Текст книги "Ожидание"

Автор книги: Зоя Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

МОЯ БЛИЖАЙШАЯ ПОДРУГА АЛЁНА

У меня есть самая близкая подруга – Алёна. «Конечно, самая! – смеётся бабушка. – Куда ближе? На соседней даче живёт». И дедушка ей поддакивает: «Да уж ближайшая!»

Между нашими дачами даже забора нет. Что мы – какие-то частники? Отгораживаться друг от друга забором! Но мы совсем не потому дружим, что рядом. Я, например, весной заболела. Температура – даже градусник горячий. Горло платком замотано, давит, как ошейник. И на улице дождь.

А Алёна пришла в резиновых сапогах, мокрая. Говорит: «Айда по лужам ходить! Ужи вылезли. Один у нас лежит на крыльце. Знаешь какой красивый!» – «Мне нельзя, – говорю я. – Я болею». – «А чего у тебя?» – спрашивает Алёна. «Горло, – говорю я. – Наверное, корь. Ещё в больницу, может, положат».

Про больницу я просто так сказала, для страха. Но Алёна не испугалась. «Я в больнице лежала, – говорит. – Тоска!» Подумала. Ещё говорит: «Уж одной тебе там, во всяком случае, делать нечего». – «Как это?» – удивилась я. «А вот так», – засмеялась Алёна. Шоколадную конфету из кармана достала и мне показывает: «Видишь?»

Конфета мокрая, скаталась в комок. «Возьми её и пожуй, – говорит Алёна. – Только не проглоти! Немножко пожуй, а потом мне дашь». – «Зачем?» Я всё не понимаю. «Потом я её съем», – объясняет Алёна. «Так ешь сразу, – говорю я. – У нас есть!» – «Ну ты и глупая! – рассердилась Алёна. – Ты пожуёшь, а потом я. Сразу от тебя заражусь. Вместе в больницу положат, представляешь? Во будем жить!»

Ещё бы! Если с Алёной вместе. Но я всё-таки сомневаюсь: «Так ты заразишься!» – «Конечно, – смеётся Алёна. – Думаешь, просто так в больницу положат?» Мне ужасно хочется, чтобы вместе, но всё равно ещё сомневаюсь. «А вдруг, – говорю, – ты тяжело заболеешь? У меня, может, лёгкая форма, а у тебя тяжёлая будет?»

Я зимой свинкой болела в тяжёлой форме, всё теперь знаю. А Алёна подумала и говорит: «Значит, если бы я заболела, ты бы меня одну бросила болеть?» Вон как она подумала! Я скорей выхватила конфету, пососала и обратно даю. Алёна – раз! – и съела.

Но всё равно не заразилась. И у меня горло прошло. Бабушка взглянула на градусник: «Ого, можно тебя на работу выписывать». Смеётся. Ни о какой больнице и речи нет. Зря я боялась.

А Алёна ничего не боится. Она бесстрашная. Ночью бегает на море купаться. Одна. А Прасковье Гавриловне оставляет записку на столе: «Ушла купаться». Ведь Алёна с четырёх лет сама пишет какими хочешь буквами. А Прасковья Гавриловна – её бабушка. Она всегда хочет знать правду, даже самую плохую. Вот Алёна правду и пишет. Не будет же она врать! Прасковье Гавриловне, конечно, приятно, что Алёна растёт правдивой. Но ночью она совершенно не может из-за этого спать. Всё время проверяет: тут ли Алёна, нет ли на столе записки. Днём тоже с Алёной не очень поспишь! Она гадюку может себе на шею повесить. С Алёны станется! Она в своего папу пошла.

Но Алёнин папа всё-таки занимается моллюсками. Они тихие. В своих ракушках сидят. А папа на своём стационаре сидит и смотрит, как сидят его моллюски. Стационар на нашем же море, недалеко, так что Алёнин папа по воскресеньям приезжает на дачу. Всё хочет Алёну увлечь моллюсками. Алёна на них даже не смотрит. Она увлекается пресмыкающимися. Это змеи. Алёне нравится, что они красивые: так змеятся в траве. А ужей она за пазухой носит. Прасковья Гавриловна говорит: «Алёнка, поправь рубашку! Вон как оттопырилась». А Алёна смеётся: «Там уж!» – «Выкинь немедленно, – говорит Прасковья Гавриловна. – Даже слушать страшно».

А ведь сама хочет знать правду, даже самую плохую.

Ещё Алёна увлекается лягушками. Ей нравится, что они лупоглазые и поют хором. Алёна их специально бегает слушать. Но Прасковью Гавриловну и это её увлечение нисколько не радует. Прасковье Гавриловне не угодишь! Лягушки ей тоже не по душе. Они скользкие, мокрые такие! Как их можно любить, она не понимает. Как можно этих лягушек к себе под одеяло пускать? «Это опыт, – объясняет Алёна. – Я у них терморегуляцию проверяю».

Но Прасковья Гавриловна даже знать не хочет, какая у лягушек терморегуляция! Ведь одеяло новое! Она за ним в очереди стояла, в универмаге. Алёна от своего папы только одно плохое берёт, а папа был в школе отличник. По ночам за лягушками не бегал. Наоборот, за микроскопом сидел. А Алёна придумала – терморегуляция!

Просто не хочет понять.

Я, например, сразу поняла, когда Алёна мне объяснила. Это такой опыт. Алёна проверяет, как лягушки относятся к температуре. Они же холодные! У них низкая температура тела. Может быть, ноль, не знаю. Алёна не меряла. Лягушка не будет с градусником сидеть! Но на ощупь – низкая. А под одеялом жарко, шерстяное одеяло. Ещё бы лучше – пуховое, но пухового у Алёны на даче нет. Интересно, если лягушку долго под одеялом держать, она согреется или нет? Будет горячая? Как у лягушки под одеялом изменится температура тела?

Вот что такое терморегуляция!

Прасковья Гавриловна весь опыт испортила. Одна-единственная лягушка у Алёны случайно на пол упала. А Прасковья Гавриловна сразу одеяло отобрала. Лягушки не успели согреться, упрыгали так. И терморегуляцию Алёна в тот раз не смогла проверить. Но она от своего не отступит! Придётся опыт ещё повторить. Когда Прасковья Гавриловна в город поедет, за мясом.

Но Алёнина бабушка хитрая.

Вдруг поехала в город и щенка привозит. На крайнюю меру пошла, чтоб Алёну отвлечь, – так она моей бабушке объяснила. Уж против собаки Алёна не устоит. Будет теперь на даче сидеть как пришитая, со щенком. А про своих мокрых жаб и думать забудет. Тем более этот щенок – чистокровный пудель. Посмотрите, какие уши! А цвет? «Да, белый, – говорит моя бабушка. – Не очень практичный. Очень маркий! Мыть надо чаще». Но Прасковья Гавриловна даже обиделась. Как моя бабушка не видит? Этот щенок не белый! Он палевый! Вон как розовым отливает. Такой редкий цвет! «Гм, – говорит моя бабушка. – Действительно, чем-то таким отливает…»

А щенок молока из блюдечка лакнул и вдруг… на пол брык! Дёрнулся и глаза закатил. Прасковья Гавриловна на корточки села, щенка тихонько похлопывает по щекам. «Ничего, – говорит, – ничего. Это с нами бывает. Мы сейчас очнёмся». Щенок полежал, полежал – как вздохнёт! Ушами тряхнул и очнулся. Встал. Шатается на своих породистых ногах. «Припадочный, что ли?» – удивилась моя бабушка. Нет, он не припадочный. Просто у него волчья пасть – такая болезнь. Только поэтому Прасковье Гавриловне щенка и удалось получить. Он чистокровный пудель! У него дедушка – медалист, отец – медалист и вообще все предки в специальную собачью книгу записаны.

Этот щенок стоил бы бешеных денег, если б не волчья пасть. А так, с пастью, он Прасковье Гавриловне даром достался. Ей соседи по лестничной клетке щенка подарили. Её соседи держат чистокровного пуделя, и щенков у них много. Но на этих щенков очередь, прямо как на машину. А один вдруг родился с волчьей пастью. Так не повезло! Это болезнь. Щенок глотать совершенно не может. Особенно воду или молоко. Сразу задыхается. А такой ласковый… Смотрит! Но ветеринар его выбраковал, раз у него пасть. Ветеринару дела нет, что щенок палевый! Всё равно не жилец. «Придётся усыпить», – сказал ветеринар.

А тут Прасковья Гавриловна как раз идёт, приехала с дачи за мясом. Соседи ей рассказали. И она щенка сразу взяла.

«И что же ты с ним будешь делать?» – говорит моя бабушка. «Растить, – говорит Прасковья Гавриловна. – Буду теперь растить». Если уж она Алёну растит, то щенка ей вырастить ничего не стоит. Хоть с какой пастью! Алёна посложней любого щенка. Но сегодня она весь день дома сидит, прямо не отходит от Арфы. «Как? Как? – смеётся моя бабушка. – Арфа?» Ну, да. Они так своего щенка назвали. Арфа! Что тут особенного?

«Уж лучше бы – Рояль», – смеётся моя бабушка. Но Роялем они не могли назвать. Нужно было имя на букву «А». Чистокровных щенков так всегда называют, на определённую букву. И они выбрали это имя. Звучное! И кричать удобно: «Арфа, Арфа!» Их пудель уже поднимает уши на своё имя. Видимо, у него способности. Волчья пасть способностям не помеха.

К тому же это имя в традициях их семьи. У них семья музыкальная, бабушка знает. Прасковья Гавриловна, хоть она была в своё время инженер-конструктор, всю жизнь играет на пианино. Она только за пианино получает настоящее удовольствие. Её дочь, Алёнина мама, в музыкальной школе преподаёт. По классу скрипки. У неё безупречный слух.

Если бы жизнь иначе сложилась, возможно, Алёнина мама была бы музыкантом-исполнителем. Возможно, её бы концерты гремели! Но у неё Алёна родилась. Это прекрасно! И ещё раньше она вышла замуж за Алёниного папу. Он превосходный человек!

Прасковья Гавриловна просто счастлива, что её дочь именно за него вышла. Но музыкального слуха у него нет. Он занимается моллюсками, ничего не поделаешь. Хотя Алёнин папа тоже играет. На гитаре. Иногда у него получается. Прасковье Гавриловне кажется, что слух у него ещё разовьётся. Алёнин папа настойчивый. Купил гитару и вот играет.

А у Алёны слух мамин. Он, слава богу, есть.

Но она так увлекается жабами. У Алёны на музыку времени не остаётся. Каждый день надо силком за пианино усаживать. А в музыкальной школе её хвалят. Если бы Алёна ещё занималась! Хоть чуть-чуть! Специально на дачу привезли пианино, чтобы Алёна занималась. Прасковья Гавриловна думает, что теперь всё изменится. Ведь пудели музыкальные, это известно. Алёна будет сидеть на даче и играть Арфе на пианино. А Прасковья Гавриловна наконец отдохнёт. Выспится.

«Больно уж надежд много», – смеётся моя бабушка.

А щенок снова глотнул молока и опять – брык! Лежит.

«Как бы он у нас не того…» – говорит моя бабушка.

Тут Алёна влетает. В шортах. Алёна платья не любит, они цепляются. Ещё это платье порвёшь! Карманы у шорт оттопырены, и что-то там шевелится. Будто карманы живые.

«Что у тебя в карманах?» – беспокоится Прасковья Гавриловна. Думает, у Алёны опять лягушки. Но там просто жуки. Они из карманов лезут и гудят в комнате. Крылья себе разминают.

Алёна их обратно запихивает. Кричит:

«Сашка, пошли с Арфой на море!»

«Это ещё зачем? – беспокоится Прасковья Гавриловна. – Нечего собаку таскать. У неё волчья пасть!»

«Как раз надо её таскать, – объясняет Алёна. – Папа велел, чтоб она морскую воду пила. Тогда у неё эта пасть пройдёт».

«Откуда папа знает? – удивляется Прасковья Гавриловна. – Это какие-то твои выдумки».

А Алёна смеётся:

«Нет, папины!»

И верно. От морской воды Арфе сделалось легче. Не сразу, конечно. А постепенно. Мы её всё прошлое лето в море поили. Потом она сама поняла: впереди нас бежит. Морская вода горькая, но Арфа глотает и не морщится. Полезная вода!

Теперь Арфа суп может есть, молоко пьёт – хоть бы что. Только медленно. Осторожно так пьёт, языком. Волчья пасть у неё, конечно, совсем не прошла. Но с ней всю жизнь можно жить. Так что ветеринар ошибся, что Арфа у нас не жилец. Она как раз жилец!

Но сейчас на даче она не живёт: Алёнин папа взял Арфу к себе на стационар. Пусть Прасковья Гавриловна отдыхает. Ведь Алёна со своей мамой на юг уехали, в Крым. Я жду, жду. И Прасковья Гавриловна ждёт. Говорит моей бабушке: «Просто не знаю, куда себя и девать! Так без Алёнки пусто. Я уж даже на змей согласна. Вчера в огороде ползёт. Я даже не тронула…»

Не забыть бы Алёне сказать, что она согласна.

А моя бабушка смеётся: «Ты же в своё удовольствие хотела пожить!»

Мало ли чего Прасковья Гавриловна хотела. Но она не может! У неё без Алёны прямо руки опустились. Она уже просила, чтобы зять хоть Арфу на дачу привёз. Будет всё-таки лаять, живой голос в доме.

«У нас в огороде работы полно, – смеётся бабушка. – Могу загрузить! Нам работы не жалко».

Но Прасковья Гавриловна и в огороде работать не может. У неё свой зарос сорняком. А с моей бабушкой она вообще больше работать не хочет. Хватит! Она с ней шестнадцать лет оттрубила в одном отделе. Шестнадцать лет бок о бок сидели!

«Какой же это бок, – смеётся бабушка, – когда через стенку? Ты была начальник!» А моя бабушка – простая чертёжница. Зачем Прасковья Гавриловна прибедняется? Начальник – начальник и есть. Это фигура! А моя бабушка никогда не была фигура. Её дело – линия; прикажут – прямая, прикажут – ломаная. Как начальник прикажет.

Прасковья Гавриловна хохочет.

«Тебе прикажешь, – говорит, – как же! У тебя и прямая линия всегда с загогулиной. Все мои идеи об тебя разбивались».

«Значит, такие идеи, – фыркает бабушка. – Разбиваются».

Если бы моей бабушке в своё время образование, она бы горы свернула. Прасковья Гавриловна просто в этом уверена.

«Ничего, пусть стоят», – смеётся бабушка.

У неё сыновья альпинисты, так что горы нужны.

А всё-таки они неплохо работали, есть что вспомнить. Кое-что от них в городе всё же останется. Театр, например. Он останется. Если колонны скинуть, совсем ничего. И универмаг. Он тоже останется. А здание горсовета! Жилые дома, в конце концов, тоже ещё постоят. Заречный район даже смотрится! Хоть там совсем недавно болото было. Комарьё. Лягушки квакали.

«И не говори, – смеётся Прасковья Гавриловна. – Не напоминай ты мне про этих лягушек. Так без Алёнки пусто!»

А главное, они сами друг для друга остались. Это всего важнее. И дачи рядом! Они даже и не мечтали, чтоб у них были дачи. Можно друг к дружке прямо в халате бегать. Без конца бегают. Как у моей бабушки печень схватит, так она к Прасковье Гавриловне бежит. Говорит дедушке: «Кофе опять забыли купить. Надо взять!» Это она дедушку бережёт, чтоб он не думал.

А Прасковье Гавриловне говорит: «Я у тебя минуточку полежу». – «Нет, мне это не нравится», – говорит Прасковья Гавриловна. «Не твоё дело!» – грубит моя бабушка. И уже лежит. «А ты не груби, – говорит Прасковья Гавриловна. – Вот я Владьке скажу, что у тебя опять приступ был». – «Какой это приступ? – смеётся бабушка. – Просто схватило!» – «Дождёшься, – грозится Прасковья Гавриловна. – На „скорой“ увезут». – «А ты мне теперь не начальник», – опять грубит бабушка.

Грубят друг другу, но дружат.

«Чтоб не так сладко было», – смеётся бабушка.

Так что мы с Алёной свою дружбу получили по наследству, это они считают. И неправда! Алёна потому со мной дружит, что я дождевых червей могу пальцами брать, не боюсь. И от змей не бегаю, а иду шагом. Я бы, конечно, ещё как припустила. Бегом! Но приходится сдерживаться, раз они для Алёны такие приятные. Я уж привыкла. Еду на велосипеде, а через дорогу ползёт. Я сдерживаюсь. Дальше еду. На велосипеде меня змея всё равно не достанет…

Пешком намного страшнее.

Вот и сейчас на велосипеде качу. Верчу рулём просто так. Захочу – в звонок буду звонить. Мне что? Марина с Лариской у дороги играют. В дочки-матери.

– А я к морю поеду, – говорю я. И в звонок звоню.

Марина с Лариской хихикают. Как с ними дружить?

Вдруг собака на дорогу выскакивает. Бросается на велосипед. Лает. Я чуть не свалилась, честное слово! Смотрю – это же Арфа! Уши такие породистые – до травы. Выросла. Совсем чистокровный пудель, я сперва не узнала. Значит, Алёнин папа её со стационара привёз. И голос живой: лай.

– Арфочка! – кричу я. – Ты приехала?

А она бежит и хватает за колесо, потом – за ногу.

Я так обрадовалась, что забыла остановиться. Ещё еду. Еле остановилась, спрыгнула.

Арфа мне руки лижет и виляет своим чистокровным хвостом.

– Я тоже приехала! – кричит кто-то.

Это Алёна. От своей дачи бежит. Такая чёрная!

– Ну ты и чёрная! – говорю я.

– А, – отмахивается Алёна, – загорела. Там делать нечего, на этом юге. Лежишь как глупая, загораешь…

Алёне даже неинтересно рассказывать, как она съездила. Больше она никогда не поедет! На юге ничего хорошего нет. Они в городе жили, в Ялте. Ни одного червяка не добудешь: асфальт. С лягушками в пансионат не пускают. Ещё попробуй эту лягушку поймай! С медузами тоже нельзя. Даже с медузами! Не говоря о жабах. Один мальчишка Алёне подарил. Такую хорошенькую! Алёна её в столовой пустила побегать. Все вокруг чуть с ума не сошли. «Безобразие! – кричат. – Безобразие!» Как будто Алёна им свою жабу за пазуху положила. «От неё, – кричат, – бородавки!» Алёна им объясняет, что жаба как раз очень чистая, никаких бородавок от неё быть не может. Руки мыть надо, вот что. Бородавки – от грязи. А они удивляются: «Смотрите, эта девочка ещё разговаривает!» Как будто Алёна немая.

Змей в Ялте вообще нету.

– А чего же там есть? – говорю я.

Мама тоже всё со мной на юг собирается. Говорит: «Вот тему закончу и поедем». Я знаю, конечно, что она никогда не закончит. Закончит и сразу другую начнёт. Но всё-таки…

– Ничего нет, – говорит Алёна.

Море – как лекарство: тёплое, мутное. Все в него сразу лезут и толкаются. Земляники вообще нет, никто её и не видел. А сливу в ларьках продают, кульками. Все едят один виноград. А чего в нём хорошего? Кожуру плюй, косточки плюй. Ещё хурма какая-то. Как помидор недозрелый, но гораздо хуже. Все под ручку возьмутся и гуляют по набережной. А купаться ночью нельзя. Некоторые вообще тонут.

Нет, Алёне в Ялте ничуть не понравилось. Она всё ждала, когда можно домой вернуться, на дачу.

– Как тут? – спрашивает Алёна. – Ужей много?

Она за ужей беспокоится. Всё-таки в этом году лето жаркое, хоть у нас север. Как ужи переносят? Как у них с терморегуляцией, вот что Алёну интересует. Надо проверить!

Прасковья Гавриловна хочет, чтобы Алёна сперва поиграла на пианино. А то как бы у Алёны пальцы совсем не отвыкли. Но её бабушка как раз к моей бабушке побежала. За дрожжами. В честь Алёниного приезда решила сделать пирог с черникой. Так что Алёна успела удрать. Но конечно, записку оставила, чтоб Прасковья Гавриловна знала правду. Такую записку: «Играть не хочу. Пошла в болото. Целую, Алёна».

По-моему, всё понятно. Алёна тоже считает.

Я велосипед у рябины поставила. Не упадёт! Моя бабушка всё равно от меня записки не ждёт. Она мне доверяет. Можно в болото идти. Арфу тоже возьмём. Вон она скачет, так уши и прыгают. Только у неё клещ вроде. Впился. Под глазом.

Ага, клещ. Уже напился. Красный!

Алёна ухватила ногтями. Как дёрнет! Сразу клеща вырвала. Бесстрашная всё-таки.

Тут Никита навстречу идёт. Хлеб у него под мышкой. Из магазина, наверное. Увидел Алёну и улыбается.

– Нечаев! – кричит Алёна. – Сейчас клеща на тебя пущу!

И к Никите бежит. Никита от неё уворачивается. Даже хлеб потерял со страху. А Алёна смеётся.

– Я пошутила, – говорит.

И клеща в траву кинула. Подальше.

Никита теперь за своим хлебом бежит. Хочет его схватить. А хлеб никак не даётся. Круглый! Боком прыгает по дороге.

– От Нечаева хлеб удрал! – хохочет Алёна.

Тоже за этим хлебом бежит.

Никита уже злится. Как кинется к своему хлебу и животом на него упал. Сразу поймал! Теперь хлебу не вывернуться. Никита сунул его под мышку и пошёл дальше. На меня даже не посмотрел. И не надо! Моя ближайшая подруга вернулась, что мне этот Никита.

Мы мимо Марины с Лариской идём.

– У меня как будто сын уже вырос, – говорит Лариска.

– И у меня дочка выросла! – кричит Марина. – Она как будто ногти краской накрасила и в носу ковыряет. А эта краска лезет. У моей дочки весь нос уже красный…

Всё играют.

Перестали почему-то играть и за нами теперь идут. Шепчутся. Потом Лариска говорит:

– Девочки, вы куда?

– Мы с вами, – говорит Марина.

– Ничего вы не с нами! – говорит Алёна. – Мы в болото идём. А вы ещё маленькие в болоте ходить. Ещё провалитесь!

– Сашка, что ли, не маленькая? – говорит Марина.

– Сашка все растения знает, – говорит Алёна. – А ты чего знаешь? Тебе вообще шесть лет!

Сразу от нас отстали.

В болоте росянка растёт. Она трава, а мух может есть. Такая живоедящая, мне мама показывала. Я только забыла, как она выглядит. Если вспомню, Алёне обязательно покажу. Ещё в болоте осока. Она шершавая, режется. Я все растения знаю.

Конечно, Алёна большая. Она бы могла себе подругу выбрать по своему возрасту. Ведь Алёна в шесть лет уже в школу пошла, и теперь она в третьем классе. Но она меня выбрала.

Уже болото.

Мы по кочкам идём, а между кочками – вода. Такая ржавая! И мох ржавый, мягкий. Как на него наступишь, сразу провалишься по колено. Арфа прямо по воде идёт, раздвигает воду палевой грудью. И язык высунула. Довольна! Кочки редко стоят: с одной до другой не допрыгнуть. Но Алёна скачет. И я скачу. Стараюсь, чтобы в Алёнин след.

И не страшно. Подумаешь! Алёна же не боится. Она меня вытащит, если провалюсь. Уж Алёна меня в болоте не бросит.

– Ничего болотце! – хохочет Алёна.

Она думала, как бы это болото не пересохло. А тут хорошо. Лягушки из-под ног скачут. Алёна их в подол собирает – больше некуда. Прасковья Гавриловна её упросила платье надеть. По случаю приезда. Это платье белое, с кружевами. Надо же Алёне его обновить! А то платье целое лето зря лежит. Прасковья Гавриловна его без примерки купила, когда Алёна была на юге. Но платье как раз впору.

Алёна рада, что она согласилась это платье надеть. У него – подол. Лягушкам в подоле удобно. В шорты они бы не поместились, хоть там и четыре кармана. Подол больше.

Кочек уже нет. Ровное болото пошло, с яркой травой. Но оно почему-то под нами гнётся. Как-то дрожит. Арфа остановилась и лает. Не хочет дальше идти. Алёна её зовёт, но Арфа хвостом виляет, скулит, топчется на месте. Не желает дальше – и всё…

Вдруг кто-то кричит:

– Стой! Стой!

Вроде голос знакомый. Может, это нам? Мы обернулись с Алёной. А там, вдалеке, где ещё начало болота и кусты растут, наши бабушки скачут. Как они нас нашли? И моя, и Прасковья Гавриловна. Руками машут, кричат. Что-то у них случилось.

Арфа сразу назад побежала. Остановилась. Скулит. И опять к нам бежит. Болото под ней трясётся. Арфа подбежала к Алёне, взвизгнула и тянет Алёну за платье. Алёна сердится:

– Тише! Лягушек рассыплешь!

Арфа всё равно тянет.

Наши бабушки скачут по кочкам. Так кричат дружно:

– Стой! Назад!

Не поймёшь даже – стоять или к ним навстречу идти.

Но Алёна уже обратно идёт. Арфу отпихивает и свой подол держит. Боится рассыпать лягушек. А они трепыхаются. Видят, что самое время вырваться. Алёна быстрее идёт. И вокруг неё круги расползаются по траве, будто это вода.

Я тоже хочу повернуть. Покрепче нажала ногой. Вдруг чувствую – болото подо мной едет. Так медленно-медленно…

Но я уже с этого места сшагнула.

– Быстрей! Саша, быстрей! – кричит мне моя бабушка.

И по кочкам бежит.

Я испугалась сама не знаю чего и тоже навстречу бегу. Бегу, бегу! Как будто гамак подо мной. Дрожит! Я уж не смотрю, чего там дрожит. Быстрее бегу. Ещё… Вот уже кочки.

Сразу дрожать перестало.

Тут мы с бабушкой встретились. А говорить не можем. Я дышу. И бабушка громко дышит. Уф, надышались…

– А теперь назад погляди, – говорит бабушка.

Я поглядела. Как интересно! Там дырки, где мы были с Алёной. Чёрные. А трава зелёная. Дырки так и торчат.

– Ой, болото разорвалось! – кричу я.

– Вот именно, – говорит бабушка.

– А в дырках чего? – говорю я.

– Озеро, – говорит бабушка.

Я удивилась. Разве в болоте бывает озеро? Ведь это болото! В том-то и дело, что тут раньше озеро было. Потом начало зарастать. Осокой, всякой травой. Но еще окончательно не заросло. Просто таким слоем покрылось, не очень толстым. И трава потому здесь яркая. Можно отличить на глаз. В других местах трава уже выгорела, она тусклая. Ведь конец лета! А здесь всё равно яркая. Просто режет глаз! Конечно, под ней же озеро, и трава сколько хочет пьёт.

– А мы думали, это болото, – говорю я.

Когда-нибудь тут болото будет. А пока – самая настоящая трясина. К счастью, трясина нас выдержала. Потому что мы с Алёной лёгкие. И ещё наше счастье, что мы зайти далеко не успели. И не успели испугаться. А то бы нас никаким водолазам не достать. Это озеро, по слухам, глубокое.

Это всё наше счастье.

А собаки опасность чуют. Вот Арфа и не хотела дальше идти. Она нас с Алёной, по сути дела, спасла. Тем, что задержала.

– Молиться на неё теперь буду, – говорит Прасковья Гавриловна.

– Да, заслужила, – говорит моя бабушка.

Мы уже все вместе назад по болоту идём. По кочкам. Тут бояться нечего. Настоящее болото! Оно чавкает.

– Чудом живы остались, – говорит Прасковья Гавриловна.

– И платьице такое нарядное, – смеётся моя бабушка.

Но Прасковье Гавриловне это сейчас безразлично. Подумаешь, какое-то платье! Пусть оно у Алёны в тине. И сзади лопнуло. Кружева зелёные стали. Раньше-то они были белые, когда Прасковья Гавриловна покупала. Это платье теперь, конечно, только на тряпки годится. Зато Алёна цела! И я цела тоже – это главное.

Прасковья Гавриловна ни о чём другом сейчас думать не может. У неё душа всё ещё дрожит. А если бы они с бабушкой опоздали?!

Алёне тоже приятно, что мы с ней живы остались. Что говорить! Но она свой подол разжала: обидно. Алёна совсем забыла, что в подоле лягушки. Прасковья Гавриловна так к ней бросилась, так её сжала. В объятиях! Алёна не выдержала и тоже Прасковью Гавриловну сжала. Она же не каменная! Тоже обрадовалась, что её бабушка цела. Хотя Прасковья Гавриловна по трясине не ходила. Она и должна быть цела…

А лягушки ускакали.

– Других наберёшь! – смеётся моя бабушка.

И Прасковья Гавриловна на радостях соглашается, чтоб Алёна потом набрала. Лишь бы в трясину не лезла. Хорошо, что она правдивой растёт! Написала записку. И Марина с Лариской им показали, куда за нами бежать. Зачем Алёна только с юга приехала? Лучше бы уж там до самой школы сидела, до первого сентября. Без неё в нашем дачном посёлке так было тихо, безмятежно…

А ещё говорила, что даже на змей согласна, только бы Алёна вернулась. Взрослых иногда не поймёшь, честное слово!

– Ишь ты, как завелась! – смеётся моя бабушка. – Гляди – пружина лопнет…

Но Прасковья Гавриловна не может не переживать. Она просто не понимает, как моя бабушка ещё может шутить.

А моя бабушка и не шутит вовсе! Она в крик не верит. Что толку на нас кричать? Нужно спокойно объяснить: раз и навсегда.

– Разве Алёне объяснишь?! – переживает Прасковья Гавриловна.

И Алёна тоже переживает.

– Таких лягушек теперь не поймаешь! Они трясинные были! Яркие, сразу видно, на глаз…

Мы уже к посёлку подходим.

Вдруг дедушка навстречу идёт. Говорит:

– Гуляют! А меня никогда не берут! Я один должен на этой даче сидеть, как бирюк. Интересно, зачем я её построил? Чтобы на старости лет одному сидеть?

Я только рот раскрыла, а бабушка меня – тырк:

– Дедушке не будем рассказывать, поняла?

Конечно, я поняла. Зачем мы будем дедушку волновать?

– Нос не дорос тут гулять, – говорит бабушка. – Гулять он, видите ли, надумал. А работать кто будет? Кормить большую семью?

– Надоело мне уже вас кормить! – смеётся дедушка.

– Много ты нас кормил, – фыркнула бабушка. – Сорок три года как на печке живёшь: сготовь тебе да подай. Что ты, что Ардальон – только бегать. С учениками. Одно слово – мужчины!

– Да, кстати, – сказал дедушка. – Ардальона ведь так и нет…

– А куда он девался? – удивилась Прасковья Гавриловна.

– Сами не знаем, – сказала бабушка. – Даже странно. Как вчера ушёл вечером, так и исчез. И не ночевал. Вроде этого за ним не водилось.

– Придёт, – говорит Прасковья Гавриловна. – Тут машин нет. Можно не беспокоиться.

– Всё равно странно, – говорит бабушка. – Он у нас дом любит. Как ни гуляет, а ночью – пожалуйста, уже тут…

Мне так тревожно вдруг стало.

Мама не едет. Теперь Ардальон пропал. Куда он пропал? Я утром его искала уже. Звала, звала. Бегала по участку. А потом заигралась немножко, на велосипеде поехала. Потом моя ближайшая подруга Алёна с юга вернулась. И я как-то забыла, что Ардальона нет.

– А вдруг его похитили? – говорю я.

– Кому он нужен? – смеётся бабушка. – Тоже, сокровище!

– А что? – говорит дедушка. – Один хвост чего стоит! Лиса перед ним – просто драная кошка.

– Пожалуйста, не пугай, – говорит бабушка.

Вон даже бабушка испугалась. А если в самом деле похитили?

– На такси – и поминай как звали… – говорю я.

– Разве что на такси, – смеётся бабушка.

А Прасковья Гавриловна вдруг говорит:

– Может, Саша права. Вон сколько мальчишек бегает! Это такой народ, от них всего можно ждать…

– Действительно, мог кто-то и подобрать, – размышляет вслух дедушка. – Хотя, с другой стороны, Ардальона все знают в посёлке и нас тоже знают…

– Подождём до завтра, – решила бабушка.

Завтра уж начнём волноваться, а пока рано: так она считает.

Но тут Алёна вдруг говорит:

– Я вашего Ардальона мигом найду! Сашка, айда!

– Это ещё куда? – говорит Прасковья Гавриловна. – От дачи чтоб ни ногой! Чтобы я тебя непрерывно видела, где ты есть.

– Будешь видеть, – обещает Алёна.

Мы далеко не пойдём. Мы за полунинскую дачу пойдём, где футбольное поле. Там у нас дела.

– Только ты не дерись, – говорит Прасковья Гавриловна.

Алёна и не собирается драться. Ещё чего не хватало! Она вообще никогда не дерётся. Иногда, конечно, приходится кого-нибудь стукнуть, без этого не проживёшь. Но это же не драка! Разве Алёна когда-нибудь домой в синяках приходила? Пусть попробуют тронуть!

– И сама не лезь, – говорит Прасковья Гавриловна.

А моя бабушка опять смеётся:

– Кто же такую девочку тронет!

Просто Прасковье Гавриловне повезло, что у неё внучка, а не мальчишка-сорванец…

Мы с Алёной уже бежим. Навстречу нам мяч летит. Алёна как стукнет его ногой! Славка с зелёной дачи как раз в воротах стоял. Ворот никаких нет: просто два кирпича, и Славка прыгает между ними, будто он вратарь. Поля тоже нет настоящего. Тут лесная опушка, но всё время в футбол играют и траву уже вытоптали.

– Пас! – кричит Алёна.

Славка, прыгнул, а мяч уже пролетел. Сбоку.

– Гол! – кричит Алёна. И прямо налетает на этого Славку: – А ну отдавай кота, мазила!

– Какого кота? – говорит Славка, он даже растерялся, пятится от Алёны. – Не знаю я никакого кота! Ты что, сдурела?

– Сашкиного кота! – кричит Алёна. – Ардальона! Кто-то его похитил! А ну отдавай, хуже будет!

– Я его не хитил, – говорит Славка. И пятится, оглядываясь по сторонам (мальчишки к нам бегут). – Сдался он мне, твой кот!

– Он не мой, а Сашкин! – кричит Алёна. И наступает на Славку.

Славка видит, что его друзья близко. Сразу осмелел. Алёну толкнул и теперь сам кричит:

– Ребята, чего она?

Нас уже окружили. Гена-длинный говорит:

– А ну погоди! Ты чего лезешь? – Это он Алёне.

– Кота ей какого-то, – говорит Славка с зелёной дачи, совсем смелый стал, аж на месте прыгает. – Дать ей бычков, сразу узнает!

– Сейчас дадим, – говорит Гена-длинный.

Мальчишки нас уже со всех сторон обступили. Даже не знаю, что делать. Их много! Придётся домой идти в синяках. Хоть мне ещё тоже не приходилось. Но вроде сейчас придётся.

Вдруг Алёна рукой как взмахнёт! А в руке у неё – ветка. Я и не заметила, когда она её сорвала. Как крикнет:

– А ну отойди! Кого этой веткой задену – сразу пупырями покроется! У меня ядовитая ветка! В жабьей слюне!

И во все стороны машет.