Текст книги "Напиши на линии горизонта (СИ)"

Автор книги: _Moony_Padfoot_Prongs

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ты точно в порядке? Может, мне следовало захватить ту настойку от головной боли?

Мы остановились у поворота. Дальше – коридор и моя спальня, но Стервятник идти дальше не может. Потому что пусть толпа девиц и уставилась в телевизор, я знаю, стоит Рексу появиться в коридоре, их любопытные цепкие взгляды уставятся на него. Повскакивают со своих матрасов и уставятся глуповатыми раскрашенными глазами. А там недалеко до доноса Душеньке или той же Крёстной. Я знаю это. Стервятник тоже знает.

Поэтому единственное, что нам остаётся – стоять за поворотом, прячась от чужих любопытных глаз. И разговаривать, разговаривать и разговаривать. Разговаривать так, словно мы не видели друг друга целую вечность, разговаривать даже тогда, когда закончились темы для разговора. Я прекрасно понимаю, что после смерти Макса Стервятнику совершенно не с кем разговаривать в Третьей, да и я никогда не считала Спицу интересной собеседницей. Поэтому из этого общения каждый из нас старается брать по максимуму просто потому, что только друг с другом мы можем по-настоящему поговорить.

– Со мной всё хорошо, честно, – я стараюсь мягко улыбнуться, и беру ладонь Стервятника в свою, – я просто лягу спать, и завтра мне станет лучше.

– Ты уверена, что это никак не связано с завтрашним днём? – я молчу, потому что понятия не имею, как ответить на его вопрос. Я просто не знаю, есть ли здесь какая-то связь. Он расценивает моё молчание по-своему, – Постарайся не оставаться завтра одна, хорошо? Даже если тебе будут угрожать компанией Лэри и других модников Логов.

Криво усмехаюсь такому определению, и боль снова начинает надавливать на виски, напоминая о себе. Жмурюсь. Хотя Стервятнику, кажется, не до веселья, он снова сжимает моё запястье, привлекая к себе внимание, и ледяным, пусть и вкрадчивым тоном спрашивает: «Ты меня поняла?». Лучше бы он кричал на меня, честное слово.

– Я приду завтра, – тихо отвечаю я, – не желаю слышать протеста. Я приду, даже если не узнаю ничего важного. А я уверена, что ночью мне удастся что-то узнать. Такого сильного всплеска не было очень давно.

Понимая, что меня не переубедить, он только кивает немного устало, и выпускает мою руку. Я цепляюсь за кончики его пальцев и, словно на прощание, заправляю длинную прядь бесцветных волос Стервятнику за ухо. Он отводит взгляд и мимолётно улыбается. Я прекрасно помню, что он не приветствует подобного рода нежностей, но сдержаться никак не могу.

Я стою у стены, привалившись к ней спиной, и смотрю Стервятнику вслед. Провожаю его взглядом, словно не знаю, что с ним ничего не случится, словно забыла о том, что он отлично ориентируется в Доме.

После того, как он пропадает из поля моего зрения, я потираю виски, а Голоса снова начинают шелестеть, только теперь я не могу разобрать ни слова. Надо думать, таблетки должны мне помочь, и когда я, уже находясь в пустой спальне, открываю свой ящик, в моей голове мелькает мысль, что их там может и не оказаться. Я не помню, когда в последний раз принимала таблетки, несмотря на все заверения Паучих о том, что мне нужно пить их несколько раз в день.

Небольшая пластинка всё же находится под грудой фантиков, пустых сигаретных пачек и небольшой коллекции мятых книжных закладок. Я кладу на язык несколько таблеток, даже не думая их запивать, и ложусь на свою кровать. Во рту появляется неприятный привкус, а в горле начинает першить. Я поднимаюсь на ноги и оглядываюсь по сторонам, словно в темноте смогу различить хоть что-то отдалённо похожее на стакан с водой. Хотя, с чего бы стакану воды взяться в нашей спальне?

На самом краю подоконника, со стороны спициной кровати, замечаю чашку. Обычно в этой чашке, на самом дне, можно найти немного воды, которой Спица поливает принесённый откуда-то совсем недавно цветочный горшок.

Я глотаю остатки воды и протираю лицо ладонями. Я всегда чувствую себя плохо перед Самой Длинной, но сегодняшний вечер определённо побил все рекорды. Завтра случится что-то страшное.

Ложусь на кровать, а расчёсочные фонари вырисовывают на потолке неясные очертания окна, и я вглядываюсь в него долго, пока оно не начинает расплываться, после чего я позволяю себе закрыть глаза и наконец заснуть. Что, впрочем, не приносит должного облегчения.

***

Мне начинает казаться, что я окончательно потерялась в этом проклятом коридоре, и я потерянно мечусь из угла в угол, как загнанная в клетку крыса. Стоило взять с собой хотя бы фонарик, чтобы светить себе под ноги, не говоря уже о каком-нибудь затупившемся лезвии, чтобы хоть как-то защититься в случае чего. Правда, когда я выходила из спальни, мне было совершенно не до этого. Где-то в глубине слышится шорох колес и голос Шакала, который невозможно спутать ни с чем.

– Табаки? Где ты? – я сделала несколько шагов вперед, как мне показалось, в ту сторону, где я слышала голос друга. Передвигаясь наощупь я мысленно корила себя за то, что позволила себе выскользнуть из спальни неподготовленной.

Я бродила по коридорам достаточно давно и была уверена, что мои глаза привыкли к темноте, вот только когда я обернулась на замаячивший за спиной фонарик, всё равно пришлось зажмуриться. Когда свет перестал бить мне в глаза, я увидела перед собой перепуганного Курильщика. Он таращил на меня глаза, словно я была Кентервильским приведением.

– Что ты тут забыла, дорогуша? – взвизгнул Шакал, появившись из темноты и практически наехав на меня.

Курильщик смутился и отвернулся, увидев, как я кошусь в его сторону, а присела возле Табаки, чтобы было удобнее смотреть ему в глаза. Ему это ужасно не нравилось, но сейчас мне было всё равно.

– Мне нужен фонарик.

– Приличные леди не шатаются по коридорам ночью, – наигранно возмущается Шакал, но к своему рюкзаку за фонариком тянется, за что я ему благодарно улыбаюсь.

– А я неприличная, – усмехаюсь, наконец получив фонарь. Поднимаюсь на ноги и шутливо треплю Табаки по голове свободной рукой, он начинает отмахиваться и громко возмущаться, – а вы почему здесь?

– Да так, – Табаки чешет в затылке, но так и не успевает договорить, потому что я замечаю, как Курильщик неуверенно косится за угол. Туда, где маячит, переливаясь разными цветами, тканевый треугольник. Я невольно улыбаюсь.

Подойдя к палатке, сталкиваюсь с вылезающим оттуда Валетом. Он выглядит так, словно рад меня видеть, и быстро кивает головой в знак приветствия. Я останавливаюсь у входа и почему-то медлю. Я так спешила сюда только для того, чтобы поговорить со Стервятником, а теперь стою и не могу протянуть руки, чтобы отодвинуть полог и заглянуть внутрь.

Табаки тем временем не просто подкатывает к палатке, он уже слезает со своего Мустанга и пробирается внутрь. В темноте и отсвете разноцветных огоньков мне кажется, что Курильщик бледнеет. Опускаюсь, наконец, на пол и просовываю голову в крохотное помещение. На меня тут же смотрят четыре пары глаз. Дорогуша приветливо кивает, а Лорд как-то невнятно кривится. А я, встретившись с жёлтыми глазами Стервятника, только киваю ему в сторону коридора и вылезаю из палатки. Он понимает меня без слов.

Курильщик, завидев Стервятника, весь как-то сжимается, а я только предлагаю ему забраться в палатку и стараюсь тепло улыбнуться. Птичий Папа подходит к стене и опирается на трость.

– Ты что-то видела, пташка? – старается говорить спокойно и размеренно, старается сделать так, чтобы я не смогла уловить легкую дрожь в его голосе. Вот только он никак не может запомнить, что я знаю его слишком хорошо, и со мной подобные манипуляции не проходят.

– Видела, – жмурюсь. Сцепляю руки в замок, чтобы они не так сильно дрожали, потому что недавнее воспоминание накрывает с головой, снова заставляя переставать чувствовать ноги.

Чувствую, как в глазах начинают стоять слёзы, но отступить уже не могу. Ради этого я позволила Голосам взять верх над моим разумом, ради этого я весь день провалялась в бреду и выперлась в одиночестве в коридор во время Самой Длинной. Я обещала передать послание Стервятнику. Макс сказал, что это важно.

– Это был он, – единственное, что я могу из себя выдавить, тут же отвернувшись. Рекс ничего не говорит, терпеливо ждёт, хотя я знаю, что ещё немного, и его затрясёт сильнее меня, – Он не сказал ничего внятного… лишь одну фразу. Я её не понимаю…

– Что он сказал? – Стервятник аккуратно берет меня за локоть, а я инстинктивно отскакиваю от него, словно снова стала маленькой напуганной девочкой. Рекс только мимолётно поджимает губы, хотя смотрит на меня всё так же внимательно и серьёзно.

Мне начинает казаться, что его глаза светятся в темноте. Хотя… может это просто вспышки палатки сверкают в его зрачках.?

– Только одно, – снова повторяю я, чувствуя, как губы начинают пересыхать, – он сказал… что решение знает Шакал. Он так сказал. И больше ничего…

Трясущимися руками я залезаю в карман своего платья и достаю оттуда оборванную помятую бумажку, на которой раньше был какой-то рецепт, принадлежащий то ли мне, то ли Спице. Как только Голоса меня отпустили, я сразу взялась за карандаш и записала сказанные Максом слова, пока они были свежи в памяти. Это было важно. Я протянула бумажку Стервятнику, а он поднёс её к глазам, словно мог что-то разглядеть в темноте, а потом кивнул.

Он снова взял меня под локоть, и в этот раз я уже не сопротивлялась, покорно пойдя за ним.

– Тебе нельзя оставаться одной. Заходи, – Рекс заботливо отодвигает для меня полог и старается улыбнуться. Его очень озаботило моё послание, но вида он не подаёт, словно меня это не касается. Я делаю в сторону палатки один только шаг, после чего коридор наполняется оглушительными криками.

Кажется, то самое ужасное событие Самой Длинной, которого я так опасалась, только что произошло…

Комментарий к 9. Мираж. Помни об С.Д. и не теряй надежду

Кажется, я успела пуститься в романтизацию Стервятника, но простите мне эту маленькую слабость. Постараюсь больше так не делать.

Пишите свои впечатления о главе и работе, мне всегда интересно почитать ваши комментарии)

========== Интермедия. Ключи и замки ==========

«Да нет… скажите… неужели в самом деле вы никогда не любили настоящей любовью? Знаете, такой любовью, которая… ну, которая… словом… святой, чистой, вечной любовью… неземной… неужели не любили?»

Куприн «Гранатовый браслет»

Закатное солнце очерчивало угловатые многоэтажки и золотило своим светом большой серый дом, который казался совсем инородным в этом районе. Он вообще выглядел странно: какой-то нелюдимый и словно своим видом отпугивающий каждого, кто решится к нему приблизиться. Вот только немногие знали, что стоит только заглянуть за угол – это мрачное здание покажет себя с совершенно иной стороны.

По дорогам уже опустевших, запылившихся от поздней весны улиц гулял ветер, и этот де ветер лохматил и без того растрёпанные волосы двух ребят, сидевших на чердаке недружелюбного дома и подставлявших лица последним убегающим лучам. Казалось, будто эти дети, как и этот дом, вовсе не настоящие. Словно вырезанные из бумаги глупые рисунки, приклеенные скотчем к произведению искусства. Какие-то мятые, словно поломанные, но старательно делающие вид, что они – целее не бывает.

В воздухе витали крохотные пылинки, казавшиеся маленькими золотистыми капельками в лучах уходящего солнца. Мальчишка, худой и взъерошенный, болтал ногами в воздухе, перекинув их на улицу и свесив вниз. Какое-то время он сидел, прикрыв глаза, и ни на что не обращал внимания. Девочка тоже о чём-то задумалась, прикусила изнутри щеку, а потом заправила за ухо прядь волос, оставив при этом челку, закрывающую один глаз.

Мальчик, старательно принимающий до этого вид каменной статуи, покосился на неё, приоткрыв один глаз, посмотрел внимательно, а потом как-то не очень хорошо усмехнулся, показав слегка выпирающие клыки.

– Я всё ещё не понимаю, почему ты так паришься по этому поводу, – сказал он, подтягивая, наконец, к себе ноги, и посмотрел на девочку пристально-пристально, словно старается по её лицу прочесть все её мысли, – столько лет под одной крышей живём, все уже сотню раз твои глаза видели.

Девочка слабо качает головой и отворачивается, начиная вглядываться куда-то в даль, щурясь от солнца. Недовольно морщит нос.

– Да не в них дело, а во мне, – тихо вздыхает она и вся как-то сжимается, словно, если не прекратит говорить об этом, то её больно ударят, а она этого удара уже ждёт, – это… личное.

Волк пододвигается ближе и начинает буквально пожирать глазами. Он всегда так смотрел, если его начинало что-то интересовать. И ведь не отстанет, обязательно добьётся желаемого, узнает то, что ему нужно.

Ему даже не нужно было просить или требовать чего-то, Волку было достаточно посмотреть, усмехнуться, склонив голову на бок, и протянуть: «Ну ты же знаешь, что мне можно верить». Под его обаяние попадали практически все, и если он хотел склонить кого-то на свою сторону, то обязательно этого добивался. Если говорить достаточно честно, Волк был уж очень проницательным и хорошо умел манипулировать людьми. Слишком хорошо для своего возраста.

И от этого его пристального взгляда любому стало бы неловко, любому бы захотелось отойти, отодвинуться, уйти от него как можно дальше – нужное подчеркнуть. Но только не Змее. Змея давно ко всему этому привыкла, и уже очень давно училась игнорировать мурашки, прошибающие её от одного только волчьего взгляда. Жутко.

Тем не менее, Волк всё ещё был её другом, – наверное, самым близким и самым родным, – с которым можно поговорить, обсудить какие-нибудь прочитанные книги, да и просто поболтать о незначительных мелочах. В то время как с братом разговаривать теперь становилось всё сложнее и сложнее. Разговоры с ним оказывались неинтересными, потому что Джек только и делал, что воодушевленно болтал о какой-то Изнанке, наслушавшись Валета, постоянно перескакивая с темы на тему. Змея практически перестала его узнавать – её тихий, спокойный младший братик стремительно превращался в диковатого, шумного сорванца, общение с которым хотелось сократить до минимума.

Мальчики и девочки теперь вообще редко пересекались, а Сфинкс как-то обронил, что Слепой собрался вводить какой-то новый закон. Что это за закон такой, и о чём он, ей никто так и не сказал. Сфинкс лишь равнодушно хлопал зелёными глазами, делая вид, что вообще ничего не говорил, брат наигранно усмехался, мастерски перескакивая на другую тему, а Волк закипал каждый раз, когда разговор касался Слепого, и тогда говорить с ним было вообще невозможно.

На самом деле Змея во многом его, Слепого, понимала. Будь она Хозяйкой Дома, тоже придумала бы что-то, чтобы обезопасить своих людей. Особенно после того, что случилось со Старшими.

С Волком можно было разговаривать часами, и совсем не бояться того, что разговор может себя изжить. Потому что он всегда знал, о чём говорит, мастерски убеждал, а ещё умел рассказывать сказки. Иногда они прятались на чердаке – скрывались ото всех, только вдвоём, – и Волк рассказывал ей сказки, а она слушала, не отрываясь. Змее бы очень хотелось этому научиться, но в открытую попросить у Волка парочку уроков ей не позволяла гордость.

– Ты же помнишь, что мне можно доверить даже «личное»? – Волк слегка наклоняет голову в бок, и старается выдавить из себя добродушную улыбку. Его очередное представление, в этот раз специально для неё, уже началось, – ну давай, поговори со мной, Змейка!

Змея снова морщится, и слегка отодвигается от мальчишки, чтобы он её не задел ненароком. Она выглядит недовольной, но говорить всё-таки начинает:

– У меня отцовские глаза. Каждый раз, когда смотрю в зеркало, вижу не себя, а его…

Вижу, как он кричит на меня, когда погибает мама. Вижу, как он… как он пьяный перебивает Джеку ногу какой-то ржавой арматурой. Вижу, как он совершенно спокойно подписывает документы, пока мы собираем вещи – очень хотелось добавить, но Змея не решилась произнести ни звука, настолько это было сокровенным, потаённым и недоступным для Волка, поэтому набрала в лёгкие как можно больше воздуха и после тяжёлой паузы добавила:

– А я не хочу всего этого видеть.

В горле встаёт ком, который мешает говорить, но мысли всё ещё идут полным ходом, одна за другой, выхватывая из глубин сознания всё больше и больше не самых приятных картин. Змею начинает мелко трясти, и она замолкает, отворачиваясь. На глаза выступают слёзы, которые следовало бы смахнуть, чтобы не казаться слабой, он она не успевает этого сделать. Одна слезинка предательски срывается с ресниц, прокатываясь по щеке. Горячая.

Волк не выглядит удивлённым. А если он и удивлен, то вида точно не подает, только сочувственно кивает на каждое сказанное слово. Наверное, в другой ситуации он бы погладил по голове или сочувственно похлопал по плечу, но к Змее руки тянуть даже не думает. Потому что знает, что нельзя, знает, как сильно она этого не любит.

– Извини, не знал.

Девочка только горько усмехается и, наконец, поворачивается к нему лицом. От слёз ни следа. Волк осматривает её с ног до головы, словно прикидывает, может ли она рассказать о чём-нибудь ещё, а потом одобрительно улыбается и поднимается на ноги. Он, и без того выше её на целую голову, сейчас возвышается над ней великаном, а Змея всё ещё сидит на потёртом непонятно откуда взявшемся цветастом коврике ручной работы и даже не думает двигаться. Она снова о чём-то задумалась и, судя по выражению её лица, эти мысли были не самыми радужными.

– Пойдём, Змейка, – Волк привлекает к себе её внимание, протягивая руку чисто символически, – у Ральфа теперь каждый вечер чёткое построение, помнишь?

Змея рассеянно кивает, нехотя отвлекаясь от собственных мыслей, и тоже поднимается на ноги. Она поправляет складки на своей юбке чисто интуитивно, и пусть девочка и смотрит сейчас на Волка, и кивает каждому его слову, улыбаясь, на душе у неё как-то неспокойно. Воспоминания об отце оставляют где-то глубоко в душе новый рубец, ещё глубже предыдущих и сильно кровоточащий. Перед глазами снова встаёт та авария, пьяный отец и заплаканный брат, который держится за ногу. Начинает тошнить, но чёлку за ухо она всё равно заправляет. А от мысли о том, что Голоса предупреждали её обо всём этом за несколько месяцев до произошедшего, становится её хуже.

Они ей об этом говорили.

Совершенно незнакомые, шепчущие на разный лад и разными интонациями, они рассказали ей и о смерти мамы, и о травме Джека, и даже об этом месте. Рассказали всё, практически вдаваясь в подробности, шептали ей на ухо, позволяя всё изменить. А она не послушала. В конце концов, что маленькая шестилетняя девочка может сделать, когда понимает, что слышит то, чего не слышат другие? Пожаловаться маме, конечно.

Сейчас Змея думает о том, что всё равно ничего изменить не смогла бы. Голоса словно специально её к этому подталкивали, шептали всё соблазнительнее, рассказывали какие-то никому неизвестные тайны, а она, маленькая и бестолковая, слепо следовала за ними, выполняя их указания. Пожалуй, единственное, о чем девочка не жалела, так это о том, что оказалась здесь.

Волк продолжал о чём-то болтать, упрятав руки в карманы, но девочка его не слушала. Только старалась сделать заинтересованный вид, словно не думает о чём-то своём.

– Я обыскался тебя, Дорогуша! – характерный шакалий визг появляется в коридоре раньше самого Табаки, выкатившего из-за угла уже через мгновение. Он выглядел взволнованным (или воодушевлённым.? кто его поймёт), и практически наехал на Змею колёсами, кое-как затормозив.

Девочка замерла перед ним, выставив руку вперед, и тут же одёрнула её, машинально обтерев ладонь об подол. Волк только беззлобно фыркнул, заметив этот жест, Табаки вовсе не обратил на это внимания. Что-то заинтересовало его настолько, что Шакал даже подрастерял свой неисчерпаемый словарный запас.

– В чём дело, Табаки? – Змея посмотрела на него внимательно, а потом приняла благоразумное решение отойти на несколько шагов подальше. В конце концов, разогнаться он мог за несколько мгновений. Не успел Шакал ответить на поставленный вопрос, как из-за того же угла торопливым шагом вышли Сфинкс и Слепой. Волк вздохнул и поморщился.

– Твой брат прыгнул, – совершенно спокойно, словно они разговаривают о погоде, констатировал Слепой.

– Откуда прыгнул? – девочка хмурится, скрещивая руки на груди. У Джека проблемы со спиной и перебитая нога, он без костыля и шагу ступить не может, куда уж там ему прыгать.

Табаки на её вопрос довольно взвизгивает и принимается наворачивать по коридору круги на своём Мустанге:

– Не «откуда», а «куда», Дорогуша!

Змея всё ещё не может понять смысл его слов, но по телу пробегает неприятный холодок. Она бросает быстрый взгляд в сторону Сфинкса, словно ища поддержки. Сфинкс выглядит сконфуженным и недовольным. В его глазах читается сплошное прости-не уберег-не доглядел-мне очень жаль-прости, и девочка снова чувствует приступ неприятной тошноты. Голоса принимаются оживленно шептать на задворках сознания. Где-то в груди разрастается ощущение того, что случилось что-то нехорошее.

– Ого, он смог?! – Волк вмиг забывает о присутствии Слепого и своей к нему неприязни, которую обычно старается показать каждым своим жестом, пусть сам Слепой этого и не видит. Теперь он выглядит приятно удивленным. Обычно так выглядит ребёнок-скептик, неожиданно собственными глазами увидевший Деда Мороза.

Что Волк, что Шакал – оба были непозволительно-счастливыми на фоне мрачных Змеи и Сфинкса, и равнодушного Слепого. Казалось, эти двое понимают намного больше остальных и радуются чему-то своему, другим недоступному. Вот только рассказать о своей радости они, почему-то, никому из присутствующих не собирались.

– Нам надо его найти, – замечает Сфинкс. Холодом его зелёных глаз можно обжечься, а Змея с каждым днём всё меньше и меньше узнавала в нём того мальчишку, с которым дружила, – но я не пойду. Идите сами, просите Сиамцев, Леопарда – кого хотите. Но без меня.

Волк фыркает, делая шаг вперед и шутливо отдавая честь:

– Я доброволец, Сэр!

Табаки довольно скалится, а Змея, чувствуя, как усиливается головокружение, приваливается лопатками к стене и прикрывает глаза. Старается сделать несколько полноценных вдохов и мысленно молится (как делала это всегда, когда отец пьяный возвращался домой), лишь бы с братом всё было хорошо. Кажется, Сфинкс что-то ему отвечает, что-то к сказанному добавляет Слепой, а Шакал всё ещё нарезает круги, скрипя колёсами. Все эти звуки между собой смешиваются, перемешиваются, и давят на мозг настолько сильно, что хочется выть. Но ещё сильнее на грудь давит навязчивое чувство того, что с её братом действительно может что-то случиться. Один раз она уже его не уберегла, страшно подумать, как сильно она будет винить себя если снова оплошает.

– Где Сиамцы? – Змея слышит собственный голос будто через толщу воды, и даже не сразу понимает, что говорит это именно она, – где Макс и Рекс?!

– Они у себя, – снова ровным тоном отвечает Слепой, и тут же замолкает, видимо, даже не думая пояснять что-то ещё.

– Опять в земле копаются? – переспрашивает Волк, уже направляясь вглубь коридора. Он выглядит таким вдохновлённым, что Змее становится хуже от одного только на него взгляда. Джек пропал! Её Джек неизвестно где, а Волк выглядит так, словно только что исполнил своё самое заветное желание.

– Точно, Макс же там у себя цветник решил развести, а Рекс от него ни на шаг! – Табаки снова улыбается, и заезжает Змее, на нетвердых ногах вышедшей на середину коридора, за спину. Он начинает наезжать ей на пятки, подталкивая в нужном направлении.

И она слепо идет вперед, практически не отдавая отчета собственным действиям, а в голове набатом стучит лишь одна навязчивая мысль о том, что Джека нужно как можно быстрее вытащить, вне зависимости от того, куда он там провалился. Она за него в ответе с того момента, как по её же вине погибла мама и спился отец, и Змея не сможет себя простить, если потеряет ещё одного, последнего дорогого ей человека. Кого угодно, только не его.

Сиамцы находятся в спальне, которую с недавних пор делят с Фокусником и самим Свистом. Ещё одна комната, о которой Волк мечтал на протяжении многих лет, после ожесточенного за неё боя со Спортсменом и длительного совета была отдана именно им четверым. Макс сразу же облюбовал себе уголок возле окна, и заставил его всевозможными цветами. Чумные таскали для него растения со всего Дома, а сама Змея даже успела выкрасть один горшок из комнаты воспитательниц.

Рекс, пусть и не питал особой любви к этой затее, всё равно широко улыбался брату и помогал ему пересаживать цветы. Рекс вообще не любил возиться в земле, но видя, как загораются глаза Макса, он был готов на всё, даже целый ботанический сад только для него одного открыть. Сиамцы слишком привязаны друг к другу, и один без другого не может. Они не могут не понять её, они обязательно поймут и помогут. Поэтому за помощью нужно идти именно к ним.

Змея распахивает дверь, даже не подумав о том, что в неё нужно постучать, и влетает в комнату, тут же кидаясь к мальчишкам, сидящим в углу. Во мраке комнаты – два ярких пятна с горящими глазами, довольно сильно отличающиеся друг от друга. Макс немного устало улыбается, когда видит её, но тут же становится серьёзным, стоит ему только всмотреться в обеспокоенное лицо.

– Что случилось? – недовольно тянет Рекс, отпивая из стоящего рядом с ним стакана какую-то мутную жидкость. Скорее всего, даже собственного приготовления, в последнее время Рекс часто намешивал себе и брату всякие настойки из разных трав. Он и Змее как-то предлагал попробовать, но она рисковать не решилась.

Никто из прибывших отвечать, видимо не собирался, и в комнате на добрые полминуты повисла тишина. Никто из мальчишек не хотел снова говорить об этом вслух, хотя Волк и Шакал всё ещё полным непонятным никому другому энтузиазмом. Змея даже не думает отвечать, нервно теребя край своего платья, просто потому, что понятия не имеет, что нужно сказать. Сиамцы молча ждут.

– Свист прыгнул, – наконец отвечает Сфинкс, стоящий в дверном проёме. Одного только его взгляда достаточно, чтобы Макс схватился за Рексову руку и поднялся с места. Змея неловким движением, стараясь избежать контакта, подала ему костыли. Сам Рекс шепнул что-то Волку и, получив от него кивок, быстро глянул на брата. Змея вышла из комнаты вместе с остальными, и все остановились в коридоре, ожидая задержавшегося в спальне Рекса.

– Не переживай, мы найдём его, – Макс тепло улыбается ей, и в другой ситуации непременно положил бы руку на девичье плечо, вот только он прекрасно помнит, как Змея не терпит прикосновений. Она только быстро кивает на его слова и отворачивается.

На самом деле, от его слов на душе становится немного спокойнее. Макс умеет подобрать правильные слова, сделать так, что даже самые обыкновенные, базовые фразы заставляют успокоиться. Одного только взгляда его желтых, – не таких как у Рекса, немного теплее, – глаз достаточно, чтобы ты поверил в то, что всё будет хорошо.

– Идём, – Волк машет головой в глубину коридора, туда, где уже отдалённо скрипят колёса Мустанга, – Рекс догонит.

Сфинкс молча с ним соглашается и позволяет Максу на себя опереться. Слепой держится ближе к стене, хотя каждый из присутствующих знает, насколько хорошо он ориентируется в Доме. Змея плетётся самой последней, и никак не может избавиться от тянущего чувства где-то глубоко в груди. Создаётся ощущение, будто на сердце что-то давит, сжимает его в тисках и выбивает из легких весь воздух. Голоса в голове практически утихают, позволяя полностью сконцентрироваться на поглотившем чувстве тревожности, но не прекращают шептать что-то своё, неразборчивое. Джек для неё – последний родной и дорогой человек. Она не может его потерять. Не может себе даже представить, что будет, если она его не убережёт.

– Змея, погоди.

Девочка останавливается и Рекс, опираясь на слегка погнутую трость (где он её только откопал?) старается её догнать. Дальше они идут рядом, держа при этом допустимое расстояние. Змея старается не идти слишком быстро, подстраиваясь под темп своего спутника, Рекс пытается идти как можно быстрее, чтобы не тормозить её.

Между ними повисает неприятное напряжение и это, если честно, последнее, чего сейчас хотелось бы Змее. Рекс ей не друг – так, хороший знакомый, а у неё и без того проблем полно. Наверное, единственные мальчишкой помимо брата, с которым она хорошо общалась, был Волк, а рядом с Рексом ей было… как-то некомфортно.

– Знаешь, я тут подумал…

Рекс снова останавливается, и вслед за ним останавливается Змея. В этот момент ей просто невероятно хочется на него накричать, ударить чем-то, привести в чувства. Его-то брат находится рядом, а вот Джек непонятно где, и её это очень волнует. А он останавливается посреди коридора и о чём-то думает!

Мальчик запинается, смотрит в пол и ничего больше не говорит. Ковыряет носком ботинка трещину в полу, собирая в кучу какие-то свои мысли. Девочка терпеливо ждёт, пока он скажет хоть что-нибудь, в то время, как Волк и остальные уходят всё дальше. Она смотрит им вслед, а потом переводит взгляд на Рекса. Смотрит практически умоляюще – лишь бы быстрее собрался с мыслями, у них же так мало времени!

– Я подумал… В общем, у меня для тебя кое-что есть, – он засовывает руку в карман потрепанных, явно ему не по размеру джинсов, и вытягивает перед Змеёй кулак. Она отшатывается от него, но потом замирает на месте. Смотрит перепугано. Медлит, но руку всё равно протягивает. Рекс разжимает кулак, и в девичью ладонь падает маленький ключик. Аккуратный и настолько крошечный, что она даже не заметила бы его, если бы тот не успел блеснуть в свете уже зажегшихся лампочек.

– От чего он? – Змея подносит ключик к самым глазам, стараясь рассмотреть его как можно лучше. Малюсенький, работа почти ювелирная. Красивый. Девочка сжимает собственный кулак, в страхе выронить эту драгоценность и оставить где-нибудь на полу Дома. В конце концов, не каждый день ей дарили подарки.

Только от одной этой мысли тревожность слегка отступает, освобождая в голове место и для других мыслей. В душе появляется какое-то приятное тепло, и становится немного легче. Рекс подарил ей маленький ключик. Только для неё одной.

Произойди это в другой ситуации, не такой стрессовой, девочка точно бы рассмеялась в голос, прижимая малюсенькую вещицу к груди. Не считая брата, Рекс был единственным мальчишкой, который ей что-то подарил.

– От моего сердца, – Рекс с наигранной беззаботностью пожимает плечами, – А вдруг я не вернуть оттуда, а?

Пока Змея пытается прийти в себя, после услышанных только что слов, он цепляет на нос чудаковатые очки, чья пластмассовая оправа по форме напоминает два кактуса (где он их только взял?), и одергивает яркую рубашку с рисунком конопли, скалозубо улыбаясь. Девочка чувствует, как сердце ухает куда-то вниз и, пока она старается прийти в себя, мальчишка уже уходит вперёд, в попытке догнать остальных.