355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » A-Neo » Мечта, которая сбылась (СИ) » Текст книги (страница 6)
Мечта, которая сбылась (СИ)
  • Текст добавлен: 28 ноября 2019, 08:00

Текст книги "Мечта, которая сбылась (СИ)"


Автор книги: A-Neo



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– То-то подарочек уготовил нам король в честь коронации! – возбуждённо переговаривались зрители.

– Небось меч Анрие Кузена заржавел без дела.

– У него-то заржавел? – присвистнул недобросовестный школяр, голодный, а потому злой, как чертёнок.

– Мэтр Анрие мастер своего дела, – пыхтел толстый, обливающийся потом бакалейщик. – Ставлю флорин: он отсечёт судье голову одним ударом!

Нашлись, однако, и недовольные, по всей видимости, отличавшиеся особой кровожадностью среди любителей жутких зрелищ, а также чрезмерной злопамятностью.

– Смерть на плахе слишком лёгкая и быстрая, – ворчал один, видимо, знавший в казнях толк. – А вот кабы его повесить, как дьявола ле Дэна! Тогда бы он дольше мучался.

– Верно говоришь! Посмотрел бы я, как он корчится в петле! – брызгая слюной, кричал второй. – Он приговорил к верёвке моего брата, так пусть же накинут удавку и на его шею!

– Куда против традиции? Белую кость – на плаху, чёрную – на виселицу или в костёр!

– Ничего! Бьюсь об заклад, стража протащит его на верёвке по площади, а уж одно это дорого стоит.

Итак, зрители делали ставки, строили догадки, возбуждённо переговаривались, словно оголодавшие в предвкушении хорошего угощения. Бывает, нетерпеливые гости, ожидая, когда их пригласят к столу, точно так же суетятся, поводят носами, ловя ароматы с кухни, поднимаются на цыпочки, заглядывая поверх голов. Никто и не подумал, каково придётся епископу Парижскому потерять брата. А ведь добродетельный священник пользовался всеобщим уважением и не раз помогал нуждающимся. Воистину, объятый радостью глух к нуждам ближнего! Сложно было в тот день отыскать в Париже человека, равнодушного к предстоящей расправе, но только трое испытывали искреннее горе, а четвёртый предпочёл сохранить нейтралитет.

Первый – упомянутый нами Клод Фролло де Тиршап, так и не сумевший переубедить Анну де Божё. Епископ добился аудиенции у регента, пустил в ход красноречие, просил и умолял, но герцогиня, истинная дочь своего отца, осталась непреклонной. Она не хотела оставлять в живых такого человека, как судья Фролло, слишком много знавший об усопшем короле. Выслушав священника, она холодно объявила, что решение её неизменно и приём окончен.

– Ваше величество! – сдерживая негодование, вымолвил обычно кроткий епископ. – Вы желаете ознаменовать начало нового царствования жестокими расправами? Разве мало пролито крови? Господь говорит: «Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего…»

Анна де Божё нахмурилась, в гневе сделавшись ещё больше похожей на Людовика Одиннадцатого. Губы её превратились в узкую линию, тогда как глаза округлились. В словах епископа ей послышался откровенный намёк на недавние распри с Людовиком Орлеанским, скрывающимся ныне в Бретани.

– Ваше Преосвященство! Вы забываетесь! – тихо промолвила она. – Ваше право, как брата, отстаивать жизнь человека, чьи злодеяния превысили всякую меру. Я же, со своей стороны, воздаю по заслугам виновному. Прошу вас покинуть двор и более не обращаться к нам с подобными просьбами.

Клод ужаснулся: на него смотрел прежний король, словно бы воплотившийся в лице молодой женщины. Тот же острый нос, такие же колючие глаза под тонкими сдвинутыми бровями, то же выражение хитрости и решительности. Священник, так и не добившись ничего, совершил грех, впав в полнейшее уныние. Он сам, собственными руками погубил брата, в чём не переставал себя обвинять.

Вторым человеком, не желавшим смерти Жеану, была, конечно же, цыганка. Она после ареста Верховного судьи неделю продежурила на паперти, извелась, но дождалась епископа, с замиранием сердца проводила его в новую поездку – в Амбуаз, чтобы затем услышать ответ, разбивший её упования вдребезги.

– Печальную весть я принёс тебе, девушка! – с надрывом в голосе сказал Клод. – Я не сумел отстоять брата. Глупец, я лишь ещё больше возбудил неприязнь к нему!

Эсмеральда пошатнулась.

– Что… Что с ним сделают?

– Не знаю, дитя моё… – склонил голову священник.

По его голосу Эсмеральда заключила, что готовиться надо к худшему.

Когда всё, казалось, было потеряно, когда даже епископ смирился, цыганка не успокоилась. Неугасимая жажда справедливости питала её силы все эти месяцы. Отступили холода, зиму, как водится, сменила весна, а она за хлопотами и ожиданиями не замечала ничего, время текло мимо неё. Дни слились в один – бесконечный, беспросветный день. Эсмеральда потеряла аппетит и ела лишь затем, чтобы не умереть с голоду, а если священник или Пьер не проследили и не заставляли её поесть, то и вовсе забывала о пище. Она пряталась от мороза, лишь совсем продрогнув. В конце концов голодовка, упадок сил и постоянные треволнения подорвали её здоровье. Цыганка разболелась. Мадлен выхаживала её, клятвенно обещая запереть в кладовой и кормить насильно, если глупышка не возьмётся за ум.

– Разве поможешь ты своему… судье, коли протянешь ноги? – высказывала галантерейщица. – Давай-ка вот, пей лекарство.

Эсмеральда покорно глотала горькие микстуры, которые назначил приглашённый Клодом лекарь, и потихоньку двигалась к выздоровлению. Мадлен говорила верно: надо беречь себя – так лучше для неё и для Жеана. От хворой проку мало. Весна придала ей сил и девушка хоть чуть-чуть, да ожила, очнулась от долгой спячки.

Третьим человеком, желавшим спасти бывшего судью, был звонарь Квазимодо, сдружившийся с цыганкой ещё в первые дни после ареста Фролло. Преодолев нерешительность, он сам подошёл к девушке и заговорил с ней. Несчастья сближают и вскоре цыганка, робея всё же перед горбуном, обрела в его лице преданного союзника. Известно, как много значит поддержка, хотя бы и просто словесная.

Гренгуар, не имевший причин ненавидеть Жеана, но и не питавший к нему симпатий, предпочёл сохранить нейтралитет. Он обеспечивал Эсмеральде и Джали пищу и кров, снабжал сплетнями, подцепленными у вельмож, и справедливо считал, что делает более чем достаточно. Галантерейщица, уподобляясь большинству, ненавидела Фролло, однако к его конкубине искренне привязалась. Таково женское сердце!

Разумеется, простым смертным не дано предотвратить того, что решили сильные мира сего, и день, долженствующий стать днём смерти Фролло, настал. Жеан знал, какая казнь его ждёт и боялся не её, а унижения, которому ему предстояло подвергнуться по пути на эшафот. Единственная милость, о которой он просил – чтобы его дело не было разглашено прилюдно, а объявлено лишь после казни, как было с парижским прево Пьером дез Эссаром, обвинённым в финансовых злоупотреблениях. От насмешек и даже рукоприкладства толпы уберечь его не смогла бы и стража. Хоть зевакам и запрещалось задирать осуждённого, это правило попиралось регулярно, и частота нарушений зависела не от охраны, а от отношения народа к преступнику. Толпа могла опередить палача, однако могла и спасти. Фролло сам возбудил в горожанах ненависть к своей персоне и теперь пожинал её горькие плоды. Уж кто-кто, а он на сочувствие и поддержку рассчитывать не мог.

Путь от Дворца правосудия до собора Парижской Богоматери, где ему надлежало принести покаяние, превратился в мучительнейшую пытку. Фролло шёл пока в своей обычной одежде, означавшей ещё действующую принадлежность к миру живых, к окружающим его людям, а также напоминающей зрителям о том, что наказание ожидает любого, преступившего закон. Он напоминал чёрного ворона, только жалкого, побитого, волочащего крыло. Поскольку Гревская площадь оттянула на себя основное внимание публики – ведь казнь куда интересней псалмов! – Жеан добрался до собора почти без приключений, хотя капитан де Шатопер, отвечающий за охрану осуждённого, не слишком и пресекал выпады. Но много ли надо надломленному тюрьмой человеку, чтобы сломаться окончательно? Оскорбления, плевки, улюлюканья, камни, комья грязи делали своё дело. Жеан Фролло, преклонивший колени на ступенях собора, не был прежним гордым Фролло дю Мулен, всегда державшим голову высоко, а спину прямо. Он крепился из последних сил, чтобы сохранить надменный вид. Всё тело его до кончиков ногтей налилось тёмным, отвратительным страхом. Губы его подрагивали.

– Пожалуйста… Скорее… – шепнул он брату, возглавлявшему процессию, с хоругвями и песнопениями вышедшую к нему из распахнутых настежь врат центрального портала.

Сон сбывался лишь с небольшой разницей в деталях. Осуждённый и ощущал себя будто во сне, настолько всё смешалось в его голове. Жеан впал в спасительную прострацию. Он слышал псалмы и не осознавал, что это поют над ним панихиду. Он стоял одной ногой в могиле. Ему развязали руки, дали зажжённую свечу – он безропотно взял её. Он повторял произносимую над ним формулу покаяния, не понимая, что и зачем говорит. Он видел, как брат простёр над ним руку и произнёс нечто, вызвавшее негодование собравшихся.

– Я не позволю публично казнить этого человека! – заявил священник. – Он на святой земле!

Парижский прево, чей горячий конь рыл передним копытом мостовую, встрепенулся. Мессир д’Эстутвиль ожидал подобного выпада и немедленно пресёк его.

– В таком случае его казнят без публики! – гаркнул он зычным голосом, выкатив грудь колесом. – Преступник за пределами храма и защита церкви над ним не властна. Увести!

Таким образом находчивый мессир Робер оставил за собой право распоряжаться жизнью осуждённого, посрамив епископа. Хоть Жеан Фролло и приходился ему другом, закон был превыше всего.

Жеану приказали встать и он, потерянный, покорно выполнил приказ. Клод с сожалением смотрел на него, но в кровоточащей душе Жеана ничто больше не находило отклика. Надежды не оставалось. Он уже не мог поднять голову и остаток пути проделал, позорно понурившись, еле волоча ноги. Камень, пущенный меткой рукой, рассёк ему бровь. Он дёрнулся, но почти не почувствовал боли. Он жаждал только одного: не упасть, вот сейчас не свалиться, не пошатнуться ни перед толпой, ни перед палачом, вытерпеть пытку до конца. Один лишь раз за весь скорбный путь Фролло встрепенулся. Ему показалось, будто бесконечно дорогой голос позвал его по имени. Вздрогнув, он впился глазами в толпу, отчаянно высматривая Эсмеральду, но не нашёл её.

Между тем цыганка действительно находилась совсем рядом. Задыхаясь, энергично работая локтями, она продиралась сквозь плотный людской заслон к самому эшафоту, окружённому стражей. Роковая минута неотвратимо приближалась. Анрие Кузен готовился принять осуждённого в своё распоряжение, чтобы переодеть в белую рубаху, по давнему праву забрав себе вещи, представлявшие ценность, и совершить казнь. Между жертвой и всем остальным миром пролегала незримая граница, преступить которую было практически невозможно. Когда Жеан, угрюмо свесив голову на грудь, предстал перед палачом, его могло спасти лишь чудо. Зрители, почуяв мрачную торжественность момента, примолкли.

Мессир Робер д’Эстутвиль предугадал вмешательство священника и противостоял ему. Однако он не предполагал, что женщина, особенно та, которой движет любовь, способна на многое. Эсмеральда – встрёпанная, раскрасневшаяся, решительная, выбилась из кольца зевак, пытаясь проникнуть в пространство перед эшафотом, но её с силой оттолкнул стражник. Девушка, охнув, упала, но тут же поднялась и отчаянно крикнула:

– Стойте!

Все взоры обратились на хрупкую цыганку. Площадь разразилась глубоким удивлённым вздохом. А Эсмеральда, смело шагнув вперёд с видом Цезаря, переходящего Рубикон, звонко повторила:

– Стойте! Я беру этого человека в мужья!

========== Глава 15. Слово сказано ==========

Слово произвело эффект разорвавшейся бомбы. Пусть сказала его простая цыганка, но оно было произнесено, и несколько сотен пар ушей его слышали. Парижский прево сперва опешил от неожиданности, но быстро овладел собой и предпринял попытку поправить щекотливое положение. Тронув поводья, он подъехал к нарушительнице, дерзнувшей прервать процесс в самый напряжённый момент.

– Не выдумывай, девица! – рявкнул он во всю мощь своего командного голоса, возвышаясь над Эсмеральдой, как скала. Щёки его тряслись от негодования, дородный стан источал гнев. – Поди-ка прочь и не мешай нам. Анрие Кузен, делай свою работу!

Заплечных дел мастер, однако, не спешил. Играя мускулами, он со снисходительностью маститого актёра, чей спектакль подпортила нежданная помеха, смотрел на цыганку. Он уверен был в себе и в остроте своего меча. Он мог и подождать. Жеан, подрагивая, беззвучно шевеля губами, следил за происходящим, не решаясь броситься на помощь Эсмеральде. Он ощутил себя вступившим на шаткий мостик и боялся сверзиться с него, совершив неверное движение. Стражники, ругаясь почём зря, заталкивали девушку обратно в толпу, но задача сия оказалась не из лёгких. Во-первых, цыганка изворачивалась с ловкостью кошки. Во-вторых, заинтересовавшиеся зрители начали волноваться. То тут, то там раздавался ропот в поддержку цыганки. Эсмеральда, подобно спичке, поднесённой к стогу сена, грозила создать неуправляемую ситуацию.

– Мне известен обычай! – крикнула она, извиваясь в схвативших её руках. – Если любая девушка пожелает взять обречённого в мужья, ему даруется помилование. Любая девушка!

– Отпустите её! – велел Робер д’Эстутвиль.

В тот век, изобиловавший тюрьмами, многочисленными методами истязаний и умерщвлений, существовал, как бы в противовес им, ряд способов уйти от наказания. Это были убежища, где осуждённый находил приют и откуда никто под страхом смерти не мог вывести его. Это было вмешательство толпы, требующей пересмотра дела и мешающей казни – разумеется, в том случае, если преступник вызвал к себе симпатии. Это были знаки свыше, вроде оборвавшейся верёвки или обломившегося сука, заменяющего виселицу. Иногда приговорённый мог затеять поединок с палачом. И, хотя такие схватки носили исключительно фиктивный характер, бывали случаи, когда жертве удавалось сбить палача с ног и заслужить тем самым помилование. И, наконец, упомянутый выше обычай: если девушка пожелает взять осуждённого в мужья и толпа с этим согласится, то такой брак заключался тут же, у эшафота, или подножия виселицы. Говоря откровенно, подобные счастливые истории можно пересчитать по пальцам. Какой же девице в здравом уме захочется связать судьбу свою с разбойником? Мессир д’Эстутвиль, во всяком случае, такого не помнил.

Эсмеральда, как мы знаем, не впервые прибегала к подобному способу – благо бродяги сходились не до конца дней своих, и даже срок её предыдущего замужества покуда не истёк. Впрочем, сам супруг, найдя новую пассию, позабыл о нём и не предъявил бы права на цыганскую жену. Для власть имущих союз, скреплённый глиняными черепками во Дворе чудес, и подавно не имел значения. Итак, мессир д’Эстутвиль крепко призадумался. Дерзкую девицу уже невозможно выпроводить вон с площади, ибо она сказала правду и все это слышали. Обычай есть обычай. Мелкий камушек, попав между жерновами, нарушил работу отлаженного механизма. Фролло спасён, если только зрители не воспротивятся его браку. Эсмеральда стояла, сжав кулаки, с вызовом глядя на прево.

То, что творилось в те тяжкие минуты в душе Жеана, сложно передать. Любовь, отчаяние, радость, страх смешались в невообразимый коктейль и осуждённый, из последних сил держась на ногах, весь дрожа, с мольбой и обожанием смотрел на свою избавительницу. Лицо его – искажённое, страшное, испачканное запекшейся кровью, выражало все муки ада.

– Владычица! – весело завопил кто-то, узнав девушку. – Да ведь это же Эсмеральда, цыганская плясунья!

– Цыганка с козой!

– А и верно! – подтвердил другой. – Она любовница судьи!

– Нет же! Он ненавидит цыган! Это все знают!

– Вот и повенчайте их смеху ради! – предложил какой-то подмастерье. – То-то парочка! Ах-ха-ха!

– Ха-ха-ха! Святые угодники!

– Слава Эсмеральде!

– Свадьба! Свадьба!

Толпа затопала сотней ног, засвистала, захохотала сотнями глоток. В небо, треща крыльями, вспорхнула напуганная несусветным рёвом стайка голубей, приютившаяся под навесом дома с колоннами. Конь мессира Роббера взвился на дыбы. Грузный парижский прево, грязно выругавшись, качнулся в седле.

– Цыганка? – зацепился господин д’Эстутвиль. – Стало быть, ты язычница?

– Я крещена в христианской вере! – заявила Эсмеральда, взирая на него снизу вверх.

Она говорила сущую правду. В один из дней после заключения Жеана в Консьержери священник в соборе Богоматери совершил над ней Таинство крещения. Из купели она вынырнула уже с именем Агнеса, хотя и продолжала по старой памяти называть себя Эсмеральдой. Цыганский амулет сменил нательный крестик.

Козырь побит и крыть больше нечем. Мессир Роббер, исчерпав все доводы, обратился к присутствующим, испрашивая их согласия на брак. На его беду, в толпе затесалось немало арготинцев, имевших зуб не только на Фролло, но и на прево, тогда как Эсмеральда приходилась им сестрой, поскольку узы нищенского братства нерушимы. Перспектива позлить господина прево и для забавы женить ненавистного судью на одной из тех, кого он презирал, показалась им занятнее казни. Они и не подозревали, какое благодеяние на самом деле делали для Фролло. Нищие принялись свистать и вопить так, что у соседей закладывало уши, всячески выражая своё одобрение. Призывы их легли на свежие дрожжи и зеваки, недавно стремившиеся растерзать Жеана, предвкушавшие его предсмертные страдания, оказывали ему поддержку. В общем гаме, потопившем глас протестующий, ясно слышалось согласие, сломившее последнюю надежду господина д’Эстутвиль и лишившее мэтра Кузена сегодняшней работы, а, следовательно, и платы за труд. Эсмеральда поняла: она победила. Ей удалось то, что не смог совершить епископ: оспорить волю короля, отобрать обречённого у палача, у смерти, протянувшей к нему костлявые руки, забрать его себе. Под одобряющие крики она подошла к Жеану и на сей раз стража беспрекословно расступилась перед ней.

Фролло и цыганка впервые после долгой разлуки смогли заключить друг друга в объятия. Выдержка оставила Жеана и он опустился на колени, обняв ноги цыганки. По впалым щекам его горошинами катились слёзы.

– Эсмеральда… Эсмеральда… – как заведённый повторял он.

Весь причет собора Богоматери всполошился, когда к храму с песнями и воплями, сопровождаемая визжавшими мальчишками и отчаянно тявкающими псами, подошла специально отряженная делегация, требуя священника. Из окон ближайших домов высовывались взволнованные жильцы, пытаясь понять, что произошло и не ждать ли конца света или наступления пикардийцев. Епископ Парижский, не дожидаясь, пока вся эта орава ввалится в храм, в полном облачении вышел на паперть. Завидев его, гонцы остановились, зашикали, призывая к молчанию.

– Что вам нужно, чада мои? – скорбно вопросил Клод, дождавшись, пока все успокоятся. – Неужто вы явились поглумиться над моим горем?

Он считал брата уже погибшим жуткой смертью, ему тяжело и обидно было видеть чужую радость.

– Мы пришли за священником! – ответили сразу несколько голосов. – Радостную весть мы несём тебе, епископ Парижский!

Поскольку все снова заговорили наперебой, понять что-либо в этой какофонии было затруднительно. Наконец, растолкав остальных, вперёд выступил дюжий бородатый плотник и зычным голосом велел всем замолчать. Расчесав пальцами бороду, вестник поведал о сорвавшейся казни судьи, а также о том, что теперь нужен священник – обвенчать пару у подножия эшафота как требует обычай. Несказанно возрадовавшись, отец Клод сам поспешил на Гревскую площадь, где действительно нашёл брата, Эсмеральду, гарцевавшего по кругу Робера д’Эстутвиль, прислонившегося к эшафоту скучающего Анрие Кузена и двойное кольцо окружения из солдат и горожан.

Поистине, свадьба Жеана и Эсмеральды по своей причудливости затмевала обряд с разбитой кружкой. Сама судьба в лице епископа соединяла священными узами тех, кто не мог соединиться по законам светским, чьё знакомство началось со взаимной неприязни. Не кто иной, как сам Верховный судья некогда запретил пришлым таборам въезжать в Париж, а тех цыган, которые проживали во Дворе чудес, всячески преследовал. Эсмеральда нарушила запрет, просочившись в город, занозой засев в сердце Фролло, пройдя вместе с ним долгий путь от непонимания к согласию. Отныне и навеки он становился её мужем. Если бы даже она и пожалела о своём великодушном шаге, обратный путь был уже отрезан.

========== Глава 16. Начало пути ==========

Новоиспечённые супруги поспешили, насколько позволяло состояние Жеана, убраться с Гревской площади, долой с глаз мессира д’Эстутвиль, которому предстояла довольно неприятная миссия, и Анрие Кузена, отнёсшегося к происходящему со стоическим спокойствием. На прощание господин Робер присовокупил дельное напутствие: скорее покинуть Париж, а ещё лучше – пределы Франции, пока весть о несостоявшейся казни не достигла августейших особ. Зеваки, поняв, что ловить больше нечего, разбрелись кто куда. Только самые дотошные, а также обладающие уймой свободного времени, составили цыганке и братьям Фролло почётный эскорт, сопроводив их до врат собора. Удостоверившись, что герои сегодняшнего дня вошли в храм, убрались восвояси и они. Можно было не сомневаться, что к вечеру каждой собаке в Париже станет известно о чудесном избавлении судьи и о странной свадьбе – слухи, как дурные, так и хорошие, разлетаются со скоростью ветра.

До пяти часов пополудни город влачил обычное существование, на Соборной площади не происходило ровно ничего знаменательного. Лишь в указанный час из монастырского двора выехала епископская карета с зашторенными оконцами. Проехав по мосту Менял, она углубилась в переплетения правобережных улиц, нигде не задерживаясь, пока не достигла ворот Сен-Дени. Здесь кучер предъявил страже какие-то бумаги, после чего караульные беспрепятственно позволили ей выехать за городские стены. Но и карета не возмутила ни подозрений, ни внимания, хотя и полностью заслуживала их.

Клод Фролло, помня приём, оказанный ему Анной де Божё, следовал совету парижского прево, отсылая брата как можно скорее. Спешный отъезд следовало бы назвать бегством – такое определение характеризовало его куда точнее. Захватив лишь самое необходимое, Жеан и Эсмеральда отправлялись в неизвестность. Цыганка, как полагается верной жене, делила участь мужа. Началу их совместного путешествия предшествовал разговор, состоявшийся в келье над боковым приделом собора Богоматери. Жеан, доковыляв туда не без помощи присоединившимся к компании Квазимодо, упал, тяжело дыша, навзничь, прямо на каменный пол. Ему казалось, будто тело и душу его разбили на куски, а затем склеили заново. Он всё ещё переживал унижение, которому подвергся, в ушах звенели насмешки, брошенные зрителями, ныли синяки и ссадины. Цыганка села рядом, погладила по голове, успокаивая.

– Мессир д’Эстутвиль сказал истинную правду. Тебе небезопасно оставаться здесь, брат мой, – сказал епископ. – Скоро их величества всё узнают и, боюсь, не преминут довести начатую травлю до конца.

– Я понимаю, Клод, – прохрипел Жеан, облизнув пересохшие губы. – Мы уйдём, сегодня же. Негоже навлекать неприязнь короля на тебя и беду на храм.

Эсмеральда подняла на священника встревоженный взгляд. Клод покачал головой, на его волевое лицо, украшенное римским носом, набежала тень.

– Ты слишком слаб. Отлежись, отдохни, никто тебя не гонит. Нет нужды спешить.

Младший Фролло, сделав над собой усилие, приподнялся. Во взгляде его читалась решительность.

– Нет, – упрямо повторил он. – Сегодня. Я выдержу. Дай мне только перевести дух и привести себя в порядок.

Клод как никто другой знал норов брата, который, если уж что затеял, не отступал ни на йоту. Священник надеялся, что цыганка отговорит мужа от безрассудства, но та встала на сторону Жеана, поддержав его решение. Епископу ничего не оставалось, кроме как уступить. Квазимодо, в свою очередь, соглашался с любым решением опекуна, считая его единственно правильным.

– Я предоставлю вам свой экипаж, – произнёс священник. – На нём вы сможете скрыться, не привлекая излишнего внимания, – он лукаво улыбнулся. – Пусть зеваки думают, будто епископ Парижский отправился по своим надобностям со всей помпезностью!

Клод Фролло, несмотря на высокий сан, оставался бессребреником и не признавал полагающихся ему благ, довольствуясь малым. Деньги он раздавал нуждающимся, с удовольствием тратил силы и время, чтобы разрешить чью-либо беду, выслушивал все обращённые к нему просьбы и, позволяй обстоятельства, предпочёл бы передвигаться пешком или, в крайнем случае, верхом на муле. Казалось удивительным, что Клод и Жеан, два человека, настолько разных во всём, начиная от внешности и заканчивая поведением, появились на свет от одних отца и матери. Их объединяло, помимо кровных уз, лишь несколько едва уловимых черт, говоривших о родстве. Клод с детства оставался добрым и отзывчивым, Жеана отличали мрачность и недоверчивость. Один любил весь мир, другой презирал всех, за исключением нескольких людей. И всё же, невзирая на разницу, между братьями неизменно сохранялась искренняя привязанность, они словно бы уравновешивали, дополняли друг друга. Это был как будто один человек, расщеплённый пополам, где первой половинке досталось всё светлое, второй, соответственно, тёмное.

– Благодарю вас, Ваше Преосвященство, благодарю за всё! – воодушевлённо промолвила раскрасневшаяся от прилива чувств Эсмеральда.

– Это тебя нужно благодарить, храброе дитя, – смиренно откликнулся священник. – Ты спасла моего брата, не я.

– Вы спасли моего господина! – подтвердил признательный звонарь, не упускавший ничего и остававшийся, тем самым, в курсе происходящего. Он настолько освоился со своим недугом, что иные, не подозревающие о его глухоте, ничего не замечали.

– Ангел, снизошедший до жалкого грешника, – признательно глядя на цыганку, высказался Жеан, обо всём имевший собственное мнение. – Прежде я ещё сомневался, но теперь знаю наверняка – ангел, сотканный из чистейшего эфира.

Молодая жена поспешила оборвать этот поток любезностей, закрыв супругу рот ладонью.

– Будет тебе. Какой я ангел? Я простая цыганка, такая же земная, как и все дочери моего народа.

– Хозяин, время! – лаконично напомнил не терявший бдительности горбун.

– Верно! – спохватился Клод, с благодушной усмешкой наблюдавший за вознёй влюблённых. – Нужно торопиться, ибо сделать предстоит много.

Монастырская купальня, пространство которой было заполнено ваннами из морёного дуба, разделённых ширмами, в этот час пустовала. Только в углу, возле печи, служившей для подогрева воды, хлопотал послушник. Фролло, сбросив одежду до последней нитки, погрузился в одну из ванн. Квазимодо, взяв на себя обязанности банщика, помогал послушнику, таская котлы и поливая хозяина тёплой водой. Отфыркиваясь, блаженно жмурясь, встряхивая головой, Жеан с энтузиазмом скрёб кожу мочалом, растирал ароматным мылом. Завернувшись после омовения в белую простынь, насухо вытерев порядком отросшие в тюрьме волосы, он ощутил себя заново родившимся и почувствовал прилив сил. Живучестью и некоторыми повадками, как читатель, несомненно, успел заметить, бывший судья походил на кошек, которым покровительствовал. Брезгливо толкнув ногой ворох грязной одежды, хранившей следы его сегодняшнего позора, Жеан приказал Квазимодо:

– Сожги это. И пусть вместе с ней сгорит память о судье Фролло!

Вместе со сгоревшим платьем уходил в небытие завершённый этап его жизненного пути. Облачившись в чистое одеяние, он вступал на новый путь, распростершийся перед ним.

Выйдя во двор монастыря, отдохнувшие и преобразившиеся супруги Фролло увидели поджидавший их приятный сюрприз. Пьер Гренгуар, стоя возле готовой к поездке кареты, о чём-то беседовал с кучером. К ногам его прижалась белоснежная козочка. Следовало отдать должное жертвенности поэта. Он крепко привязался к смышлёному животному и с превеликим трудом возвращал его Эсмеральде.

– Джали! О, моя Джали, как я соскучилась по тебе! – воскликнула цыганка, устремившись к подружке, приветствовавшей хозяйку торжественным блеянием.

– Неужто вы вздумали удрать, не попрощавшись со мной? – широко ухмыльнулся поэт, демонстрируя два ряда молодых крепких зубов. – Ещё никому не удавалось провести Пьера Гренгуара! Едва услышав о вашей свадьбе, я быстрее ветра полетел к собору. Я сказал себе: не будь я Пьер Гренгуар и торговать мне галантереей, если я не застану их за сборами…

– Пьер! – засмеялась цыганка и, не дав ему договорить, бросилась на шею, по-сестрински поцеловала в губы.

– Полноте, сестрёнка, не ровен час об этом прознает моя Мадлен, а ревнивее этой женщины не сыскать во всей Франции, – отбивался служитель муз. – Тише! Тише! Ты меня задушишь!

– Месье Гренгуар… – произнёс Фролло. – Рад видеть вас.

Он улыбнулся мимолётно, одними уголками рта, но зато искренне. Двое мужчин, объединённых общей судьбой, одинаково спасённые женщиной от смерти, соперники в прошлом, расставались почти друзьями.

Распрощавшись с Клодом, Квазимодо и Гренгуаром, а также с кошками, прижившимися при монастыре, Жеан и Эсмеральда пустились в путь. Понурившись, Фролло думал о брате, о горбуне, которых оставлял, по всей вероятности, навсегда.

– Что ж… – выдавил он сквозь зубы, – эту пуповину давно следовало перерезать.

Сытые холёные лошади несли беглецов вперёд. Экипаж покрыл расстояние в полтора лье, когда Жеан, отдёрнув штору, выглянул в окно. Приметив справа деревню, он приказал вознице остановиться. Муж, жена и козочка вышли на дорогу.

– Возвращайся обратно, – велел Фролло, – дальше мы двинемся пешком.

– Но ведь Его Преосвященство приказал… – замешкался кучер.

– Ты должен вернуться в Париж нынче же вечером, – строго прервал Жеан. – Я не желаю, чтобы моего брата считали причастным к нашему исчезновению.

Пути окончательно разошлись. Карета, утопая колёсами в дорожной пыли, покатила обратно в Париж. Бывший судья, цыганка и Джали отправились в деревню, где рассчитывали найти ужин и ночлег.

Над землёй нависла ясная летняя ночь. Чёрное небо, похожее на перевёрнутую чашку, усыпали звёзды. Небольшая деревня, насчитывающая десяток дворов, погрузилась в дрёму. Устоявшуюся тишь изредка нарушали хрюканье свиней, ворочавшихся в хлеву, да квохтанье кур, не поделивших место на жёрдочке. Жеан и Эсмеральда, предпочтя двор сну в крестьянской лачуге, где и без них было тесно и где, к тому же, водились клопы, устроились под навесом, на охапке соломы. Ночёвка на свежем воздухе имела и практическое значение: в случае опасности беглецы имели возможность беспрепятственно скрыться.

Довольно нетривиальное брачное ложе дополняло причудливую свадьбу, служа также завершением заполошного, переполненного приключениями дня. Но что значило окружающее для влюблённого мужчины, сжимающего в объятиях женщину, приводящую его в сладострастный восторг?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю