Текст книги "Наизнанку"

Автор книги: 55 Гудвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

55 Гудвин
Наизнанку

Часть I

сонет 129

Издержки духа и стыда растрата -

Вот сладострастье в действии. Оно 

Безжалостно, коварно, бесновато, 

Жестоко, грубо, ярости полно.

Утолено, – влечет оно презренье,

В преследованье не жалеет сил. 

И тот лишен покоя и забвенья, 

Кто невзначай приманку проглотил.

Безумное, само с собой в раздоре, 

Оно владеет иль владеют им. 

В надежде – радость, в испытанье – горе, 

А в прошлом – сон, растаявший как дым.

Все это так. Но избежит ли грешный 

Небесных врат, ведущих в ад кромешный?

Уильям Шекспир

Перевод Самуила Маршака

– Ай! – Бэбилон невольно вскрикнул – от раскаленной сковородки отлетела капля масла и больно обожгла руку, в которой он все еще держал скорлупу.

– Бэйби, тебе уже за третий десяток перевалило, а ты все никак не научишься нормально жарить яичницу, – усмехнулся только вышедший из ванной Мэтью. – Тебе не приходило в голову, что за двадцать с лишним веков своего существования человечество придумало немало способов не обжигаться в процессе приготовления этого деликатеса?

Вместо ответа Бэбилон одарил его тяжелым взглядом.

Они были друзьями столько, сколько себя помнили – еще до детского сада, наверное. Мальчишками они жили в соседних домах, и даже когда семья Мэта решила перебраться в пригород, дружба не распалась, но иногда язвительность друга просто бесила Бэбилона.

Они не были бойфрендами, как это могло показаться со стороны тем, кто плохо их знал. Во-первых, потому, что испытывали друг к другу лишь братские чувства, и мысль о любовной связи вызывала у обоих брезгливую ассоциацию с инцестом. Во-вторых, потому, что у Бэбилона с понятием «бойфренд» вообще было плохо – дальше поцелуев в средней школе дело так и не зашло. Мэт признавал, что удовольствие от секса – вещь крайне редкая, но все же считал своего ближайшего друга полным придурком. Ради отношений, ради того, чтобы было с кем делить постель, пить кофе по утрам, да и просто переносить ежедневную рутину, можно стерпеть и такую неприятную штуку, как секс – Мэт не уставал напоминать об этом Бэбилону.

Правда, со вчерашнего вечера вера Мэта в прочность любовных уз, в нерушимость душевного союза и прочие, как называл их Бэбилон, «романтические бредни» сильно пошатнулась – Мэта бросил очередной любовник. Через полчаса после бурного выяснения отношений с уже бывшим бой-френдом, он обнаружил себя в компании лучшего друга и бутылки диетического виски со вкусом малины. К счастью, в доме Бэбилона имелся некоторый запас антипохмельных капсул, поэтому головная боль у обоих друзей длилась не долее тех трех минут, которые им потребовались, чтобы дотянуться до подкатившего к кровати столика с упаковкой лекарства и стаканами воды.

– Будь благословен создатель «умного бара»! – были первые слова Мэтью поутру. – Да прославится его имя в веках за программу подачи антипохмелина утром, если виски было вынуто вечером! Что это, кстати, за имя, ты в курсе?

Бэбилон в тот момент был не в состоянии связывать слова в предложения, и лишь промычал что-то невразумительное, отрицательно качая головой.

Сейчас Мэт уже умылся, и, раздумчиво ероша рыжие волосы с дурацким (по мнению Бэбилона) мелированием, подошел к другу, втягивая носом запах жарящейся яичницы.

– Сто раз тебя просил, – недовольно проворчал Бэбилон, не оборачиваясь, – не называй меня «Бэйби».

– О, да, Бэйби! Ой, прости, опять! – притворно-извиняющимся голосом запричитал Мэт. – Как, скажи на милость, тебя еще называть?

– Неплохо было бы начать выговаривать мое полное имя. Мог бы, знаешь ли, и научиться за три десятка лет, – деланно спокойно заметил Бэбилон, посыпая яичницу солью.

– Извини, – тяжело вздохнув, Мэт плюхнулся на стул, поставил локти на стол и уронил голову на ладони, – не вышло. У меня было занятие посложнее – выносить твой кошмарный характер.

Бэбилон попытался, было, скорчить недовольную мину, но не выдержал и, фыркнув, рассмеялся:

– Да уж, настолько невыносимый, что ты терпишь его уже почти треть века.

– Вот именно! – Мэт со значением поднял вверх указательный палец. – Мне, между прочим, за это медаль положена, или, по меньшей мере, Знак Отличия Мирового Союза. Я даже не могу получить толком поджаренную яичницу, – Мэт откинулся на спинку стула и картинно заломил руки. – О, жестокая судьба! С кем свела меня ты?! – трагически возопил он, напоминая Бэбилону героев произведений Еврипида.

– Какой же ты придурок, – ласково усмехнулся Бэбилон и наставительно добавил: – С тем, кто готов весь вечер утирать тебе сопли, а наутро накормить приличным завтраком!

Он поставил перед Мэтом тарелку с яичницей из четырех яиц, листком красного салата и горкой перечной фасоли.

– Хватит изображать Федру, ешь давай.

– Изображать кого? – скривился Мэт. – Если это очередной заскок из твоей этой протухшей литературы, уволь меня от новых жутких подробностей, и, если ты не хочешь, чтобы я превратился в одного из дикарей твоей обожаемой древности, дай мне нож и вилку – руками есть, видишь ли, не приучен.

– Период, когда люди ели руками, – учительским тоном произнес Бэбилон, доставая из ящика стола приборы и протягивая их Мэту, – не входит в сферу моего научного интереса. Что же касается того, что ты называешь «жуткими подробностями»…

– Нет, нет, все! – закричал Мэт, размахивая вилкой перед носом Бэбилона, как священник крестом перед бесом. – Не вздумай! С меня достаточно заявления, что Холмс и Ватсон не были любовниками! Ты и так разрушаешь мои детские идеалы. Я все еще не понимаю, как ты можешь такое говорить, если Стаут доказал обратное?!

– Рекс Стаут не доказывал, что они были любовниками, – по-прежнему поучительно возразил Бэбилон, соскользнув на любимую тему. – Вернее, доказывал он это косвенно, утверждая, что Ватсон – женщина.

– Вот от таких заявлений мне совсем плохо! – Мэт погрозил Бэбилону вилкой. – Ведь еще со школы известно – он действовал так из-за ограничивавших его норм закоснелого общества.

– Когда ты только поймешь, что школьное образование – очень упрощенная вещь. И вообще не спорь со мной – кто тут написал на эту тему диссертацию?

– Да уж точно не я! Эта твоя диссертация… – Мэт недовольно покачал головой, торопливо подметая с тарелки еду. – Знаешь, по-моему, эта тема дурно повлияла на твою психику. Все эти истории – о том, что Лиззи Беннет была влюблена не в Джорджиану, а в мистера Дарси, а мистер Дарси – не в Бингли, а в Лиззи, по-моему, не только чушь собачья…

– Это не чушь, это литературный факт! Это история литературы!

– Плевать на историю, Бэйби! На дворе двадцать четвертый век! Оглянись вокруг – люди строят жизнь сегодняшнюю, реальную, а ты копаешься в прошлом, причем в прошлом довольно извращенном. Знаешь, мне кажется, пока ты не перестанешь читать эти «первоисточники», – на этом слове Мэт скорчил особенно противную рожицу, – не найдешь себе хорошего парня. Неужели тебя не тошнит, когда ты читаешь про секс с женщиной? Это же так… – Мэт снова поморщился, – противоестественно!

– Я говорил тебе, я не вкладываю в подобное чтение чувств, я просто анализирую, изучаю как исследователь.

– Угу, и потому до сих пор девственник.

– Это здесь ни при чем!

– Еще как при чем, Бэйби. У тебя мозги набекрень из-за этих проклятых книжек! Так ты скоро к религиозникам подашься, там они тебя быстро женят на девице…

– Мэт, прекрати! – жестко оборвал друга Бэбилон. – Я не настолько спятил, чтобы мечтать о сексе с женщиной, я прекрасно понимаю, что они слишком другие для этого. Секс просто отвратителен для меня как факт, но я никогда, слышишь, НИКОГДА не думал подаваться к религиозникам!

– Хоть это радует, – скептическим тоном заметил Мэт вставая. – Спасибо, завтрак был очень вкусным, беру свои слова о твоих кулинарных способностях обратно. Надеюсь, ты все же найдешь когда-нибудь кого-нибудь, кто сможет оценить эти способности на правах законного супруга.

– Кажется, еще вчера ты говорил, что любовь – дерьмо, а брак – пережиток прошлого? Мне это послышалось?

– Вчера я был пьян и покинут, а сегодня я бодр и готов к новой жизни и новой любви, – жизнерадостно провозгласил Мэт, потягиваясь. – И, кстати, нам лучше всунуть себя в костюмы, если мы не хотим опоздать в офис, – с этими словами Мэтью развернулся и исчез в спальне.

Бэбилон продолжал сидеть за столом, размышляя. Он соврал Мэту – о том, чтобы поехать к религиозникам, он думал, и думал серьезно.

***

…В двадцать первом веке, когда цивилизационный разлом между светскими и религиозными обществами достиг апогея, и нескончаемые конфликты сотрясали планету, на людей обрушилась еще одна напасть, названная позже «Война с Природой». Казалось, Земля не желает больше носить на себе людей как вид и истребляет их всеми доступными средствами: наводнениями, ураганами, землетрясениями. Это в свою очередь вызывало техногенные катастрофы, и мест, пригодных для жизни, становилось все меньше. Многие технологии были навсегда утрачены, разработки заморожены. Возник кризис перенаселения и дефицит ресурсов.

Разные культуры реагировали на это по-разному. Светские государства стремились ограничить себя – в первую очередь снизить рождаемость, чтобы каждый член общества мог рассчитывать на максимум ресурсов. Они приняли за основу необходимость воспитать новых людей – ответственных, заботящихся о планете, и считали, что только высокие, энергосберегающие технологии, при сокращении потребляемых ресурсов, позволят человечеству выжить и сохранить прежний уровень цивилизации. Пусть людей будет мало, но они будут хорошо образованы и хорошо обеспечены.

Религиозные государства, напротив, пытались восстановить численность населения любой ценой. Они считали, что посланные природой испытания – кара господня за техническое развитие человечества, что современные технологии, наука в целом – это новая Вавилонская башня, и чтобы выжить, нужно отказаться от нее.

Светские делали все для того, чтобы восстановить утраченные технологии и разработать новые, поощряли науку. У них сохранилось больше мощного оружия и инструментов влияния на религиозников, но те были страшны своей фанатичностью и готовностью жертвовать жизнью, унося с собой в могилу грешников, не отвечавших их представлениям об идеальном человеке.

Мир разделился. Африка, наименее других континентов пострадавшая от природных катаклизмов (здесь было гораздо меньше того, что превращало катастрофы из природных в техногенные – атомных станций, нефтяных заводов), провозгласила себя Континентом Веры – именно здесь количество фанатичных последователей самых разных религий изначально было максимальным. Истовые христиане, правоверные мусульмане, неуступчивые иудеи – все устремились сюда, и континент закрылся от внешнего мира, где – по мнению религиозников – процветал разврат: контроль рождаемости, постоянное медицинское вмешательство в жизнь людей, преобразование мира с помощью новых технологий.

Светские государства, ютившиеся на небольших, все еще пригодных для жизни участках планеты, избрали Единое Мировое правительство. Оно заключило с Континентом Веры мирный договор, и связи между двумя цивилизациями были сведены к минимуму.

Век, последовавший за этим разделением, сильно изменил оба мира. Про религиозников было мало что известно. В Едином светском государстве ходили слухи об ужасных эпидемиях, которые выкашивали население, отказывающееся от прививок и современной медицины (Единое правительство не раз предлагало свою помощь, но, чаще всего, на это предложение отвечали отказом). Говорили о том, что среди образованных людей почти нет женщин, роль которых сводится к рождению детей и уходу за ними, но как обстояли дела на самом деле, узнать было почти невозможно. Континент Веры неохотно выпускал своих жителей наружу, но иногда находились те, кто этого добивался. Однако, в светском мире, где пришел конец государственным границам, где наука и технологии снова процветали, Единое Мировое правительство решило, что впускать на свою территорию людей, рожденных в таких неблагоприятных условиях – возможных носителей эпидемий, наследственных болезней, чей генетический код не был сконструирован специалистами, а сложился как попало – слишком большой риск. Такое могло произойти только при одном условии: въезжающий соглашался на полноценную «обработку» своего тела, вплоть до генного уровня. Процедура позволяла словно создать человека заново, здоровым и без изъянов, но имелся серьезный побочный эффект – абсолютная потеря памяти, пациенту приходилось заново учиться ходить и говорить. Именно поэтому информации о том, что представляет собой религиозное государство, было крайне мало.

Светский мир жил своей жизнью. Религия не была запрещена, хотя попытки ввести такой запрет то и дело предпринимались фанатичными атеистами. Но оставшиеся в светском мире священнослужители и их паства – их, в противовес религиозникам, называли верующими – оказались настолько незлобивы, нефанатичны, с таким уважением относились к представителям других культур, религий, атеистам, к науке, что их деятельность считалась скорее полезной, чем опасной, и их не трогали.

К середине двадцать второго века стала меняться мораль, и основной причиной этого считалось широкое внедрение прегно-камер. Разработки прегно-камеры, для вынашивания ребенка вне материнского лона начиная с зачатия, появились еще в двадцать первом веке. Как только Единое правительство смогло себе это позволить, оно возобновило программу создания таких камер и сделало ее одной из важнейших. Прегно-камера позволяла исключить любые негативные влияния на плод, которые иначе нельзя было предотвратить: стресс или травмы матери, неблагоприятная экологическая или психологическая обстановка, и многое другое. Вскоре ученые могли буквально конструировать детей, родителям оставалось только поделиться генетическим материалом и высказать пожелания относительно внешности и склонностей ребенка.

Когда выросло поколение людей, состоящее из тех, кто был зачат и рожден обычным способом и тех, чье появление на свет стало результатом работы генетиков, выяснилось, что последние реже болеют, менее подвержены стрессам, более выносливы. Тогда началась кампания за размножение через прегно-камеры для всех – даже для гетеросексуальных фертильных пар, которых становилось все меньше и меньше.

В школьном учебнике истории процесс смены сексуальной нормы описывался как естественный, и у Бэбилона не было оснований этому не верить. «Возможность иметь потомство через прегно-камеры, – говорилось в учебнике, – позволила отказаться от устаревшей морали, которая требовала непременных отношений между мужчиной и женщиной, основанных на животном инстинкте размножения. Человечество выбрало для себя ценности единения душ и устремлений, а не примитивного гормонального влечения. Сегодня, когда для продолжения рода достаточно обратиться к генетикам за подбором подходящего донора, мы можем позволить себе отношения с равными – с теми, кто понимает нас как себя самих, а животное скрещивание оставить животным».

Никакого желания к «единению душ» через интимные отношения у Бэбилона, однако, не возникало. Поначалу, пока еще учился в школе, он думал, что религиозники – именно те, кто ему нужны, ведь церковь веками боролась с низменным инстинктом под названием секс. С тех пор, как Бэйби вошел в подростковый возраст, мысль о сексе вызывала у него панический ужас. Даже поцелуи были ему отвратительны, а ведь на свидание его пригласил старшеклассник, первый красавец школы.

Однако, пособирав информацию, Бэбилон понял, что ошибался – возможно, когда-то церковь и считала секс грехом, создавала монастыри для тех, кто хотел обойтись без него, но все это осталось в прошлом. Жители религиозного государства настолько боялись, что из «внешнего мира» к ним попадут недопустимые нравы, что даже общение между представителями одного пола считалось не слишком приличным, и было ограничено. Брак – причем брак в старинном гетеросексуальном понимании, был обязателен. Это сразу оттолкнуло Бэйби – если здесь, в родном мире, его просто убеждают в необходимости завести партнера, то там, на Континенте Веры, заставят. И речь тогда пойдет не просто о нормальном сексе, но об извращении – о сексе с женщиной. От одной мысли об этом его почти выворачивало наизнанку, ведь женщины – совсем другие существа!

В университете Бэбилон изучал женскую анатомию подробнее, чем в школе. Как специалист по литературе девятнадцатого-двадцатого веков он должен был представлять, о чем идет речь, когда дело в изучаемых текстах доходило до описания девушек. Еще в то время он понял, что видеть женщин со стороны – на работе, или по телевизору – это одно, а вот знать, как они устроены – совсем другое. Именно поэтому он прекрасно осознавал всю противоестественность секса с женщиной, всю аморальность этого животного, нацеленного лишь на грубое продолжение рода акта. Но именно это и стало в свое время причиной выбора темы для диссертации – Бэбилон испытывал отвращение к сексу как к явлению, а, изучая старинную литературу, можно было без зазрения совести называть секс мерзким занятием.

***

– Так и будешь сидеть в пижаме и пялиться на стенку?! Мы же опоздаем из-за тебя, Грымза опять начислит минусы в учетную карточку!

Мэт и Бэбилон за долгие годы знакомства и совместной учебы настолько привыкли всегда рассчитывать друг на друга, что и работать устроились в один отдел корпорации. Сейчас Мэт, полностью одетый, стоял на пороге кухни, включая персональник, и своим ворчанием пытался вернуть друга к реальности.

– Извини, – вздохнул Бэйби, очнувшись от нелегких размышлений о противоестественности старинного секса, – не жди меня. Я все равно опоздаю, но давай хоть ты придешь вовремя?

Мэт возвел глаза к потолку и надел наушники.

– Интересно, – язвительно заметил он, – у кого из нас двоих тут вчера была личная драма?!

– Ну, правда, извини! Я задумался, – развел руками Бэбилон. Но Мэт, уже врубивший в наушниках музыку, языком жестов показал: «Я тебя не слышу, но так и быть, предположим, ты извинился еще раз за свою тупость. Я действительно поеду первым и постараюсь тебя прикрыть. А ты – давай быстрее!». И в последний раз «громко» взмахнув руками, он вышел, а Бэбилон остался сидеть, тупо глядя в стену.

Мысль о религиозниках заставила его в очередной раз пожалеть, что в современном мире нет места монастырям. Церкви, основанные прогрессивными пастырями, продолжали свое существование, но, поскольку в человека с зачатия закладывали здоровую сексуальность, потребность в монастырях отпала сама собой.

Именно ошибкой сделавших его генетиков Бэбилон поначалу объяснял свое отвращение к сексу. Даже решил пройти специальное обследование, которое, правда, никаких отклонений не показало, зато дало возможность познакомиться с доктором Джоном Хелльсом – этой живой легендой, автором половины современных открытий в самых разных областях науки и (это был самый известный его титул) отцом-основателем крио-омоложения. «Мальчишка-гений» – так Бэбилон называл про себя Хелльса, хотя на самом деле Джон был намного старше Бэйби, если уж совсем честно – годился ему в отцы. Эксперименты с жидким азотом заставили биологический возраст ученого замереть на отметке двадцать пять, во всяком случае, внешне. Хелльс выглядел моложе Бэбилона, да и вел себя так, словно только вчера окончил колледж.

«Кстати о профессоре, – встрепенулся Бэбилон, бросая взгляд на часы, – сто лет к нему не заглядывал, давно пора. Если не напомнить ему, что рубашку надо периодически менять, даже несмотря на ежедневную молекулярную чистку, он зарастет пылью и лишит человечество своих гениальных идей. Если Грымза не заметит опоздания, можно будет сразу же после работы наведаться в Лаборатории и в очередной раз спасти мир от великой потери».

Бэбилон вскочил со стула и вихрем влетел в спальню, чувствуя себя как суперагент Бонд из архивных фильмов (приятелям, не имевшим разрешения на просмотр подобного кино, Бэйби объяснял, что это почти то же самое, что Саатдин Рэй Смит, только вместо верного мужа у него в каждой серии новая девушка, а то и две). «Хорош супергерой, – подумал он, глядя в зеркало, – пижама съехала, на голове ежи свадьбу справляли, и парфюм «Вчерашнее виски»».

Он снова взглянул на часы и, досадуя на себя за вечную несобранность, включил молекулярный очиститель – времени на душ не было. Разумеется, волосы тут же встали дыбом, но он решил, что пригладит их в лифте, и занялся гардеробом – вывалил все содержимое шкафа на пол. На несколько секунд он замер в раздумье над кучей тряпья, затем вытянул первое, что попалось: черные джинсы, темно-синюю водолазку и, разумеется, фирменный корпоративный пиджак. Наскоро нацепив это все, Бэйби выскочил из квартиры, на ходу набрасывая голосовое сообщение для головного компьютера своих апартаментов – что проверить, что выключить. Всегда забывавший об электроприборах, Бэбилон не представлял, как люди жили до того, как появился управляемый извне дом.

Он зашел в лифт и нажал кнопку двадцатого этажа. Вообще-то выход к «метро» был и на пятидесятом, что, несомненно, ближе к его семьдесят восьмому, но с пятидесятого до его корпорации шел только один маршрут, который добирался через пол-Лондона. Гораздо разумнее было спуститься до двадцатого, сесть на поезд, шедший через исторический центр (то есть, как настоящее метро – под землей), и за десять минут добраться до нужной станции. Кроме того, лишнее время в лифте позволяло пригладить волосы и несколько секунд провести, прислонившись к стене и закрыв глаза – Бэбилон был классической «совой».

В метро царила духота, отчего спать захотелось еще больше. Бэбилон проклял все на свете, особенно мировой энергетический кризис и постоянно ломающиеся в честь этого кондиционеры. Спать хотелось неимоверно – не помогало даже то, что Бэйби сменил в своем персональнике любимые мелодии Вивальди на последний альбом «Drums’ lovers». Чтобы не заснуть окончательно, Бэбилон принялся глазеть по сторонам.

У дверей стояла весьма колоритная парочка. Первым был эдакий супербизнесмен – бритый налысо парень лет сорока, худощавый, подтянутый, в идеально сидящем классическом черном костюме и сияющей белой рубашке, с безумно дорогим, судя по отливу ткани, красным галстуком. Вторым был мальчишка лет двадцати, нарочито лохматый и небрежно одетый: широченная футболка навыпуск, широченные же штаны, ботинки на немыслимо толстой платформе и куртка с меховым капюшонном – сейчас, в середине мая. На голове у пацана красовались огромные наушники, и он ритмично раскачивался в такт музыке. Бизнесмен что-то напряженно доказывал в микрофон гарнитуры, а руками при этом перечислял парню особенности приготовления курицы в фольге. Мальчишка смотрел на своего партнера с легким пренебрежением.

Бэйби стало интересно, что говорит в микрофон этот яппи, ведь то, что он объяснял языком жестов, было и так понятно. Он снял наушники.

– Продавай! Меня не интересуют их идиотские прогнозы – сливай чертовы акции, я сказал! – кричал в свою гарнитуру бизнесмен (судя по услышанному – брокер). Руки его одновременно выводили: «Кардамон! Кардамон, а не корица!!! Понял меня?! Еще раз ошибешься, мой отец истерику устроит!» – Нет, я сказал – продавай!!! Я уверен, они упадут в цене, курс сейчас на пике! – «И не передержи, я тебя умоляю, как в прошлый раз!».

Юноша отвечал на это взглядом, полным равнодушной снисходительности. Музыка в наушниках молодого человека разносилась на весь вагон, но никто, разумеется, этого не слышал, кроме снявшего свои наушники Бэбилона.

«И как человечество жило раньше, когда не было возможности слушать музыку вне дома?» – думал он. Сама мысль о том, что слушать или не слушать музыку зависело не только и не столько от желания, сколько от возможности, поражала Бэйби до крайности. Он не мог себе представить, чем занимали себя люди в долгие часы путешествий, а ведь раньше любая дорога требовала больше времени. Прошлое – прошлое в глобальном смысле – пугало Бэбилона, но и завораживало. Пугало своей дикостью, необустроенностью, неприспособленностью к человеческой жизни, к простым человеческим потребностям, но, в то же время, его поражала сила духа живших тогда людей. Он снова надел наушники и переключился на Вивальди.

Поезд замедлил ход перед очередной остановкой. Брокер закончил жестикулировать, замолчал, властно взял юношу за подбородок, притянул его лицо к своему, жестко, как-то даже грубо, поцеловал, взмахнул напоследок: «Буду дома к семи!» – и вышел. Следующей остановкой была корпорация Бэйби, там обычно выходило полвагона, но на всякий случай Бэбилон предпочитал заранее подходить к дверям. Он стал медленно продвигаться к выходу, одновременно переключая персональник в режим телефона, чтобы позвонить Мэту и разведать обстановку. На время дозвона в наушниках Бэйби воцарилась тишина, и в этот момент он услышал за спиной справа от себя:

– Бэйби! – он привычно обернулся, но тут же понял, что выкрик этот относился не к нему. Юноша с огромными наушниками, очевидно, тоже переключился с музыки на телефон, и, разговаривая, орал так, что не будь у всех остальных собственных наушников с музыкой, обернулись бы все пассажиры. «Неудивительно, – подумал про себя Бэбилон, – если все время слушать музыку на такой громкости, еще похлеще можно начать орать, тупица! Он же оглохнет через пару лет…». Но тут его мысли прервал голос парня – Мэт все не отвечал, и не услышать словоохотливого юнца было невозможно.

– Да, до семи сказал, не будет, так что повеселимся. Сейчас поймаю обратный поезд. Да, нет, все в порядке, закажу, как в прошлый раз, еду в ресторане, сделаю вид, что сам приготовил, ну, если что-то не так, рассердится, конечно. Разорется, потом оттрахает меня в свое удовольствие и успокоится – деньги он от этого давать не перестанет, а что еще нам нужно для веселья, детка? Ладно, кончай флуд, тащи свою задницу ко мне и лезь в душ, я буду через десять минут…

Двери вагона открылись, и Бэбилон, к счастью, вышел – слушать циничный треп молодого альфонса было невыносимо. А ведь тот дурак-брокер, похоже, любит его, раз познакомил с родителями – такое не делают для тех, с кем просто спят.

Бэбилон в очередной раз порадовался, что у него нет сердечных привязанностей. И тут Мэт наконец-то ответил в наушниках:

– Поднимайся! – без предисловий начал друг. – Бегом давай! Она пока не заметила, что тебя нет – с утра распекает какую-то девицу, крик через двери слышно, а стекло, между прочим, звукоизолирующее. Если она в таком настроении узнает, что ты опоздал… Стоп! Придумал! Снимай пиджак, я сейчас возьму распечатки последних плакатов и спущусь к тебе. Скажем, ездили вниз к дизайнерам, проверить точно ли отпечатались цвета.

– Что бы я без тебя делал, – улыбнулся Бэбилон.

– Сдох бы давно, еще на математике в третьем классе, – недовольно ответил Мэт, – и хватит улыбаться, как идиот, не отнекивайся, я по голосу слышу, на кого ты сейчас похож. Встречаемся у лифтов на семнадцатом, – Мэт отключился, и Бэбилон, скинув пиджак, пристроился в очередь к ближайшему лифту. И зачем нужны какие-то любовники, если есть лучшие друзья?

Очередь двигалась быстро, люди старались набиться в лифт по максимуму – в корпорации «Food Fusion» не любили опоздавших. Особенно это касалось Отдела интеллектуальной деятельности в области идей, который возглавляла Марта Мариэтта Роктаун, больше известная как Грымза.

На семнадцатом Мэт, словно прочитав мысли Бэйби, стоял напротив того лифта, в котором ехал его друг. Он сразу же вошел и впихнул в руки Бэбилону огромную пачку плакатов с изображением шоколадного батончика «Energio Vitae».

– Вот, скажешь, если спросит, что красный сдвинут на пять процентов в плюс, не перепутай только! Грымза сейчас в таком настроении – может запросто голову оторвать голыми руками. Все утро, пока я там сидел, только и слышал ее крики: «Бекка – то! Бекка – се! Мне надоели жалобы твоей начальницы, еще одна жалоба – и ты вылетишь отсюда…». В общем, кому-то там здорово досталось.

– Да уж, – скривился Бэбилон, – не хотел бы я быть на месте этой Бекки.

– Простите, – раздался у них за спиной нерешительный женский голос, – вы, случайно, не из Отдела идей?

Друзья как по команде развернулись и удивленно уставились на девушку, которая, похоже, обращалась к ним. Бэбилон понял по взгляду Мэта, что тот шокирован наглостью девицы – она не просто влезла в чужой разговор, но и нарушила негласное правило говорить с представителями противоположного пола лишь на нейтральные темы, вроде погоды и состояния дорог, и темы, касающиеся конкретных рабочих ситуаций. Бэйби почувствовал, что сейчас она получит от его друга жестокую отповедь за вмешательство в личную жизнь, и остановил его предостерегающим взглядом – выражение лица девушки говорило, что у нее есть веская причина спрашивать.

– Да, мы именно из Отдела идей, – дружелюбно ответил Бэбилон. – Как, простите, вы догадались? Неужели они все-таки тайно ввели надпись на затылке, вдобавок к карточкам и нашивкам на пиджак?

Девушка с эмблемой Биохимического отдела на кармашке едва заметно улыбнулась, но тут же снова посерьезнела и продолжила уже более решительным тоном:

– Бекка, о которой вы говорите, я понимаю, вы, вряд ли это знаете, но вдруг все же… Это случайно не Бекка Беннет?

– Беннет? – улыбнулся Бэбилон. – Беннет, как Лиззи Беннет?

Мэт фыркнул – он прекрасно понимал, что в одном только Лондоне Беннетов столько, что не потратишь и часа, как встретишь одного из них, но для его друга эта простенькая фамилия всегда означала одно – его драгоценную, забытую нормальными людьми литературу.

– Да, – тем временем ответила их собеседница, – вы ее знаете?

– Нет, – покачал головой Мэтью, – но, думаю, это именно она, потому, что Грымз… мисс Роктаун несколько раз кричала: «Поняли меня, Беннет?!».

– Ох, нет… – расстроено протянула девушка. – Извините, что вмешалась в вашу беседу, просто Бекка – моя самая близкая подруга, и, похоже, у нее большие неприятности…

– Да уж, – хмыкнул Бэбилон. – Если Грымза, то есть, простите, мисс Роктаун за кого-то взялась – это как минимум большие неприятности.

– Грымза? – подняла бровь девушка. – Бекка говорила, они называют ее «Чокнутая Мамаша-Монстр» из-за всех этих «м» в имени.

Друзья дружно усмехнулись.

– Да, это тоже подходит, – кивнул Бэбилон.

– Угу, только постарайся на ближайшее время забыть об этом. Наш этаж следующий, если брякнешь это при Грымзе, я убью тебя раньше, чем она!

– Уговорил, – попытался отмахнуться Бэбилон, едва не уронил кипу плакатов, которые сжимал в руках, закачался и непременно выронил бы все, если бы Мэт не подхватил падающие листы.