Текст книги "Напиши на линии горизонта (СИ)"

Автор книги: _Moony_Padfoot_Prongs

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Добрый вечер, – Стервятник выставляет перед собой трость и опирается на неё обеими руками. Свист смотрит на него как затравленный зверь и сквозь зубы шипит ответное приветствие.

Парень останавливается у двери в Третью, начинает скрести штукатурку у дверного проёма, стоит к Стервятнику спиной, но тому вовсе не обязательно смотреть собеседнику в лицо, чтобы понять, что предстоит тяжелый разговор.

– Пожалуйста, помоги мне уйти Туда, – голос звучит жалобно, и Свист пытается сморгнуть непрошеные слёзы. Какое унижение, просить кого-то о помощи, когда сам не можешь добиться желаемого результата.

Слышится постукивание трости. Стервятник подходит ближе. Свист видит, как его тень (его ли?) падает на грязный пол.

– Если не получается, значит, сейчас ты там не нужен.

– А здесь я нужен? Кому, тебе? Или сестре? Может, у меня здесь какая-то высшая цель, а я об этом не знаю?

Стервятник устало вздыхает и немного поджимает губы. Свист живёт в Доме так долго, но всё никак не может взять в толк, что ничего здесь не происходит просто так. А объяснения не хочет и слушать.

– Сейчас ты там не нужен. И точка.

От его тихой, размеренной речи начинает трясти, как никогда. Хочется расплакаться, закричать о том, что здесь ему не место, или двинуть, наконец, Стервятника кулаком, чтобы он не думал, что только его проблемы имеют значение. Потому что Там он как раз нужнее. Там, рядом с девушкой, которую он полюбил, а не с сестрой, которая в его опеке не нуждается.

– Знаешь, сколько меня не было? – приходится приложить огромные усилия для того, чтобы повернуться к собеседнику и не позволить голосу дрогнуть, – пять лет. Почти побил рекорд Сфинкса, не находишь? – его губы кривятся в какой-то сумасшедшей, болезненно-изломанной улыбке, от которой у любого нормального человека по коже пробежал бы мороз. Но здесь все были поломаны, и дикой улыбкой никого не удивить.

– И что ты хочешь от меня?

– Хочу, чтоб ты понял, что мне здесь не место! – крик отдается от стен, голос, наконец срывается. От досады Свист бьёт наконечником костыля в стену. Бьёт и бьёт, пока от стены не начинает лететь штукатурка. Хорошо ещё, что не по Стервятнику. Большая Птица отходит на один шаг.

Последний раз такое чувство безысходности наполняло его, кажется, в тот день, когда умер Леопард. Никто не скорбел по нему, не вспоминал, Крысы просто нашли себе нового Вожака и все вокруг зажили своей привычной жизнью, словно ничего и не произошло. Вот только Свист тогда думал, что у него сердце из груди вырвали. Пусть они никогда не жили в одной стае, пусть у них были разные Вожаки и видение жизни разительно отличалось, но Свист всегда дорожил теми крохами дружбы, которые связывали его с Леопардом. И через три дня после его смерти, когда уже большая часть его картин была замазана, и только то, что Стервятник замазал эмульсией подавало ложные признаки жизни, вот тогда-то Свист пообещал себе, что никогда ни к кому больше не привяжется. И недавно нарушил своё обещание.

Вот только стены знали, что та история с Леопардом искажена мальчишеским восприятием. Его никто никогда не забывал. До сих пор помнят. Но Свисту об этом не нашепчешь, на правду глаза не откроешь, а Мираж, как правило, зажимает уши.

– Где же тогда тебе место? – Стервятник наклоняет голову вбок, дожидаясь ответа, а когда его не получает, то протягивает руку и открывает дверь в Третью, пропуская Свиста вперед. Парень понуро проковыливает внутрь, и ложится на свою кровать. Стервятнику он больше ничего не говорит, да, тому слов и не требуется.

Уже через час Стервятник, Красавица и несколько других Птиц поведут Свиста в Могильник, потому что его спина разболится настолько, что он не сможет даже повернуться на бок. Но пока об этом никто не знал, и все пытались заснуть.

Мираж тем временем аккуратно закрыла за собой дверь в спальню и села на кровать. Спица уже спала, с головой укрывшись одеялом, и девушке очень не хотелось её будить. Пол дня она слушала о том, какой Бандерлог Лэри (Лэри!!!) прекрасный и замечательный, и слушать это пришлось бы ещё дольше, если бы Мираж не сбежала к Рыжему, так что, пусть уж соседка спит. В тишине даже лучше.

Девушка тихо вздохнула и раздвинула шторы на окне с захламлённым подоконником. Свет почти полной луны проник в небольшую комнатку и наполнил её тусклым свечением. Это было красиво. Для полноты картины не хватало только стрёкота сверчков, но и без него можно было обойтись.

Вся эта атмосфера убаюкивала, а от выпитого в компании Рыжего алкоголя, спасть хотелось её сильнее. Поэтому прямо так, скинув ботинки и не переодеваясь в пижаму, Мираж забралась на свою кровать и свернулась в ней калачиком. Она часто любила так спать, когда была совсем маленькой. Обычно, она устраивалась у мамы под боком, а та гладила её по голове и пела колыбельные песни.

Сама того не замечая, девушка начала напевать себе под нос, но, когда на место приятной песни из детства пришли тихие всхлипы, она замолчала. Уж чего, а плакать она никогда не любила. В детстве наплакалась достаточно.

Мираж приняла сидячее положение и взлохматила волосы, стараясь привести мысли в порядок. Девушка начала взбивать подушку, лишь бы занять чем-нибудь руки. На пол свалилась маленькая коробочка, перевязанная лентой. Девушка грустно усмехнулась: об этой вещице она уже успела позабыть. Снова. Она подняла коробку с пола и покрутила в руках, внутри что-то звякнуло.

Открывать её и рассматривать содержимое сейчас не было никакого желания. Для подобного прилива ностальгии нужно приятное расположение духа, а не заплаканное лицо. Поэтому коробочка отправилась обратно под подушку, а Мираж, заметив одиноко лежащую на тумбочке сигарету, закурила. Теперь спать совсем не хотелось.

Стены вслушивались.

Комментарий к 7. Стены.

Очень хотелось бы узнать ваше мнение по поводу новой главы. Не пожалейте скромного отзыва)

========== 8. Свист. Вечера в обители мертвецов ==========

«Навсегда ничего не бывает»

Л.Н.Толстой «Война и мир»

Могильные стены давили. Из раза в раз они не меняются, из года в год остаются такими же однотонно-белыми и это… угнетает. Я никогда не понимал, почему Рыжий так любит это место. С самого попадания в Дом я провёл здесь достаточно времени, но никогда не считал Могильник чем-то успокаивающим. Это место ассоциировалось у меня с постоянной болью, окутывающей тебя цепкими паучьими лапками, кривой улыбкой Волка и перепуганными глазами Смерти. Это место мне не нравилось.

Что потолок, что стены – палата была одинаковой, и даже распахнутые шторы, впускающие уличную серость, не помогали. Уныло. Хотелось распахнуть форточку и закурить, вот только ни Стервятник, ни кто-нибудь из тех, кто меня сюда притащил, не додумались захватить пачечку сигарет и припрятать их мне под матрас. Да и в соседних палатах не было никого, кто дал бы прикурить. К тому же, спина всё ещё болела, так что больше двух шагов я не смогу сделать даже с костылём. Оставалось только сидеть и выворачивать шею, стараясь заглянуть в окно. Вдалеке виднелись Расчёски. Я и сам не заметил, как начал насвистывать себе под нос. Старые привычки никуда не исчезают.

Я почти задремал, когда раздался тихий неуверенный стук. Дверь в палату открылась. К моему удивлению, немного нервно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь того, что здесь может быть кто-то, помимо меня самого, в комнату въехал Курильщик. Слегка растрёпанный и с огромными мешками под глазами, он всё равно искренне улыбнулся, когда увидел меня. Впервые за долгое время я улыбнулся в ответ.

Курильщик подъехал достаточно близко, положил на тумбу небольшой пакетик с двумя апельсинами (где он их только достал?), а потом уставился в сцепленные на коленях ладони. Мы долго молчали.

Самым обидным в нашем молчании было то, что я мог много всего рассказать. Я был готов пересказать Курильщику все пять лет на Изнанке, рассказать про Лизу, которая осталась там, поведать о том, что снова не могу перепрыгнуть и завершить тем, что у меня снова начала болеть спина. Но Курильщик бы не поверил. Не поверил бы ни в Изнанку, ни в Лизу, и только покрутил бы пальцем у виска, уезжая. Он мог бы поверить, разве что, только в больную спину, но мне это было не нужно. Это и расстраивало.

– Ну, как ты тут? – неуверенно спрашивает Курильщик, решаясь, наконец, поднять на меня глаза. Тут уж мне становится непонятно, хочется расплакаться от этого примитивного вопроса или рассмеяться. Но всё равно нахожу в себе силы ответить:

– Как видишь… сижу. На самом деле, тут так тошно, даже сигарет нет. Прикурить не найдётся? – доверительно наклоняюсь к Курильщику и последнюю фразу говорю практически шепотом. Потому что я точно уверен – у него есть. Просто не может не быть.

Он снова пугливо озирается, словно боится, что нас поймают и отведут к Акуле, который упрячет нас в Изолятор, а потом практически незаметно кивает. Я хватаюсь за свою сигарету, как астматик за ингалятор, и пока Курильщик неторопливо закуривает, я выкуриваю уже половину. Курим мы, надо сказать, тоже молча.

Но эту тишину нельзя назвать неприятной. Это скорее та тишина, которая говорит намного больше любых других слов. Тишина уютная. на мгновение в моей голове мелькнула мысль о том, что Курильщик единственный во всём Доме человек, с которым у меня такая тишина.

– Ты же знаешь о том, что произошло с Помпеем? – от его вопроса рука дергается, практически незаметно, но пепел всё равно хлопьями сыпется на больничное одеяло.

– Конечно знаю. Такие вещи тут разлетаются быстро. Не без помощи Логов, конечно.

Не могу не заметить, как от одного упоминания о Бандерлогах Курильщик сглатывает, практически незаметно, скорее по привычке, съёживается, а потом начинает пялиться в окно, хмурясь. Это не удивительно. Налёты на Фазанов никогда не были для меня секретом, а Курильщик ведь раньше был одним из них. Постоянно об этом забываю. А что касается Логов… Первое время Лэри и Конь даже настоятельно приглашали меня в свою шайку. Правда, я отказался, о чём до сих пор ничуть не жалею.

– Помню, как они только формировались, – со смешком выдаю я, чуть не подавившись табачным дымом, а мой друг переводит на меня любопытный взгляд. Сам не знаю, почему, но мне захотелось пуститься в воспоминания, – Лэри тогда, кажется, услышал что-то настолько интересное, что, пока несся на всех порах к Коню, умудрился разбить себе колени. С того времени они часто всякие сплетни разносили, и это казалось… нормальным. Но тогда их было только двое, а сейчас – целая шайка. Хотя, признаю, польза от них есть до сих пор.

Курильщик сидел молча, продолжая свои попытки посмотреть в окно, но я прекрасно понимал, что он меня слушает, и делает это очень внимательно. Потому что он был не настолько глуп, чтобы отворачиваться от человека, готового ответить на его многочисленные вопросы и что-то рассказать. Поэтому я кинул окурок в пустую вазу для цветов и воодушевлённо продолжил:

– Ты же вообще не представляешь, какого это, всю жизнь провести здесь, я прав? – Он потупил глаза и быстро кивнул, словно стыдился своего нормального, не поломанного детства, – Мне было семь, когда я сюда попал. Мираж – восемь. Тогда не было чётких сформированных стай, как сейчас, были только люди Чёрного, и люди Волка. Чёрный ужасно на него злился, потому что половина Хламовных стали Чумными. Но, надо сказать, у Волка всем нравилось. Он умел превращать всё в игру. Умел рассказывать сказки…

Курильщик сдавленно что-то буркнул. Неужели никто в Четвёртой не обговаривал с ним хотя бы самые основные аспекты? Быть этого не могло! Такую попытку, наверняка, предпринял Шакал, а зная его методы, и зная Курильщика…

– Именно благодаря Волку и Табаки как раз появились Ночи Сказок. Презабавное было время… Меня, кстати, сначала именно к Чёрному и определили, но мы приехали летом, и к началу осени я уже успел подружиться с Шакалом, и хорошо знал Стервятника и его брата. Волк отбивал меня у Чёрного с такой кровавой дракой, что даже некоторые старшие пришли на это посмотреть.

Я тихо усмехнулся этим воспоминаниям, а когда бегло взглянул на Курильщика, заметил, что он смотрит на меня во все глаза. Смотрит внимательно и слушает с таким благоговением, словно я вот-вот открою ему неизвестную никому, спрятанную за семью печатями тайну.

Вот только в один миг моя улыбка скривилась от воспоминаний о прошлом выпуске. Красная лужица, показавшаяся тогда каждому целым озером, не меньше, от которого так и не смог отмыться ни один из нас. Истеричные крики одной из уцелевших старших, Спички. Кажется, в ту ночь она сошла с ума и сразу после Дома отправилась в психушку. Но, конечно, ничего из этого своему другу я не решился сказать.

Я помрачнел, и от Курильщика это не укрылось, он стал смотреть на меня ещё внимательнее. Говорить совсем расхотелось, поэтому я только грубовато бросил:

– А с девушками мы не общались, потому что за такое общение прошлые старшие сильно поплатились. Мы просто не хотели повторять чужих ошибок. Чёрт знает, что Слепой решил нагородить… Может, и он умом тронулся…

Я облизал губы и почувствовал, как в горле пересохло. Курильщик, кажется, хотел спросить о чём-то ещё, но вовремя понял, что рассказывать я больше не намерен. Поэтому просто протянул ещё одну сигарету. Мы закурили, и в палате снова повисла тишина.

– Слушай, Курильщик, – не вынимая сигареты из зубов тяну я, хотя уже чувствую, что вот-вот обожгусь, – ты же хорошо рисуешь, я прав?

Он снова кивает. В моей груди разрастается какое-то странное, давно забытое чувство надежды. Я стараюсь сделать вдох, но мне всё равно кажется, что это чувство вот-вот разрастётся до невозможных размеров и поглотит меня целиком. Странная это вещь, надежда. И пугающая.

– А если я попрошу тебя нарисовать одного человека… Но только по памяти. Ты сможешь?

Я вижу, как он мнётся. Потерянный взгляд мечется из стороны в сторону, пальцы цепляются за коляску. Неужели откажет?

– Ну, это сложнее, чем рисовать с натуры, – Нет, только не это… Не смей отказывать мне, Курильщик! – но я могу попробовать.

От переизбытка чувств я улыбаюсь и давлюсь сигаретным дымом. Пока я откашливаюсь, Курильщик достаёт из рюкзака, в котором притащил апельсины, блокнот и карандаш. Теперь надо решить, как описать ему Лизу, чтобы он не задавал лишних вопросов.

Я мучал его, наверное, часа два, если не больше. Когда Курильщик протянул мне листок, он устало потёр глаза, которые наверняка болели, а я вцепился в лист тонкой бумаги как в спасательный круг. Передо мной действительно было она, моя Лиза, девушка, которую я люблю больше всего на свете. Я и сам не заметил, как улыбнулся, вглядываясь в такие полюбившиеся мне черты.

– Слушай, а кто это? Если не секрет…

Я отвожу взгляд от листка и аккуратно прячу его под подушку. Долго думать над ответом для Курильщика не пришлось, потому что я продумал его заранее:

– Да так… Приснилась.

Он кивает моим словам, но, видимо, не очень им верит. И я его прекрасно понимаю, если бы мне пришлось жить в Четвёртой под начальством Слепого, я бы тоже никому не верил.

Курильщик смотрит на большие часы, висящие в коридоре, которые прекрасно видно из моей палаты, и немного устало улыбается мне на прощание. Я не прошу его остаться, потому что прекрасно понимаю, насколько сильно его задержал, поэтому только благодарю его за апельсины и прошу об ещё одной сигаретке про запас.

Правда, он останавливается в самых дверях и поворачивается ко мне. Изучает меня взглядом несколько секунд, а потом неуверенно начинает:

– Послушай, раз уж ты всё знаешь… наш Лорд…

Я прекрасно понимаю, что он хочет сказать. Для этого ему даже не нужно заканчивать предложение. Если бы кого-то из моей стаи увезли в Наружность, я бы, сутки напролёт окруженный состоянием нервозности состайников, тоже нервничал. Даже если бы никогда не общался с этим человеком. Поэтому я лишь стараюсь ему как можно мягче улыбнуться:

– Р Первый вернёт его. Не переживай. Каким бы Слепой не казался бесчувственным говнюком, он наверняка уже об этом позаботился.

Курильщик неловко кивает, а потом, ещё раз попрощавшись, выкатывает свою коляску в коридор. Когда дверь за моим гостем закрывается, я достаю из-под подушки рисунок и снова закуриваю.

Я не засекаю время, но Мираж входит в палату ровно в пять. Она на несколько секунд замирает в дверях, словно опасается того, что я могу её прогнать. Когда этого не происходит, сестра неловко улыбается мне и проходит вглубь палаты. Засовывает руку в глубокий карман своего платья, выуживая оттуда ещё один апельсин, и кладёт его на прикроватную тумбочку. Теперь их три. Она останавливается возле меня и начинает мять рукава своего платья, словно старательно подбирает тему для разговора.

– Как ты?

Я принимаюсь жевать нижнюю губу, испытывая сильнейшее чувство дежавю. В отличие от Курильщика, Мираж стоит на своих двоих, и для того, чтобы смотреть на неё во время разговора, мне приходится задирать голову.

– Я в порядке, спасибо что спросила, – стараюсь улыбнуться, но тут скорее выходит оскал. Я практически уверен в том, что сестра тут по поручению Стервятника, но почему тогда он не пришел сам, раз ему что-то нужно? Или не прислал кого-то из птенцов? Мираж только вздыхает.

Сестра всеми силами тянет из себя добродушную улыбку, а я вглядываюсь в неё внимательно, и никак не могу понять, зачем она пришла. Раньше мне всегда удавалось читать Мираж, словно книгу, но с каждым годом это становится всё сложнее. Либо она совершенствует свои навыки, либо я тупею.

Мираж смотрит на меня долго, практически не отрывая глаз, и не говорит ни слова. Эта тишина меня настолько злит, что, кажется, у меня начинают скрипеть зубы. Но не могу же я снова выплеснуть всю свою злость на Мираж. Мы и так с ней не ладим последние… несколько лет? Да. Кажется, всё начало разваливаться именно после моего первого Прыжка.

Она неловко трёт шею, словно чувствуя моё раздражение, и устремляет на меня разноцветные глаза. На одно мгновение мне становится не по себе, потому что на один короткий миг я вижу в ней отца. Меня начинает мутить.

– Я пойду, – она делает несколько маленьких шагов назад, словно ждёт, что я её остановлю. Но я не собираюсь этого делать. И она это знает.

Я провожаю её взглядом до дверей, не прекращая гадать над причиной её визита. Мираж замирает в дверном проёме и оглядывается по сторонам. Видимо, ни одна Паучиха, и даже Янус, не знают о её нахождении здесь. Меня это забавляет. Неужели нельзя лучше продумать план? Или подгадать момент, чтобы в Могильнике было как можно меньше народу?

– И ещё, – она поворачивается ко мне и снова засовывает руку в карман, но уже в другой, – я слышала, тебя тут ещё подержат. В общем, я подумала, тебе пригодится.

На тумбочку возле апельсинов ложатся две пачки сигарет. Новые, нетронутые, девственно обернутые своей прозрачной плёнкой. И пока я стараюсь вспомнить слова благодарности, Мираж уже скрывается в коридоре, даже не попрощавшись. Да, ей моя благодарность и не нужна.

Комментарий к 8. Свист. Вечера в обители мертвецов

Посвящается всем, кто ждал. Спасибо вам ❤

========== 9. Мираж. Помни об С.Д. и не теряй надежду ==========

«Ад пуст, все бесы здесь»

Уильям Шекспир, «Буря»

Коридор был удивительно тихим и безлюдным. Казалось бы, за несколько минут до отбоя жизнь жителей Дома расцветает с ещё большей силой, и становится более яркой, стоит только коридорным лампам потухнуть, но сегодняшний день оказался исключением. Даже свет уже отключили. Меня это очень удивляло. Хотя, в неработающем туалете второго этажа, где мы постоянно встречались, света не было уже очень давно, кажется, даже с тех пор, когда старшими были не мы.

Я прислоняюсь лопатками к холодному кафелю стены и смотрю на Стервятника, и его глаза в темноте светятся фонарями. Поразительно, ведь я вижусь с ним каждый день, но всё равно при каждой новой встрече разглядываю его, словно вижу впервые. Так маленькие дети смотрят на произведения искусства, которые кажутся им недосягаемыми. Стервятник по-птичьи наклоняет голову в бок, а потом снова затягивается своей самокруткой. Я лишь глубоко вдыхаю, заполняю лёгкие дымом, даже не стараясь придумать темы для разговора. Потому что для того, чтобы понять друг друга, нам достаточно просто молчать.

– Я хотел бы тебя кое о чём попросить, – в один момент Стервятник рушит всю нашу идиллию, затягивается сильнее, и выдыхает дым куда-то к потолку.

– И о чём же? – он никогда не просит о мелочах. Вернее, практически никогда ни о чём не просит. Хотя я, кажется, догадываюсь, ради чего он готов нарушить свои принципы. Ради кого.

– Ты ведь знаешь, что твой брат в Могильнике?

– Я у него уже была, – Стервятник выглядит приятно удивленным, можно даже сказать, гордым, а я тем временем перенимаю самокрутку из его пальцев, и затягиваюсь сама. Морщусь. Его сигареты для меня слишком крепкие, – Он выглядит нервным. А ещё у него под подушкой рисунок какой-то девушки. Думает, я не замечаю.

Я слегка улыбаюсь, а Стервятник улыбается мне в ответ. Между нами снова повисает длительная тишина, которая нарушается только ритмичным капаньем воды из крана. Я прекрасно понимаю, что Рекс настолько зациклен на моём брате только потому, что потерял своего, а я не могу полностью заполнить пустоту в его душе, как бы мне этого не хотелось. Вот только Стервятнику никак не объяснишь, что нынешний Джек очень отличается от того Джека, которого он знал в детстве. От Тени и подавно.

– К нему ходить бесполезно, – снова подаю голос я, – Он перестал мне что-то рассказывать, и ты это знаешь.

Меня переполняет какая-то непонятная обида, хотя я уже успела смириться с тем, что мы с братом не так дружны, как прежде. Я снова вжимаюсь спиной в грязную, немного влажную стену, и прикрываю глаза. Стервятник продолжает изучать меня внимательным взглядом.

– Он предпочёл мне Фазана, – усмехаюсь я, в очередной раз втягивая через нос дым чужой сигареты, – Фазана! Ты можешь себе представить?

Стервятник по-доброму скалится, кончиком длинного ногтя постукивая по своей самокрутке, стряхивая с неё пепел. Он стоит спиной к грязному окну, прямо напротив меня, и тусклая луна освещает его очертания бледным ореолом. Если бы не эти очертания, побрякивание ключей, и жёлтые глаза – никто даже не догадался бы о том, что он здесь.

– У нас всё равно есть преимущество, – Стервятник облизывает губы, кидает свою сигарету в лужицу воды, натёкшую из плохо закрученного крана, и придавливает окурок носком начищенного ботинка, – Он боится меня до чёртиков. Шугается так, как дети шугаются тёмной запертой на ключ комнаты, в которой, по их мнению, прячутся монстры.

Одно мгновение тишины, повисшей между нами, прерывается падением очередной капли воды. Мы начинаем смеяться так, как не смеялись, кажется, никогда в жизни.

Мне нравились наши с Рексом тихие вечера. И пусть они, как правило, заканчивались грустными разговорами или печальными воспоминаниями, всем этим я очень дорожила. Рядом со Стервятником мне было хорошо, как ни с кем другим. Думаю, именно поэтому я его и любила, пусть никогда и не говорила этого вслух. Он знал это лучше меня самой.

В один момент стены зашептали громче. Их голоса в моей голове всё нарастали и нарастали, как нарастает шум моря, стоит лишь крепче прижать ракушку к уху, заполняя меня полностью и заставляя мелко трястись. Перед глазами замаячили тёмные пятна, превращавшиеся в яркие вспышки и заставлявшие зажмуриться. Над ухом раздался вкрадчивый, такой знакомый шепот.

Я почувствовала, как ноги начали подгибаться. Он призывал меня вслушаться, услышать то, что мне хотят сказать. И я слепо повиновалась голосу Волка, который вёл меня, подобно Гамельнскому крысолову, повиновалась, как делала всегда, лишь стоило ему шепнуть что-нибудь мне на ухо в детстве. Такой была не только я: многие считали Волка неоспоримым авторитетом и, как бы силён не был Слепой, я ни за что не пошла бы за ним, если бы Волк не умер. Последнее, что я увидела перед собой, прежде чем позволить голосам полностью меня проглотить, были обеспокоенные фонари-глаза Стервятника.

***

В себя я пришла всё на том же полу неработающего туалета. Правда, волосы мои знатно окунулись в ту лужу, в которой ещё совсем недавно Стервятник потушил самокрутку. Мерзость. А сам он, Стервятник, сидел передо мной на коленях (хоть бы ногу свою пожалел!) и перепугано таращил на меня глаза. Последний раз его взгляд был таким испуганным в ту ночь, когда… в ту ночь.

Я стараюсь сфокусировать на нём взгляд, хотя перед глазами всё ещё стоят тёмные пятна, а в голове звучит неразборчивый шум вперемешку с отголосками знакомого шепота, старающегося мне что-то растолковать. Голова слегка кружится. Единственная мысль, заслоняющая собой все остальные, звучит голосом Волка и просит позволить выйти на связь. Чёрт знает, что это может значить, но я была уверена в том, что мне необходимо выпить здоровую горсть таблеток и поспать.

Беспомощно цепляясь за стены, я стараюсь подняться на ноги, но теряю равновесие. Стервятник хватает меня за плечи, в попытке не позволить упасть, и на одно короткое мгновение мне кажется, что он сам не устоит и рухнет вместе со мной вниз. Сердце от этой мысли ухает вниз. Благо, он не только крепко держал, но и крепко стоял на ногах.

– Эй, ты в порядке? – от тревоги в его голосе мне хочется разрыдаться, но вместо этого я только невнятно киваю головой, стараясь найти точку опоры. Столько лет к ряду твержу ему, что обо мне беспокоиться не стоит, и всё без толку, – Снова голоса?

Стервятник всё ещё не выпускает меня из своей цепкой хватки, несмотря на все мои заверения о том, что со мной всё хорошо. Я смотрю ему в глаза, и чувствую, как по спине пробегают мурашки.

– Думаю, мне стоит вернуться в спальню, – мой шепот отдаётся от кафельных стен, разносится по всему туалету и громким эхом начинает стучать в пульсирующей голове, заставляя жмурится. Стервятник только кивает, берет меня под руку, становясь моей дополнительной точкой опоры, а свободной рукой хватает свою трость. Полностью игнорируя любые мои попытки протеста, он решает проводить меня до спальни. Уже в дверях я запинаюсь о порог, и, если бы Рекса не было рядом, я бы точно поцеловалась с полом.

Я по-прежнему не могу понять, почему сегодня жизнь в Доме увяла так рано. За дверями Третьей, мимо которой мы проходим, слышится гробовая тишина. Как в склепе. Четвёртая тоже молчит, и даже в Крысятнике блаженно тихо. Но потом я вспоминаю об одной вещи, и от этого воспоминания мне становится настолько не по себе, что мигом скручивает живот. Завтра Самая Длинная Ночь. Ночь, которую недолюбливает каждый, кто знает в этом деле хоть какой-то толк. С этого мгновения во мне зародилось и начало расти, нарастая и нарастая как снежный ком, очень нехорошее предчувствие. Предчувствие того, что завтра ночью произойдёт что-то нехорошее.

От всего этого мне становится плохо, и я принимаюсь мысленно умалять Стервятника поговорить о чём-нибудь. Но он – пусть я и уверенна в том, что мои мысли Рекс практически слышит – молчит. Не говорит ни слова, погрузившись в собственные мысли, в которых сейчас для меня нет места.

Так мы доходим до самого Перекрёстка, где я стараюсь мягко отцепить от себя чужую руку, не переставая уверять, что дальше смогу дойти сама. Вот только Стервятник непреклонен: он лишь крепче перехватывает мою руку чуть выше локтя и, цокая тростью, продолжает идти вперёд. Какой бы гордой я не была, мысленно я его благодарила. Без его поддержки я не смогла бы ступить и шагу.

– Что они говорили? – тихо спрашивает Стервятник, и я перевожу на него всё ещё не до конца сфокусированный взгляд. За этот короткий период времени я настолько привыкла к повисшей между нами тишине, что мне потребовалось несколько долгих секунд для того, чтобы понять, о чём именно он спрашивает, и сформулировать ответ.

– Это был Волк. Он просил ответить, только и всего, – язык ворочается с трудом, а я понимаю, что с каждым шагом меня всё сильнее клонит в сон. Но меня держат крепко, и я больше чем уверена, что до спальни точно дойду в целости и сохранности. На весь мой невнятный лепет Стервятник кивает, слегка поджав губы, словно понимает больше меня самой.

Благо, я ещё могу мыслить здраво, поэтому останавливаюсь, услышав ритмичный стук каблуков. В тихом коридоре он кажется громче грома. Душенька ли это, или другая воспитательница, в любом случае, наличию Стервятника в девичьем крыле она не обрадуется. Он же, словно прочитав мои мысли, отпускает мою руку и делает несколько шагов назад, отходя за небольшой выступ, за которым его не видно. Мне хватает нескольких секунд на то, чтобы отогнать от себя сонливость, и выглядеть если не трезвой, то хотя бы адекватной.

Уже через мгновение из глубины коридора выковыливает Крёстная. Она останавливается, заметив меня, с ног до головы осматривает пристальным взглядом, словно сканирует, а я, позабыв совершенно обо всём, оборачиваюсь в сторону Стервятника. Я вижу, как его лицо вытягивается, стоит ему только взглянуть на Крёстную, и сам он сильнее отступает в тень, словно желает слиться с ней в единое целое. Он прикладывает палец к губам, безмолвно прося меня не выдавать его присутствия, и я снова поворачиваюсь к Крёстной.

Она так отчаянно цепляется за меня глазами, словно ищет хотя бы малейшего повода, чтобы отвести к Акуле. Но единственное, за что меня можно отчитать – уставший вид и круги под глазами. Крёстная недовольно кривится, и, кажется, собирается мне что-то сказать, но я обрываю её довольно грубым «Уже иду в спальню!» и демонстративно иду вперёд по коридору, стараясь держаться прямо и гордо. За ближайшим поворотом я останавливаюсь, приваливаясь лопатками к стене. Меня снова начинало клонить в сон, виски пульсировали, и все посторонние звуки и шорохи казались шипением, неприятно бьющим по голове. Через минуту ко мне подошел Стервятник, и снова взял меня под руку.

Стоило бы расспросить его о произошедшем, о странной реакции на Крёстную, а потом перескочить на все наши недомолвки, которых не так уж и много, но они тем не менее всё же есть. Но я молчу. Молчу, потому что мне кажется, что хотя бы один произнесённый звук отберёт у меня все силы. Молчу, потому что практически уверена в том, что Стервятник умело уйдёт от ответа, как делает каждый раз, если не хочет, чтобы я лезла в его дела. Поэтому только склоняю голову вниз и позволяю ему вести меня по тихому темному коридору.

Чувствуя, что вот-вот засну окончательно, я высвобождаю руку из хватки Стервятника и обнимаю его за талию, совершенно эгоистично положив голову ему на плечо и привалившись на него всем своим весом. Он практически тащит меня на себе, в силу своих возможностей, потому что я сама еле волочу ноги. От него пахнет мокрой землёй и какой-то дурманящей дрянью. Может, именно от неё меня клонит в сон?