Текст книги "Лиюшка"

Автор книги: Зоя Прокопьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Павел Иванович раскинул плащ.

– Садитесь! – Развернул свертки с продуктами, раскупорил бутылку лимонада, нарезал хлеба, колбасы и обтер яблоки.

Валя села на плащ, потом перекинула косу за спину и легла.

– Господи, хорошо-то как!

– Давайте за «хорошо»! И за этот лес! – он протянул ей бутылку лимонада и яблоко.

– И еще я выпью за вас, Павел Иванович, – весело сказала она, приподнимаясь.

– Можно и за меня, – согласился он.

У него то замирало, то билось сердце. Было жарко, и дрожали руки, и хотелось лечь рядом с ней, придвинуться…

Она лежала на спине, думала о чем-то или вовсе не думала, но смотрела вверх на чуть качающиеся верхушки встретившихся в одной точке сосен. Неожиданно насторожилась. Встала. Прислушалась.

– Летят журавли! Слышите, журавли летят!

Павел Иванович услышал знакомые гортанные звуки, рванулся на дорогу, где просвет был больше. Крик ближе, ближе, и вот уже летят низко над лесом.

Они оба, запрокинув головы, смотрели в небо и долго не могли прийти в себя после охватившего душу тревожного чувства.

А крик дальше, дальше…

Она опустила голову и встретилась с ним взглядом. Павел Иванович, одолевая тяжесть ног, шагнул с дороги на этот робко зовущий взгляд.

Тревожный крик журавлей, что так печалил душу, совсем сник над лесом. Были только ее тихие синие глаза с темными мерцающими зрачками перед его удивленным, счастливым лицом. Сладко стукнуло отдохнувшее сердце, и затихли сосны.

3

Валя спала на его руке, и он боялся пошевелиться, вспугнуть ее сон. Потрясенный, он не мог понять, за что судьба подарила ему эту простую, милую женщину, это острое наслаждение. Он смотрел на ее отдыхающее родное лицо и улыбался, воображая, как бы ахнули все его интеллигентные друзья, увидев ее у него дома с двумя детьми, в этом деревенском цветастом платьице. Павел Иванович вспомнил свой день отъезда.

Он, усталый, нажал кнопку, и тяжелая дверь камеры открылась, он вышел, дверь вернулась на место. В гулком и длинном коридоре больничная чистота, яркий дневной свет, зловеще мигают наддверные красные лампочки и – ни стука, ни голоса.

Он прошел этим гулким коридором до лифта и поднялся наверх, сдав пропуск и сняв шлем и защитный костюм, встал под душ. После, одевшись, снова вошел в лифт и, поднявшись выше, зашел в столовую.

В зале была одна Лидия Петровна, она осторожно и медленно ела мороженое.

Павел Иванович заказал окрошку, лангет и сел за ее столик.

– Павел Иванович, вы не будете возражать, если мы сегодня посетим вас? – весело спросила Лидия Петровна. – Наш коньяк, ваши фрукты. Мальчики в честь вашего отъезда решили сегодня выбраться из своих камер.

– Если в честь отъезда, то можно, – улыбнулся он.

Лидия Петровна встала:

– Отлично. Значит, до вечера…

– Как там Шабалин?

– Только что из их «подземелья» раздался крик радости, звонил Макушкин: Шабалин нашел формулу.

– Молодцы! Я сейчас позвоню ему.

Но звонить не пришлось. Шабалин сам явился в столовую. Бледный, с запавшими, но блестящими глазами, он тяжело шел от двери.

– Станислав Юрьевич, вы опять обедаете не вовремя? Безобразие! Объявляю выговор… Садитесь…

Лидия Петровна быстро исчезла.

Шабалин молча сел, насупившись, поставил руку локтем на стол и опустил в ладонь голову:

– Я есть хочу.

– На, – все так же хмуро сказал Павел Иванович и пододвинул Шабалину свою еще не тронутую окрошку, – мне принесут, ешь.

– Спасибо! – Стал шумно есть и чертить на салфетках, рассказывать, как бился весь день над формулами и делал опыты.

Шабалин недавно защитил докторскую, но почему-то не был рад этому. Он был умен, вспыльчив и упрям. Шабалину предлагали место в научном центре – отказался.

– Где будет Павел Тёкин, там буду я, – говорил он.

Павел Тёкин был благодарен ему за это, потому что он очень трудно сходился, привыкал к новым людям. О лучшем помощнике он и не думал.

Вечером в его коттедж на двух машинах пожаловали гости, все в черном, важные и чересчур внимательные к единственной даме.

– Знаете, – потирая руки, сказал Шабалин, – да пусть простит меня женщина, я снимаю пиджак и готовлю шашлык… Ладушка, будь добра, поищи в этом доме передник… Я, братцы, уже забыл, когда баловался коньячком. Думаю, что шеф меня за это не осудит, а?

– Шеф тебя не осудит, – возбуждаясь предстоящим весельем, пообещал Павел Иванович.

Все пошли по дорожке, выложенной плитняком в саду, к озеру. Там, на берегу, у огромного мраморного валуна, до половины утопающего в воде, будто забрел какой-то дивный зверь напиться и окаменел навсегда, стоял крепкий столик и низкие широкие чурочки да несколько шезлонгов, сложенных под столиком. Рядом была горка полешек, накрытая сверху куском пленки, и несколько задымленных кирпичей.

– Стас Юрьевич, прежде чем мы дождемся твоего шашлыка, нас съедят комары, – сказала Лидия Петровна, раскрывая объемистую сумку и вынимая шампуры с нанизанными кусочками мяса.

– Господа! – внушительно сказал Шабалин. – Присаживайтесь! Через тридцать минут вы получите неописуемое наслаждение. А пока отдыхайте на лоне природы, набирайтесь сил… Я разрешаю… Ладушка, принеси в соуснице водицы, остальное я сделаю сам.

Тихая гладь воды дышала покоем. Тонким дымком с каменистых берегов поднимался туман и стлался над замершим, неподвижным озером. Далеко за горами дотлевал закат, и слабые его отблески тихо таяли в темной воде у плотика.

– Давайте по маленькой, – предложил кто-то. – За удачу Шабалина.

И на столе появились высокие пузатые бокалы, затем коньяк.

– Лидия Петровна, Лидушка! – кричал Шабалин. – Я держу твой бокал… Где ты?

– Иду, – сказала она, неся тарелку с земляникой.

Она была возбуждена, красива. Черные волосы она носила коротко, зачесывая со лба и опуская на виски аккуратные завитки. Ее короткое белое платье-рубашка со стежкой черных пуговиц спереди оттеняло загар. На черных туфлях сияли, переливались большие пряжки, и мужчины молча посматривали на их тревожащий лучистый блеск от костра, на ее стройные ноги.

Неожиданно начал моросить дождь. Все перебрались в дом, лишь Шабалин, прыгая и радуясь, как ребенок, мужественно мок под дождем, оберегая свое ароматное сокровище.

Наконец он сбегал в дом за блюдом, снял шампуры и разворошил костер.

В доме, в небольшом, но уютном зале, то вспыхивала, то никла нежная музыка, на столе горели свечи. Мужчины, поснимав пиджаки и галстуки, сидели в креслах и говорили о работе.

– А я считаю, – выкрикивал с горячностью молодости маленький, кругленький Сахаров, – мы обязаны дать это чертово топливо. И мы дадим его!..

Шабалин внес дымящийся шашлык. Все оживились.

– Да здравствует Стас и его новый рецепт изготовления шашлыка! Ура-а! – смеясь, крикнула Лидия Петровна.

– Жениться мне на тебе, что ли? – сказал Стас, делая озабоченное лицо и водружая на середину стола блюдо.

– Нет, – твердо сказала она, расставляя на белой скатерти тарелки, – тебе нужна жена без всяких творческих порывов, которая бы жила только для тебя: мыла, стирала, растила детей, по утрам подносила галстук и кофе. А мне нужен муж, который бы жил для меня, потому что двое заумных в семье – уже скучно.

– За такую речь я, пожалуй, выпью… Садись рядом со мной, Ладушка.

Первый тост был за хозяина, второй за женщину в науке, остальные все крутились где-то возле стендов, молекул и формул.

Вскоре Шабалина потянуло на лирику. Дождавшись джазовой музыки, он расшаркался перед Лидией Петровной. Танцевали в уголке у книжных полок. Быстро опьянев, он сказал:

– Хватит… отдохнем…

Весь вечер он ходил следом за ней, и когда она подсела к мужчинам и включилась в спор, он прислушался и сказал:

– Лидка, не мыркай! – И пошатнувшись, добавил: – Чего тебе делать в науке? Ты – баба…

– Деградируешь, милый Стас, – сказала она, медленно вскинув голову и сузив глаза. На ее нервном лице медленно гасла улыбка.

– А я повторяю: нельзя допускать баб в науку… Вы должны выращивать детей и розы…

– Кюри и наша соотечественница Софья Ковалевская, может быть, и выращивали розы.

– О! – Стас грузно сел рядом с ней в кресло, откинулся и закрыл холодные помутневшие глаза.

– А вы, вы против этих женщин просто бездари, – горячо говорила она. – В наше время кандидат – это рядовой инженер, а доктор чуть грамотнее его…

Шабалин пошевелился, полуоткрыл глаза:

– Не надо так пространно, Лидия Петровна… Я сдаюсь. Мы не гении… Мука просеивается, отруби остаются. Но без муки нет хлеба… То бишь… Что я хотел сказать?.. – Встряхнув головой, он, покачиваясь, встал и брякнулся перед ней на колени:

 
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые, нежные губы…
 

– Ладушка, подари мне сына, а? – Он обнял ее ноги и всхлипнул, и преданно опустил тяжелую, горячую голову с жесткими, начинающими седеть волосами.

– Встань, отрок! – сказал аспирант Николай Макушкин, взяв под мышки и поднимая Шабалина. – Тебе надо срочно испить пару чашек крепкого чая.

Лидия Петровна нашла взглядом Павла Ивановича, и он кивнул ей. Она встала и пошла на кухню. Павел Иванович вышел следом. Там его встретили ее зыбкие темные глаза. Он положил на ее плечо руку и, чувствуя, как она напряглась, сказал:

– Ты не слушай Шабалина. Ты талантлива и молода. Ты еще многое сделаешь. Разве не натворила ты шума своей диссертацией?.. Просто он очень любит тебя… Ты полюби его, а?.. Ах, да… Ты прости, я тоже пьян, – сказал он грустно.

Она высвободила плечо и стала заваривать чай.

– Да пусть тебе жизнь подарит все земные радости! – сказал он и плеснул в бокал коньяка. – Выпьем за это! – Сел и придвинул к столу стул для нее. – Я устал. Завтра я начну отдыхать…

– Павел, возьми меня в жены, – сказала она серьезно. Она первый раз назвала его так по-домашнему, и он улыбнулся, пряча глаза от ее зоркого, умного взгляда и бледных, нежных губ. Губы она не красила.

– Я не смогу жить только для тебя.

– Я чепуху тогда говорила.

– Не думаю, – покачал он головой.

Она отпила глоток и тихо сказала:

– Павел, я б подарила тебе сына… Ты необходим мне… Мне возле тебя почему-то спокойно, светло, как возле мамы…

– Утешила, – рассмеялся он и, отрезвев, вдруг понял, что говорит она ему об этом серьезно, что как бы она ни силилась свести весь разговор в шутку – глаза ее трезвы и печальны.

И когда поздней ночью стали собираться по домам, она сказала, что остается, что завтра выходной и надо полить землянику и цветы в тёкинском саду. Услышав это, Шабалин схватился за сердце и лег на кушетку, бледнея, сказал:

– Я умираю.

Она испугалась, начала отпаивать его холодной водой, мочить голову:

– Ребята, вызовите «Скорую!»

Шабалин, украдчиво приоткрыл глаз и, увидев склонившегося над собой Павла Ивановича, незаметно подмигнул ему.

– Хорошо, Лидия Петровна, – мягко сказал Павел Иванович. – Я вызову «Скорую». – И проводив гостей, чувствуя какое-то необъяснимое облегчение, он посидел на валуне у озера и, озябнув, пошел спать.

Под утро его разбудил Шабалин.

– Шеф, – позвал он тихо, – а шеф? Встань, испей чашечку чая. Наступит изумительное облегчение, и расцветет утро.

Он поставил чашку на тумбочку и, просветленный, присел на кровать.

– Она спит в кресле. Свернулась, как белый котенок… Всем надобно счастье: жена, добрый человек, чуткость и взаимопонимание… У нас с тобой этого нет. Ты слышишь, Павел, мы – нищие…

А Павел Иванович, проснувшись, вспомнил, как имитировал Шабалин сердечный приступ, негромко рассмеялся.

…Валя шевельнулась. По ее руке долго брела божья коровка и, запутавшись в пушистых русых волосах у виска, стала биться.

Павел Иванович осторожно освободил ее и пожалел об этом. Потому что она, ошалев от свободы, полетела и ударилась о ствол сосны.

– Как я долго спала! – открыв удивленные глаза, сказала Валя.

«Милая моя, хорошая, как же мы теперь?» – грустно подумал он и поцеловал ее снова.

4

К вечеру они вышли из леса на взгорок. И Павел Иванович увидел в междуозерье деревню, а по дороге к ней стадо коров. Над озерами метались и кричали чайки.

Валя подвела его к шелковистым от ветра и времени узорчатым воротам с тяжелым железным кольцом на калитке. Дом пятистенный из могучих бревен, почерневший и обросший у завалин коротким зеленым мошком. Во дворе под одной крышей хлев для скота и амбар. А вокруг него сушатся на шпагате караси. У крыльца мотоцикл с коляской. В коляске мокрые сети.

Из амбара вышла полная широкая женщина, вначале мельком взглянула, потом бросила пустое ведро, всплеснула руками:

– Батюшки, никак Валюшка приехала?! – кинулась к дочери.

Из дома выскочила румянощекая девушка, тоже с косой, похожая на Валю, рослая, загорелая, кинулась к ней, закружила на месте.

Павел Иванович смущенно стоял в стороне.

Женщина цепко оглядела его с ног до головы, дернула Валю за платье:

– Не зять?

– Это Павел Иванович. Вместе отдыхаем. Вот… Со мной пешком шел. Знакомься.

Женщина пригладила волосы, чуть седые, спрятала руки под передник на животе, поклонилась степенно:

– Анна Егоровна.

– Павел Иванович.

– Молодцы, что приехали. Сейчас мы вам баню сготовим с дороги-то. Евгения, живо! Витюшка, Витюшка, Валя приехала!

– Ура-а! Куропатка приехала! – послышался из дома бас, и выбежал парень в одних спортивных штанах, высокий, светловолосый. – Ну, куропатка, дай я тебя обниму. – Схватил Валю, потискал, приподнял и бережно опустил.

– Витька, Витька, сдурел! – хохотала Валя и крепко обнимала брата за шею. – Медведь! – оттолкнула его, оглядела. – Ух, как ты вымахал за два-то года! Витька повернулся к Павлу Ивановичу.

– Простите, я – Виктор, здравствуйте!

– Здравствуйте, Виктор! – сказал Павел Иванович, радуясь встрече и этим людям, видимо, жившим очень дружно и весело.

– А это мои однокурсники, друзья: Леонид Ступин и Яша Фальков, – сказал Виктор, кивнув на крыльцо. Там стояли два парня, тоже в спортивном, тоже рослые, один с модной черной бородкой, другой с русым ершиком, в очках. Оба с любопытством посмотрели на Валю, отвели взгляд, кивнули Павлу Ивановичу и снова, как по команде, уставились на гостью.

Виктор распахнул ворота, отнес на обвязку амбара сети из коляски.

– Я за батей на ферму. – Включил зажигание, схватил мотоцикл, как быка за рога, вытащил за ворота, сел и лихо рванул с места.

– Ах ты батюшки, Витюшка-то уехал! Яша, голубчик, заруби хромую утку, – попросила Анна Егоровна.

– Может, вон Ленька?

Ленька уничтожающе глянул на Яшку, степенно, как и подобает бородачам, спустился с крыльца, взял топор и пошел в угол двора.

– Павел Иванович, пойдемте в огород, там, наверное, дыни есть, – заговорщицки прошептала Валя и, взяв его за руку, повела за собой.

– Жень, тебе дров наколоть помельче? – спрашивал кто-то за плетнем.

– Нет.

– Да ты не злись, Жень?

– Я не злюсь. С чего ты взял?

– Слышь, Женя, этот профессор вам тоже родня?

– Прям уж и профессор! С чего ты взял?

– Глаза умные.

– У собак тоже умные…

– Ну вот, темнота. Я тебе уже сколько раз говорил: брось ты свой курятник. Езжай учись.

– Не. Не поеду. Скучно в городе. Все куда-то торопятся, толкаются. Духота. Грохот. Не. Не поеду. Выйду замуж за какого-нибудь пастуха-пьяницу и буду курей разводить. А что, скоро курятник раз в десять больше построят!..

– Слышь, Жень…

– …Вот смешные, – сказала Валя. – Мне Витька писал, что сестренка влюбилась в этого студента бородатого. А он в нее – нет.

– Молодость! – сказал Павел Иванович. – Все пройдет.

– Какая молодость? Это дурость! Я тоже шестнадцати лет влюбилась в нашего агронома. Все девки в него влюблялись, ну и я тоже.

Валя наклонилась над дынной ботвой, сорвала дыню.

– Давайте нож!

Сели на огуречную грядку.

«Все пройдет, как с белых яблонь дым…» – вспомнилась есенинская строчка. – И у меня скоро все пройдет, разъедемся, – подумалось ему.

Он взял протянутый Валей ломтик дыни.

– Валя, сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– Серьезно?

– Да, а что?

– Я думал лет тридцать с лишним.

– Ну что вы?! Когда мне будет тридцать, моему Валерке уже пойдет двенадцатый.

– А мне уже тридцать пять… – вздохнув, сказал Павел Иванович.

Где-то мычали коровы. Позванивал колокольчик. По улице протарахтела телега. Издалека приближалось жужжание мотоцикла. Горький дым обволакивал деревню.

– Павел Иванович! Идите с ребятами в баню, – крикнула Анна Егоровна.

После бани Анна Егоровна поднесла ему кружку домашнего пива. Он удивился самодельной полированной мебели в доме, телевизору, книжной полке, самодельным мягким креслам, с резными подлокотниками, кухне с водопроводом и резным лавкам, тоже отполированным под красное дерево, вокруг раздвижного стола.

Потом, уже затемно, Витька привез отца. Когда тот умылся наскоро и переоделся, Павел Иванович увидел молодого мужчину в сером лавсановом костюме, в белой рубашке, сильно загорелого, светловолосого, с короткой стрижкой. «Ребята обсовременили», – подумал Павел Иванович.

– Степан Петрович, – отрекомендовался хозяин. – Пойдемте покурим, пока на стол собирают.

Павел Иванович согласился.

– Значит, вы вместе отдыхаете с моей дочерью?

– Вместе.

Он провел Павла Ивановича в комнатку с открытым в сад окном, с низкой кушеткой, обитой зеленым, и головой лося на стене, мастерски вырезанной из дерева.

– Ваша работа? – спросил Павел Иванович.

– Моя. Балуюсь вечерами.

– Великолепная голова!

– Ну бросьте! Разве это великолепная? Завтра, если у вас будет желание, я покажу одну вещичку. Может быть, я пристрастен… Но она мне самому нравится…

Павел Иванович понял, что перед ним художник, каких все меньше и меньше на Руси. Ведь резьба по дереву становится такой же диковинкой, как русская тройка.

Позвали к столу.

Ребята приоделись в белые рубашки и настраивали магнитофон. Женя и Валя помогали матери расставлять тарелки. И снова Павел Иванович удивился резному деревянному кувшину на белой скатерти, и пузатому самовару, и льняным салфеткам с петушками в уголках.

Все уселись за стол. Пошли тосты, усиленное потчевание Павла Ивановича, разговоры, танцы. И вот уже кто-то на кого-то шикнул, выключили магнитофон, хозяин запел:

 
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
И-эх, выплывают расписные
Стеньки Разина челны…
 

Поддержала Анна Егоровна, подпели ребята один за другим. Виктор принес гитару, и полилась могучая песня, много раз слышанная Павлом Ивановичем, но тут всколыхнувшая душу ему совсем по-новому. Казалось: несет его не челн по реке, а тройка, степью, по белым снегам-сугробам несет, и он не может остановиться, и бьется сердце, мечется, вырваться хочет…

Потом, за полночь, Павел Иванович вышел на улицу и сел у амбара за поленницу дров.

Где-то совсем рядом свистели сверчки. Было слышно, как ворчали во сне куры. Вздыхала корова. Прошли Яша с Ленькой. Приставили к амбару лестницу и залезли на сеновал. Повозились там.

– Лень, как тебе Витькина сестра?

– Сила!

– А Женька?

– В свояченицы сойдет!

– Она ж по тебе сохнет!

– Пусть сохнет!

– Дурак-человек!

– Она еще десятерых полюбит. У нее же ума нет.

– А у тебя есть?

– Есть.

– Сократ…

Помолчали.

– Лень…

– Что?

– А этот дядя, что с ней приехал, на журавля похож.

– Похож.

– Лень…

– Ну?

– Что-то Витьки долго нет.

– На сестру смотрит.

– А чего он на нее смотрит?

– Сходи, спроси.

– Лень…

– Да чего тебе?

– А она мне нравится!

– Кто?

– Валя!

– У нее двое детей.

– Ну и пусть!

– Сделай завтра предложение, а сейчас спи, у меня звенит в голове.

– Это от ума.

– Иди ты…

Павел Иванович сидел и смеялся. Потом стал думать о работе о разросшемся саде, об озере и огромной щуке в нем. Щука плавает у самого валуна, словно знает, что ловить ее все равно никто не будет.

Павел Иванович не спал всю ночь. Ему виделась в окно луна, жизнь на ней и его лаборатория, а оттуда чуть приблизившееся лицо Вали.

5

На рассвете тихонько подошла Валя.

– Павел Иванович, поехали на охоту?

– Поеду. Сейчас?

– Одевайтесь. Я вам принесу фуфайку и сапоги резиновые. – Он приподнялся и потянул ее за руку.

– Господи, дверь же открыта, – прошептала она, теряясь и отворачивая лицо от его жадных, горячих губ…

Выехали затемно. Витька вел мотоцикл, Валя и Женя сидели в люльке с узлом провианта, Павел Иванович сзади. Ребята ехали следом на «Яве». Вскоре остановились у болотца, у шалашика. Женщины наскоро сделали охотникам бутерброды с колбасой, а сами решили остаться и сварить часам к десяти завтрак.

Павлу Ивановичу дали старую двустволку. Он легко шагал с ребятами по мокрой осоке. Ему просто нравилось ходить с ружьем, подсматривать повадки птиц, зверей.

В камышах крякнула и хлопнула крыльями утка. Витька стал пробираться по кочкам к воде. Только ступил в воду – проснулась стая, загомонила и с отчаянным шумом взлетела.

– Пуганые, – тихо сказал Яша, протирая запотевшие очки.

– Ничего, – успокоил Ленька. – Без дичи не придем.

Чуть-чуть развиднелось. Жидкая тучка выронила немного дождика и растаяла. День просыпался. Над головами охотников низко пролетела в мокрый тальник сорока и затрещала там. Ленька вскинул ружье.

– Брось, не шуми! – остановил его Витька.

Павел Иванович услышал сухой треск. «Вертолет? Не видно. Откуда он здесь»?.. И тотчас же забеспокоился, вспомнил, что шеф предупредил его при отъезде: в случае выездов сообщать ему место.

Вертолет вспугнул куликов.

– Тоже дичь! – сказал Ленька и кинул вслед стае камень. – Уже пятнадцать минут десятого, а у нас ни одного хвоста.

Ходили долго, а солнце все не показывалось.

Направились к желтому березничку, который жался к темным соснам. Трава была густой и жесткой. Ноги запутывались в ней.

– Мясо! – Дико зашипел Витька. – Ложись!

Все упали. Витька пополз. Ребята за ним. Павел Иванович поднял голову и метрах в трехстах увидел журавлиную стаю. Высокие, великолепные птицы паслись в траве, были видны их маленькие настороженные головки на длинных шеях.

– Ребята! – позвал Павел Иванович.

Но они были уже далеко.

Ему захотелось крикнуть им, чтобы не вздумали стрелять. Но не крикнул почему-то, а пополз следом.

– Курлы, курлы… – услышал он вдруг тревожный и ясный крик. Это журавли, почуяв опасность, разбежались и взлетели. Ребята вскочили, побежали следом. Выстрел. Второй…

Павел Иванович рванулся вслед, но опустились руки. Он сел. Билось и опадало сердце. На глаза давили слезы. Космос, ракеты, цивилизация, а как жесток еще человек!..

Он встал, повернулся и побрел к шалашу…

Их уже ждали. Суп был готов и стоял в кастрюльке на разворошенных тлеющих углях. Позавтракали втроем, не дожидаясь остальных. Потом Павел Иванович смастерил удочку, от нечего делать забрел в воду и стал терпеливо ждать клева.

К полудню появились охотники. Ленька принес две кряквы и, полный чувства собственной значимости, положил их к ногам Жени. Женя дернула плечом и отвернулась. У Яши ружье болталось за спиной вниз стволом, он никого не убил, только наломал букет из осенних веток березы и осины, который, смущаясь, протянул Вале. А Витька оглядел всех, загадочно хмыкнул, снял рюкзак, присел на корточки, развязал, вытащил еще живого большого серого журавля и бросил его к костру.

– Ты зачем убил журавля?! – закричала Женя и полезла на брата драться. – Дичи тебе мало? Мало?! Да?!

– Я его не бил. Я стрелял, – стал оправдываться Витька. – Подумаешь, птица!

– Сам ты птица? Глаза б мои тебя не видели. – Она схватила бьющегося журавля, осмотрела крылья, прижала птицу к груди и потребовала:

– Вези меня домой!

– Я есть хочу.

– Вези, говорю, дома поешь! – у нее стали дрожать губы.

– Ладно, Витя, поедем и мы с Павлом Ивановичем. А ребята привезут после посуду, – сказала Валя и стала собираться.

Журавль молчал на руках Жени, только сгибал и вытягивал шею, вертел головой. Ехали молча. У всех было подавленное настроение и после, когда приехали домой, пообедали, а Женя все возилась во дворе с журавлем, не прошло это состояние.

Валя привела Павла Ивановича в комнату отца показать резьбу и не успела. К воротам подъехал газик, и из кабины вылез врач курорта, молодой еще, корректный Яков Адамович.

Он быстро прошел по двору, вошел в дом, поздоровался и протянул Павлу Ивановичу конверт.

– Я за вами.

Павел Иванович понял все. Сорвал сургуч. Прочел:

«Готовьтесь испытанию. Вылет немедленно».

– Валя, я еду!

Он свернул конверт, положил в карман и стал одеваться.

Анна Егоровна всплеснула руками:

– Да куда ж это вы, так быстро?

– Работа, Анна Егоровна.

По дороге, от крыльца до ворот, Яков Адамович шепнул Павлу Ивановичу:

– Километра два отсюда, в лесу у дороги, вертолет. Ваши вещи уже там.

– Хорошо! – отрешенно сказал Павел Иванович. Он был бледен. Глаза его, небольшие, черные, глубокие, смотрели куда-то мимо всех. И когда уже сел, повернулся, высунулся из машины и помахал рукой.

Подозвал Валю и сказал:

– Ты извини, что так получилось.

– Работа есть работа, что ж…

Он тихонько положил на ее плечо руку, заглянул в глаза:

– Прощай, Валюша! Кто знает, может быть, когда-нибудь и увидимся!

– Может быть, – тихо сказала она, опуская повлажневшие глаза.

– Яков Адамович, я вам доставил столько хлопот…

– Ну что вы… – они столкнулись глазами, поняли друг друга.

Он, уже не глядя на Валю, помахал всем рукой и захлопнул дверцу.

Вскоре машина остановилась и он пошел к вертолету, поздоровался с пилотом, забрался и сел. Потом он еще видел на узкой черточке дороги газик и Якова Адамовича в белом халате.

А еще он посмотрел вниз и в сторону и увидел деревню в междуозерье, тот дом и отвернулся от иллюминатора. Стал смотреть вперед, в голубое небо.

«Когда-нибудь я снова встречу ее», – облегченно подумал он. И сразу утихла его душа, стало, уверенно и спокойно.