Текст книги "Кровь, слава и любовь"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Александр Сергеевич Пушкин
Может быть, никогда в жизни Александр Сергеевич Пушкин не чувствовал одиночества так остро, как в этот вечер.
Ему уже исполнилось двадцать шесть лет, он чувствовал, как растет в нем день ото дня, как пылает поэтическое вдохновение, и при этом он вынужден был жить здесь, вдали от друзей, способных оценить его стихи. В этом старом деревенском доме его могла слышать только няня. Сидя у очага, поэт меланхолически поглядывал на языки пламени. Вот уже шесть лет, целых шесть лет прошло с тех пор, как царь Александр I сослал его в это родовое поместье Михайловское, неподалеку от Пскова. Вольнолюбивые стихи Пушкина ходили в списках, молодежь зачитывалась ими. Государь не любил вольнодумства. Теперь поэт имел возможность писать, но не имел восторженных слушателей. И перспективы совсем не утешительны…
Восстание декабристов было раздавлено. Пушкин тогда уже был в изгнании и не принимал участия в мятеже, но все обвиняемые были из числа его друзей. Пятеро погибли на эшафоте, остальные сосланы в Сибирь и на Кавказ, где шли бесконечные сражения. Новый царь Николай I карал посягнувших на престол беспощадно.
Вдалеке зазвенели колокольцы. Пушкин прислушался. Стук копыт приближался к господскому дому. Стали слышны голоса, и несколько мгновений спустя в комнату вошла Арина Родионовна, его старенькая няня.
– От самого царя прибыли!
– Зови…
На пороге комнаты появился офицер, туго затянутый в пропыленный мундир.
– Следуйте за мной! – коротко приказал он. – По приказу царя! Карета ждет…
Что ж, царскому приказу не сопротивляются.
Пушкин думал, что покидает свое старинное поместье навсегда. Всем известны его симпатии к декабристам… Вот и его не минует суровый суд. Сейчас в России сама мысль может попасть в ряды обвиняемых… Пройдет еще несколько дней, и, может быть, он присоединится в Сибири к Волконскому, Муравьеву, Нарышкину и остальным…
Не оглянувшись, он вышел из дома. А зачем оглядываться? Больше он его не увидит… Но все-таки поэт не удержался от вопроса гонцу:
– Куда вы меня везете?
– В Москву.
Ехали день и ночь по разбитым российским дорогам. И наконец, 8 сентября перед ними предстали золотые купола московского Кремля. Его неумолимый провожатый не разрешил ему даже сменить одежду, не разрешил даже побриться! Такой, каким был после дороги: в измятом костюме, весь разбитый, – он был препровожден в Кремль к царю.
Император всея Руси что-то писал, сидя за столом. Увидев Пушкина, он встал ему навстречу. Царь был высок ростом, как почти все Романовы. Светловолосый, свежее розовое лицо, голубые глаза, взгляд живой, но высокомерный. Такое лицо, как у этого молодого государя, трудно забыть! Был хорошо известен и его характер: царь слыл надменным и суровым. Какое-то время он молча смотрел на опального поэта, который, едва держась на ногах от усталости, неловко поклонился, потом внезапно спросил, глядя на него в упор:
– Что ты сейчас пишешь?
– Почти что ничего, – пробормотал Пушкин. – Цензура слишком строга.
– Зачем же ты пишешь вещи, которых не может пропустить цензура?
– Да она запрещает вещи самые что ни на есть невинные!
Царь расхохотался и подошел к поэту.
– Отныне я сам стану твоим цензором. Присылай мне все свои творения.
Весть об удивительном возвращении утерянной благосклонности распространилась в обществе мгновенно. Пушкин стал необычайно популярным в светских гостиных. Его зазывали к себе, он был нарасхват, он вошел в моду, да и самому ему, в силу всего этого, показалось, что теперь-то он свободен.
Но показалось лишь на миг. Теперь он чувствовал себя узником в еще большей степени, чем тогда, когда был им на самом деле. Его бурный темперамент плохо вписывался в светскую жизнь, и даже императорскую цензуру ему трудно было выносить. Он не терпел, когда ему подрезали крылья! Он, который так страдал, сидя в одиночестве в Михайловском, стал иногда тосковать по ссылке. Ему хотелось сбежать.
Вполне возможно, он и решился бы это сделать, если бы внезапно в его жизнь не ворвалась любовь.
Князь Вяземский устраивал одни из самых блестящих балов в Москве. Свой московский роскошный особняк он, пожалуй, даже предпочитал своему петербургскому дворцу, ничуть не менее великолепному.
На балу зимой 1829 года всех восхитила необыкновенная классическая красота шестнадцатилетней девушки, которая впервые появилась в свете. Тело мраморной статуи, ангельское лицо, освещенное глазами, похожими на озера под луной, черные, как ночь, густые и шелковистые волосы. Юная Наталья Николаевна Гончарова приковывала к себе все взгляды. Давно уже не восходила на светском небосклоне столь совершенная звезда!
Красавица Натали, увы, была бесприданница. Мать ее, женщина властная и несколько вздорная, возлагала на неземную красоту Натальи большие надежды. Дочерей было три, а средств никаких. Имение в Полотняном Заводе расстроено донельзя. Нет, девочкам нужны богатые мужья, а уж Наталье следовало найти такого принца, каких и в свете нет. Дома у Гончаровых разговоры об удачных браках велись постоянно. Наталья слушала и томилась.
Красавицу-дебютантку, постепенно осознающую всеобщее восхищение, только что после вальса проводил на ее место возле матери какой-то очередной кавалер. Вдруг она заметила среди собравшихся на балу странного человека. Невысокий, худощавый, но отлично сложенный, очень смуглое лицо, темные горящие глаза, курчавые черные волосы и бакенбарды… Этот человек был окружен толпой гостей, но смотрел только на нее. Охваченная внезапной дрожью, Натали наклонилась к матери и, потихоньку указывая кончиком веера на того, кто ее так заинтриговал, спросила:
– Кто этот мавр, матушка?
Старшая Гончарова взглянула и без интереса ответила:
– Это Пушкин, милочка, поэт, гуляка, репутация самая дурная. Теперь царь его ласкает и все женщины без ума от него.
– Да уж больно нехорош. Глаза безумные, росту маленького.
– Бог с ним, Наташа. Он хоть, говорят, и царского рода, да нам не годится. Титулом не вышел. Не богат. А что поэт, так то чести немного.
– Как же царского рода и без титула? – заинтересовалась Натали.
– Рассказывают, дед-то его был совсем арап. Сын какого-то тамошнего царя не то князя. Кто их там разберет – дикость. Сюда его привезли да царю Петру подарили. Вроде бы он его и крестил. А Пушкин, стало быть, его внук, из рода Ганнибалов он по матери.
Натали состроила кокетливую гримаску. Какая странная и романтическая история. Цари, арапы, дальние страны. Дамы и вправду от него не отходят. Поэт. Должно быть, со всеми знаком.
Подошел Вяземский осведомиться, каково чувствует себя здесь в его доме такая красавица.
– Представьте мне Пушкина, – улыбнулась Натали.
Несколько секунд спустя очарованный Пушкин склонился перед той, которой предстояло заполнить его жизнь. Она улыбалась. После тура вальса, ослепленный красотою юной нимфы, Пушкин ощутил, как сильно бьется его сердце. Многие женщины пленяли его, но теперь… Его охватило чувство такой силы, какой он доселе не знал, необузданная страсть, невероятный пыл.
– Эта девушка… – прошептал он Вяземскому. – Она равна музыке Моцарта!
– По грациозности – может быть, но отнюдь не по гениальности, – рассмеявшись, ответил князь. – Ну-ну, мой друг, возьмите себя в руки! Вы похожи на лунатика: грезите наяву… Если уж она вас так покорила, отвезу вас завтра к матушке вашего кумира, возможно, это вас несколько отрезвит…
Матушка Натали Гончаровой не сохранила следов своей былой красоты, которая в молодости привлекала к ней многие взоры. Теперь уже не то. Желание выдать замуж своих дочерей владело ею всецело. Гости оценивались исходя из этого. Деньги, деньги были необходимы, чтобы вывозить девиц на балы, иначе и завалящего жениха не сыщешь. Наталия Ивановна влезла в долги, да и кто из русских дворян обходился без этого. Наташа могла бы сделать блестящую партию, но для этого опять же нужны деньги. Такие или почти такие размышления занимали мадам Гончарову во время визита князя Вяземского, привезшего к ним Пушкина. Досадно, право, что это за жених, нет бы привез кого побогаче, даром что у самого денег куры не клюют. Наталья Ивановна была ужас как нелюбезна. Пушкин злился сам на себя, на Вяземского, на эту мегеру.
Но Натали – ангел небесный, мадонна. Все забывалось при одном взгляде на нее. Какая кожа, плечи. Какая грация в движениях. Ничем не омраченное чело, очарование взгляда. Может быть, именно ее он ждал так долго.
Когда Вяземский, выходя из дома Гончаровых, не без иронии поинтересовался, испытывает ли Пушкин по-прежнему желание ухаживать за Натали, тот с горячностью воскликнул:
– Больше чем когда-либо! Я очарован навсегда. Теперь я могу думать только об одном: я должен на ней жениться.
Князь пожал плечами. Господи, чего еще можно ждать от этих поэтов, неизлечимых романтиков, постоянно грезящих о несбыточном. Конечно, Наталья Гончарова должна была поразить его воображение, но жениться…
Теперь Пушкин старался как можно чаще видеть свою любимую: в театре, на прогулках, в гостиных… Но чем сильнее пылало его сердце, тем застенчивее становились его ухаживания. А мать между тем не уставала делать выговоры Натали. Эка невидаль – знаменитый поэт! Ни денег, ни положения. Знается с опасными людьми, все заговорщики смутьяны. Он на подозрении! Натали устало кивала. Ах, все равно. Любое приличное замужество, чтобы можно было кинуться в вихрь развлечений. Она так молода, а жизнь так прекрасна! Сколько же можно выслушивать матушкины жалобы на безденежье.
Когда князь Вяземский все-таки решился от имени друга посвататься к прелестной девушке, он столкнулся с поистине невероятными требованиями со стороны ее матери. На него обрушились потоки слез и причитаний по поводу того, что мадам Гончаровой приходится отдавать свое драгоценное дитя такому записному развратнику. Отрыдав положенное, будущая теща перешла к вещам более низменным. Деньги, деньги – все те же деньги! Наташе нужно приданое. Кроме того – долги. Свадьба должна быть достойной. В общем, денег нужно много, а без этого и говорить не о чем.
Пушкин ринулся собирать требуемую сумму. Пожалуй, вернее всего начать с Болдина. Имением надо заняться. Как-никак он будет женатый человек, хотя свадьба и откладывалась на неопределенное время. 1 мая 1829 года он пустился в дорогу. Но, увы, эпидемия холеры заперла Пушкина в деревне. Карантин, заставы, шлагбаумы разделили поэта и его возлюбленную. Но, боже, какой всплеск вдохновения! Какие стихи написаны. Пушкин на долгих три месяца застрял в своем имении. Именно здесь, в этой добровольной ссылке, он написал «Домик в Коломне», «Повести Белкина», последние главы знаменитого романа в стихах «Евгений Онегин», которым зачитывалась вся Россия. Поэт в конце концов приехал в Москву, чтобы снова подпасть под чары прелестной Натали, которой так и не удалось найти принца, который соответствовал бы материнским мечтам. Казалось даже, что девушку теперь окружает куда меньше поклонников, чем прежде. Не удивительно: приданого не предвиделось, а насколько невыносима ее мать, было всем известно.
Поэтому, когда Пушкин вновь заговорил о любви, его слушали несколько более благосклонно. Если нет принца, уж лучше самый великий из русских поэтов, чем мрачная участь старой девы… В конце концов, с материнского благословения, краснеющая Натали вложила свою маленькую ручку в смуглую руку поэта.
В тот день, 1 февраля 1831 года, московская церковь Вознесения Господня была полна народу. Стояли страшные морозы. В церкви собрался весь цвет московского дворянства. Роскошно одетые гости разглядывали новобрачных, стоявших перед священником в золотых ризах. Ослепительно красивая в своей белой фате Натали и очень бледный, очень взволнованный Пушкин. Настолько взволнованный, что в момент, когда следовало надеть обручальное кольцо на палец невесты, он промахнулся. Кольцо выскользнуло у него из рук и покатилось по полу. Наклонившись, чтобы поднять его, жених опрокинул крест и уронил Евангелие. Распрямился он уже не просто бледным, а смертельно-бледным…
– Дурное предзнаменование! – прошептал он.
Но Натали улыбнулась Пушкину так радостно, что он мгновенно позабыл о своих дурных предчувствиях и повел свою молодую жену к выходу из церкви, где их радостными криками встречала толпа. На губах его была такая же счастливая улыбка.
Весь день Натали прямо-таки купалась в удовлетворенном тщеславии и гордости. Ее засыпали поздравлениями, цветами, комплиментами, подарки заполнили гостиную ее матери. Но когда, ближе к полуночи, она осталась наедине с супругом в только что обставленной новенькой квартире, ей пришлось оказаться лицом к лицу с реальностью.
Спальня была обита сиреневым шелком, потому что молодая женщина предпочитала именно сиреневый цвет. На этом светлом фоне смуглая кожа супруга показалась ей особенно ужасной. И едва он двинулся к ней, раскрыв объятия, чтобы получить наконец награду за свое столь долгое терпение, ему на руки свалилось бесчувственное тело. Натали упала в обморок.
Что делать с этой женщиной, потерявшей сознание? Пушкин уложил ее на постель и позвонил в колокольчик, вызывая горничную. Указав ей на свою бесчувственную жену в облаке белоснежных кружев, сказал:
– Займитесь вашей хозяйкой!
И вышел…
Он бежал из этого дома, из этой комнаты, в которую входил с сердцем, переполненным любовью, надеясь обнаружить там застенчивую, стыдливую, но готовую принадлежать ему, если не счастливую невесту. Обморок Натали ясно показал ему, какой страх перед ним она испытывала. И вот этого он уже не мог вынести.
Ночь он провел где-то у цыган. Он хотел забыться. А когда вернулся на заре, его встретила Натали, все еще одетая в свое подвенечное платье. И увидев, как он удивлен этим, она бросилась ему в ноги и, не вымолвив ни словечка, разрыдалась. Он наклонился, поднял жену, а когда ему наконец удалось разобрать, что она бормочет, он понял, что ее терзают чудовищные сожаления из-за страха, который она испытала нынче ночью.
– Я была такой дурочкой, я понапрасну обидела вас. Я пока еще не люблю вас, это меня извиняет. Но я сделаю все возможное, чтобы полюбить, и, по крайней мере, я клянусь быть вам верной и преданной супругой!
– Это мне, Натали, надлежит сделать все, чтобы вы полюбили меня. И я тоже обещаю сделать все возможное, чтобы заслужить вашу столь драгоценную для меня любовь. Но теперь вам надо поспать: вы бледны и дрожите…
Сделать все возможное, чтобы завоевать ее любовь!.. Неосторожное обещание, о котором он очень скоро пожалел, потому что с самого начала их совместной жизни Натали принялась вовлекать своего знаменитого мужа в круговерть балов, приемов, раутов… Ему, который так любил проводить дома мирные, спокойные вечера, смотреть на Натали в мягком свете лампы, записывать на бумаге словно нашептываемые ему в ухо кем-то свыше слова, приходилось проводить нескончаемые ночи, стоя у окна или сидя на стуле где-нибудь в уголке зала, видя, как сияющая, разряженная Натали кружится в объятиях бесчисленных поклонников. Потому что столько поклонников у нее не было никогда в жизни. Теперь, когда она вышла замуж, когда кто-то другой взял на себя риск достойно содержать ее и призрак алчной матери со скверным характером уже не маячил за ее плечом, нашлось немало тех, кто охотно сделал бы своей любовницей очаровательную глупышку…
Но если для воздыхателей дочери мадам Гончарова превратилась теперь лишь в призрак минувшей опасности, то зятю своему она не давала ни минуты передышки. Она постоянно требовала денег, а поскольку образ жизни Натали, надо признаться, тоже обходился в кругленькие суммы, Пушкин решил воспользоваться началом летнего сезона, чтобы переехать из Москвы в Царское Село, где в это время обычно пребывал двор.
Там семейству буквально не давали прохода. У Пушкина было нисколько не меньше поклонниц, чем у его жены поклонников. Погода стояла великолепная, местность очень красивая, и все было бы чудесно для нашей пары, если бы близость двора не кружила бы голову Натали.
Двор! Дворцовые праздники! Она только и мечтала об этом. И, не будучи представлена при дворе, страшно расстраивалась, что ее туда не приглашали. Она подружилась с одной из фрейлин императрицы, мадемуазель Россет. Та нашептала молодой женщине, что представить ее царю ничего не стоит. Разве Пушкин не в отличных отношениях с государем? Он просто ревнует жену.
– В таком случае, – сказала мадемуазель Россет, – придется обойти эти затруднения. Достаточно организовать встречу… случайную, на прогулке в парке, к примеру… Будет весьма удивительно, если его величество, увидев своего великого поэта, не заговорит с ним. Надо надеяться, что приглашение ко двору последует незамедлительно.
– Ах, если бы это было возможно! – вздохнула Натали. – Я бы не желала ничего лучшего…
Сказано – сделано: несколько дней спустя ослепительная в своем белоснежном платье Натали об руку с Пушкиным уже направлялась к месту «случайной встречи», которая была тщательно подготовлена и продумана во всех деталях верной мадемуазель Россет. И действительно, не прошло и нескольких минут, как поэт, весьма недовольный этим обстоятельством, но не решавшийся проявить дурное настроение, сворачивая на одну из аллей, столкнулся нос к носу с императорской четой, окруженной группой придворных.
Натали с восторгом разглядывала Николая I. Какой он высокий! До чего же он красив, этот светловолосый царь, – настоящий гигант! А царь, в свою очередь, восхищенно смотрел на молодую женщину, склонившуюся перед ним в глубоком реверансе, так что белое муслиновое платье, словно раскрывший свои лепестки цветок, распустилось на песке аллеи.
– Отчего же ты не служишь? – сказал царь Пушкину. – Ты же знаешь, мне не нравятся мужчины без мундира.
Пушкин сдержал вздох. Страсть Николая к мундирам была ему слишком хорошо известна. Среди вольнодумцев он заслужил даже прозвище «коронованного унтер-офицера».
– Я всегда готов служить вам, ваше величество, – ответил поэт. – Но ведь я ничего не умею – только писать! Вашему величеству это хорошо известно…
– В таком случае я хочу хоть что-нибудь для тебя сделать. Запереть самую красивую в России женщину в четырех стенах – это же иначе, как преступлением, не назовешь! Надо, чтобы она блистала при дворе… Назначаю тебя историографом Петра Великого с жалованьем 5 000 рублей в год. Сможешь заняться воспоминаниями о своем предке – Ганнибале!
Историограф Петра Великого! Пушкин удержался и не состроил недовольной мины, а Натали чуть не упала в обморок от радости. Партия выиграна! Она наконец станет танцевать на придворных балах! Вернувшись домой, она, не зная, как выразить удовольствие, бросилась на шею мужу.
– Если бы ты только знал, как я счастлива!
Ответом послужил тяжелый вздох поэта. Неужели так будет всегда? Неужели за развлечения Натали придется расплачиваться собственными неприятностями? Он попытался все-таки урезонить супругу:
– Ты ведь ждешь ребенка, душа моя! Подумай: полезно ли в твоем состоянии танцевать!
Но доводы разума мало что значили для госпожи Пушкиной. Она только и думала о том, чтобы танцевать, танцевать еще и еще, танцевать всегда, и, стремясь сделать беременность незаметной для окружающих, невероятным образом утягивала в корсет талию. Впрочем, это было в духе времени. Рождение ребенка стало для поэта особой, глубокой радостью. А может быть, Натали наконец вернется к домашнему очагу, может быть, девчушка привяжет ее к дому?
Напрасные иллюзии. Жизнь очень скоро опровергла их. Едва встав с постели после родов, Натали заказала себе новые платья и снова, как в омут, бросилась в водоворот балов. Пушкин, видя, как быстро тают заработанные им деньги, и не имея в таких условиях возможности серьезно работать, предпочел сбежать из семьи. Он снова уединился в Михайловском со своей старушкой Ариной и здесь, в тишине, смог наконец утолить свой голод по работе.
А работал он как каторжный. Редко выходил из дому, исписывал своим стремительным почерком лист за листом, иногда, все реже и реже, получал весточки от Натали. Она-то развлекалась…
Однажды утром он обнаружил письмо от Вяземского. Друг рассказывал Пушкину обо всем, что происходит в столице. Император обратил особое внимание на Натали. Вся знать принялась наперебой приглашать жену Александра, ставя об этом в известность царя.
«Было бы желательно, дружище, – добавлял Вяземский, – чтобы ты вернулся к нам…»
Других известий не понадобилось. Взбешенный Пушкин велел немедленно запрягать лошадей и, приказав кучеру гнать во весь опор, понесся к Москве. Прибыл он туда поздно вечером несколько дней спустя и, как оказалось, только лишь для того, чтобы узнать: сегодня Натали танцует на балу в посольстве Франции…
Поэт легко нашел у посольства карету жены. Кучер, завернувшись в тулуп, дремал на облучке. Пушкин принялся изо всех сил трясти его.
– Твоя хозяйка на балу?
– Ох… Да, барин!
– Пойди и скажи ей, что Маша заболела. Но ни в коем случае не говори, что я здесь. Иди! И не вздумай ослушаться!
Слуга повиновался. Пока он отсутствовал, Пушкин уселся в карету и стал ждать, когда же появится супруга. Натали прибежала довольно скоро, в глазах ее читалась тревога, но она была поистине обворожительна в роскошном бальном платье. Кучер открыл перед нею дверцу кареты, она забралась туда и вскрикнула от удивления, обнаружив там мужа.
– Добрый вечер! – спокойно сказал Пушкин. – Насколько я понимаю, ты меня не ждала?
– Тебя? А что ты делаешь здесь? Маша…
– С Машей все в порядке, успокойся. Я просто выманил тебя с бала. Иначе, конечно же, ты бы и не подумала бросить танцы, даже узнав о моем возвращении…
– Ты поступил ужасно – слов нет! Но раз так, я возвращаюсь на бал!
Она хотела выйти из кареты, но поэт придержал дверцу.
– Об этом не может быть и речи. Хватит, наплясалась на сегодня! Кучер! Домой!
Разгневанная Натали забилась в угол кареты и не сказала больше ни слова. Но когда супруги вернулись домой, между ними разыгралась бурная сцена. Молодая женщина изо всех сил сопротивлялась, не хотела уступать, она наотрез отказывалась прекратить жизнь, состоящую из сплошных праздников.
– А я, – кричал Пушкин, – сыт по горло твоими прихотями. Они мне слишком дорого обходятся. Я женился не на танцовщице, а на девушке, которая, как мне, во всяком случае, казалось, способна стать хорошей женой и хорошей матерью. Все получилось наоборот!
– Я молода, я хочу жить! – кричала в ответ Натали.
Но любая ссора в конце концов сменяется примирением. Плачущая Натали добилась прощения. Несколькими неделями позже обнаружилось, что она ждет второго ребенка.
Однако царь Николай не желал примириться с тем, что его прекрасная партнерша по танцам перестала бывать в свете. Она произвела на него чрезвычайно сильное впечатление. Пушкин, сдерживая гнев, отвечал на приглашения, что жена беременна и потому плохо себя чувствует.
– Ах так, он не выпускает ее из дому! – возмутился царь. – Что ж, отлично, сделаем так, что он будет вынужден сопровождать ее!
И вот несколько дней спустя глубоко уязвленный Пушкин был назначен камер-юнкером, что обязывало его постоянно присутствовать на самых разных дворцовых мероприятиях. Человеку его возраста (а ему было уже почти тридцать пять лет) это назначение не делало чести. Камер-юнкерами при российском дворе назначались совсем молодые люди, лет восемнадцати или девятнадцати, то есть едва вышедшие из возраста пажей…
Из-за этого унизительного назначения несчастный поэт, облаченный в мундир, в котором он выглядел донельзя глупо, вынужден был проводить во дворце бесконечные часы, подпирая стенку бального зала, где его жена снова танцевала и улыбалась царю. На этот раз он, чувствуя, что вот-вот потеряет рассудок, взорвался довольно скоро.
– Тебе угодно делать из меня посмешище для всего двора! – кричал он жене. – Но я не желаю больше служить шутом деспоту!
– Что ты собираешься сделать? – с тревогой воскликнула Натали.
– Потребовать отставки и отправиться в свою деревню! С меня довольно… Хватит! Скоро ты поймешь, что такого человека, как я, безнаказанно не выставляют на смех!
Она снова бросилась к его ногам.
– Сжалься, ради бога, сжалься! Потерпи еще две недели! Сезон заканчивается, скоро уже не будет балов! Я не делаю ничего плохого, я верна тебе, ты и сам знаешь! Но разреши мне потанцевать еще немножко… совсем немножко… А потом я останусь с тобой, буду все время рядом, клянусь! Но не совершай таких безумств! Остановись!
Пушкин по-прежнему страстно любил жену. И опять он уступил… Их адское сосуществование продолжалось…
Это случилось теплым и солнечным августовским утром 1835 года. Променад Царского Села был заполнен всадниками, среди которых самое большое внимание публики привлекали две молодые наездницы. Одна из этих женщин была неземной красоты брюнетка в светло-голубой амазонке. Темные лучистые глаза под низко надвинутым цилиндром, обвязанным муслиновым шарфом такого же лазурного цвета, сверкали, как две черных звезды. Иногда какая-нибудь из прогуливающихся здесь женщин позволяла себе надменную улыбку, плохо скрывающую досаду, но все мужчины без исключения провожали красавицу жадными взглядами. Впрочем, тут не было ничего удивительного, потому что она была всем очень хорошо известна: ее имя перелетало из уст в уста с одного конца тенистой аллеи до другого.
– Натали Пушкина! Красавица-жена великого поэта! Та, кого прозвали Королевой сердец!
Действительно, это была Натали, которая выехала на прогулку вместе со своей сестрой Катрин. Уже несколько дней незамужние сестры Натали поселились у Пушкиных: мать прислала их под предлогом того, что у нее не хватает средств на содержание дочерей. Лишняя обуза для бедного Пушкина, которому и так дорого обходилось безумное пристрастие жены к роскоши. Единственным утешением ему стала его свояченица Александрина: в ней поэт нашел наконец человека, способного на самом деле понимать его стихи и даже искренне волноваться, читая или слушая их. А ведь поэзия, которая нагоняла такую скуку на прекрасную Натали, составляла весь смысл его жизни!
Внезапно Катрин схватила затянутой в перчатку рукой сестру за локоть.
– Ох, посмотри! – шепнула она. – Посмотри на этих двух всадников. Один уже старый и безобразный, но другой…
Другой? Молодой человек был чрезвычайно хорош собой. Высокий, стройный, светловолосый… Было похоже, что сам Аполлон спустился на землю. Голова греческого бога на теле атлета. А костюм! Редко увидишь такого элегантного мужчину! Натали удивленно подняла брови.
– Пожилой господин – это голландский посланник барон Геккерн, ужасный старый сплетник. Злой как черт.
– А другой? Другой?.. – в восторге повторяла Катрин.
– Другого я не знаю…
Но прошло совсем немного времени, и сестры узнали, кто этот незнакомец. Красота Натали, как и следовало ожидать, произвела свое обычное воздействие. Мужчины приблизились к прекрасным всадницам. Барон отвесил низкий поклон.
– Разрешите представить вам молодого человека, который сгорает от желания выразить вам свое почтение. Перед вами барон Жорж Дантес… Французский дворянин… пока что!
– Что значит это ваше «пока»? – заинтересовалась Натали, протягивая молодому человеку руку.
– Жорж отправился в изгнание, чтобы не служить узурпатору Луи-Филиппу. Я намерен его усыновить самым законным образом и сделать своим наследником.
– То есть сделать голландцем? – необдуманно воскликнула Катрин. – Как жаль! Это ведь так прекрасно – быть французом!
– При условии, мадемуазель, что Франция остается Францией! – улыбаясь, ответил Дантес. – Разрешите немного побыть с вами? Ничто не могло бы доставить нам большего удовольствия!
Улыбке юного красавца трудно было сопротивляться. Натали и Катрин согласились. Знакомство завязалось…
Барон Геккерн обладал широкими связями, и он сделал все возможное для того, чтобы обеспечить своему подопечному в Петербурге блестящее существование. Не прошло и месяца после приезда француза в Россию, как его уже приняли в знаменитый и аристократический полк кавалергардов, основанный самой Екатериной Великой. Благодаря этому он получил восхитительный белый мундир, еще больше подчеркивавший его красоту и отличную выправку. Все петербургские дамы сходили по нему с ума…
Но, пожалуй, сильнее других это безумие охватило сестру Натали Катрин. Но Дантес танцевал целыми вечерами с Натали.
– Аполлон и Венера! – шептались вокруг, едва завидев их. – Вот это пара так пара!
И Натали с беззаботностью, впрочем, всегда составлявшей основу ее характера, позволяла мало-помалу завести себя на опасную тропу. Катрин, безумно влюбленная в Дантеса, только пыталась сдержать вздохи при виде танцующей с французом сестры. Только Александрина сурово осудила жену Пушкина:
– Чего еще ждать от этой дуры! Позволить себе увлечься красивым манекеном, когда твой муж – такой изумительный человек!
А изумительный человек в это время ничего не слышал и ничего не видел. Он работал без устали, охваченный лихорадкой вдохновения, которая заставляла его забыть обо всем, забыть о целом мире, забыть даже о Натали… И все-таки однажды утром ему пришлось рухнуть с небес на землю: в его почте оказалось гнусное письмо.
Письмо было анонимным, датировано оно было 3 октября 1836 года. А сказано в нем было следующее:
«Кавалеры первой степени, командоры и рыцари Светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул, под председательством Его Преподобия Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали господина Александра Пушкина заместителем великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена…»
Распаленный бешенством Пушкин швырнул мерзкую бумажонку в угол комнаты. Потом, убежденный, что этот пасквиль – дело рук барона Геккерна, решил отомстить ему. Барон слишком стар для того, чтобы драться? Отлично, он вызовет его драгоценного приемного сына. Этот француз – причина всех зол!
Скорее всего поэт не ошибся в своих предположениях. Голландский посланник действительно ненавидел Пушкина, – правда, причины этой ненависти оставались неясными. Но тем не менее Геккерн вредил Пушкину всякий раз, как это ему удавалось. Он делал все возможное, чтобы Натали стала любовницей Дантеса. Но вызов Пушкина его встревожил. Дуэль? Сейчас? Она может пагубно отразиться как на его собственной карьере, так и на карьере Жоржа. Царь покровительствует Пушкину, пусть даже, вполне возможно, из-за красоты его жены. Нет-нет, надо все уладить мирно, и чем скорее – тем лучше.
– Дозволь действовать мне, – сказал Геккерн приемному сыну. – Я все улажу наилучшим образом.
– Что же вы предпримете?
– Говорю тебе, не думай об этом. Тебе не будет нужды жаловаться. Более того, ты получишь возможность видеть Натали так часто, как только пожелаешь. А муж не сможет сказать ни слова.
