Текст книги "Мечта, которая сбылась (СИ)"
Автор книги: A-Neo
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
В тот злополучный день поэт и цыганка также разошлись. Гренгуар взял на откуп правобережную часть города, а Эсмеральда отправилась танцевать к собору Парижской Богоматери. Там-то её и заприметил Феб, навещавший невесту. Гуляние в Булонском лесу, ознаменовавшееся внезапным побегом танцовщицы, мигом воскресло в его памяти. И, хотя капитан не остался тогда обделённым женским вниманием, обида на вероломную цыганку вспыхнула в нём с новой силой. Феб не привык к пренебрежительному отношению к собственной персоне. Эсмеральду, вздумавшую дразнить его, следовало хорошенько проучить. Он дождался конца представления. И, когда плясунья, собрав со зрителей дань, засобиралась восвояси, капитан, оглянувшись – не наблюдает ли с балкона Флёр-де-Лис, позвал, как прежде:
– Эй, малютка!
При звуке знакомого, столь много значащего некогда голоса, ток прошил тело Эсмеральды. Она задрожала, былое увлечение вспыхнуло в ней. Верно сказано: «Antiquus amor cancer est»***. Знай бедняжка другую пословицу – «Actum ne agas»**** – она не угодила бы в расставленную капитаном де Шатопер ловушку.
* Ойкумена – освоенная человечеством часть мира.
** Эвтерпа – муза поэзии и лирики.
*** Старая любовь не забывается. (лат.)
**** С чем покончено, к тому не возвращайся. (лат.)
========== Глава 6. Месть солнцеликого ==========
Эсмеральда, не предполагая каверзы, приблизилась к капитану с именем бога солнца. Почему бы, в самом деле, не подойти, когда тебя зовут? Она позабыла данное судье обещание, которое, к слову, трудновато сдержать, если воспринимать всё буквально. Живя в густо населённом городе, с утра до вечера вращаясь в толпе, сложно не взглянуть ни на одного мужчину! Тем не менее, к Фебу она кинулась не так быстро, как сделала бы пару месяцев назад. Капитан, привязав коня к каменной тумбе, с самодовольной ухмылкой приветствовал цыганку. Шпоры его при этом звякнули: офицер знал, как безотказно этот приём действует на впечатлительных девиц.
Невольно цыганке пришло на ум сравнение де Шатопера с Фролло. Капитан был моложе судьи, выше ростом, шире в плечах, щеголял военной выправкой, лихо подкручивал пшеничные усы. Выражение его лица выделялось открытостью, глаза по-разбойничьи сверкали. Этот человек всегда говорил то, что думал, и не боялся самого чёрта, частенько отпуская в речи богохульства. Судья же телосложением обладал поджарым, осанкой прямой, и цыганка знала, какая сила кроется в его ошибочно кажущемся щуплым теле. Его лицо, в отличие от миловидного капитанского, не отличалось красотой. Да ещё портила его привычка хмуриться и опускать очи долу. Вот глаза у судьи действительно красивы, они выдавали внутреннее состояние Жеана, даже если он не произносил ни слова и не проявлял эмоций. Фролло был зол, хитёр, скрытен, страшился неизвестного, противился новому, подвержен суевериям вроде существования псоглавцев и прочих чудных народцев, дотошен в вопросах веры. Если Феб походил на разящий без промаха меч, то Фролло – на больно жалящий стилет. Капитан раскрывался сразу весь, судья предпочитал прятать истинную сущность, как алмаз, открывающийся каждый раз новыми гранями. Один обожал шумные компании, другой сторонился увеселений. Солнце и луна, противоположные полюса магнита, эти двое мужчин влекли Эсмеральду. И, надо сказать, первый имел гораздо больше оснований нравиться женщинам.
– Что вам угодно, сударь? – спросила плясунья, не опуская головы перед недавним божеством, без прежней застенчивости, так не вязавшейся с её социальным статусом.
– Что, чёрт подери! У тебя, по всему, заведено сбегать, слегка раззадорив мужчину, – подбоченился Феб, стрельнув глазами по сторонам. – Я вижу, ты в добром здравии, не сгинула в чаще, как верещал глупый гаер с козой, и по-прежнему пляшешь перед собором, не опасаясь вновь раздразнить горбуна.
– Ох! Я исчезла тогда не по своей воле и искренне сожалею о причинённом вам беспокойстве, – смиренно произнесла цыганка.
– Былое быльём поросло, – отмахнулся офицер, – хоть мне и любопытно, куда ты тогда запропастилась. Но ты осталась мне должна, малютка!
– Я непременно верну вам деньги… – засуетилась Эсмеральда, собираясь отдать заработанные монеты, но капитан тяжёлой рукой взял её за подбородок – почти так же, как когда-то судья в лесу.
– Дело не в деньгах, чёрт тебя задери!
– В чём же? – хлопала ресницами цыганка.
– Ты ещё спрашиваешь! Я вдоволь насладился твоими танцами, но так и не успел узнать тебя поближе. Это как смотреть на бутылку великолепнейшего кларета старой лозы, не смея её откупорить.
Цыганка вспыхнула, как спичка. Рванувшись, она высвободилась из хватки капитана, отступила, произнесла с укоризной:
– Как вам не совестно, сударь, делать такие предложения перед домом девушки, которая завтра станет вашей женой?!
– Эге! Судейская подстилка читает мне морали! – Феб, взбешённый отказом, перестал стесняться в выражениях. Он ухватил девушку за запястье, дёрнул к себе, невзирая на её протестующий крик. Говоря по чести, капитан не поволок бы плясунью силой, видя её сопротивление, тем более под окнами дома де Гонделорье и на глазах прохожих. Подобный поступок шёл вразрез с пусть и несовершенными, но всё-таки твёрдыми моральными принципами. Просто так уж сложились обстоятельства. Эсмеральда, оскорблённая до глубины души, разъярённая, свободной рукой выхватила кинжал.
– Отпустите меня!
Он запоздал разжать пальцы всего на секунду. Острое лезвие молниеносно полоснуло его руку, порезав до крови тыльную сторону кисти. Пустяковая царапина, тем не менее, сыграла роковую роль.
– Ах ты, дрянь! – взревел капитан. – Вздумала заколоть меня?
Цыганка опомнилась, рванулась было бежать, но её плотным кольцом окружили зеваки из тех доброхотов, что всегда готовы вмешаться в любое происшествие, даже там, где их помощи не просят. Феб, будучи в некоторой степени порядочным человеком, велел бы им разойтись, поскольку дело не стоило и выеденного яйца. Однако посторонние видели кровь, кинжал в руке цыганки. Фебу не хотелось навлекать на себя позор.
– Эта девка – шлюха и воровка, – заявил он собравшимся, – хотела срезать мой кошелёк и ранила меня, когда я поймал её за руку.
Чем нелепее ложь, тем скорее в неё верят. Все превосходно знали, что танцовщица не промышляет воровством, но слова офицера выглядели в глазах толпы убедительно. Несчастная, крепко скрученная дюжими молодчиками, с мольбой взирала на Феба, ещё не веря до конца, думая, что тот пошутил и сейчас велит выпустить её. Однако капитан, с гордым видом отвернувшись от девушки, разобрал поводья, вскочил в седло и покинул место происшествия. Он был отмщён, пусть и не совсем так, как ему хотелось.
Эсмеральда не появилась в урочный час на Рыночной площади; Гренгуар без толку прождал её там. Во Дворе чудес, сдавая заработок в общий котёл, он доложил Клопену об очередном исчезновении цыганки. Король Арго, сдвинув на лоб шапку с рябым фазаньим пером, почесал затылок и бросил клич подданным: не видели ли те Эсмеральду. Маленький оборванец тут же отделился от кучки сверстников, разгребавших золу в потухшем костре, и заявил, шмыгнув носом:
– Я знаю, где она!
– Так говори! – приказал Клопен, скорчив зверскую рожу. Сорванец, размазывая грязь по щекам рукавами одеяния, смутно напоминающего котту, рассказал, что своими глазами видел, как толпа тащила цыганку, называя её воровкой.
– И ещё говорили, будто она ударила ножом офицера. Верно, её отволокли в Пти-Шатле.
– Невозможно! – вскинулся Гренгуар. – Как она могла кого-то ранить? Всем известно, что Эсмеральда не способна причинить вред ни одному живому существу!
– Почём знать? – обиделся мальчишка. – Нож-то при ней нашли. За одно это ей не избежать суда.
– Ладно, ступай прочь! – отмахнулся владыка нищих. – Девчонка угодила в переплёт, – обратился он к Гренгуару, – и мы ей тут не поможем.
– Но она невинна! Её оговорили! – снова взвился поэт, которого томило бездействие. Хотелось куда-то бежать, делать хоть что-нибудь, взывать к справедливости. Белая козочка жалобно заблеяла, нигде не видя хозяйки.
– Так пойди и заяви об этом судьям Шатле! – осклабился Клопен, демонстрируя жёлтые кривые зубы, торчащие в дёснах с промежутками, как колья в заборе.
– Я… – осёкся поэт. К судьям, тюрьмам и всему, что с ними связано, он, как известно, питал страх. Впрочем, упоминание о судьях заставило его встрепенуться. Он вспомнил, с кем Эсмеральда водила дружбу, а, возможно, состояла и в более тесных отношениях.
– Фролло! – воскликнул он.
– Что? – не расслышал Клопен и для пущей убедительности поковырял указательным пальцем в ухе.
– Верховный судья! – повторил Гренгуар. – Он не откажется помочь ей.
Клопен расхохотался. Его смех подхватили сперва те, кто слышал разговор, затем вся воровская шатия. Двор чудес объяло жестокое веселье, над взъерошенным поэтом потешались все, включая тех, кто знать не знал о причине, а подключался просто за компанию. Постороннему, услышавшему гоготанье, визг и вопли бродяг, вполне могла представиться картина ада, где черти измываются над душами грешников.
– Судья Фролло! Ах-ха-ха! – булькал горлом король Арго. – Он-то первый накинет верёвку на шею девчонки: за кинжал – а он запретил простолюдинам носить оружие, за то, что она – цыганка, а он не выносит цыган, за то, что она – женщина, а он их избегает. Да мало ли какую вину можно вменить, обладая властью?
– Но он… Но она… – безуспешно прорывался Гренгуар. Едва начатые фразы тонули в гомерическом хохоте.
– Дьявол Фролло побежит выручать цыганскую девчонку, потому что спит с ней! – неистовствовал король бродяг, не веривший слухам, ибо норов судьи был ему известен. – Аж в боку закололо!
Отчаявшись чего-либо добиться, Пьер сплюнул с досады и пошёл восвояси. Он сожалел об Эсмеральде. Невинное создание осудят, заклеймят позором, или вовсе казнят по лживому доносу. Поэт видел спасение девушки во вмешательстве Жеана Фролло, но того, как назло, не было в Париже, а цыганку могли приговорить до его возвращения. Сообщить ему о произошедшем не представлялось возможности: с очень низкой долей вероятности смельчак дотянул бы до того, как его спросят, с какой целью он прибыл в замок Плесси и зачем хочет видеть Верховного судью. Оставалась единственная надежда на то, что Клод Фролло де Тиршап, епископ Парижский, известный своим добрым нравом, поможет несчастной танцовщице. Один раз он терпеливо выслушал поэта, значит, уделит ему время вновь. Но сейчас для беседы с ним было чересчур поздно. Гренгуар, рассудив, что утро вечера мудренее, отправился на боковую. Сон его оказался тревожен, сквозь забытье поэт слышал, как козочка, цокая копытцами, ходит по каморке, разыскивая хозяйку.
В то время, когда поэт похрапывал, привычно свернувшись на огромном сундуке, его жена сидела на полу камеры тюрьмы Пти-Шатле. Когда её тащили под руки, допрашивали, заточали, она не переставала твердить, что не совершала того, в чём её обвиняют – наоборот, офицер напал на неё и хотел надругаться. Однако улики в виде кинжала и порезанной руки капитана, которую видели свидетели, говорили не в её пользу. Её слово ничего не значило против слова дворянина. Эсмеральда чувствовала себя прескверно. Её терзала тревога, она негодовала на несправедливость, в её душу плюнули. Она задыхалась, вздрагивала, слыша где-то за стеной жалобные крики. Соломенная подстилка источала зловоние. Всё окружающее вызывало у девушки ужас и брезгливость. Тюремщик принёс ей кружку воды, ломоть хлеба и миску баланды, которую с большой натяжкой можно было считать едой. Эсмеральда с трудом заставила себя проглотить ложку отвратительного варева и её тут же стошнило. При мысли о том, что ей придётся просидеть здесь невесть сколько, мучаясь голодом и неизвестностью, вызвала у неё приступ безудержных рыданий.
Беспечный мотылёк угодил прямёхонько в паучью сеть. Таковы бывают последствия несдержанных обещаний!
========== Глава 7, в которой прево удивляется, священник действует, а поэт ловит вдохновение ==========
Замок Пти-Шатле на левом берегу Сены, изначально возведённый для охраны Малого моста, утратил прежнюю функцию и теперь представлял собою одну из государственных тюрем в ведении парижского прево, мессира Робера д’Эстутвиль. Громоздкое сооружение из векового камня серой глыбой нависало над Университетской стороной, подстерегая её обитателей, гигантскими воротами разделяя Университет и Ситэ.
Эсмеральда была ещё счастлива: в её камере имелось оконце. Крошечная амбразура, сквозь которую не пролезала голова, всё-таки сообщала узницу с внешним миром, предоставляя для обзора лоскут неба, а, если подтянуться, ухватившись за решётку, становились видны дома на противоположном берегу. Воздух, наполненный испарениями Сены, всё же по свежести превосходил затхлость казематов. Зимой незастеклённое окошко стало бы для заключённого сущим проклятием, но сейчас шла только середина августа, ночи стояли достаточно тёплые. По тому, как свет сменялся тьмой, цыганка знала, что находится в Шатле третьи сутки. Больше ей ничего не было известно.
– Скажите, как долго меня продержат здесь? – обратилась она к надзирателю на второй день заточения. – Когда меня станут судить?
Страж ничего не ответил: возможно, просто не снисходил до общения с заключёнными, либо ему запретили говорить с ними.
Пища, которую он приносил, оставалась практически нетронутой. Её желудок отказывался принимать похлёбку, подаваемую здесь на обед и ужин. Эсмеральда съедала только хлеб, запивая его водой, чувствуя, что долго на подобном рационе не выдержит. С грустью думала она о бедолагах, годами принуждённых хлебать отвратное месиво, в котором попадались и гнилые овощи, и рыбьи хвосты, и неразварившаяся крупа. Лучше умереть – решила девушка, чем гнить здесь! Во сне цыганка видела пресловутых кинокефалов. Люди с пёсьими головами окружали её, визжа и рыча, хватали под руки, дышали на неё жаром разверстых пастей. Время тянулось бесконечно, как моток пряжи. Цыганка заполняла досуг, рассматривая вид из окна. Сердце жалобно рвалось: там, снаружи, кипела жизнь, от которой её несправедливо оторвали. Узница не знала, что по делу её началось движение и потому суд отложили. Надобно сказать, что обвинения, выдвинутые против неё, как-то – проституция, ношение оружия, воровство, и, наконец, причинение телесного повреждения офицеру, в совокупности весили немало, вытягивая на смертную казнь.
Сказав, что дело Эсмеральды сдвинулось, следует пояснить, что его приостановили властной рукой. Мессиру д’Эстутвиль нанёс визит епископ Фролло с ходатайством о цыганке. Беседа их проходила в резиденции господина Робера – замке Гран-Шатле, построенном с той же целью, что и его собрат, Пти-Шатле – для охраны моста Менял. Со временем надобность в обороне отпала и крепость передали в распоряжение парижского прево. Господин Робер, пребывавший в приподнятом настроении, отнёсся к гостю со всем почтением, поскольку тот приходился старшим братом Верховному судье, и с готовностью выслушал. Просьба посетителя, облачённого в лиловую мантию, несказанно его поразила. Конечно, мессир д’Эстутвиль знал, насколько близко этот благообразный священник принимает нужды страждущих. Но чтобы столь высокопоставленная духовная особа беспокоилась о нищенке?!
Парижский прево с вытянувшейся от изумления физиономией предложил:
– Если она вас так волнует, Ваше Преосвященство, то я немедленно отправлю человека в Пти-Шатле, чтобы справиться о ней.
Клод Фролло, кивнув, продолжал:
– Я слышал, что её обвиняют в воровстве и нападении на офицера. Скажите, какую меру наказания суд определит в таком случае?
Мессир д’Эстутвиль, пожевав губами, удовлетворил любопытство священника:
– Скорее всего, злодейку повесят, предварительно обрезав волосы в знак позора.
Епископ, утратив самообладание, приподнялся в кресле. Его благородные черты с римским профилем отразили взволнованность.
– Этого нельзя допустить, монсеньер! Я достоверно знаю, что девушка невинна.
Мессир Робер усилием воли подавил смешок. Его дородная фигура, стянутая портупеей, дрогнула.
– С чужих слов? Если же, Ваше Преосвященство, послушать самих обвиняемых, так они все, как один, мнят себя херувимами, – возразил прево. – Её вину определит суд.
Робер д’Эстутвиль знал, о чём говорил. Ему, не угодившему предыдущему королю, Карлу Седьмому, пришлось провести четыре года в Бастилии, покуда Людовик Одиннадцатый, смилостивившись, не восстановил его в прежней должности. Он ещё помнил, как солдатня громила его дом и оскорбляла его жену. И всё-таки господин прево не проникался состраданием к подсудимым, чьими участями распоряжался.
– Нельзя ли, по крайней мере, повременить с судом до тех пор, пока в Париж не вернётся мой брат? – упорствовал священник.
– Ваш брат? Разве он снизойдёт до пустякового процесса цыганки? Знаете, как говорят, «Aquila non captat muscas»*.
– И всё-таки я настаиваю, – стоял на своём отец Фролло.
Господин д’Эстутвиль не был ни трусом, ни бессердечным деспотом. Его стан, раздавшись вширь с возрастом, не утратил ещё окончательно прежней выправки. Весной 1446 года на турнире в Сомюре прево в поединке на копьях одолел Луи де Бово, министра двора Анжу, завоевав тем самым руку и сердце красавицы Амбруазы де Лоре. Вскоре после того мессир Робер сочетался с нею браком, каковое событие отобразил в стихах Вийон, преподнеся их в подарок молодому супругу. Помимо того господин д’Эстутвиль состоял в дружеских отношениях с мессиром Фролло дю Мулен, любимцем короля, и портить данный баланс ему нисколько не хотелось. В конце концов, рассудил он, что такое ничтожная цыганка и кому хуже, если она просидит в камере лишний день? Парижский прево пошёл навстречу епископу, распорядившись отложить рассмотрение дела воровки до возвращения из Плесси Верховного судьи. Вот почему Эсмеральда оставалась в заточении.
Тем временем Гренгуар развил энергичную деятельность. Добившись аудиенции епископа Фролло и умолив того похлопотать о цыганке, Пьер, воодушевлённый, прибег к испытанному средству, а именно поэзии. Закрывшись в каморке, он сочинил едкую эпиграмму о толпе, линчующей невиновных, о судьях-живоглотах, злоупотребляющих полномочиями. Станок Гутенберга значительно облегчил бы ему работу. Но печатного пресса под рукой не было, поэтому глашатай парижских улиц воспользовался давним способом распространения своих творений. Сначала Гренгуар зачитал эпиграмму арготинцам. Тем сочинение весьма понравилось – им вообще нравилось всё, что высмеивало власть имущих. Таким образом, процесс оказался запущен. Заучив стихи наизусть, бродяги понесли их дальше, передавая, как знамя, мастеровым, школярам, торговцам – эпиграмма ушла в народ. Гренгуар, пожиная лавры триумфатора, даже не подумал о том, что скорее навредит девушке, чем поможет.
В нашей истории есть ещё один человек, для которого время тянулось до безобразия медленно – судья Фролло дю Мулен. Хотя дел у него нашлось хоть отбавляй, Жеан считал каждую минуту. Прежде он терпимо и даже с благоговением относился к королевским прихотям, частым перепадам настроения, мелочности, сменяющейся расточительством там, где дело касалось королевского здоровья или увлечений. Нынче всё это утомляло его. Так случается с теми, кто меняет одну привязанность на другую. Фролло ждал, когда надобность его присутствия в Плесси-ле-Тур отпадёт, фламандцы отбудут до родной стороны и он сможет вернуться – тут Жеан кривил душой, думая «к своим прямым обязанностям», подразумевая «к цыганке». Не будем же строги к тому, кто оторван от объекта страсти, не успев насытиться им!
Наконец настал день, когда королевский кортеж выдвинулся в Париж. Фролло, держась справа от кареты, в которой ехал Людовик Одиннадцатый, сожалел, что не может пустить коня галопом. Уж очень медленно тащилась свита, тогда как Верховный судья, подобно гончему псу на сворке, почуявшему горячий след, рвался вперёд. Он и не подозревал, какой неприятный сюрприз поджидает его впереди.
* Орёл мух не ловит. (лат.)
Комментарий к Глава 7, в которой прево удивляется, священник действует, а поэт ловит вдохновение
Реальный Робер д’Эстутвиль умер в 1479 г. и должность парижского прево занял его сын Жак. Но раз уж у Гюго он ещё жив, то пусть и тут будет.
========== Глава 8. Ходатайство и ссора ==========
Не заходя домой, не смыв дорожную пыль и не переменив одеяния, Жеан Фролло, понукаемый нетерпением, отправился на Соборную площадь. Эсмеральду он там не увидел, что его огорчило, но, впрочем, не встревожило – не проводить же девушке весь день на одном пятачке земли. Верховный судья лёгкими кошачьими шагами поднялся на крыльцо собора, торопясь встретиться с Клодом и Квазимодо. Его появление вызвало оживление в стане попрошаек, как саранча облепивших паперть. Нищие, истинное бедствие собора, титаническими усилиями капитула изгоняемые за врата храма, чтобы не мешали богослужению своими громогласными стенаниями, оставили свои занятия. Все, кто протягивал за подачкой руку, жалобно подвывая: «Денежку, милостивый государь! Денежку!», кто спорил, не поделив место, кто истреблял зверонаселение завшивевших до безобразия лохмотьев – повернули головы, уставившись на Фролло. Дерзость бродяг подогрета была памфлетом Гренгуара, а мантия и чёрный шаперон, изобличавшие в Жеане законника, действовали на них, как красная тряпка на быка. Как было удержаться и не подразнить ненавистного судью?
В целом из выкриков о рыкающих львах и лицемерных волках, пьющих кровь из ран невинных агнцев, Фролло не узнал ни о себе, ни о прочих крючкотворцах ничего нового. Однако оскорбление – тяжкое оскорбление его чести – de facto нанесено, и судья догадался, чьих рук, вернее сказать – пера, тут вина. Медленно повернув голову, Жеан нацелил тяжёлый взор в сторону обидчиков. Так, наверное, смотрела на дона Гуана ожившая статуя командора. Побирушки шарахнулись, как цыплята от ястреба, прикрыв заслоном немытых тел и костылей тех собратьев, которые вопили громче всех. Брезгливо отвернувшись, ничем более не выдавая уязвимости, Верховный судья скрылся за дверьми с ажурной решёткой, ради которой, по преданию, молодой кузнец Пьер Буланже продал душу дьяволу.
На ловца, как известно, и зверь бежит. Епископ Парижский сам величаво шёл навстречу брату.
– Жеан, ты вернулся! Я не ждал тебя так скоро, – провозгласил старший Фролло, раскрывая объятия. – Идём же, брат мой! Ты, верно, проголодался и утомился с дороги.
Судья, и в самом деле испытывавший голод, не отказался от приглашения и последовал за Клодом в монастырскую трапезную. В просторном зале рефектория, устланного половиками, усыпанными листьями мяты, с длинными столами и скамьями в этот час не было никого, кроме трапезника и монаха, назначенного ему в помощь. Трапезник, рачительнейший из насельников обители, поставил перед гостем миски с кашей и овощами, сыр, хлеб, стакан вина и ложку, после чего вернулся к своим обязанностям. В зале стояла тишина, нарушаемая только звуками, доносившимися с кухни, сопровождающими всякое приготовление пищи и чистку посуды, а также жужжанием мухи, ещё не пойманной мухоловкой.
Угостив брата, предусмотрительный священник вполголоса расспрашивал о поездке, о королевском здоровье, о наживающемся на нём придворном медике Куактье и, вспомнив, сказал вдруг:
– Прости, что обременяю тебя всяческими пустяками. Но не мог бы ты рассмотреть дело одной девушки? Молодой человек, ходатайствовавший за неё, уверял, будто ты просто обязан помочь несчастной.
Жеан удивлённо приподнял бровь. До сих пор Клод, верша власть церковную, не вмешивался в деяния светской, действуя по принципу «Кесарю – кесарево, а Богу – Богово». Судья, как никто другой, знал его отзывчивый характер, побуждавший священника исполнять беспрестанные просьбы, выслушивать жалобы и помогать несправедливо обиженным. Но должен же иметься предел у всякой добродетели!
– Недоставало ещё, – подумал Жеан, – чтобы посторонние, злоупотребляющие мягкостью Клода, принялись через него докучать мне.
В целом Верховный судья солидарен был с мессиром д’Эстутвиль, приведшем изречение об орле и мухах. С какой стати ему разбираться в делах какой-то мелкой сошки? Жеан давно уж плавал гораздо выше.
– Что за молодой нахал досаждал тебе и за какую девицу он просил? – лениво поинтересовался Фролло, чтобы не огорчать брата.
– Его звали… – священник помедлил, вспоминая. – Пьер Гренгуар.
Если Клод ставил перед собою цель заинтересовать брата, то он без труда её достиг. Услышав знакомое имя, Жеан от неожиданности поперхнулся, вздрогнул, сжал в пальцах салфетку и, устремив на священника цепкий взгляд, прохрипел враз севшим голосом:
– Продолжай…
– Он, видишь ли, обеспокоен судьбой той цыганки, что зарабатывает на хлеб танцами и представлениями. С его слов, девушку поймал за руку некий офицер, когда она пыталась обокрасть его. Вырываясь, девица ранила офицера кинжалом. Ещё, как я узнал от господина парижского прево, пострадавший опознал её как… – епископ запнулся и произнёс скороговоркой, – публичную женщину.
Жеан стрельнул глазами по сторонам. Трапезничий подметал пол, вовсе не интересуясь перешёптыванием братьев, его помощник отлучился на кухню.
– Вздор, – тихонько прорычал судья Фролло. На порозовевших скулах его заиграли желваки, брови нахмурились. – Эсмеральда непорочна, как Святая Цецилия… То есть, была… И не спрашивай, каким образом я это установил, – быстро проговорил он, заметив недоумение епископа. – Когда её схватили? Где она сейчас? Расскажи мне, Клод, расскажи всё, что знаешь!
Судья похолодел от волнения, руки его задрожали. Если он опоздал и Эсмеральду приговорили, всякая помощь бессмысленна. Пусть даже она виновна, но знать, что её обесчестили, опозорили, подвергли пыткам! Это светлое создание, дарившее ему неземное блаженство, умертвили, бросили в зловонный склеп Монфокона!
– Её арестовали дня четыре тому назад, – прошептал священник. – По счастью, моё посещение господина д’Эстутвиль оказалось весьма своевременным: дело девицы не успели разобрать и прево обещал отложить суд до твоего возвращения. Её держат в Пти-Шатле.
У Жеана отлегло от сердца. Он тут же простил бродячему поэту все его выходки, совершённые и грядущие, включая происшествие на паперти, восхвалил отзывчивость Клода. Добрый пастырь, в некоторых вещах наивный, как дитя, не подозревал, какие тесные отношения связывают брата с уличной плясуньей, хотя свидания их назначались у него под боком, но обрадовался желанию законника восстановить справедливость.
– Благодарю за то, что принял в ней участие, Клод! – поднялся судья. – Я сейчас же отправляюсь в Пти-Шатле.
– Благослови тебя Бог, Жеан! – ответил священник.
Эсмеральда, за неимением иных занятий, свернулась калачиком на тощей соломенной подстилке, безуспешно пытаясь задремать. Голод и тревога гнали сон прочь. Чуткая ко всему, происходящему вне камеры, она привстала, уловив быстрые шаги, голоса и позвякивание ключей. Обострившиеся чувства подсказали цыганке, что идут по её душу. Возглас ужаса, готовый сорваться с её губ, когда в замочной скважине повернулся ключ, замер, едва узница узнала того, кто стоял за спиной надзирателя. Вздрогнув от радости, она с улыбкой вскочила было на ноги, приветствуя Фролло, но сообразила, что этого не следует делать, пока на них смотрит тюремщик, и только облегчённо вздохнула, предвидя окончание заточению.
– Оставь нас! – приказал стражнику Жеан.
Тот послушно удалился. Фролло притворил за ним противно скрипнувшую дверь. Лишь тогда, дав волю чувствам, Эсмеральда бросилась на шею своему другу, осыпая поцелуями его щёки и беспрестанно повторяя:
– Жеан! О, Жеан, я ни в чём не виновата! Он солгал! Спаси меня! Мне здесь плохо, меня кусают мерзкие насекомые, мне душно, я хочу уйти отсюда!
– Успокойся, моя хорошая, – мягко приговаривал Фролло дрогнувшим голосом, гладя её по волосам, целуя руки, – ты выйдешь отсюда, даю слово. Потерпи, завтра ты будешь свободна.
Не такой он представлял себе их встречу! Вместо страстных ласк, которыми он жаждал одарить её, Фролло бережно прижимал к себе девушку, словно боясь навредить ей, и без того настрадавшейся.
– Только завтра? – разочарованно вскричала цыганка, обратив на судью наполненный слезами взор. – Почему ты не уведёшь меня на волю в сей же час?
– Невозможно, сердце моё, – с сожалением пояснил он, не разжимая объятий. – А сейчас расскажи, что с тобой произошло. Почему люди на улице схватили тебя?
Эсмеральда, внутренне сжавшись, повела рассказ. Стоило ей произнести имя Феб, как Фролло отпрянул, по лицу пробежала судорога, будто плясунья вонзила в его тело штопальную иглу. Бедняжка без утайки поведала, как подошла к капитану и что за этим воспоследовало. В продолжение этого исповедания Жеан хмурился, обиженно поджимал губы. В нём взыграло ретивое.
– Снова несносный солдафон! – проворчал он. – Клянусь, он умышленно преследует меня! Погоди же, фанфарон, я тебя проучу! А ты! – напустился он на цыганку, забыв бедственное положение последней, забыв всё. – Как могла заговорить с ним? Кокетничала с другим, когда обещала, что не взглянешь ни на одного мужчину?
Плясунья, пристыженная, опустила голову, почувствовав в нём отчуждение. Она не стала ни оправдываться, ни спорить. Безропотно Эсмеральда отошла в угол и опустилась на солому. Сущий птенец, выпавший из гнезда! Ни в коей мере не чувствуя себя виноватой, она досадовала на дурной норов судьи, который так и не сумела укротить. Дикий зверь, казавшийся прирученным и смирным, ощетинился, нанёс молниеносный удар. А Фролло замер, не зная, что делать. Инстинкт влюблённого мужчины подсказывал подойти к девушке, утешить, признать собственную неправоту. Обида побуждала уйти. Сердечная рана, едва зарубцевавшаяся, опять закровоточила, когда между судьёй и цыганкой встал Феб. Зачем же Эсмеральда подошла к офицеру, если позабыла его? По всей видимости, девушка продолжала любить капитана, наделяя чертами, которых в напыщенном глупце нет и в помине не было. Но шпоры с малиновым звоном, шпага с позолоченным эфесом, лихо закрученные усы, бесцеремонность – эти вещи много значат для впечатлительных девиц, витающих в мечтах! Что против них скучная судейская мантия?
Наконец, не в силах больше созерцать картину смиренного отчаяния, которую являла собой Эсмеральда, Жеан не выдержал. Он был ревнив и горд, но сострадание перевесило гордость, побороло ревность. Фролло подошёл к той, которую полюбил, потянул за руки, заставляя подняться, прижал к груди.
– Прости… – исступлённо бормотал он. – Я напрасно обидел тебя! Что я натворил, глупец?! Обругай меня, ударь – я того заслуживаю, но только прости!
