Текст книги "Служанка (СИ)"
Автор книги: Злата Тур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Злата Тур
Служанка
Глава 1
– Не помешаю? Я привыкла в это время заниматься здесь йогой, – вопрос, который не требует ответа, потому что задается в процессе раскатывания куска ядовито – желтой резины на моей любимой деревянной террасе.
«Сука, быстро это ты привыкнуть успела….» Чтоб сдержать раздражение пришлось сжать челюсти до скрежета. Если б не предельно рациональное устройство моего мозга, реально подумал бы, что эта стерва отца приворожила каким – нибудь зельем с лягушачьми лапками или спермой летучего мыша. Ну не может мужик настолько потерять контроль над своим скворечником, чтоб бросить жену ради молоденькой шлюшки с личиком святой невинности.
Но я уверен, что на ней негде пробу ставить. Нет, леди, конечно, она из себя пытается строить. А бл*дская натура вылезает изо всех щелей и просто кричит «Ну трахни меня!» Я не признаю, но теоретически могу понять, что любовь плавит мозги. И в достойную девушку влюбиться можно. Но меня ж не проведешь. Это отец всю жизнь строил бизнес, а мать строила его. В хорошем смысле этого слова. Окружала заботой и вниманием. И насколько я знаю, налево он не ходил. Стало быть, мог принять за чистую монету ангельский взор и наивно трепещущие реснички.
Я же спинным мозгом чувствую, когда женщина мысленно принимает уже мой член, куда только можно. Однозначно читается провоцирующее облизывание губ, многообещающий взгляд, назовем его пристойно «Тебе я могла бы подарить свою близость!» Или она поправляет волосы и оголяет шею, показывая свою беззащитность, – вот, мол, бери меня, я для тебя открыта. Да и еще куча невербальных сигналов для того, чтоб мужик сначала застыл в стойке суриката, а потом, подобрав слюни, ринулся в брачные игры.
Или это она нарочно делает? Другой вариант, не менее неприятный пришел в голову. Может, она рассчитывает соблазнить меня, а потом в слезах и еще с самосделанным синяком прибежать к отцу и, всхлипывая, рассказать, какое я животное? Будет рыдать, говорить, что «она не такая» и что жизнь ее не будет прежней… В результате чего разгневанный папенька меня выгонит из дома, в котором я вырос, и лишит наследства.
Положим, наследство не очень меня заботит, потому что сам давно стою на ногах. Но отец есть отец. Пусть не самый трепетно любящий, но я не хочу его терять, да и еще из-за какой-то шлюшки.
И хотя она стопроцентное попадание в мой любимый типаж, ее прелести не вызывают никаких чувств, кроме отвращения. Или я так старательно запихиваю их куда подальше, потому что она моя мачеха? Ну, папенька, удружил! Мачеха моложе пасынка на десять лет!
Приходится признать: я старательно – престарательно пытаюсь убедить себя, что подтянутое, гибкое, как лоза, тело не вызывает никакого шевеления в штанах. Но процесс убеждения раз за разом стопорится.
Я не самый большой поклонник и знаток йоги, но, уверен, что бикини на упругой, приятной округлости заднице – это не самая подходящая одежда. Хотя бы потому, что притягивает мужской взгляд автоматически. Монах на моем месте начал бы четки перебирать да молиться за спасение заблудшей души, мне ж ничего не остается, как сделать вид, что еженедельник «The Economist» – это единственное, что меня интересует в этом мире.
Так всегда и было – для меня чашка крепкого кофе с утра и изумительно пахнущее свежей типографской краской детище одного из Ротшильдов – это своего рода медитация на успех. И причем этот ритуал я должен проводить на свежем воздухе. Поэтому холодную часть года я и живу на Кипре. А сейчас в своем доме я вынужден давиться любимым кофе и заставлять себя вглядываться в текст, вновь и вновь перечитывая одно и то же.
Надо же!!! Даже «Бэджетовские заметки» о культурном противостоянии Британии и Штатов совсем не кажутся забавными, потому что глаза помимо воли убеждают, что есть для них более яркое зрелище. Бесит. Чего эта шлюшка добивается? Чтоб я таращился открыто и слюни подбирал? Или чтобы показать, что я здесь никто и могу сваливать со своими буржуйскими привычками куда-подальше?
Это точно нет. Не дождешься! Хотя и моей медитационной расслабленности тоже приходится сказать «нет». Пытаюсь невозмутимо отхлебнуть кофе. Но моя мужская составляющая не менее выраженная, чем бизнесменская. И пока что мужская уверенно укладывает на лопатки всю мою выдержку и здравомыслие. В исполнении Вероники асаны впечатляют сильнее, чем приватный танец.
Идеально держит планку. Черт, буквы расплываются, потому что глаза невольно провожают глубокий прогиб спины. «Собака мордой вверх». Заключать с собой пари на отказ от курения, если еще раз посмотрю? Так как же не посмотрю, если сейчас она пойдет в собаку мордой вниз… И «The Economist» не бросает мне спасательный круг…Просто тупо смотрю на идеально ровные ноги и выставленную мне напоказ аппетитную задницу. Первый раз в жизни пожалел, что имею орлиное зрение. Эти как бы трусы сбились с положенного места и практически врезались в неположенное, позволяя увидеть во всей красе эпилированное междуножье. Твою ж мать! Она еще уменьшила угол, опершись на локти, отчего задница Эйфелевой башней устремилась еще больше ввысь.
Вдох-выдох! Надеюсь, больше поразить меня нечем. Сердце больно толкнулось в грудную клетку и чуть не остановилось. Забыл еще про один вариант! Но это точно без меня – если из этого положения она еще задерет одну ногу вверх… желание трахнуть ее просто взорвет меня. Ни …за…что! Я опустил голову, даже ниже необходимого, чтоб видеть строчки, но этот раунд я выиграю по-любому. Пусть хоть завязки порвутся на ее купальнике или в аналоге березки она попросит подержать ей ноги. Усилием воли переключаюсь на новости экономики и, наконец, погружаюсь в свою личную нирвану. Однако стерва, похоже, не привыкла отступать от намеченного.
– Тимофей! – выдергивает меня из моего рая хорошо поставленный голос мачехи с капризно-обиженными нотками. Молчу, изображая глухонемого евнуха.
– Тимофей! Ты меня слышишь?
«Конечно, слышу, но тебе знать об этом не стоит!»
С последним глотком кофе опускаю журнал и натягиваю на лицо маску равнодушия.
– Ника, ты что-то хотела? – спрашиваю, словно только что увидел ее.
– Я спрашиваю, какой ты кофе пьешь? Меня аромат постоянно отвлекает. Зная про твою снобскую натуру, могу предположить, что ты пьешь исключительно Блэк Айвори.
«Хочешь зацепить и перейти к обсуждению вкусовых пристрастий или ждешь, что я удивлюсь – откуда ты про мою натуру знаешь?» – возникает мысль не обсуждать. Хотя, сама подкинула идею, как поставить ее на место раз и навсегда.
– Ника, я патологически брезглив, поэтому ни кофейные зерна, которые вышли у слона из задницы вместе с экскрементами, ни женщины, только что слезшие в чужого хрена, меня не интересуют, – отвечаю намеренно грубо, ясно давая понять свое отношение к ней. Стерве, расколовшей нашу семью.
Хотя… Из любого правила есть исключения. У нас есть столовые приборы, которые мы не стерилизуем и не выбрасываем после того, как поели. Соответственно, ложку или вилку спокойно берем в рот, не задумываясь, кто ею ел вчера: и в ресторане, и на приеме, и дома. И мысли о конкретном рте принимают нежелательный для меня оборот. Отлюбить ее рот я бы не побрезговал. Представлять, как она выглядит голая, мне было не нужно. Все, что обычно прикрывается одеждой, я уже видел. Как снизу, так и сверху. Вместо закрытых чашечек, ее лиф представлял две эластичных тряпочки, прикрывавших тугие соски и немного пространства около них. Так что и форма, и размер были видны во всем своем довольно приятном виде.
Черт, надо признать, что хотел бы увидеть ее голую, со своим невинно – порочным взглядом у себя между ног. И по отношению к отцу не чувствовал бы вины. Подмять под себя, накрыть своим телом – это как заявить права на женщину. Выбивать из нее стоны и вскрики – это дарить ей наслаждение и получать самому, это личное.
Минет же кардинально отличается – ни о каких криках страсти речь не идет, рот – то занят! Как с проституткой– ничего не обязан ей давать. Значит, этим способом можно воспользоваться, чтоб не заняться рукоприкладством.
Сука, до чего ж у меня богатая фантазия, если картинка моментально всплыла в мозгу, и я судорожно сглотнул. Конечно, это не укрылось от цепкого взора пираньи, и она будто бы невинно облизнула нижнюю губу.
Уткнувшись в журнал, даю понять, что диалог окончен, однако из головы не могу ее выбросить. Несомненно, она посещала какие-то курсы по соблазнению. Либо сама их вела. Она прекрасно разбирается в людях и мужской психологии.
– Ну что ты такой бука, – капризно надув свои пухлые губки, протянула она. – Мы ж с тобой подружились уже!
– Странно, я этот момент как-то пропустил, – что– что, а дружба с ней мне точно не нужна.
Перед отцом она разыграла трогательную маленькую девочку, оказавшуюся в беде. Стройная, изящная, как статуэтка-балерина, она ласкала взгляд своей грацией. Большой, пухлый рот, испуганные глаза олененка Бэмби делали ее похожей на беззащитного ребенка, а блестящие каштановые волосы в недлинном каре вызывали в голове образ настоящей искушенной в любви француженки. Получалась самая острая, крышесносная смесь трогательной невинности и порочной соблазнительности.
Глава 2
– Аглая, у нас неприятности в семье. К сожалению, мы не сможем уже в ближайшее время оплачивать аренду дома и твое обучение у маэстро. Мы вынуждены экономить. Так что, дочь, возвращайся, будем что-то решать, – мама пыталась сдерживаться, но видно было, что слезы того и гляди прорвут плотину, и мне придется по международной линии проводить сеанс психотерапии. Что не очень желательно, учитывая услышанную информацию. Я еще до конца не осознала масштабы катастрофы, потому что не иметь средств для оплаты аренды дома в Италии – это настолько не вяжется с моим представлением о жизни, что легче себя в спину укусить, чем мне понять, что такое экономить.
– То есть ты хочешь сказать, что со следующего месяца я живу в Москве? – на всякий случай переспрашиваю, чтоб убедиться, что слово «неприятности» я поняла верно.
– Да, девочка моя! Георгий уже заказал билет. Прости, не бизнес-класс. Не обижайся, дочка, – уровень просительности и обреченности в голосе мамы уже зашкаливал.
– Ма, не переживай. Я прилечу, и мы вместе разберемся, – на этой беспечно бодрой ноте безбожно фальшивлю и нажимаю отбой, чтоб не сорваться самой. Конечно, если брать нас двоих с мамой, то скорей я была старше. Это я поняла, как только научилась анализировать. Моя Арина Витольдовна – эдакая нежная фиалка. Если б она жила в девятнадцатом веке, то неизменными ее спутниками были б нюхательная соль и лавровишневые капли, которыми чеховские героини лечили мигрень и растрепанные чувства.
Ей крупно повезло, что она вышла замуж за папеньку, иначе ее тонкая душевная организация не вынесла бы свинцовых мерзостей нашей реальности. К хозяйству она не прибита, прислугой командовать не умеет, устраивает благотворительные мероприятия то в пользу домов престарелых, то в пользу детских домов. Это-то, конечно, благое дело, но в свое время, до отъезда в Италию, мне лично, за отсутствием времени у папеньки, много раз приходилось выпроваживать «представителей» различных фондов спасения кого-либо, начиная с галапагосских черепах и мадагаскарских лемуров до голодных детей Папуа Новой Гвинеи.
Не хочу сказать, что мама глупенькая, но отказать кому-либо ей очень и очень трудно. Она ужасно добрая и ранимая. Такой оранжерейный цветочек. Мамуля сильно расстраивается из-за всего, чего только можно, словно чувствуя свою вину за то, что кто-то живет бедно или совсем голодно. Поэтому к ней и присасываются всякие пиявки. Слава Богу, что я не в нее. От нее только вокальные данные неплохие, а фигурой и характером я в бабушку, папину маму, которая окончила четыре класса чуть ли не церковно-приходской школы, но никогда не заламывала руки в страдашках, а предпочитала, подобрав сопли, действовать.
Арина Витольдовна же в ужасе закатывала глаза, даже когда я приходила с улицы с ободранной коленкой или дыркой на платье. И хотя мне было ее искренне жаль, но тяга к интересному неизменно оказывалась сильней. Как это я не залезу на дерево? Ну и что, что потом пожарную машину придется вызывать, чтоб меня стащить! Зато доказала, что я не хуже Маугли! А что я дома творила! Вау! Купала кота в унитазе, наряжала питбуля в мамин лифчик. За полчаса успевала поменять дизайн в какой-нибудь из комнат при помощи подручных средств – маминой косметики, вытащенного из холодильника томатного соуса, растопленной на батарее шоколадки. И не только.
Как говорят искусствоведы, творчество раннего периода Аглаи Славинской не представляет особой художественной ценности, потому что автор использовал необычную палитру красок, извлеченную из ночного горшка. Наверно, потом мне стало стыдно, ибо я такого не помню. А мама могла что-нибудь и напутать. Короче, это была не я. Или все равно не докажете.
В считанные минуты я успевала такой абстракционизм – авангард – граффити – на стенах соорудить, что Кандинский в обнимку с Пикассо бредут в ближайший кабак заливать горе.
Уже в детстве я чувствовала в себе творческий зуд и огромный потенциал. И чтобы мою ядерную энергию направить в мирное русло меня отвели в художественную, а до кучи и музыкальную школу. Заставили уныло просиживать за фортепиано, обреченно барабаня по клавишам. Однако я быстро сориентировалась, и, закрыв наглухо дверь, включала на всю мощность магнитофон – тогда еще такое устройство было – и из него лилась минорная «К Элизе», поставленная на повтор воспроизведения. А я занималась своими делами.
И опять спасибо бабуле! Если бы я не унаследовала от нее маленькую ладонь с пропорциональными ей недлинными пальцами, я б пропала. Мама, мечтавшая видеть меня звездой, слезами и стенаниями достала бы папу, и меня б, как бычка на заклание, послали бы учиться дальше в консерваторию. Но к ее великому сожалению и огорчению, церемонные манеры и аристократическую сдержанность мой организм решительно отторгал, как крайне инородное тело.
Что и говорить, ребенком я была совершенно неудобным, поэтому, чтоб хоть как-то это компенсировать, мне приходилось оберегать мамулю от всяческих потрясений. Я хоть и дочь своего отца, но в школу ходила не частную, просто хорошую с языковым уклоном. Каюсь, не всегда была эталоном благонравия, поэтому, как Вовочка из анекдотов, имела два дневника – один для того, чтоб гордились родители, и второй, который я им не показывала. Еще в начальной школе научившись подделывать подпись мамы, я тщательно оберегала ее хрупкую нервную систему. Либо природный талант, либо художка посодействовали.
Интересно, какие из моих навыков и умений могут мне помочь, если, правда, нас коснется безденежье? Как бы то ни было, раскисать себе я не позволила. Отца, если, действительно, все так плохо, нужно поддержать, мамулю соответственно, не расстраивать. Они такие разные, но я их обожаю. Они обожают друг друга и продукт этого обоюдного обожании – меня. Вот такие у нас были обожашки, пока не случились эти неприятности.
Ладно. Все узнаю, и будем решать вопросы по мере их поступления.
Заявившись домой, я обцеловала родителей и рухнула на свою кровать. После полета в эконом– классе я была уверена, что уже все знаю об этой жизни. Но жизнь…. она оказалась, как матрешка. Думаешь – что все, вот она, последняя. Но черта с два, за ней есть еще и еще сюрприз.
И сюрпризы были таковы: папа не поладил с высоким чиновником, который натравил всевозможные проверки на фирму; потенциальные инвесторы, услышав о проблемах, отложили принятие решения о сотрудничестве в новом проекте, а нынешние отозвали свои активы. И это еще не все. Вот та самая маленькая, неразборная матрешка упекла отца в больницу в предынфарктном состоянии.
Этой последней матрешкой оказался старый, проверенный годами друг. Матвей Барковский. Много лет назад он сделал чрезвычайно добрый жест – занял огромную сумму денег без процентов под одну расписку. Отец вскоре раскрутился и вернул деньги, а у Барковского случился пожар в офисе, и расписка сгорела. Соответственно, о долге и расписке вскоре забыли, и как говорится, ничто не омрачало. А сейчас она неожиданно обнаружилась дома вместе с болезнью Альцгеймера у самого Барковского – он совершенно не помнит, что отец вернул ему деньги. А папа и не подумал свое время взять обратную расписку в том, что долг отдал сполна. Это были еще те времена, когда дружба являлась более надежным гарантом, чем нотариус.
История краха нашего благосостояния была мне рассказана вкратце, с опусканием, как понимаю, очень многих подробностей. Однако, и так было уже предельно ясно, что из букв «П», «Ж», «О» и «А» слово «Благополучие» никак не собрать.
На отца было больно смотреть. Осунулся. Под глазами мешки. Несмотря на то, что папа был бизнесменом, а значит, хватким, умеющим гибко реагировать на ситуацию, а иногда и пойти против правил, в душе он все равно оставался романтиком. Из тех, кто не глядя кинется защищать близких, для кого дружба – это как кровные узы. И сейчас его подкосили не проблемы, которые судьба отсыпала щедрой рукой, а именно подлость друга.
Пока мы еще имели возможность жить в своем доме. Барковский любезно предоставил нам два месяца на то, чтоб собрать деньги или подыскать себе новое дешевое жилье.
Глава 3
Своего родителя в размотанном в хлам состоянии я и застала в кабинете. Зная, что он там, я предварительно заварила ему травяной чай, набрала в пиалку меда и пошла разрабатывать стратегию.
– Па-а-ап, – протянула я, поняв, что отец погрузился в себя и только делает вид, что что – то подсчитывает, черкая в ежедневнике. – Я тебе чай принесла.
– Агуша, – черт, от боли, отраженной в его взгляде, у меня аж мурашки пробежали по коже. Мой сильный, уверенный, несокрушимый, как скала, Андрей Петрович смотрел на меня глазами побитой собаки. – Агуш, прости старика.
– Ну ты не заговаривайся! Ты у меня еще ого-го! Пап, все будет нормально. В крайнем случае, выйду за этого, сынка твоего Бричкина. Ему ж хочется красивую фамилию. Потом разведусь, подумаешь, делов-то.
Хотя делов – то здесь было более, чем достаточно. Как только появился на горизонте этот женишок, я тут же решила, что в универе доучусь заочно, а пока мне жизненно необходим благодатный воздух солнечной Италии и уроки вокала и живописи у мастеров, но никак не скорый брак с целью слияния капитала.
– Спасибо за чай, детка, но боюсь, этот вариант нам уже не подходит, – грустно покачал головой папа.
– В смысле. Пап? – удивленно зависаю на вопросе. – Вот сейчас было обидно! Мое образование, породистый экстерьер, какая – никакая родословная, творческая одаренность и ангельский характер уже ничего не стоят?!
– Агуш, к сожалению, образ завидной невесты выглядит несколько иначе. Мы же не сможем вращаться в привычных кругах. И честно, я не знаю, как быть. Даже оставив себе один магазинчик, мы не сможем пока платить зарплату продавцам.
– А моя специальность «Реклама и связи с общественностью»? Думаешь, не пригодится? Кассовым аппаратом овладею. Общаться с покупателями – тоже не проблема.
– Малыш, этим бизнес не спасешь. А ты, если захочешь, должна работать только там, где нравится. А вообще, лучше, как мама, заниматься домом и благотворительностью. В идеале.
Несмотря на трагичность ситуации, я едва не хрюкнула от смеха. Представив себя в роли моей маменьки на ужасно скучных мероприятиях, я тут же продемонстрировала это. Придав лицу максимум пафосности, чопорно задрав подбородок, я прошлась павою по кабинету, одаривая благосклонными кивками диван, шкафы, окна. И естественно, сопровождая репликами: «Будьте любезны», «О, ваш вклад бесценен», «О, Ваша щедрость не знает границ».
Папа не удержался и улыбнулся, на мгновение горькая складка расправилась.
– Какой же ты у меня еще ребенок! – от его взгляда, лучившегося любовью, мне тут же захотелось реветь. Сделав дурашливый реверанс, я наклонила голову, чтоб незаметно прикусить губу и не расплакаться.
Как же больно сейчас взрослеть! Словно бабочке, мне приходилось продираться сквозь плотный кокон, с отчаянием вытаскивая из него маленькие, склеенные, беспомощные крылышки.
– Дочь, ты у меня умница – разумница, но этого мало. Сейчас если все рухнет, ты будешь просто девочкой с улицы, у которой есть диплом. Знаешь, люди очень быстро отворачиваются от упавших. Закон стаи – слабых сжирают, – он горестно вздохнул и хотел еще что-то добавить, но тут кто-то поскребся в дверь.
– Андрей Петрович! – Аня, наша домработница, осторожно засунула голову.
– Да, Ань, что ты хотела?
– Моя двоюродная сестра, ну вы ее знаете, наверно, Марина, потеряла работу. Ваш друг, Барковский, уволил ни за что ни про что…
При имени заклятого друга отец вздрогнул, будто его ударили плетью. На лбу вздулась вена и запульсировала так, что мне стало страшно.
– Папуль, – я быстренько зачерпнула ложкой мед и поднесла к его губам. – Ну-ка, успокоительное. Давай! – скомандовала я, целуя отца, как маленького, в макушку.
За то время, когда мы не виделись, он сдал неимоверно. Стал, и правда, похож на старика. Плечи согнулись. Лоб, словно резцом скульптора, прочертила глубокая поперечная морщина, выдавая груз навалившихся проблем. Его густые, смоляные волосы, долго сопротивлявшиеся седине, сейчас, кажется, проиграли бой. Половина головы словно подернулась инеем скорби. Но больней всего мне было смотреть в его глаза. Их яркая, всегда искрящаяся жизнью синева словно присыпалась пеплом усталости и глухой боли.
Мне стало по-настоящему страшно – вот так люди и умирают от потрясений. От переживаний. А мужчины – они на самом деле такие чувствительные. Ранимые. Это мы можем позволить себе рыдать в три ручья, выплескивая и настоящее, и надуманное горе. Мужчины молчат. Держат все в себе. И эта боль может рвануть в любой момент. И во что бы то ни стало, необходимо снизить градус этой боли, чтоб не рвануло.
На маму надежды мало. Она как ребенок, хлопает глазками и причитает: «Господи! Что же с нами будет?» Будто Господь ей может ответить или что-то изменить. Получается, из нас троих одна я обладаю супер-силой. И я должна что-то придумать. Потому что потерять отца и получить на руки пятидесятилетнего беспомощного ребенка, в виде мамули, не могу. Я должна что-то придумать.
Подчинившись, отец послушно проглотил мед, запил чаем и благодарно посмотрел на меня.
– Агуша! Девочка моя! – боже мой, в глазах его стояли слезы! Опять пришлось, чтоб не разреветься, больно ущипнуть себя за бок. Едва не подавившись глотком воздуха, я обхватила своего любимого Андрея Петровича за шею.
– Папулька, ты у меня такой классный! У нас все будет хорошо!
Анечка, осознав, что за время ее отпуска у нас в семье что-то изменилось далеко не в лучшую сторону, стояла, наверно забывая дышать, и смотрела на нас, как на финал «Хатико».
Вспомнился любимый фильм папы – «Двенадцать стульев». Зачем? Быстренько сделав перемотку кадров, поняла – Остап Бендер – это образец неунывающего неудачника. Фух, отбрасываем его негативный опыт, берем оптимизм и вперед. Чо там у него главное? А, «Командовать парадом буду я»!
Понимая, как сейчас неимоверно трудно отцу озвучивать ситуацию, я беру ее в свои руки.
– Что твоя кузина? Ань?
– Я наверно, не вовремя?! – огорченно заморгав глазами, пробормотала она.
– Другого времени не будет. Выкладывай.
– Я думала, может она бы могла к вам устроиться? Она очень расторопная! Правильная. А с ней так поступили…, – она растерянно замолкла, предчувствуя неладное.
Отец еще больше сгорбился, понимая, что и ему сейчас придется «так поступить»: уволить человека, который работает с душой, потому что не в состоянии платить зарплату.
– Аня, пошли, сейчас я в семье главный. Мы с тобой что-нибудь придумаем.
И странное дело! Взяв бразды правления в свои руки, я почувствовала себя настоящим полководцем. Не имеющим права падать духом и отвечающим за свою армию.
Я утащила нашу домработницу в столовую, достала бутылку вина и приготовилась устроить попойку. Ну как попойку… Меня уносит в светлую даль с одного бокала, поэтому моя задача была как шахматная партия. Просчитать количество глотков, максимально допустимых для меня, чтоб не уехать, и такое же количество для Ани, чтоб она уехала, предварительно осознав незавидность положения, но не впасть в панику.
– Аглая, мы что, с вами сейчас пить будем? – изумленно хлопала ресницами эта добрая девушка.
– Пьяное дыхание облегчает понимание, – усмехнулась я.
Сначала я выслушала историю Аниной сестры, и, получив необходимые пазлы для полноты картины, с прискорбием сообщила, что теперь они обе пополнили клан «Ненавидящих семейство Барковских», возглавляемое мною. И она тоже лишается работы из-за этих упырей.
Мои родители наивно полагали, что при их нежной девочке, то есть при мне, нельзя говорить о наличии любовницы у Барковского старшего, но Бог меня ушами не обидел, и эту информацию я выловила чуть ли не из эфира.
Сопоставив все факты, я включила свою соображалку на полную мощность. А что если…План начал складываться с такой скоростью, что дух захватывало. А его авантюрность и трудность реализации вызвали выброс адреналина в лошадиной дозе.
Я задумала наняться в служанки к Барковским, раз они решили сменить персонал, найти эту злополучную расписку и по ходу придумать, как еще отомстить. С Аней мы были чем-то похожи – овал лица, немаленькие губы. Глаза, правда, у нее небольшие и голубые, но если надеть очки со стеклами – хамелеонами, то эту разницу между голубыми и зелеными никто не увидит. Свои рыжие локоны придется принести в жертву – химически выпрямить и безжалостно отблондинить. Плюс – на паспортном фото всегда люди выглядят, как заготовки на памятник.
– Короче, Ань, ты идешь в агентство, через которое нанималась твоя сестра. Говоришь, что увидела вакансию и много слышала хорошего о хозяевах. И смотришь по ситуации. Или тебя направляют на собеседование, а на собеседование уже еду я, или доверяют агентству и сразу берут на испытательный срок.
Судя по тому, как испуганно округлились глаза нашей домработницы, я поняла, что должна во что бы то ни стало добиться своего. И даже ради Анюты. Таких домработниц поискать!
– А как же я? Я ведь больше никуда не устроюсь? – девушка в панике затеребила края фартука, пытаясь найти компромисс со своей совестью и желанием помочь нам.
– Так, Аня, давай без паники! Питание за счет работодателей, поэтому зарплату я тебе отдаю свою, а ты отрабатываешь ее у моих родителей. Пока нас не выселили из дома. Надеюсь, за месяц я справлюсь. А им придется сказать, что устроилась в солидную фирму в Казани, там у меня одногруппница живет, а ее папенька весьма успешный бизнесмен. Так сказать прикрытие готово. Так что грех не воспользоваться связями, хоть какие есть.
– Аглая, – очевидно, Аня растерянно пыталась найти слова, чтоб было не обидно. – Вы ж никогда не занимались хозяйством. Вы сможете?
– А ты для чего? Я буду тебе звонить и спрашивать, что и как делать. Да и сейчас пару дней можешь меня поднатаскать. У меня нет выбора. И это…Ань, дай мне что – нибудь из своего гардероба, пожалуйста, – я просительно улыбнулась. – Не подумай чего плохого, но вдруг кто-то залезет в мой чемодан, а там, пусть и не самые дорогие, но все ж брендовые вещи. А новые на рынке покупать сейчас и не по карману, и опять же подозрительно, что все с нуля.
Анюта, добрая душа, поделилась джинсовым сарафаном, парой платьиц. И я сама себе заказала в интернете платье горничной. Правда, пришлось попотеть, пока не доказала сайту, что форма нужна не для ролевых игр.
Все! Отступать нельзя, иначе второго шанса не будет.
Спасибо, Анюте, она сделала все наилучшим образом, и вот я уже выхожу из такси, волоча за собой ее скромный чемодан и собственный трепещущий хвост страха. Хотя особо бояться вроде нечего. Барковские могли помнить меня только непоседливой огненно-рыжей «Почемучкой» с брекетами. Чуть повзрослев, я уже уклонялась от всяких приемов и дружеских родительских барбекю, находя себе более интересное занятие. А потом и вовсе свинтила в Италию. Барковский – младший был старше меня лет на десять, я у своих родителей поздний ребенок, соответственно мы с ним вообще не пересекались. Когда у него не было свободы выбора – ехать в гости или не ехать – меня еще на свете не было. А когда начали меня таскать за собой родители, у него уже была «вольная».
Глава 4
Когда мать позвонила и сказала, что поживет в моей пустующей квартире, я не придал значения. Ну, решили пожить отдельно, как возрастные супруги спят по разным спальням, чтоб не доставать друг друга храпом или другими непотребными звуками. Когда она попросила денег, я тоже не удивился. Родителю если шлея под хвост попадет, то он будет стоять на своем, как триста спартанцев, но шаг навстречу не сделает… Будет ждать, что мать сама попросит. Но тут я подумал, что и маменьку чем-то укрыло. В конце концов, каждая пара когда – нибудь может стряхнуть пыль с отношений при помощи Мега-скандала.
Открытие нового отеля требовало непосредственного присутствия, поэтому еще пару месяцев я не задумывался, что у предков может быть серьезный разлад. К тому же в голове, как у великовозрастного дитяти, было встроено: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». По – детски я был уверен в незыблемости своего родового гнезда. Семья – это гарантия стабильности и уверенности в завтрашнем дне, это мой мир, то, что я ценю в жизни больше всего. И вот он рухнул. Не представляю, что со мной было бы, если бы родители развелись, когда я был ребенком! Я и сейчас – то не знаю, как выгрести из этого душевного дерьма. Что сделать? Конечно, поддержать мать.
В женщине, открывшей мне дверь, я не узнал свою энергичную Ольгу Васильевну. Исхудавшая, с потухшими глазами, с широкой седой дорожкой отросших корней на голове.
– Тимочка…, – видимо уже по привычке глаза ее наполнились слезами. Никогда не был чувствительным, но сейчас я понял, что у меня есть сердце – его сдавило так, что искры из глаз чуть не посыпались.
Перед моим отъездом мамуля была во всем цвете своего элегантного возраста – жизнерадостной, невысокой, довольно пухленькой шатенкой.
Конечно, разница с молодой и сексапильной стервой размером с пропасть. Она вселила в отца иллюзию уверенности, что он еще ого-го. Что старый конь борозды не портит. А папенька забыл продолжение – и глубоко не вспашет. Понятно, что каждому мужику в глазах женщин хочется быть на высоте. Спина ровная, плечи развернуты, живот подтянутый, походка молодого тигра. Хочется выглядеть энергичным и харизматичным. Хочется не уступать молодым. Но выглядеть молодым и быть молодым – это разные вещи.
