздух. Беззаботно устроив кудрявую головку на плече того, кого недавно боялась пуще смерти, она безмятежно улыбалась своим ощущениям. Счастлив тот, чьи невзгоды недолговечны, чья беспечная мысль неспособна долго задерживаться на одном предмете!
– Скажи мне кто-нибудь вчера, что так произойдёт, я бы сочла его умалишённым, – вполголоса произнесла Эсмеральда, рисуя указательным пальцем невидимые узоры на ладони Верховного судьи. – Теперь я знаю, как бывает, когда мужчина и женщина становятся едины. Тогда душа высвобождается, воспаряет ввысь, тогда двое превращаются в ангелов.
– Прелестное дитя, скажи мне полгода назад, что я полюблю всем сердцем, я назвал бы его лжецом, будь то даже мой родной брат, чьему слову я бесконечно верю, – блаженно зажмурился Фролло, ластясь к цыганке, словно большой кот. – Страшусь представить, что я натворил бы, не откликнись ты на мою мольбу.
– Ты и без того совершил достаточно и, если хочешь, чтобы я была твоей, больше не стесняй мою свободу. Сейчас я должна уйти.
– Останься, – прошептал Фролло, обнимая её обнажённые плечи, – зачем тебе возвращаться к бродягам?
– Я должна, Жеан. Гренгуар, верно, места себе не находит. И, кроме того, я хочу проведать свою козочку.
– Что тебе дался никчёмный рифмоплёт?
– Он мой муж, – с ребяческой непосредственностью, так идущей к её миловидному личику, заявила цыганка.
– Твой… кто?!
Фролло, до крайней степени изумлённый, ошеломлённый, застыл с открытым ртом, приподнявшись на ложе. Взгляд его метнул молнию, когда судья полностью осознал смысл сказанного девушкой.
– И он касался тебя? – задохнувшись от ревности, вскрикнул он.
– Ты же сам убедился, что нет! – покраснела Эсмеральда, намекая на пикантные события во время ночи в Булонском лесу.
– Тогда почему ты зовёшь его мужем?
– Потому, что нас повенчали на четыре года по законам цыганского племени. В противном случае ему грозила петля. Но Гренгуар не был со мной, как мужчина.
– Ты клянёшься?
– Побей меня гром! – забожилась цыганка.
Это успокоило Жеана. Он признавал действительным только один обряд венчания – тот, который совершается в храме, а языческий союз, заключённый во Дворе чудес, для него означал не больше, чем впустую произнесённое слово. Он, втайне устыдившись проявления ревности, отпустил цыганку, предоставив ей право поступать так, как она желает. Сам он пожелал бы никуда больше не отпускать девушку, поскольку в глубине души сомневался, что она снова не сбежит, не скроется так, что он больше не увидит её. Лишённый возможности последовать за плясуньей, проследить до самой лачуги во Дворе чудес, куда вход закрыт был всякому чужаку, Фролло тоскливо бродил по дому. Всякое дело, за которое он принимался, валилось из рук. Взявшись за корреспонденцию, он, не в силах придумать ни одной строки, чего с ним прежде не происходило, нервно покусывал кончик пера, отбросив, наконец, бесполезную письменную принадлежность. Открыв книгу, он застрял на первом же абзаце, перечитывая его по несколько раз, не вникая в смысл. На чистом листе бумаги, на книжной странице, как и прежде, он видел лишь лик Эсмеральды, цыганка занимала его мысли. Промаявшись так, судья отправился к брату, однако и речи священника, которым он прежде внимал со всем усердием, не принесли облегчения ране, которую он сам же беспрестанно растравлял в своём сердце.
Тем временем Эсмеральде, возвратившейся в свою каморку, пришлось выслушать ряд нотаций от не на шутку взволнованного Гренгуара. Всегда отличавшийся особым красноречием, поэт высказал блудной жене всё накопившееся за два дня. Тут был и Булонский лес со всеми его ужасами, и капитан, и коварный судья, и безуспешные розыски, во время которых несчастный брошенный артист, судя по его уверениям, едва не стал заложником Консьержери.
– Пьер! Ох, Пьер, выслушай же меня! – воззвала девушка, пытаясь прорваться сквозь этот поток словоблудия. – Прости, я виновата перед тобой, но я ничего не могла сделать.
– Ты сбежала с судьёй Фролло? Я прав? О, не говори ничего, я вижу, что угадал! Пусть бы капитан, Эсмеральда, но он? Чем тебе приглянулся этот двуликий дьявол?!
– Да, я была глупа, Пьер. И что теперь толку сокрушаться? Не забывай, я ничем тебе не обязана. Глиняные черепки повенчали нас, но не дали тебе права попрекать меня.
– Ты полюбила судью? Быстро же ты меняешь свои симпатии!
Ответом Гренгуару послужила лишь щёлкнувшая дверная задвижка. Цыганка, не желая продолжать спор, удалилась вместе с Джали в соседнюю комнатку, где находилась её постель. Поэту, сообразившему, что он зашёл в нравоучениях недопустимо далеко, пришлось применить весь свой дар, дабы умилостивить супругу. Сменив гнев на милость, Эсмеральда вышла из своей каморки и дальнейший разговор вёлся уже в совершенно ином ключе, не касаясь недавних событий. Гренгуар, чувствуя за собой вину, не затрагивал больную тему из опасения вновь рассердить цыганку, Эсмеральда, если прежде и хотела доверить ему сокровенные мысли, предпочла оставить их при себе.
Что до Феба де Шатопер, то о нём ничего особенно увлекательного рассказать невозможно. Капитан, как ни в чём не бывало, приступил к выполнению повседневных повинностей, хотя голова его и гудела, а тело предпочло бы полноценный сон на мягкой перине. Офицер, обманутый цыганкой, на которую возлагал некоторые надежды, даже не подозревал, что благодаря исчезновению Эсмеральды избежал неприятностей, а то и безвременной гибели.
* Мужчина с женщиной наедине не подумают читать «Отче наш». (лат.)
** Фаблио (фабльо) – один из жанров французской городской литературы XII – начала XIV в., небольшие стихотворные новеллы развлекательного и поучительного характера.
========== Глава 5. Разлука ==========
Любовь – дело двоих, двоим она и принадлежит. Однако же не всегда молчат те, кто видит и знает, кто не может смириться, кому не даёт покою чужая тайна. Острые языки, которые чешутся, если молчат, рассказывали: Верховный судья сошёлся с цыганкой по имени Эсмеральда. Только вообразите, – перешёптывались, – этот аскет, по части целомудрия дающий фору иным монахам, избегавший женщин как чего-то порочного, греховного – и какая-то бродяжка. Удивлялись за спиной, обсуждали за глаза. Вечерами, дескать, злобный и ужасный Фролло приезжает на своём вороном жеребце на Соборную площадь, а цыганка, прервав пляску, проворно, точно ящерка, взбирается к нему в седло и они скрываются в лабиринтах улочек. Тогда фигляр, сопровождающий Эсмеральду, уходит домой один с учёной козочкой. Назавтра цыганка возвращается к собору и всё повторяется.
Лишь достойному дано владеть изумрудом чистейшей воды. Драгоценным камнем одновременно охота и похваляться, демонстрируя благосостояние, и ревниво скрывать от чужих взоров. Но того, кто задыхается без свободы, не замкнёшь на ключ в тишине комнат, не прикуёшь на цепь, как книгу в монастырской библиотеке, не удержишь певчей птицей в клетке. А уличная плясунья, звезда бедняцких кварталов, более всего ценила свободу. Эсмеральда уходила, сколько Фролло ни уговаривал её остаться. Она не принимала подарков, отказывалась от обновок, предпочтя поношенное пёстрое платьице.
– То-то вытянутся лица у наших, – хихикнула цыганка, – если я появлюсь во Дворе чудес разодетая, как знатная дама!
И денег его она ни разу не взяла, ни единого су.
– Вот ещё! – гордо заявила плясунья, вздёрнув нос. – Я сама заработаю себе на хлеб.
Жеан, оставив попытки приручить цыганку, горд и рад был уже тому, что девушка с ним не ради денег, а ради него самого. Он раз за разом открывал в Эсмеральде нечто новое, учил её и учился сам. Он пробовал заводить с ней разговоры о вере и обнаружил в чистой душе цыганки кладезь духовной мудрости, которым не мог похвастаться, будучи братом епископа Парижского, по недоразумению сам не ставший слугой Господа. Ещё в соборе, в день их первой встречи она, язычница, указывала ему, христианину, как вести себя в храме.
Женщина-вспышка, она вся жила неодолимой тягой к неизведанному, в круговороте музыки и веселья, озаряя затворничество судьи, привыкшего к мирной тишине уединения.
– Скажи, хотел бы ты посетить дальние страны? – спросила однажды Эсмеральда, устроившись на коленях Фролло.
– Зачем? – пожал он плечами. – Я ездил по Европе, там ничуть не лучше, чем здесь.
– А дальше? – не отставала цыганка. – Ты жаждешь узнать, что кроется за песками, за морем?
– Одни безумцы рвутся за границы ойкумены*! – дрогнул Фролло, говоря о том, что его пугало. – Колумб, посмешище Генуи, мечтает доплыть до Индии, но покамест никто не дал денег на его выдумки. Если ему столь охота узреть псоглавцев, то я такого желания не испытываю.
Эсмеральда, не всё понявшая из речи своего любовника, удивлённо подняла брови.
– Люди с пёсьими головами? Ты веришь в них?
– Многие авторы писали о кинокефалах. Геродот, Аристотель, Марко Поло – тебе ни о чём не говорят эти имена? – насупился Жеан, задетый за живое. – Не раз путешественники встречали их племена. Голова у них собачья, а тело человечье, они носят звериные шкуры, чтобы прикрыть наготу, а язык их – рычание и лай. Чему ты смеёшься?
Девушка пояснила с видом знатока:
– Когда я была совсем ребёнком, мой табор кочевал в землях Мореи, где ныне хозяйничают османы, и я не видела там никаких псоглавцев. Значит ли это, что путешественники лгали?
Фролло смутился. Цыганка своими нежными руками постепенно расшатывала кирпичи, из которых строились его представления об окружающем мире. Когда Эсмеральда принималась рассказывать о странствиях с табором, о землях, в которых побывала, вынеся оттуда причудливую смесь преданий и песен, он сладко замирал, заразившись её стремлением к непознанному. Ему нравилось, как девушка, приоткрыв губы, с затуманенным взором слушала пересказы книг, коих он прочёл множество, и готов был по её знаку хоть идти в дальние края, хоть плыть за моря.
С каждым разом Эсмеральда становилась всё смелее, отдаваясь ему, всё требовательнее в ласках. И, чем сильнее Фролло прикипал к ней, тем мучительнее становилось подавлять ревность, думая о том, что плясунья делает и с кем говорит, когда он не видит её, тем дольше тянулись часы разлуки. Жеан боялся однажды не увидеть цыганку на привычном месте их встреч, поэтому всю дорогу от Дворца правосудия до собора Богоматери сердце его падало от волнения. Когда же возлюбленная, бросив бубен, взбиралась на круп его коня, а поэт удалялся с кислой миной, Верховный судья торжествовал, уголки его губ чуть подрагивали в едва заметной улыбке. Он стеснялся улыбаться другим широко, открыто, как делала цыганка, но эта мимолётная, как бы прячущаяся улыбка предназначалась для неё одной. День, проведённый не рядом с Эсмеральдой, считался невыносимо пустым, тоскливым, как жужжание осенней мухи на заляпанном окне.
К несчастью, помимо независимого характера цыганки, имелось ещё одно обстоятельство, способствующее неизбежному расставанию. Дело в том, что судья Фролло являлся одним из немногих людей, с которыми свободно общался Людовик Одиннадцатый, сделавшийся на закате жизни болезненно подозрительным. Король, не чувствовавший себя в Париже в достаточной мере защищённым, сделал своею резиденцией замок Плесси-ле-Тур, который полностью отвечал его вкусам и требованиям.
Плесси был основательно укреплён, обнесён каменными стенами с железными остриями по верху, дабы помешать врагам пробраться во двор замка. Впрочем, даже если б такие сорвиголовы и нашлись, вряд ли они достигли бы стен, поскольку лучники, круглосуточно дежурившие на четырёх вышках, с которых прекрасно просматривались окрестности, выполняли приказ стрелять в любого, кто появится близ замка под покровом ночи. На каждой вышке сидело по десятку лучников, соответственно, всего сорок человек, и уж мимо такого количества стражей не проскользнула бы даже мышь. В дневные часы охрану также несла шотландская гвардия, она же обходила дозорами близлежащие леса. Но и это ещё не всё. Мифическому злоумышленнику, неким чудом миновавшему шотландцев и лучников, перелетевшему через стену, не напоровшись на железные зубья, предстояло преодолеть крепостной вал с подъёмным мостом и второй двор, также находившийся под присмотром гвардейцев. Король, предчувствовавший приближение смерти, дорого ценил жизнь, хорошенько продумав её оборону, как физическую, так и духовную! В целом же с чужаками здесь не церемонились, предпочитая сначала расправляться с ними, а уж затем выяснять цель визита.
Итак, король, как было сказано, пребывал в любимой резиденции, а Верховному судье надлежало отправиться туда по долгу службы. Жеан Фролло проклинал мнительность Людовика, его кумовство, обязывающее к близкому общению, высокую должность, которой раньше так кичился – всё это разделяло его с Эсмеральдой. Плясунью, весело прибежавшую ему навстречу, встревожил его на редкость мрачный вид.
– Что-то произошло? – спросила она, оставшись с Жеаном наедине. – Ты чернее ночи!
– Дела призывают меня покинуть Париж! Только один Бог знает, как скоро я вернусь, – пожаловался Фролло, прижав к груди цыганку. – Тебя же взять в Плесси я не могу. Каждая минута, проведённая вдали от тебя, покажется мне годом!
Девушка кротко вздохнула, её чело затуманилось. Ни причитаний, ни сетований она не исторгла, но, встретившись с ним взглядом, сказала твёрдо:
– Я буду скучать по тебе. Не волнуйся за свою маленькую Эсмеральду: я не посмею взглянуть ни на одного мужчину в твоё отсутствие. Поцелуй же меня, поцелуй покрепче!
Судья с готовностью исполнил просьбу цыганки. Эта ночь, наполненная шёпотом и жаркими ласками, ознаменовалась тем, что Эсмеральда впервые не ушла от него во Двор чудес. Утром она, прощаясь, обвила руками его шею и снова пообещала ждать.
– Отчего ты такой кислый? Ведь ты уезжаешь не на год, а от силы на месяц, – улыбнулась плясунья, стараясь приободрить друга, который ещё шагу за порог не сделал, а уже весь истосковался. – Ты и не заметишь, как он пролетит.
Фролло, собравшись, выдвинулся в королевскую резиденцию, всё ещё ощущая на губах поцелуи цыганки, переживая пролетевшую ночь. На сердце лежал тяжкий гнёт, томило недоброе предчувствие – если оставить цыганку, с ней что-то случится. Жеан сделался таким же мнительным, как и его повелитель, выдумывая опасность и там, где её нет.
Как особа, наиболее приближённая к монарху, Верховный судья без труда преодолел все препоны, окружавшие Плесси-ле-Тур. Людовик Одиннадцатый пребывал по состоянию здоровья в личных апартаментах, куда Жеан и отправился, пользуясь правом входить к королю в любое время дня и ночи. Монарх, вынужденный из-за обострившегося приступа подагры отказаться от любимейшего из времяпрепровождений, развлекался тем, что выпустил в комнате несколько отловленных специально для такого случая крыс, за которыми гонялись собаки, прекрасно вышколенные и мгновенно повиновавшиеся командам хозяина. Ошалевшие грызуны тщетно оборонялись от псов в богатых ошейниках, та мебель, какую возможно было опрокинуть – опрокинута, в комнате царил подлинный хаос, будто там бесновалась армия чертей.
– Ату, Мюге! Взять её, Писташ! Да ты никак заснул, мерзавец?! Ле-ле-ле-ле! – кричал король, впав в азарт.
Подобной забавой он заменял настоящую охоту, лишившись возможности носиться по лесам и страдая от этого. В такие минуты для него снова трубили рога, улюлюкали доезжачие, чистокровный скакун стрелой летел сквозь чащу. Ведь в лучшие времена Людовик мог сутками преследовать строптивого оленя, останавливаясь лишь для краткого отдыха в попутных деревнях! Всё кануло в прошлое и отныне он, подобно одряхлевшему льву в клетке зоосада, принуждён занимать себя никчёмной травлей, чтобы только забыться. Почему подчас тело стареет быстрее души?
Фролло появился на сцене как раз в тот момент, когда борзая по кличке Мистоден – фаворит короля среди псов, нацелилась на крысу, молнией метнувшуюся наискосок через комнату. Жеан стал свидетелем того, как пёс, раззявив пасть с зубами, каких не постеснялся бы и волк, взметнув в воздух поджарое мускулистое тело, в прыжке настиг добычу. Раздался пронзительный писк, хруст, и Мистоден предстал перед хозяином с видом победителя, держа поперёк туловища безжизненное тельце крысы. Фролло поморщился, что, однако, не укрылось от Людовика.
– Я знаю, как ты не любишь охоту, куманёк, – улыбнулся монарх. Длинный острый нос делал его похожим на старого ворона. – Тебе, отправившему на тот свет народу больше, чем капель в пинте вина, претит убивать животных.
– Осмелюсь возразить, сир, – защищался Фролло, которому не нравился этот разговор, тем более, что его величество преувеличивал, – я не убиваю невинных без причин. Я сужу преступников в соответствии с законом и мерой содеянных ими злодеяний.
Людовик, подволакивая ногу, прохромал в кресло, откуда и цеплял стоявшего навытяжку «кума».
– Полноте, Фролло, будто я не знаю, как ты жесток и непримирим к людям, особенно к цыганам. Не ты ли добился для них запрета на въезд в Париж? Да, впрочем, оставим их, когда есть вопросы важнее египетского племени. Я хочу, чтобы ты присутствовал при визите фламандского посла.
Верховный судья почтительно поклонился. Затем двое в окружении свесивших языки псов и с бойцами шотландской гвардии за закрытыми дверями приступили к обсуждению предстоящего приёма.
В то время как Жеан пребывал вдали от Парижа, цыганка жила как прежде, всё в той же каморке со сводчатым потолком, вместе с Гренгуаром, состоявшим при ней не то в качестве брата, не то телохранителя, не то переносчика тяжестей. По утрам, умывшись и наскоро перекусив, она с наречённым супругом и Джали отправлялась по привычному маршруту, давая по пути представления. В последнее время, впрочем, компания артистов всё чаще стала разделяться: Эсмеральда рассудила, что, трудясь одновременно в разных местах, они заработают вдвое больше, чем при совместном выступлении. Пьер, обучившийся от приятелей-бродяг акробатическим трюкам, достаточно усовершенствовал новое ремесло и способен был осилить самостоятельное представление. Плясунья даже доверяла ему Джали. Умная козочка, признав в поэте хозяина, прекрасно его слушалась. Гренгуар нисколько не возражал против подобного распределения обязанностей. Во-первых, ему предоставилась возможность выйти из тени цыганки, самостоятельно добывая пропитание, как подобает мужчине. Во-вторых, козочка, к которой он привязался, переходила в его владение и он, а не Эсмеральда, повелевал ею, заставляя называть число и время суток и передразнивать видных мужей Парижа. В-третьих, что немаловажно, в одиночку лучше думалось о будущих произведениях, ибо наш поэт не терял надежды вернуться на литературное поприще. Каждый вечер он просиживал над бумагой, которую доставал где только возможно, сочиняя пьесу в стихах. Пожелаем же ему удачи! Ведь нередко служители Эвтерпы** начинали восхождение на Парнас с чердаков, мансард, где гуляют сквозняки, не имея ни гроша за душой. Как знать, не уготовлен ли триумф и Пьеру Гренгуару?
