Текст книги "Яд для королевы"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Часть II
От Мадрида до Версаля
Глава 4
«Mi reina!» [32]32
«Моя королева!» (исп.)
[Закрыть]...
На главной площади Мадрида под названием Майор столпилось столько народу, что яблоку негде было упасть, а площадь была огромных размеров, на ней помещалось не меньше пятидесяти тысяч человек. Однако центральная ее часть, оцепленная солдатами с пиками, оставалась свободной. С одной стороны там возвышалось что-то вроде трибуны с невысокими, грубыми скамьями – ее сколотили за одну ночь, и на ней должны были разместиться еретики и преступники, с другой стороны тянулся помост с несколькими рядами высоких, удобных кресел – они предназначались для высшего духовенства и Святой инквизиции. Неподалеку, вокруг столбов с почерневшими цепями, громоздилась гора дров, хвороста и соломы. Ледяной ветер дул с кастильского нагорья и рассеивал едва ощутимое тепло, которое скупо дарило бледное зимнее солнце.
Король и королева, сопровождаемые свитой из знати, заняли места на широком балконе Панадерии [33]33
Панадерия (букв.) – булочная (исп.). Главное и самое красивое сооружение площади Майор в Мадриде. Сама булочная располагалась на первом этаже, а с балкона второго этажа, стоя рядом с пестрыми фресками, украшающими стены, члены королевской семьи обычно наблюдали за событиями, которые происходили внизу.
[Закрыть]. Фрейлин-француженок, прибывших раньше королевской четы, рассадили возле окон, откуда они могли наслаждаться впечатляющим зрелищем, не потеряв из виду ни единой подробности предстоящего действа. Само собой разумеется, среди них была и мадемуазель де Фонтенак. Она отдала бы все на свете, лишь бы не присутствовать на этом душераздирающем зрелище... Но кто бы ей такое позволил? Во внимание, возможно, приняли бы чуму, проказу или холеру, но даже высокая температура или лихорадка не служили основанием для отсутствия на подобном «спектакле». Отсутствовать – означало нанести оскорбление лично государю, который пожелал устроить своим подданным такое изысканное развлечение, как аутодафе. Во всяком случае, именно это сообщила им графиня де Грансей накануне вечером. Она стала главной в маленькой колонии француженок после того, как они расстались на границе с вдовой маршала Клерамбо, безутешной от разлуки с принцессой, которую она воспитывала чуть ли не с пеленок. Шарлотту не огорчила эта перемена. В их новом и весьма незавидном положении она, безусловно, была к лучшему. В отличие от добрейшей, но несколько боязливой и нерешительной Клерамбо, мадам де Грансей обладала немалой энергией и хладнокровием, которые Помогали ей противостоять первой статс-даме королевы, герцогине де Терранова, недоброжелательной и злобной. Мадам де Грансей было около тридцати, и она отличалась необыкновенно привлекательной внешностью. Ее, неизвестно по какой причине, считали любовницей Филиппа Орлеанского, тогда как на самом деле она была любовницей красавца Филиппа де Лоррена, главного любимчика герцога. Людовик назначил мадам де Грансей дамой, отвечающей за туалет королевы, и она ревностно следила за нарядами и особенно за драгоценностями, которыми король весьма щедро снабдил свою племянницу, так хладнокровно принесенную в жертву своим политическим расчетам.
С того дня, как кортеж королевы покинул Фонтенбло, прошло ни много ни мало шесть месяцев. Переезд от Франции до Байоны был сплошным празднеством: каждый город устраивал в честь королевы и ее свиты торжественный прием, парадный обед или ужин, на которых произносились длинные цветистые речи. Шарлотта, подчинившись неизбежности, уже не печалилась и не тосковала, а наблюдала за происходящим, стараясь узнать и понять незнакомую страну и ее обитателей. Да и о чем ей было печалиться? По справедливым словам ее тети, каждый поворот колеса отдалял ее от материнской ненависти, а сама она находилась в том возрасте, когда каждый день радует хоть каким-нибудь, да открытием. При том условии, разумеется, что природа одарила цветущую молодость еще и умом и проницательностью. Шарлотта не пренебрегала и возможностью жить жизнью сердца, с каждым днем все более привязываясь к юной королеве. А будучи вдобавок любознательной, она наслаждалась – особенно поначалу – всем новым и неожиданным, что видела вокруг себя.
Бургос, город, бывший в старину столицей королевства, очаровал Шарлотту. В нем король ожидал королеву и впервые должен был с ней встретиться. Весело сияло солнце, покрывая позолотой темные камни древнего города, проникая в глубину узких, тесных улочек, запруженных улыбающимися горожанами, которые пришли в восторг от красоты своей новой королевы. А она, следуя местной традиции, сменила карету на иноходца, и ехала по узеньким извилистым улочкам на белоснежном скакуне в пурпурной, расшитой серебром попоне, и впервые искренне и радостно улыбалась, растроганная горячим приемом испанцев. По совету маркиза де Виллара, французского посла, встретившего ее на границе вместе с первым министром герцогом де Медина Каэлья, она облачилась в платье, сшитое по испанской моде, – ее наряд из алого бархата с золотым шитьем и с высоким крахмальным воротником показался бы старомодным любой француженке, но так подходил точеной шейке Марии-Луизы, демонстрируя и подчеркивая красоту ее изящной темноволосой головки в небольшой шляпе, отделанной бриллиантами.
Сознавая, что она чарующе хороша, Мария-Луиза улыбалась всем – простым горожанам, нищим, монахам, ремесленникам, торговцам и шлюхам, которых солдатам приходилось отгонять пиками, ведь они так и норовили броситься под копыта лошади, лишь бы прикоснуться рукой к королеве. Во всех церквях звонили колокола, и, растревоженные звоном, взмывали в синее небо белые голуби. На ступеньках великолепного готического собора стоял епископ в окружении клира в торжественном облачении, а ниже, выделяясь особенно ярко на фоне светлых риз, темнела одинокая фигура – Его величество король!
Все замерли, и воцарилась мертвая тишина, когда Мария-Луиза подъехала к собору. Вот-вот должна произойти знаменательная встреча, и супруги впервые посмотрят друг другу в глаза. Улыбка сбежала с лица Марии-Луизы – настал тот самый миг, которого она так страшилась. С короной на голове, с сияющим орденом Золотого руна на груди, невысокий Карлос казался скорее хрупким и беззащитным в пурпуре своей королевской мантии, чем страшным и опасным. Его бледное продолговатое лицо таило в себе печаль, а не злобу, и печаль эта была глубокой и неизбывной. Однако при виде прекрасной девушки, которой слуги помогали спуститься с лошади – ее торжественный пышный наряд доставлял им немало трудностей, – король сделал шаг вперед, потом еще один... Но вот Мария-Луиза оказалась на земле, вот она уже опустилась перед королем в изящнейшем реверансе, и тогда бледно-голубые глаза навыкате засветились, а пухлые алые губы тронула улыбка. Король наклонился, взял юную супругу за руку, помог ей подняться и привлек себе, одарив поцелуем. Он стал похож на маленького мальчугана, который в рождественское утро получил лучший подарок на свете, и тогда все услышали его странный, низкий, хрипловатый голос, которого почти никто не знал:
– Mi reina!.. Mi reina!.. – воскликнул он с восторженным придыханием.
Карлос снова взял нареченную за руку и уже не отпускал ее даже во время венчальной мессы. И, хотя он отличался крайней набожностью и неукоснительно исполнял все обряды, на этот раз он не сводил глаз с Марии-Луизы, которую отныне он будет всегда называть именно так, и смотрел на нее с таким откровенным восхищением, и был так очевидно и страстно влюблен, что она не могла не ответить ему улыбкой. Улыбкой пока еще робкой, неуверенной и смущенной, от которой он приходил в еще больший восторг.
После венчания королевский кортеж направился в монастырь Лас Уэлгас, где молодые разговелись от поста, обязательного перед причастием, и аббатиса подарила молодым супругам хрустальную чашу, оправленную в золото, на золотом же подносе. Потом они поехали в старинный королевский дворец, где их ждал праздничный ужин, а после ужина – бал. На балу королева показала все свое изящество и искусство, исполняя танец ача, которому маркиз де Лос Бальбасес обучил ее во время путешествия. Долгий день завершился в королевской опочивальне, куда придворные дамы проводили Марию-Луизу, охваченную немалой тревогой, которую она не могла скрыть. Двери за ней затворились, оберегая ночные тайны, ни одна из которых не просочилась за пределы супружеских покоев. На следующее утро лицо молодой супруги было спокойным и бесстрастным – что таилось под этой маской, разгадать не могли ни ее кормилица, ни подруга детства, Сесиль де Невиль, за время долгого путешествия подружившаяся и с Шарлоттой.
Сесиль де Невиль, миниатюрная брюнетка с острым носиком и чудесными серыми глазами, обычно вела себя скромнее мышки, но мгновенно преображалась в злобную фурию, если нужно было встать на защиту близкой подруги или просто симпатичного ей человека, уж не говоря о любимой всеми силами ее души принцессе, чью судьбу она, почти не таясь, оплакивала всю дорогу, едва кортеж покинул Фонтенбло.
Привязанность к Марии-Луизе и сблизила ее с Шарлоттой, тоже искренне сочувствующей своей несчастной госпоже. Но окончательно сдружил их странный случай, произошедший в Бордо, когда после празднеств и торжественного ужина обе они просидели ночь в спальне королевы Испании по обе стороны ее кровати, а та безутешно рыдала, задыхаясь от слез. Да и как было не рыдать? На своем туалетном столике, готовясь ко сну, юная королева обнаружила анонимное письмо, которое источало злобу и было переполнено орфографическими ошибками. Автор записки советовал ей как можно скорее найти себе убежище в монастыре и ни в коем случае не пересекать границы, потому что в Испании ее ждет только дурное обращение короля и ненависть испанцев, в том числе и придворных. Все испанцы единодушны в своей неприязни к Франции и не остановятся ни перед чем, чтобы избавиться от Марии-Луизы.
– Не верьте этим глупостям! – горячо воскликнула Шарлотта. – Если уж испанцы в самом деле так нас ненавидят, то стали бы они причинять себе столько хлопот? Они бы не попросили руки Вашего величества, вот и все!
– Вы забываете об одной очень важной вещи, – печально сказала Сесиль. – О приданом. Оно поистине королевское, а состояние финансов Испании с некоторых пор оставляет желать лучшего...
Юные фрейлины быстро решили, как следует поступить с анонимной запиской: переглянувшись, они отправились на поиски шевалье де Лоррена, чтобы передать ему это злобное письмо. Красавца Филиппа они застали, увлеченно играющим в гоку [34]34
Азартная карточная игра, очень распространенная во Франции в XVII веке, позже была запрещена. (Прим. авт.)
[Закрыть]. Он терпеть не мог, когда его тревожили во время развлечений, тем более когда это делали женщины, к которым он относился с особой неприязнью. Однако, взглянув на записку, шевалье вмиг понял другое: если подобный пасквиль попадется на глаза королю, гнев его будет ужасен. И он «зазвонил во все колокола». Несмотря на поздний час, он поднял с постели Лос Бальбасеса и сообщил ему свое мнение на этот счет. Сделал резкий выговор мадам де Клерамбо и мадам де Грансей, приказав следить за окружением Ее величества с еще большей тщательностью, чтобы в дальнейшем избежать подобных неприятностей. А как только настало утро, он собрал всех испанцев, которые сопровождали королеву, и объявил им:
– Довожу до вашего сведения: если Ее величеству королеве будет оказано хоть малейшее неуважение, то Его величество король Людовик по счету четырнадцатый, ни секунды не колеблясь, снарядит флот и армию и немедленно начнет войну, чтобы научить испанцев уважать принцессу из французского королевского дома!
Резкий тон кавалера произвел должное впечатление: больше никаких неприятностей на протяжении всего путешествия не случалось, но две девушки этой ночью заключили союз, поклявшись защищать и оберегать свою госпожу. И Сесиль, прекрасно говорившая по-испански, с этого дня стала учить этому языку Шарлотту.
Из Бургоса королевский двор отправился в Вальядолид, потом в Сеговию, где продолжались праздничные церемонии, и наконец прибыл в Мадрид, который король Филипп II сделал столицей своего королевства. В лучах яркого солнца город казался кипящим ульем. Улицы были украшены триумфальными арками, дорогие ткани и ковры свешивались с балконов, а сами балконы словно бы расцвели букетами, так красиво смотрелись на них нарядные женщины. Восторженные приветствия юной прелестной королеве, такой хрупкой и изысканной в алом, расшитом жемчугом платье, звучали совершенно искренне. И, успокоенная восхищенными возгласами, славившими ее красоту и изящество, а может быть, и той любовью, какую выказывал ей супруг, Мария-Луиза улыбалась...
После мессы в королевском монастыре Святого Иеронима кортеж – все по-прежнему передвигались верхом на лошадях – стал подниматься в гору, направляясь к алькасару [35]35
Алькасар – название испанских городских крепостей.
[Закрыть], древнему дворцу королей-мавров, который Карл V впоследствии перестроил и сделал своим жилищем. В этом-то дворце и предстояло обосноваться молодой королевской чете, и по мере того как кортеж приближался к нему, улыбка Марии-Луизы становилась все более безрадостной. Замок, который должен был стать их домом, был расположен на скале, нависавшей над рекой Мансанарес, и поражал своей неприступностью и мрачным видом. Ни торжественное убранство, которым встречали новую королеву, ни веселые лица ожидающих царственную чету простых испанцев не могли смягчить то гнетущее впечатление, которое он производил. Желая разместить в древнем дворце свою администрацию, Филипп II значительно расширил его, но ему и в голову не пришло как-то обновить покои, сделать их более уютными и удобными. Нескончаемые коридоры, анфилады огромных, мрачных и темных комнат, пышное убранство которых невозможно было рассмотреть из-за скудного освещения, – таков был интерьер этого замка. Золото, привезенное из Америки и обильно украшавшее его покои, играло своим чарующим блеском лишь в свете канделябров, и тогда вместе с золотыми украшениями оживали суровые лица многочисленных предков королевской крови, изображенных на портретах.
Мало этого! Покои короля и королевы размещались в разных концах дворца. Помещения, предназначенные для короля, выходили окнами на реку Мансанарес, а комнаты королевы – на сады и монастырь Преображения. Бедная Мария-Луиза, с детства привыкшая в Пале-Рояле к пению скрипок, теперь должна была довольствоваться звуками тягучих песнопений монахинь. И последней каплей в той горькой чаше, которую предстояло испить молодой королеве, стала суровая недоброжелательность доны Хуаны де Терранова, первой статс-дамы испанского двора, встретившей Марию-Луизу на пороге личных ее покоев и высокомерно присевшей в реверансе. Отныне жизнь королевы была в руках этой всемогущей и угрюмой – под стать замку – испанки, обязанностью которой было следить за каждым ее шагом. Взглянув на ее черное платье, отделанное эбеновыми [36]36
Эбен – черная или черная с полосами древесина некоторых деревьев рода Хурма (Diospyros).
[Закрыть]бусинами, с высоким белым плоеным [37]37
Плоеный – кружевной гофрированный воротник
[Закрыть]воротником, на котором, как на блюде, покоилась голова доны Хуаны со злобными черными глазами [38]38
Образ, созданный Алисой Саприч в начале фильма «Мания величия» (режиссер Ж. Ури, 1971 г.), как нельзя лучше соответствует описываемой реальности. (Прим. авт.)
[Закрыть], окинув взором целую череду точно таких же суровых женщин в черном, маленькая Сесилия горестно прошептала:
– Боже! Неужели нам в самом деле придется здесь жить?
– Конечно, придется, – тоже шепотом ответила ей Шарлотта, отметив про себя, грустно усмехнувшись, что, сбежав из одного монастыря, она попала в другой, еще более строгий и мрачный. В монастыре урсулинок, по крайней мере, было достаточно света... И тепла тоже. Там были камины... В этом замке камина не увидишь, здесь в комнатах размещали жаровни, которые обогревали их, насколько это было возможно. Они хоть и были горячи, но тепла в помещениях практически не прибавляли. А между тем еще стояла зима, и горы, окружающие замок, были покрыты снегом. В атласных платьях, отделанных кружевами, бедные француженки, состоявшие в свите Ее величества, дрожали от холода. Первая статс-дама, взглянув на них, удостоила их саркастической улыбкой.
– Летом у нас стоит удушающая жара. Я уверена, что со временем вы по достоинству оцените прохладный воздух алькасара.
– Если доживем, – проговорила мадам де Грансей, чихнув в третий раз.
И тут же получила суровое замечание:
– В присутствии Ее величества королевы испанской не чихают, мадам!
– А не могли бы вы мне сказать, имеет ли право чихать Ее величество королева испанская?
– Она должна делать это как можно более незаметно. Высшие служат примером для низших, и было бы желательно, чтобы Ее королевское величество изволили удерживаться и не чихать.
– Святой боже! А неужели...
– Не следует поминать всуе святых в присутствии королевы испанской. И вообще нельзя поминать святых всуе. Имя Божие и имена любимых Его угодников произносятся всегда с почтением и смирением!
Мадам де Грансей не стала продолжать этот бессмысленный разговор и, дождавшись минуты, когда ей позволено было удалиться, отправилась на поиски французского посла, маркиза де Виллара, желая как следует расспросить его о тонкостях испанского придворного этикета.
Между тем жизнь молодой королевы понемногу входила в свою колею, и ее соотечественницам стало очевидно, что они не могут принимать в ней участия, а только наблюдать со стороны. Единственное, что было им позволено, так это сопровождать королеву во время прогулок. Они совершались обычно в массивной неудобной карете, шторы которой тщательно задергивались, в компании короля. Выезжала карета в сумерках, потому что никто не должен был видеть королевской четы, следовала на значительное расстояние вдоль реки Мансанарес, потом поворачивала и возвращалась обратно. Неподалеку от Мадрида находился другой дворец, совсем новый, построенный Филиппом IV, отцом Карлоса, и назывался он Буэн Ретиро – Благое уединение, но супруг Марии-Луизы находил его слишком легкомысленным и не любил там бывать. Не нравился ему и чудесный дворец Аранхуэс, в двенадцати лье от Мадрида, известный своими удивительными садами. Туда королевская семья приезжала только летом и всегда ненадолго. Среди всех своих величественных и прекрасных дворцов Карлос II отдавал предпочтение дворцу-монастырю Эскуриалу, склепу испанских королей, расположенному к северу от столицы. Каждой осенью и он уезжал туда, чтобы насладиться охотой, которая служила ему редким отвлечением от нескончаемых дневных молитв. Жизнь Карлоса размеренностью походила на нотную бумагу, и он терпеть не мог каких-либо нарушений. Каждый вечер, сразу после ужина, королевская чета отправлялась спать. А было всего-навсего половина девятого!.. Страстная, если не сказать маниакальная привязанность Карлоса к красавице-жене не ослабевала, и можно было понять его желание уединиться с ней как можно раньше. Случалось, что среди ночи в королевскую опочивальню вызывали врача, – у короля случался приступ эпилепсии. Мария-Луиза никому не поверяла тайн своих супружеских ночей. Скорее всего, из гордости, потому что любящие фрейлины замечали, что в королеве угасла радость жизни.
Развлечений, которые радовали королеву, было мало, да и трудно было назвать их развлечениями. Королевская чета ездила по монастырям, присутствовала на корридах, во время которых гранды в цветных великолепных нарядах, сверкавших золотом, удивляли умением управляться с лошадьми и безудержной отвагой. Изредка прямо во дворце разыгрывались спектакли – Марии-Луизе показали две или три комедии. И теперь наконец устроили аутодафе, праздник смерти, которым прелестным глазам француженки предстояло полюбоваться впервые...
***
Приглушенное пение вернуло Шарлотту к чудовищной реальности этого дня. Где-то вдалеке раздавалось молитвенное пение, но с каждой минутой оно становилось все громче. И, по мере того как приближались звуки песнопений, затихала и смолкала толпа на площади.
«Misere mei, secundum magnam miserordiam tuam; et secundum multitudinem miserationum tuarum deiniquatem meam...» [39]39
«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои...» (лат.; Псалтирь, псалом 50).
[Закрыть]– просили мощные голоса монахов в черных и серых рясах, возглавлявших жалкую процессию спасаемых, над которыми развевалась зеленая хоругвь Святой инквизиции. Монахи приблизились, а за ними стали видны и кающиеся грешники: они шли друг за другом, едва держась на ногах, и каждого с двух сторон поддерживали служители инквизиции. На грешниках были надеты просторные желтые рубахи с изображением черного креста на груди и красных языков пламени, называемые «санбенито» – святой мешок На шее каждого из них болталась петля из толстой веревки, в руках они держали большую незажженную свечу зеленого цвета. Жалко было видеть, как ковыляли эти несчастные на искалеченных пытками ногах. Их лица были землистого цвета, из-под картонных митр, которые им водрузили на головы, выбивались клоки поседевших волос. Они кое-как вскарабкались на предназначенные для них помосты, опустились на скамьи и застыли, привалившись друг другу, совершенно обессиленные.
– Боже, какой кошмар! – не удержавшись, шепнула Шарлотта. – Кому только может прийти в голову, что подобное зрелище порадует молодую женщину?
– Молчите! – тоже шепотом, но очень сурово приказала мадам де Грансей. У нее на лице тоже не было ни кровинки. И хотя по всей Европе развлекали народ разнообразными публичными казнями, но все-таки и жестокости должен был быть какой-то предел!..
Королева сидела в высоком кресле, судорожно вцепившись обеими руками в подлокотники, полузакрыв глаза, с мертвенно бледным лицом. Зато Карл ос смотрел на жалкую горстку искалеченных людей с видимым оживлением. Его острый язык без конца облизывал пухлые алые губы, светло-голубые глаза навыкате светились огоньком любопытства.
– Сто пятьдесят, – выдохнула Сесиль де Невиль, закончив считать. – Их сто пятьдесят человек! Но кто они такие? Злодеи?
– Полагаю, что среди них есть немало бесчестных людей, – тихо проговорила мадам де Грансей. – В основном это вероотступники, евреи и мавры, которые раскаялись в своем заблуждении, но потом опять впали в греховную веру. Здесь и колдуны, занимавшиеся наведением чар, и ведьмы...
– Но среди зрителей – даже маленькие дети. А вон девушка, наша ровесница, – снова заволновалась Сесиль, но графиня, сурово взглянув на нее, опять попросила замолчать.
В толпе засновали монахи в рясах, призывая всех к молчанию. На помост, где в креслах разместилось духовенство, поднялся высокий старец в белых одеждах – Великий инквизитор, он собирался говорить. Звали его Хуан Мартинес, и еще совсем недавно он был духовником короля. Вид его был грозен, и свою речь он начал с обличения нечестивых еретиков, которых ждет гнев Господень и вечные муки в аду. Но милосердная и любящая мать-церковь – тут голос его смягчился, – любя несчастных, спасает их души от вечных мук, предав огню грешное тело... Великий инквизитор говорил долго, и толпа молча слушала его, но вот он умолк и опустился в кресло, украшенное не менее пышно, чем кресло короля. Толпа встрепенулась: сейчас! Сейчас начнется!
Один за другим осужденные подходили и падали на колени перед старцем в белом, ожидая приговора. Бывали случаи, когда несчастному дарили жизнь, если только это можно было назвать жизнью – после назначенного числа ударов кнутом его навсегда приковывали к галере. Но на этот раз все удостоились очищения с помощью огня. Осужденных начали привязывать к столбам, что торчали среди гигантской кучи дров, и монахи кропили их святой водой, в ожидании, когда палач разведет огонь. Но вот огонь загорелся, и площадь превратилась в ад: заполыхало пламя, повалил черный дым, осужденные корчились, однако криков слышно не было. Рты осужденным крепко завязали, чтобы их вопли и стоны не оскорбляли королевских ушей. Жар от костра становился невыносимым, удушающе запахло горелым мясом... Королева лишилась чувств, но супруг не заметил этого: не отрываясь, смотрел он на чудовищное зрелище, и в его больших глазах светилась радость, а толстые губы бормотали молитву...
Три француженки у окна застыли от ужаса. Закрыв глаза, отвернувшись, они молились про себя, стараясь из всех сил сдержать тошноту. Мадам де Грансей опомнилась первой.
– Идемте! – позвала она. – Мы уходим отсюда! Это невыносимо. Нам нужен свежий воздух!
И она увлекла обеих девушек к лестнице, собираясь отвести их во внутренний дворик того дома, где они размещались.
– А как же Ее величество? – забеспокоилась Шарлотта. – От короля, кажется, не приходится ждать помощи...
– Ее величеством занялась де Терранова. Думаю, она внушает, что королева испанская не падает в обморок на глазах у своих подданных.
Три фрейлины-француженки подошли к покоям Марии-Луизы в тот миг, когда она сама, поддерживаемая под руки двумя испанками, входила в свои покои. Но первой в них вошла статс-дама в черном. Королева, бледная как мел, едва передвигалась и, похоже, в любую секунду снова могла лишиться чувств. Увидев болезненное состояние Марии-Луизы, мадам де Грансей не могла не возмутиться:
– Кто позволил Ее величеству идти самой? – возвысила она голос. – Почему ей не подали портшез [40]40
Портшез – легкое переносное кресло, в котором можно сидеть полулежа.
[Закрыть]или лакеи не перенесли ее в кресле?
– Только женщины имеют право приближаться к королеве, и еще, разумеется, король.
– Ну, так портшез могли бы отнести и дамы, вы, например, дона де Терранова. Я уверена, у вас на это хватило бы сил!
– Мадам, знайте...
Но Шарлотта и Сесиль, не раздумывая, ухватились за металлический каркас, на котором держались тогда широкие юбки, приподняли Марию-Луизу и отнесли ее на кровать. Франсуаза Карабэн, ее кормилица, стала быстро-быстро расстегивать на бедняжке платье. Шарлотта побежала разыскивать горничных, чтобы те занялись жаровнями. Пока в покоях никого не было, они успели погаснуть. А Изабелла де Грансей и де Терранова продолжали тем временем свой словесный поединок. Француженка на этот раз не стала сдерживаться и откровенно высказала свое мнение по поводу зрелищ, которые предлагаются юной женщине восемнадцати лет под тем предлогом, что она королева Испании.
– Сто пятьдесят полумертвых изуродованных созданий, которые мучаются в огне и дыму, это, по-вашему, развлечение?! – негодовала она.
– Это не развлечение, это зрелище, – назидательно бубнила де Терранова, – нравится оно вам или нет, но Его католическое величество считает его наиболее достойным лицезрения, ибо оно возвышает душу, так как позволяет видеть, как очищаются и освобождаются заблудшие от грехов, ереси и демонов, в чьих путах они пребывали. Недомогание Ее величества очень огорчило короля...
– Откуда это известно? Где сейчас Его королевское величество? По-прежнему сидит на балконе?
– Разумеется! Если бы король последовал за королевой, он бы нанес оскорбление Святой инквизиции. К тому же могу вас уверить, что Его королевское величество не одобряет поведения королевы. Королева...
– То, что вы называете поведением, на деле является недомоганием, которое нисколько не зависит ни от воли, ни от желания королевы. И добавлю только одно: оно может оказаться роковым, если Ее величество ждет наследника.
Первая статс-дама поджала свои и без того тонкие губы, и они исчезли с ее лица окончательно.
– Пока нет никаких оснований думать, что Ее величество в положении. В любом случае король не появится у королевы сразу по окончании аутодафе. Сначала он отправится в монастырь Святого Иеронима, чтобы помолиться о спасении своей души и душ тех заблудших грешников, которым было даровано очищение...
– Господи, боже мой! – прошептала Шарлотта, подкладывая еще одну подушку под голову королевы, в то время как Сесиль освобождала ее волосы от украшений. – До чего же дурно пахнет это очищение! Окна плотно закрыты, а запах проникает даже сюда!
Только успела она пожаловаться, как от жаровни поднялся душистый дымок, – служанка бросила туда несколько крупинок благовоний. Пахнуть стало приятнее, но дышать стало совсем уж нечем. Сначала раскашлялась одна дама, потом другая. Дона Хуана приказала открыть окна, что грозило вновь наполнить покои нежелательным запахом с улицы. Однако этого не случилось, жаровни поставили поближе к окну, сквозняк потянул ароматный дым наружу, создав защиту против смрада.
Фрейлины-француженки при приближении камеристок готовы были отойти от кровати, чтобы дать им возможность раздеть и уложить Ее величество, но она прошептала:
– Не уходите! Останьтесь возле меня, даже если вам прикажут уйти!
Сесиль и Шарлотта немного посторонились, но остались стоять на ступеньках лестницы, которая вела вниз, потому что королевская кровать непомерной величины размещалась под золотым балдахином посреди комнаты на большом возвышении. Они не присоединились к придворным дамам в черном, которые стояли неподвижно, как статуи, внизу, выстроившись вдоль стен, опустив глаза и сложив на животе руки. Дона Хуана и ее противница, мадам де Грансей, утомленные бессмысленным спором, молча застыли у витых колонок в изножье кровати.
Наконец королеву раздели и удобно устроили на шелковых простынях. Дона Хуана тут же хлопнула в ладоши:
– Настало время королеве молиться! Прошу вас удалиться из покоев, мадам!
Но мадемуазель де Невиль возвысила голос:
– Ее величество пожелала, чтобы мадемуазель де Фонтенак и я остались с ней. Поэтому мы будем молиться вместе с королевой.
– Я так хочу! – твердо произнесла Мария-Луиза.
Первая статс-дама открыла было рот, желая возразить, но вынуждена была промолчать. Тон Марии-Луизы был поистине королевским, а возражать венценосным особам не подобает. И хотя на ее лице было написано явное недовольство, когда она низко присела, сделав положенный реверанс, однако она не стала возражать и удалилась, а за ней последовали и остальные придворные дамы. Мадам де Грансей, надо сказать, изумилась подобному повороту событий, но об этом свидетельствовала лишь ее слегка вздернутая бровь.
Мария-Луиза приподнялась с подушек и следила за тем, как дамы в черном покидают ее опочивальню. Только когда за ними закрылась дверь, она вновь откинулась на подушки и разрыдалась. И, хотя слезы буквально душили ее, она, наученная горьким опытом, всеми силами старалась сдерживаться, кусая нежный шелк наволочки. Обе ее фрейлины мигом оказались около нее, и Сесиль, подруга детства, ласково обняла Марию-Луизу, шепча ей слова утешения, – так она поступала еще девочкой, когда в горькие минуты пыталась успокоить принцессу. Шарлотта смотрела на них, от всего сердца желая помочь, но не знала, как это сделать. Она почувствовала искреннюю боль при виде отчаяния своей госпожи, вместе с которой проделала столь долгий и трудный путь, приведший ее к одной из достойнейших корон мира, но не подаривший, к сожалению, счастья. Да и какого счастья можно было ожидать от подобного супруга?
Мало-помалу слезы иссякли, Мария-Луиза успокоилась, но по-прежнему прижималась головой к груди обнимавшей ее подруги.
– Для нас не секрет, – тихо и ласково заговорила Шарлотта, – что наша госпожа несчастлива. И это ранит нас в самое сердце, мы отдали бы все на свете, чтобы хоть как-то облегчить ее безутешное страдание...
– Я, кажется, знаю, как это сделать, Шарлотта, – ответила Мария-Луиза. – Я хотела бы, чтобы мой дядя, король Франции, узнал о постигшем меня несчастье и о том, каким на деле оказался брак, который он считал столь выгодным.
