Текст книги "Ожидание"
Автор книги: Зоя Журавлева
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
НАШЛА КОЗА НА КАМЕНЬ
Такое огромное было воскресенье! Но всё-таки кончилось.
Вся наша семья в город уехала. И уже ночь. Или вечер ещё? Но поздно. У дедушки свет за перегородкой горит. Опять дедушка ночью газеты читает.
Бабушка говорит: «Газета у тебя вместо соски». А дедушка смеётся: «Самое мужское дело – газеты читать». – «Самое мужское дело, – говорит бабушка, – сделать, чтоб в мире было прилично. А у вас кавардак. То на Западе, то на Востоке». Дедушка обижается: «Я две войны прошёл, сама знаешь». – «Знаю, – кивает бабушка. – И хватит бы уже этих войн». – «Я тоже думаю», – соглашается дедушка.
Он у нас всегда так. Спорит с бабушкой, спорит, а потом обязательно согласится. Потому что бабушка у нас, как правило, оказывается права. Дедушка уже за сорок три года к этому привык. Иногда кажется, что бабушка ошибается. А после посмотришь, всё прикинешь – нет, опять права. «У неё нюх на правду, как у собаки», – смеётся дедушка. Я тоже заметила, что у неё нюх. Говорит: «Я тебя пустила только по воде побродить, а ты снова купалась!» А волосы у меня сухие. И трусы. Я говорю: «Как ты догадалась?» – «Просто чувствую», – смеётся бабушка.
Нет, уже, наверное, ночь…
Черно так! Я прямо слышу, как у меня глаза в черноте блестят. Ничего своими глазами не вижу, но слышно здорово. Половица в углу пищит. Дом тяжёлый, она устала держать. Стекло дзинькнуло в кухне – это муха, наверно, ударилась головой. Но не разбила. Где ей! Ольха за окном прошумела и стихла. Это пролетел ветер. Теперь море гоняет. Слышно, как волны мотаются: в берег, в берег, в берег… Теперь обратно пошли – шур, шуррр… И опять ольха…
Сама не знаю, почему я проснулась.
Ардальон в ногах у меня свернулся. От него тяжесть такая пушистая. Но тяжёлая. Я с трудом ногами пошевелила, но Ардальон хоть бы что. Слышно, как он во сне дышит. У него кончик языка прижался между зубами и немножко торчит. Красный. Я сейчас, конечно, не вижу, просто Ардальон так всегда спит.
Какая эта ночь чёрная всё-таки! Сама себя, наверно, не видит. Но я же на своей кровати лежу, всё знаю на ощупь. Простыня мне на шею сбилась – на ощупь. Она всё равно не мешает. Стул рядом стоит – на ощупь. На стуле – мой сарафан, колготки.
Я перед сном колготки вывернула, повесила аккуратно. Раньше я просто так их бросала, как попало. А бабушка говорит: «Напрасно вещи швыряешь! Как человек к своим вещам относится, так и люди к нему самому будут относиться». Я говорю: «Подумаешь! Чего им ко мне относиться?» – «Ну, гляди, – улыбнулась бабушка. – Раз тебе всё равно, то конечно».
Я вечером снова всё побросала – трусы, платье, колготки. Бабушка и не смотрит. Она у нас сто раз повторять не любит. Поцеловала меня и на кухню ушла. Я уже лежу. Может быть, засыпаю. Что-то мне неудобно. Бабушка кричит: «Чего крутишься? Кусают тебя?» У нас кусать некому. Просто неудобно. Лежу, лежу…
Потом встала тихонько и все свои вещи аккуратно сложила – трусы, платье, колготки. Мне всё равно, конечно, но пусть лучше ко мне хорошо относятся. Не знаю кто. Вообще люди. И тогда сразу заснула – бултых в кровать и уже сплю.
С тех пор хочу что-нибудь бросить и почему-то уже не могу. Иногда забываю, конечно. А потом сразу вспомню. И уберу. Игрушки или другое. Бабушка смеётся: «Дед! Внучка-то у нас, гляди, порядочной стала. Вон у неё порядок какой!» – «Это уж просто не знаю – в кого», – удивляется дедушка. «Во всяком случае не в тебя», – смеётся бабушка. Дедушка у нас как раз беспорядочный. Всюду свои инструменты кидает. Я вчера села на плоскогубцы – он их в кресле забыл. И ещё смеётся: «Скажи спасибо, что не на гвоздь».
И что интересно – дедушка беспорядочный, а люди к нему всё равно хорошо относятся. «Откуда ты взяла? – смеётся бабушка. – Кто это к нему так уж относится?» – «А ученики?» – говорю я. «Ну, ученики – это верно, – смеётся бабушка. – Они же просто его недостаточно знают. Если бы они с ним сорок три года промучились, не знаю, что бы они сказали». Дедушка даже обиделся: «Просто свинство! Единственную внучку настраиваешь!» Я говорю: «Она шутит, пора уж привыкнуть».
Вдруг бабушка говорит: «Три года кругами ходил. Молчит, а ходит. Аж надоел! Мог бы сразу предложение сделать!» – «Боялся – вдруг откажешь», – объясняет дедушка. «Откажешь тебе!» – засмеялась бабушка. Дедушка сразу такой гордый стал. Грудь выпятил и вприскочку ходит по комнате. Говорит: «Да, дурак был! Целых три года потеряли!» – «Распетушился, – сказала бабушка. – Глядите на него! Я лично ничего не теряла. А ты – не знаю».
Дедушка её по плечу погладил. «У-у, – говорит, – репей. Всё равно люблю». Бабушка за рукав его уцепила и держится. Они у меня иногда как маленькие, честное слово! Потом бабушка говорит: «Ковбойку хоть бы сменил! Перед людьми стыд!» – «А люди меня и так уважают», – засмеялся дедушка.
Они иногда любят поговорить, ничего не скажешь.
Конечно, уже ночь. Дедушка лампой щёлкнул. Кончил свои газеты читать. А я всё лежу, не могу заснуть.
Море катится, катится…
Как бы совсем не укатилось! Встанем утром, а его нет. Один песок, без конца. Берега пустые – камыш, осока, кусты. Я без нашего моря зимой скучаю. А мама к нему равнодушна. Говорит: «В этом году опять не удалось покупаться. Ну ничего. Без моря-то я обойдусь». А вот без тундры ей уж никак не обойтись. Или без пустыни. Конечно, они далеко, а наше море рядом, поэтому мама к нему и равнодушна. Ей далеко подавай – и всё тут. Она себе выбрала такую работу. Я говорю: «А я себе выберу такую, чтоб никуда не ездить…» – «И как будем жить?» – интересуется мама. Конечно, она не может представить, как это не ездить. «Хорошо будем, – говорю я. – Ты будешь старушка. Старая! Будешь на диване сидеть, а я тебе буду сказки вслух читать». – «А не надоест?» – сомневается мама. «Что ты! – говорю я. – Тебе, может, и надоест, но мне – никогда». – «Ну что ж, надо попробовать», – смеётся мама.
Но как мы попробуем? Она в экспедиции. Мне в первый класс скоро надо идти…
Вдруг я какой-то новый звук слышу.
Не пойму что. Вроде какой-то шип. Но издалека, это не в доме. Вот уже ближе. Шшш… Это колёса шипят по песку. У нас дорога песчаная. Скоро будет асфальт, а пока нет. Уже слышно, как камешки из-под колёс брызгают, с шипом. У Нечаевых мотоцикл есть, он в сарае заперт. Это машина! Почему так поздно? Савчуки свою машину ещё весной продали, у них некому теперь машину водить. А ночью вообще на дачу не ездят. Уже рядом, свет сквозь штору мелькнул…
Это такси…
Я как из постели прыгну! Стул опрокинула, он загремел. Прямо к двери бегу. Чуть не вышибла эту дверь, но всё же открыла, ключом. И на крыльцо выскочила.
– Мама! – кричу. – Мама приехала!
Сзади меня такой грохот. Дедушка бежит босиком. Бабушка с распущенными волосами. Ардальон тоже выскочил. Путается в ногах. Дедушка на него наступил. Ардальон прямо взвыл! Дедушка перед ним на бегу извиняется. Бабушка свет на террасе включила. Так ярко!
Это правда такси.
Оно перед нашей дачей замедлило ход. Сейчас остановится.
– Мама! – кричу я. И по клумбе бегу.
Но такси почему-то не остановилось. Может, мама в темноте заблудилась? Не поймёт, какая дача наша?
Нет, такси дальше по дороге ползёт…
– Саша! – кричит бабушка. – Саша, постой!
– Обожди! – кричит дедушка.
Я всё равно бегу. На дорогу выскочила.
Такси ещё немножко проехало. И остановилось. Оно перед дачей доцента Большаковой остановилось. Значит, это не мама. Но я ещё бегу. Слышу, как дедушка за мной гонится.
Хлопнула дверца. Из машины вылез боком сын доцента Большаковой и с шофёром смеётся. Вот это кто приехал! Её старый сын. Больше бежать уже нечего. Я прямо на дорогу села. Тут дедушка меня догнал. Хочет поднять. Но я не даюсь. Плачу вообще-то.
– Где мама? – плачу. – Где мама?
Сын доцента Большаковой к нам обернулся и кричит:
– Что случилось? Василий Дмитрич, что там у вас? Помочь?
Шофёр высунулся в окошко, тоже кричит:
– Вы не в город?
– Нет! – кричит дедушка. – У нас всё в порядке. Мы сейчас…
И хочет меня поднять. Я упираюсь. Но дедушка уже поднял.
Машина фыркнула и ушла. Только красный огонёк сзади мелькает. И камни из-под колёс брызгают. Уже тише, тише…
На даче доцента Большаковой свет вспыхнул. Дверь распахнулась.
Доцент Большакова стоит на пороге, в халате и щурится.
– Это кто? – щурится. – Это ты?
– Предположим, что я, – говорит её толстый сын и идёт в дом.
Дверь сразу закрыли. Тихо так. Только я всхлипываю. И дедушка дышит. Быстро меня несёт к нашей даче.
У нас всюду свет горит, даже в кухне. Бабушка посередине комнаты стоит и свои волосы подбирает. Волосы опять падают. Они у неё до пояса. Шпильки сыплются на пол. Ардальон их нюхает и чихает.
– Это не мама, – говорю я. – А ты сама сказала, что она сегодня приедет! Зачем ты сказала?
– Я сказала – скоро…
– Нет, ты сказала – сегодня!
– Значит, глупо сказала, – говорит бабушка. – Ты же знаешь, мама сперва пришлёт телеграмму…
– Нет, она не пришлёт, – говорю я.
Как бабушка не понимает!
Маме там просто некуда телеграмму бросить. Даже письмо некуда. Поэтому писем нет. Там же тундра! Мох, кочки, озёра всюду, мама рассказывала. Столбов абсолютно нет, ни телеграфных, никаких. Ни одного дома вокруг. Реки неизвестно куда бегут, и в них толстая рыба играет. Красная! Только палатка трещит на ветру. В ней охотник лежит в спальном мешке и из ружья целится в дикого оленя.
Олень и не знает, что в него целятся. Несёт свои большие рога и деревья копытами мнёт. Потому что в тундре такие деревья – ниже нашей травы. Они мне по колено, эти деревья. Называются карликовые берёзы. На такую берёзу почтовый ящик нипочём не повесишь.
– Это же тундра, – говорю я. – Как же мама пришлёт телеграмму?
– А телеграмму в почтовый ящик и не бросают, – говорит дедушка. – Её просто на почту сдают.
– В тундре почты нет, – говорю я.
– Спасибо, объяснил, – говорит бабушка.
Я между ними на диване сижу. Они меня прямо зажали.
– Зато у мамы есть рация, – говорит дедушка. – В каждой экспедиции теперь рация есть. И по рации можно всегда передать…
– Какая ещё рация? – говорю я.
Но уже не плачу. Просто носом шмыгаю. Ардальон мне на колени лезет. Я его никогда, конечно, не брошу, но сейчас столкнула.
Он удивился и на пол сел.
– Не знаю никакой рации, – говорю я.
– А вот я тебе сейчас всё объясню, – говорит дедушка.
– Да подожди ты со своей рацией, – сердится бабушка. – Не суетись.
Но дедушка всё равно суетится. Тетрадку зачем-то принёс. Теперь очки ищет. Нашёл. Ещё карандаш.
– Сейчас, сейчас, – говорит. И карандашом что-то чертит в тетрадке. – Саня, гляди! Рация – это такая машина, вообще-то прибор. Нет, скорее, аппарат. Вот смотри…
Коробку какую-то нарисовал и пальцем в неё тычет.
– Видишь?
– Ничего я не вижу, – говорю я.
– Во-во! – говорит бабушка. – Ты ещё устройство ей объясни!
– И объясню! – сердится дедушка. Опять карандаш схватил и какие-то круги на своей коробке рисует. Как глаза. А носа всё равно нет. – Рация очень просто устроена. Смотри, Саня! Вот тут нажимаешь. И говоришь в микрофон. А она передаёт…
– Ты, дед, путаешь с магнитофоном, – говорит бабушка.
– Как передаёт? – говорю я.
– Такие волны, по воздуху, – говорит дедушка. – Ну, как радио.
– Очень понятно, – говорит бабушка.
– А радио? – говорю я.
– Тоже волны!
– Там же не море, – говорю я. – Там тундра. Как ты не понимаешь!
– Во-во! – говорит бабушка. – Нашла коза на камень.
При чём тут коза? Нет, ничего не понимаю. Дедушка пальцем тычет в свои кружки. А рта у коробки нет. И не хочу понимать! Я уже капризничаю, сама слышу. Не могу почему-то остановиться.
– Какая ты беспонятная, – говорит дедушка. – Вот сюда, например, ты говоришь. Любой текст. А где-то в другом месте стоит другая рация. И она, наоборот, принимает…
– Как принимает? – говорю я. – Ну как? Как?
– А чёрт её знает как, – вдруг говорит дедушка. Тетрадку скомкал и бросил на пол. Ардальон её нюхает и чихает. – Сам не знаю. Забыл. Я, в конце концов, просто историк.
– Давно бы так, – смеётся бабушка. – А то – я, я!
Дедушка тоже смеётся.
И я вдруг перестала капризничать, сама слышу.
– Давайте лучше чай пить, – говорит бабушка.
И мы стали чай пить. За большим столом. Ночью. Ночью так пить интересно! Я ещё никогда ночью чай не пила. Вечно торопят – ложись, ложись! А сейчас никто не торопит. Я варенье большой ложкой ем. Прямо из банки. И отдуваюсь. Ардальон тоже под столом отдувается. Он молока надулся.
Ой, больше уже не могу.
– Может, ещё чего пожелаете? – смеётся бабушка.
– На ночь есть вредно, – говорит дедушка.
– А мы не на ночь, – говорю я, – мы ночью.
Тогда, конечно, не вредно. Дедушка вчерашних макарон пожелал, с мясом. А я чёрного хлеба с чесноком пожелала, горбушку.
– Теперь и соснуть не грех, – сказал дедушка.
– Это ещё зачем? – смеётся бабушка. – Мы с Сашей теперь разгулялись. Сейчас на море пойдём! Догуливать.
Шутит – на море. Я уже сидя сплю.
Наконец мы легли. Дедушка за перегородкой дышит, даже подсвистывает. Ардальон у меня елозит в ногах. Удобное местечко нашёл и свернулся. Бабушка на диване лежит. Мне её не видно, но я почему-то знаю, что она не спит.
Сидя я спала, а в кровати снова проснулась.
Снова думаю. Не хочу думать, но так получается. Мне одна мысль в голову вдруг пришла…
– Бабушка, – говорю я шёпотом, – знаешь, какая мне мысль пришла в голову?
– Какая? – сразу говорит бабушка.
– Сначала папа уехал и не вернулся. А теперь мама уехала. Вдруг она никогда не вернётся?
Я замолчала. И бабушка молчит. Неужели эта мысль дельная? Мне даже страшно стало. Она ко мне не впервые пришла. Эта мысль уже несколько раз приходила, но я её гнала.
Вдруг бабушка говорит:
– Ты мне веришь? – серьёзно так.
Я в темноте кивнула. Но бабушка будто увидела.
– Тогда поверь, – говорит. – Она на этой неделе приедет. Слышишь?
– Слышу, – говорю я.
А сама уже ничего не слышу. Сплю.
ВОТ ВАМ И ПОСЛЕДСТВИЯ!
У нас в посёлке большое несчастье. Не знаю, как рассказать.
Мы про него поздно узнали, потому что поздно проснулись. Уже давно день, а мы только встаём. Кто-то в дверь стучит.
– Входите, – говорит бабушка. – Мы дома.
И вошли дедушки Марины Савчук. Эти дедушки ну абсолютно непохожи, такая порода. У Савчуков никто ни на кого не похож. Марина вообще рыжая. Один дедушка очень худой и высокий, такой впалый. С носом. И курит всё время, папиросу изо рта не выпускает. Всегда вокруг нега дым, будто это не дедушка, а завод. Спит плохо и всё за Мариной ходит. У Марины с этим дедушкой хватает хлопот, чтоб от него убежать. А другой, наоборот, круглый, низенький и смешливый, на каждое слово фыркает.
Но эти дедушки, хоть такие разные, очень между собой дружат. Их Марина объединяет, так они считают. Всё-таки внучка! Единственная!
– Простите за беспокойство, – говорит дедушка с носом, и дым над ним так и клубится. – Не найдётся ли у вас, Анна Михайловна, какого-нибудь ящичка?
– Ненужного, – говорит круглый дедушка. Но без смеха.
– Например, посылочного, – говорит дедушка с носом. – Только побольше желательно…
– Он был довольно крупный, – говорит круглый дедушка.
– Кто «он»? – удивляется бабушка. – У нас всякие ящики есть. Полный сарай барахла.
Тут круглый дедушка сморщился, но не засмеялся, как я ждала, а сказал грустным голосом:
– У Мариночки кролик скончался. Такое несчастье, знаете ли…
Марина утром пошла своего кролика кормить, а он в клетке лежит. Никак не встаёт! Она дедушек крикнула. Все вместе стали смотреть, а кролик, оказывается, умер. Холодный лежит, и шерсть тусклая, будто он грязный.
– Мариночка хочет его похоронить…
Это дедушка с носом объясняет. И нос у него такой унылый. И дым от папиросы уныло ползёт, едва-едва.
Конечно, такое несчастье!
Марина страшно переживает, даже не стала завтракать. Хотя круглый дедушка оладьи испёк. Даже не стала волосы заплетать. Ей теперь всё равно… Другого кролика ей не надо. Зачем они предлагают? Марине именно этот кролик был нужен. Её. Он такой умный был! Всё понимал. Так осторожно Марину царапал задними лапами, не до крови. А просто он с Мариной играл. И мордочкой двигал. Морковку зажмёт руками и прямо её молотит. В зубах. Одно ухо у него было вбок, будто он всё время прислушивался – где Марина.
– Прямо жалко на девочку смотреть, – сказал круглый дедушка.
– Она его вчера выкупала, – уныло сказал дедушка с носом. – Это я недоглядел, виноват. Выкупала – и вот вам последствия…
Ужасные такие последствия. Дедушка заснул и недоглядел. Зачем Марина его вздумала выкупать? Кроликов никогда не купают! Он, видимо, охладился. И может быть, ночью перенёс воспаление лёгких. У кроликов это быстро! Ночью перенёс, и к утру его не стало.
– Зачем же она его выкупала? – говорю я.
Бабушка на меня посмотрела и говорит:
– Вот те на! Ты, по-моему, тоже принимала участие?
Ой, я ведь тоже принимала. Как я забыла? Мне вдруг показалось, что я не принимала. Будто я впервые об этом купанье слышу. Но бабушка мне напомнила, и пришлось сразу вспомнить. Я даже губу прикусила – так мне кролика жалко. Я, значит, тоже виновата, что он погиб. Что тут скажешь?
– Да, да, – спохватились Маринины дедушки, – чуть не забыли! Мы полотенце принесли. Вот оно. Оно ваше?
– Наше, – говорит бабушка. – Я и не заметила, что его нет.
Такое махровое… Но кролику больше оно не понадобится. Ведь кролика уже нет. Дедушки с трудом Марину уговорили, чтобы она его на свою кровать не клала. Но всё-таки они не уверены, что Марина сейчас не положила, пока они ходят. Марина боится, что на полу ему жёстко лежать. Но кролику теперь всё равно. Ему теперь только посылочный ящик нужен.
– Сейчас найдём, – говорит мой дедушка.
И уже ящик несёт.
Марининым дедушкам ящик понравился. Он подходит. Если только его не жалко. Но бабушке ничего не жалко, раз такое несчастье. Она из-за этого боится животных в доме держать. Вдруг они умрут? А к ним привязываешься, как к человеку. Мы поэтому только Ардальона держим. Бабушка за него не боится. Ардальона палкой не убьёшь! Коты вообще долго живут. В случае чего, сами лечатся дикой травой. Бабушка за Ардальоном однажды нарочно ходила в лес. Смотрела, какую траву он жуёт. Может, и ей пожевать? Но Ардальон хитрый. Пришёл на полянку и в ромашки лёг. Ничего при бабушке не стал жевать. Своего секрета не выдал, как долго жить.
– У вас дом здоровый, – смеётся круглый дедушка, такой смешливый, даже сейчас он может смеяться, когда такое несчастье. – Просто зайти приятно. Молодой дом!
– Куда моложе, – ухмыльнулся мой дедушка. – Скоро семьдесят.
– А мне семь уже было, – говорю я.
– Это от возраста не зависит, – опять засмеялся смешливый Маринин дедушка.
Ему, например, меньше. Но он на себя не очень надеется. И на второго дедушку тоже. Оба они ненадёжные. Вполне могут подкачать. А у них Мариночка на руках. Одной матери её трудно поднять…
– Нас Мариночка ждёт, – напомнил дедушка с носом.
И они сразу заторопились.
– Я тоже пойду, – говорю я.
– Конечно, – говорит бабушка. – Только молоко выпей.
Я скорее выпила, даже с пенкой. В другое время ловила бы эту пенку ложкой, но не сейчас. Проглотила – и всё. Ничего со мной не случилось от пенки, подумаешь. Тут о себе думать некогда, о своих капризах.
У Марининой дачи уже полно народу.
Стояла Люся Поплавская с куклой и в белом банте. Она всё равно говорить ещё не умеет. Никита Нечаев лопаткой стучал об забор. Он уже притащил лопатку, чтоб кролика хоронить. Пришли даже девочки водопроводчиков – три, в одинаковых платьях с пуговками, но разного роста. Я по фамилии их не знаю, они на другом конце посёлка живут. У них папа – водопроводчик и мама – водопроводчик, очень удобно. Они вместе к нам приходили, когда в огороде труба потекла. И сразу эту трубу сменили, потому что они – специалисты. А наш дедушка мучился, мучился – нигде не мог такую трубу достать.
Девочки водопроводчиков сосали одинаковые ириски, длинненькие, и толкали друг друга локтями. Мне предложили, но я сейчас не могу сосать. Я пока в карман взяла. Ещё стоял Славка с зелёной дачи. И другие.
А Марина с Лариской плакали.
Они всегда вместе плачут – такие подруги. Они друг с другом прямо ужасно дружат, но с ними просто невозможно дружить, когда они вместе. Я с ними даже играть не люблю, если они вместе. Так вроде интересно играют. Например, в магазин. Марина говорит: «Я будто пришла в магазин, а у тебя луку нет». – «А почём лук?» – спрашивает Лариска. Марина говорит: «Три копейки двенадцать рублей». – «Ой! – Лариска пугается. – Я кошелёк будто дома забыла».
Интересно, конечно.
Я говорю: «Я тоже буду!» Марина с Лариской соглашаются: «Ну давай». А сами сразу начинают хихикать и шептаться. Марина Лариске что-то шепнёт, и обе как захихикают! Рот себе затыкают – так им смешно. Потом Лариска Марине в ухо шепчет. Долго так! И опять хихикают. Разве это игра? А ты стой. Я говорю: «Вы про что хихикаете?»
А Марина с Лариской говорят: «Так мы тебе и сказали! Это наш секрет». И уже снова шепчутся. Я обижусь и пойду.
Лариска говорит: «Ты разболтаешь!» – «Не разболтаю», – говорю я. Всё-таки мне интересно. А Марина хихикает. Говорит: «Поклянись, что не разболтаешь». Я поклянусь. А Лариска кричит: «Не так! Не так!» – «Как же?» – говорю я. А они опять шепчутся. Потом говорят: «Поклянись, что, если ты разболтаешь, у тебя мама умрёт!» Я даже рассердилась: «Дураки! Зачем это моя мама умрет?!» А они смеются: «Да не умрёт же она! Это понарошке! Ты просто так поклянись!» Я, конечно, не стала. «Не нужны мне ваши секреты, – говорю. – Я с вами вообще не вожусь!»
Тогда они свой секрет рассказали.
Тоже мне секрет! У Нечаевых малина поспела и сквозь забор торчит. Крупная! Можно прямо с дороги достать, если через крапиву пролезть. Колготки надевать надо, тогда ничего. У Нечаевых малина сладкая, ранний сорт. Марина с Лариской предлагают её таскать через забор. Они уже таскали. Сегодня утром таскали. И вчера. А Никитина бабушка, Вера Семёновна, всё удивляется, что малины нет. Ну ни ягодки! А вроде была! Или она сама осыпается? Или на их раннюю малину Мямля повадилась? От неё всего можно ждать. Никитина бабушка теперь свою малину даже считает! По ягодке. Маринка с Лариской видели, как она считает. В крапиве стоит, и губы у неё шевелятся.
«А мы всё равно оборвём», – говорит Марина.
«Завтра встанем пораньше и оборвём», – говорит Лариска.
И опять как зашепчутся, захихикают. Такие подруги.
«У нас скоро своя будет», – говорю я.
«У нас, что ли, нет?» – говорит Марина.
«Свою никто не считает, – говорит Лариска. – Скукота! А там знаешь какая крапива! И Никитина бабушка знаешь как ругается! Ноги обломать обещала, если кого поймает! Разве ей поймать?»
«Хочешь с нами?» – говорят Марина с Лариской.
Конечно, своя малина на каждой даче. Это совсем другое дело. И Никитиной бабушки я не боюсь. Ей меня нипочём не догнать. У неё годы не те. Но я всё равно почему-то не знаю, хочу или нет.
«Хочу», – говорю я.
И вдруг чувствую, что уже совсем не хочу. Ни капельки.
«Нет, не хочу», – говорю я.
Марина с Лариской так и запрыгали:
«Струсила! Струсила! Сашка-трусашка!»
А я говорю:
«Сами вы нюшки-подружки!»
Они сразу обиделись. Обнялись и от меня пошли. Ну, думаю, теперь совсем со мной не будут дружить. Даже не шепчутся! Просто не знаю, с кем и дружить. С Никитой мы почему-то ссоримся. А моя ближайшая подруга Алёна на юг уехала с мамой. Никак не едет обратно…
А утром вдруг прибегает Лариска. Такая добрая! Обнимает и шепчет мне в ухо: «Давай с тобой дружить, ладно?» Я обрадовалась. Говорю: «А Марина?» Лариска вся сморщилась: «Ну её!» Я ей куклу свою отдала, с настоящими волосами. Можно эти волосы мыть. Лариске кукла понравилась. Она говорит: «У меня этих кукол, наверно, сто. Но такой как раз нет». – «Бери, – говорю я. – Я тебе её насовсем дарю». Лариска ещё больше обрадовалась. «Давай, – говорит, – будем только вдвоём дружить? А больше ни с кем».
И мы стали дружить. Целую неделю дружили. Пока Марина болела. Потом врач сказал, что Марина, оказывается, незаразная. И разрешил Марине гулять. Лариска к ней сразу переметнулась и на меня даже не смотрит. Опять они с Мариной хихикают, сразу секреты у них.
Но тут как раз Лариска в город уехала, на пять дней. Анализы перед школой сдавать; она тоже пойдёт в первый класс. Даже не попрощалась со мной. Ну и пусть! В конце концов, она не моя подруга. А Марина вдруг говорит: «Хорошо, что она уехала. Её мой кролик уже боится. Она ему кричит в уши». Я молчу. Она опять говорит: «Хочешь кролика поносить? Я никому не даю, но тебе – пожалуйста». Я, конечно, не выдержала: «Хочу». Взяла кролика на руки, и он сразу ко мне прижался. «Вот видишь, – говорит Марина, – тебя же он не боится».
И мы сразу с Мариной так подружились, прямо друг за дружкой ходим. То к ним на дачу, то к нам. Маринин дедушка, который худой и с носом, мне говорит: «Сашенька, мы очень рады, что ты с нашей Мариночкой подружилась». И так папиросой пых-пых, довольно. А круглый дедушка фыркнул: «Надолго ли, вот вопрос». И так смеётся, кругло. «Навсегда», – говорит Марина.
А вечером я Марину жду, жду. Её нет. Я на улицу вышла. Гляжу – Марина с Лариской «классы» на дороге чертят и хихикают. Лариска уже из города вернулась. Меня будто и не заметили. Прыгают в свои «классы» на одной ноге, на другой – по-всякому. Опять они вместе. Тут уж с ними никак не подружишь, раз они вместе…
Но сейчас Марина с Лариской мне навстречу вскочили.
– Как хорошо, что ты пришла! – говорит Марина. И плачет.
– Наш кролик тебя любил, – говорит Лариска.
– Успокойся, Мариночка, – упрашивают её дедушки.
Но Марина не успокаивается. У нас такое несчастье! Я уже плачу. Слышу, как слёзы по мне ползут. Я сейчас рада Марину с Лариской видеть, пусть они вместе. Они же не шепчутся. И никаких секретов у них сейчас нет.
Мы дружно стоим вокруг кролика и на него изо всех сил смотрим.
Никита громко лопаткой по забору стучит. И моргает. Тоже бы с удовольствием, конечно, заплакал. Но он мальчик, это Никите сейчас мешает. Поэтому он таким грубым голосом говорит:
– Хороним мы его или как?
– Я ещё только немножечко на него посмотрю, – говорит Марина.
И на корточки возле кролика села.
Кролик на диванной подушке лежит, а подушка прямо на траве. Трава зелёная, подушка красная, а кролик серый такой, чуть-чуть с голубым. И лежит тихо, не шевельнётся.
– Хорошенький… – говорит Лариска.
Тут моя бабушка вдруг пришла.
– Э-э… – говорит. – Вы же кролика совершенно замучаете! Квохчут над ним, собрались. А травы в ящик небось никто не догадался нарвать. Что же он – на жёстком будет лежать?
– Мариночка хочет в ящик подушку, – говорит дедушка с носом.
– А подушка не лезет, – жалуется круглый дедушка.
– Никаких подушек! – говорит моя бабушка. – Нужно травы побольше, цветов. И скорее предать земле, как положено.
Ух, как сказала! «Предать земле». Даже Марина сразу вскочила. Мы все забегали. Кто ромашек тащит, кто что. Столько травы натащили – кучу! Ещё рвём.
– Хватит, – говорит бабушка. – Вы меня завалили!
И мы уже к лесу идём.
Впереди идёт моя бабушка и несёт ящик с кроликом. Ардальон у неё в ногах путается. По бокам бегут Марина с Лариской и в ящик заглядывают. Там ли наш кролик? Он там. За бабушкой шагает Никита Нечаев и лопатку держит наперевес, как ружьё. Славка с зелёной дачи хочет у него лопатку отнять, но Никита не отдаёт. Я иду за Никитой, в ногу. За мной – девочки водопроводчиков, в одинаковых платьях с пуговками и с цветами в руках. Потом – Маринины дедушки. Они вздыхают. А уж за ними – Люся Поплавская. Она не поспевает идти и куклу свою волочит по дороге.
Мы через весь посёлок идём.
Взрослые из своих дач выскакивают и друг друга спрашивают, что случилось. Может быть, демонстрация? Мы даже не отвечаем. Не до того нам! Старый сын доцента Большаковой из гамака вылез и у забора стоит. Продавщица из магазина вышла – смотрит. Даже глаза прикрыла рукой, чтобы солнце не мешало. Поплавский перестал дачу строить, влез на фундамент и нам вслед глядит. А незнакомая женщина в купальнике даже рот открыла, так с открытым ртом и стоит.
А мы идём мимо.
– Только музыки нам теперь не хватает, – говорит бабушка.
Никита стручок с акации оторвал и уже свистит.
Кролик был бы доволен, что его так хоронят – бабушка считает. Если бы Никита не столь душераздирающе в стручок дул, кролик был бы ещё более доволен.
Никита стал тише свистеть.
Мы уже на опушке. Тут берёзки. Муравейник. Колокольчики качаются на высоких ножках. Бабочки на колокольчики приседают. И вспархивают. Одуванчики стоят как шары. Чернеет в траве земляника, спёкшаяся от солнца. И вкус у неё сушёный. Смирно ходит на длинной верёвке коза Мямля, и рога её взблёскивают.
– И ты, уж конечно, тут, – сказала бабушка.
А Люся Поплавская обошла Мямлю подальше. И куклу подобрала, к животу прижала.
Мямля вздёрнула голову и уставилась на нас немигучими глазами. Зелёные глаза – как щавель.
– Мы кролика хороним, – сказала Марина. И всхлипнула, чтобы Мямле было понятно. Но она без слёз уже всхлипнула.
Тут Мямля мигнула. Наклонила рога, подумала. Как дёрнется на своей верёвке! И сразу кол вырвала из травы, с землёй. Отбежала подальше и оттуда смотрит.
– Чья-то капуста в опасности, – засмеялась бабушка.
Но Мямля никуда не бежит. Стоит на пригорке.
– А где нам его предать земле? – говорит Никита.
Повторяет за моей бабушкой! И лопаткой машет. Разве такой лопаткой предашь? Хорошо, что Маринины дедушки настоящую лопату взять не забыли. По очереди её несут.
– Вот здесь, – решила наконец бабушка.
Здесь нашему кролику будет удобно. Место сухое, песчаное. Вон какая сосенка рядом! И от посёлка близко. Дачу водопроводчиков видно. И магазин. Прекрасное место!
– Тут ему будет спокойно, – сказала бабушка.
И мы нашего кролика предали земле. Такое несчастье!..
А мама опять не приехала.