Текст книги "Кровь, слава и любовь"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Великий Конде
Отец Тиксье сегодня явился в донжон замка Шатору во второй раз. Впервые он побывал здесь десять лет назад по приказу герцогини де Лонгвиль, чтобы убедиться: со знатной дамой, которая содержится в донжоне в качестве узницы, обращаются хорошо и условия ее содержания не слишком жестоки. Покинув свет и обратившись к Богу, сестра Великого Конде видела свой христианский долг в заботе о судьбе женщины, по отношению к которой ее брат – в глубине души она не могла этого не признавать – проявил себя бесчестным и жестокосердным человеком.
Этой узницей была Клер-Клеманс де Брезе, племянница кардинала Ришелье и, к своему великому несчастью, принцесса де Конде. Правду сказать, отец Тиксье, истинный иезуит, был несколько не в духе в день того первого визита к пленнице: он ожидал увидеть безумную женщину, склонную к истерикам, неряшливую, бредящую наяву. Напротив того, его встретила немного странная, но весьма достойно выглядящая женщина с замкнутым лицом и ледяным взглядом. Благородная дама вела монашескую жизнь среди двух десятков слуг, таких же суровых и холодных, как она сама.
Было видно, что содержат ее во вполне нормальных условиях. В какой-то степени было даже учтено ее высокое положение принцессы. Говорить со священнослужителем она практически отказалась. Только в тот момент, когда иезуит упомянул имя ее безжалостного супруга, она обратила к нему взгляд своих глаз, производивших жутковатое впечатление редкой бесцветностью, и прошептала:
– Принц относится ко мне с величайшим презрением… Впрочем, клянусь Господом, я его презираю не меньше!
И все. Больше ни словечка. С этим отец Тиксье и вернулся в замок Монтрей-Белле, где его ожидала герцогиня. С тех пор между ними не возникало никаких разговоров о принцессе Конде.
И вот сегодня, осенним днем 1686 года, ему пришлось вновь вернуться сюда. Принцесса, на его взгляд, почти не переменилась. Может быть, только чуть-чуть побледнела и чуть-чуть похудела. Впрочем, она приняла его, лежа в постели, но не выказала ни малейшего волнения, когда он сообщил о цели своего нынешнего визита.
– Принц Конде скончался, мадам… Было бы по-христиански помолиться за упокой его души…
Но, как и тогда, десять лет назад, только взглядом дав понять, что известие услышано, принцесса прошептала:
– Ах, значит, он умер?..
– Да, мадам, в Фонтенбло…
Одна из фрейлин принцессы поторопилась спросить, в голосе ее прозвучала ничтожная доля надежды:
– Но, по крайней мере, в тот момент, когда принц готовился предстать перед Богом, он вспомнил о своей супруге?
Отец Тиксье ограничился тем, что, ничего не ответив, опустил голову. Конечно, Конде вспомнил о ней, но ненависть оказалась сильнее страха божьего суда: он заклинал короля держать жену в заключении и дальше!
После ухода иезуита принцесса попросила оставить ее одну в большой комнате с высокими сводами, где уже сгущались сумерки. Она даже отказалась от того, чтобы зажгли светильники. Ей хотелось в полутьме предаться воспоминаниям о своей жизни, о своей мучительной любви. Воспоминания эти были мрачны, как сама ночь. Да, солнце скупо улыбнулось ей один только раз, в тот день, который казался ей таким счастливым, таким прекрасным: 9 февраля 1641 года. В день, когда она венчалась с единственным мужчиной, которого когда-либо в жизни любила.
Тогда ей было всего тринадцать лет, но она была вполне готова любить и быть любимой, вполне созрела для счастья и ощущала его, узнав, что просватана за молодого Людовика де Бурбон-Конде, старшего сына принца Конде, юношу, носившего в то время титул герцога Энгиенского.
Ему было двадцать лет. Его лицо с резкими чертами, огромным орлиным носом и горящими глазами можно было бы назвать уродливым, если бы не огромное природное обаяние герцога. Очень высокий, с густыми, цвета воронова крыла, всегда чуть-чуть растрепанными волосами, герцог Энгиенский всегда казался Клеманс де Брезе совершенно восхитительным.
Особенно хорош он был в день их свадьбы, несмотря на то что ухитрился посадить какое-то грязное пятно на свой великолепный, шитый золотом костюм (будущий Великий Конде отличался редкостной неряшливостью). Клеманс даже старалась не замечать, что будущий супруг не уделял ей, своей невесте, никакого внимания: он даже и не посмотрел в ее сторону!
Церемония бракосочетания, проводившаяся архиепископом Парижским Жаном-Франсуа де Гонди в часовне кардинальского дворца, была необыкновенно пышной. Присутствовали и сам король Людовик ХIII, и королева Анна, и маленький дофин, в белом атласе с головы до пят, и весь двор. Но чаще всего взоры присутствующих обращались на дядю юной Клеманс. Кардинал Ришелье, чья алая мантия и властный взгляд подавляли всех, кто собрался на венчание, был доволен делом рук своих.
Да, это была великолепная церемония! Но тем не менее, по мере того как она продолжалась, маленькая новобрачная в наряде из золотой парчи получала все меньше и меньше удовольствия, потому что ее будущий супруг не удосужился удостоить невесту ни единым взглядом!
То же безразличие проявлялось и в течение всего праздничного дня! Во время бала, венчавшего торжество, Клеманс, сидя в высоком кресле, затянутая в жесткую парчу, наблюдала за тем, как вокруг ее только что обретенного супруга вьются все самые известные придворные красавицы. Они устремлялись к высокому худощавому юноше, словно бабочки на огонь. Он охотно ласкал их по очереди своим огненным взглядом, в котором светилось снисхождение. Но чаще всего останавливался этот взгляд на одной из них: звали девушку Мартой де Вижан. Впрочем, ни для кого не было секретом, что она без памяти влюблена в юного герцога и тот платит ей взаимностью.
Вся эта красивая и нарядная молодежь смеялась, развлекалась, танцевала… Одной только Клеманс было очень тоскливо. Она бы тоже очень хотела потанцевать, несмотря на то, что ее заставили надеть такие ужасные туфли на высоченных каблуках, чтобы она казалась хоть немножко повыше ростом. В конце концов девочку стало клонить ко сну. День казался ей долгим-долгим, чуть ли не бесконечным…
Однако дремы как не бывало, едва она увидела, что Людовик наконец приближается к ней и приглашает на танец – на куранту. К ней мгновенно вернулись все жизненные силы, вся ее жизнерадостность. Она вскочила на ноги, напрочь позабыв о неудобной обуви. Увы! Из-за проклятых каблуков она нелепо подвернула ногу и, не сумев сдержать болезненного стона, растянулась на полу у ног мужа, полузатопленная волной золотой парчи своего подвенечного платья.
Увидев столь неожиданное зрелище, толпа гостей разразилась хохотом. Клеманс почувствовала, как лицо ее багровеет от стыда и смущения. Молодой герцог засмеялся чуть ли не громче всех, даже и не подумав наклониться, чтобы помочь супруге подняться. Бедная девочка внезапно ощутила, как больно колет ее насмешка, скрывавшаяся за этим всеобщим весельем. Эти люди были очень довольны, что могут поиздеваться над ней, – только из-за того, что она племянница Ришелье! Она почувствовала, что вот-вот расплачется, но мужественно проглотила слезы. Клеманс де Брезе не доставит им еще большего удовольствия. Конечно, они так рады были бы посмотреть, как она будет плакать! Ее служанки заторопились к ней, помогли встать на ноги. Юная герцогиня обежала взглядом все эти окружавшие ее веселые лица, остановилась на смеющемся супруге. Несмотря на жгучую боль в ноге, она постаралась пониже присесть в реверансе и чистым голоском произнесла:
– Если позволите, монсеньор, я отправлюсь к себе. Собственно говоря, мне совершенно нечего здесь делать!
Заметил ли он упрек, прозвучавший в этой фразе? Во всяком случае, смеяться он перестал. Но ему даже и в голову не пришло, что надо проводить молодую жену в ее покои. Она пошла туда сама, одна, высоко подняв голову и пытаясь ввести всех в заблуждение, чтобы никто не понял, как она на самом деле страдает. Клеманс вошла в спальню. После свадьбы, одна, в слезах…
Однако кое-кого вовсе не развеселило ее падение. Разгневанный взгляд кардинала тяжело обрушился на новобрачного. Несмотря на всю свою гордыню, молодой герцог Энгиенский страшно покраснел. Но ни за какие сокровища мира он не признался бы, что готов повиноваться безмолвному приказанию министра. Стараясь выглядеть как можно спокойнее, он отправился приглашать на танец Марту де Вижан.
Они протанцевали всю ночь, и равнодушный супруг, разумеется, воздержался от появления в спальне новобрачной. Та немножко поплакала, но, поскольку была еще совсем ребенком, скоро утешилась, разглядывая изумительный кукольный домик, подаренный ей дядей. А потом – заснула. Зато Ришелье не смог и глаз сомкнуть. Кардинал провел всю ночь в невеселых размышлениях и пришел к заключению, что юный Людовик очень нуждается в строгом руководстве и присмотре. Ну что ж, он, Ришелье, непременно этим займется.
Когда наступило утро, виновник всего случившегося почувствовал, что совесть у него нечиста, и предпочел сказаться больным. Слишком хорошо он знал кардинала, чтобы не понимать: ему отомстят, и отомстят сурово. Стремясь хотя бы отсрочить наказание, молодой Конде улегся в постель и заявил, что подхватил жестокую лихорадку.
В конце концов, он вовсе не желал этой свадьбы. Он согласился жениться лишь для того, чтобы угодить отцу, которому очень хотелось сосватать его именно с этой девушкой. А единственной, кого он любил (по крайней мере, в этот момент своей жизни!), была Марта. Герцог решил, что его брак с малюткой Клеманс должен остаться фиктивным, пока… пока не отправится на тот свет страшный кардинал. А когда он отдаст наконец богу душу, ничего не будет проще, чем аннулировать брак, не приведший к интимным отношениям супругов. Тогда-то он и предложит прелестной Марте руку, сердце и корону будущей принцессы Конде!
Приняв такие замечательные решения, герцог Энгиенский прописал себе устами верных ему лекарей свежий деревенский воздух и отправился в Шантильи, и не подумав взять с собой жену. Он провел в имении два прекрасных месяца в мечтах о своей красавице, стараясь забыть о том, что женат, и женат не на ком-нибудь, а на племяннице кардинала. Надо заметить, что Ришелье не предпринимал ничего, и это вскружило голову Людовику де Конде. Если герцог Энгиенский и думал, что о нем позабыли в кардинальском дворце, то это можно объяснить лишь тем, что он находился в плену опаснейших для себя иллюзий.
Решив, что он достаточно отсутствовал, чтобы о нем подзабыли, герцог с легким сердцем отправился на север, чтобы присоединиться там к своему полку. Он чувствовал себя счастливым, свободным как ветер и полагал, что навязал кардиналу свой способ смотреть на мир. Конечно, всесильный министр понял: с Конде не обращаются, как с каким-нибудь малозначащим дворянчиком!
Но в то самое время, как он поздравлял себя с удачей столь дерзкой выходки, другой человек был от этой выходки просто в ужасе. Этим другим человеком был не кто иной, как собственный отец герцога, принц Конде. Он слишком хорошо знал кардинала, чтобы не догадываться: чем позже разразится буря, тем ужаснее она будет. Ему вовсе не нравилось, что над безумной головой его сына собираются грозовые тучи. Поэтому он сам отправился в армию, как следует выбранил своего отпрыска и, несмотря на сопротивление юноши, отвез его – немного расстроенного, немного пристыженного и весьма недовольного – обратно в Париж.
– Женатые люди должны жить вместе со своими женами, – внушал сыну принц Конде. – Герцогу и герцогине Энгиенским пора занять свое место в обществе. Если только, конечно, вы, сын мой, не предпочтете занять место… в Бастилии! Принцев крови там содержат в надлежащих условиях.
Оказалось, что место в Бастилии отнюдь не привлекает герцога Энгиенского. Пусть и нехотя, но он позволил увезти себя из полка, и благодаря этому в один прекрасный вечер Клеманс снова увидела своего супруга на пороге особняка де ла Рошгийон, отведенного молодой паре после свадьбы. Это было печальное свидание: когда Клеманс вновь увидела мужа после разлуки, на душе у нее стало еще тяжелее.
Ничего удивительного… Все время, пока она ждала возвращения Людовика, она думала о нем с нежностью, которой всегда окрашены мысли совсем юных девушек, чье сердце только-только начинает просыпаться. Очутившись вдали от любимого, она наделяла его всеми достоинствами, всеми добродетелями, какие только могут быть у мужчины, и просто сгорала от нетерпения: когда же наконец наступит благословенная минута и они встретятся снова? И вот она – долгожданная встреча. Герцог снял свою шляпу с перьями, низко поклонился супруге, та ответила ему глубоким реверансом, затем – бок о бок – они вошли в дом, затем снова раскланялись друг с другом и… разошлись в разные стороны, не обменявшись и парой слов. Один, в сопровождении своей свиты, свернул в комнаты первого этажа, другая, в сопровождении своей, поднялась по лестнице, ведущей наверх. Вот и все. Боже, какое разочарование.
Впрочем, решив, что для соблюдения приличий сделано вполне достаточно, герцог не стал задерживаться и сразу же направился в особняк Рамбуйе. Там он рассчитывал найти не только свою сестру, прекрасную Анну-Женевьеву, чья рука была уже обещана герцогу де Лонгвилю, но и дорогую его сердцу Марту де Вижан. Впрочем, и к дочери хозяйки дома, величественно-бесстрастной Жюли д'Анженн, он тоже отнюдь не был равнодушен.
Клеманс снова пришлось поплакать. Но разве значили что-нибудь для будущего Великого Конде слезы девчонки, подсунутой ему Ришелье. Ведь его мать, его сестра и его друзья наперебой повторяли, что брак этот – просто катастрофа. Он представляет собой угрозу для потомства Конде, ибо мать его юной супруги, Николь дю Плесси, была сумасшедшей. Говорили ему также, что достаточно набраться совсем немножко терпения, чтобы обрести наконец свободу: Ришелье, жестоко страдающий от язвы, умирает хоть и медленно, но неминуемо отдаст богу душу…
Вот только, как бы ни страдал министр, как бы ни близка была его агония, стрелы его по-прежнему летели прямо в цель. Луи де Бурбон-Конде не преминул убедиться в этом. Однажды в зимнюю ночь, когда мела метель и Париж был занесен снегом, умирающий Ришелье приказал ему, поневоле ставшему с некоторых пор племянником кардинала, явиться к своему смертному ложу.
– Сударь, – сказал ему кардинал, – вот уже два года, как вы женаты на моей племяннице, однако у вас до сих пор нет наследника. Как меня уверяют, вы вообще никогда не видитесь со своей супругой! Думаю, вы должны больше заботиться о чести своей семьи…
Потрясенный, несмотря на всю свою дерзость, молодой герцог глаз не мог оторвать от длинного, худого, казавшегося уже бездыханным тела, как бы раздавленного пышностью пурпурного полога. Кардинал был очень истощен, но мысль его работала четко, дух остался неукротимым, желание властвовать – не затронутым изнурительной болезнью. Не зная, что сказать в ответ, герцог Энгиенский, сгорбившись, промолчал, ожидая продолжения унизительной для него речи, и ждать пришлось недолго.
– Еще вчера, – снова заговорил умирающий, – король просил меня поручить вам командование Пикардийской армией. Возможно, вы и смогли бы нанести поражение Франциско де Мелло, который не желает нам уступать. Но это почетное назначение может иметь место лишь в отношении настоящего Конде, человека, заботящегося о чести своего рода. Что вы об этом думаете?
Герцог почувствовал, что бледнеет. Об этом назначении он мечтал, пожалуй, куда больше, чем о прелестях Марты…
– Ваше Святейшество, – растерянно произнес он, – должно быть, понимает, что чрезвычайная молодость герцогини Энгиенской…
– Что за вздор, сударь! Вашей жене пятнадцать лет. В этом возрасте вполне можно выносить ребенка. Вам следовало бы озаботиться этим!
– Но у меня же совершенно нет времени! Ваше Святейшество только что сами сказали: война с Испанией должна целиком поглощать мысли солдата…
Ришелье с видимым усилием приподнялся на постели, испепелил молодого человека взглядом и ткнул в него своей исхудавшей рукой.
– Хватит, сударь! Не пытайтесь обвести меня вокруг пальца! Вам же хватает времени на визиты в альков госпожи де Рамбуйе! Мне известно, чего вы ждете. Так вот, не рассчитывайте, что моя смерть поможет вам уладить свои дела и освободит вас от необходимости вести себя, как должно дворянину, дорожащему своим словом. Я добился от короля непреложного обещания. Вас назначат командующим армией Пикардии только тогда, когда ваша жена будет ждать ребенка! Дон Франциско де Мелло обойдется без вас!
– Но, Ваше Святейшество…
– Никаких «но»! Кто мог предположить, что принцу крови из рода Конде придется напоминать о клятве, которую он дал перед алтарем? Слава Господу нашему, король – настоящий дворянин, и для него данное им слово священно. Он сдержит свое слово, тем более что испытывает некоторую привязанность к нам. Ступайте, сударь, и подумайте о том, что я сказал вам. Вам придется выбирать: обрести истинную славу вместе с моей племянницей… или же – завоевать жалкое прозвище щеголя-завсегдатая альковов с мадемуазель де Вижан… Впрочем, о ней мое мнение куда лучше, чем о вас: это чистая, открытая душа… Только ваша порочная страсть отвращает ее от Господа. Вы совращаете ее с пути истинного! Она заслужила мое уважение, и я не настаивал на том, чтобы ее отдалили от двора. Я всегда буду уважать ее: можете сказать ей об этом!
Молодой человек, вынужденный обуздать свое бешенство, попятился, низко кланяясь, к двери и вышел из спальни, ставшей уже практически последним пристанищем кардинала. Во дворе его ждал экипаж. Герцог минутку поразмыслил и, словно его внезапно осенило, буквально бросился внутрь.
– Домой! Трогай! – крикнул он кучеру. – Я еду домой!
Было уже довольно поздно. Париж поглотила тьма. Горожане давно спали. Клеманс мирно спала в своем особняке, когда в ее спальню ворвался бледный как смерть Людовик.
– По приказу кардинала, вашего дядюшки, я должен сию же минуту стать вашим супругом, мадам!
На рассвете, так и не сказав больше ни слова, он вышел из спальни. Бедное дитя снова, как в день свадьбы, осталась рыдать в одиночестве. На этот раз она действительно стала «его женой». Но ничего, кроме боли и унижения, она не испытала. Человек, которого она в глубине души обожествляла, мужчина, которого она идеализировала, обожала как существо из иного, высшего мира, обошелся с ней этой ночью, как с публичной девкой, которую подобрал прямо на улице. Взял ее приступом. Не пожалел ни ее юности, ни ее стыдливости. Такой ценой оплатила несчастная Клеманс урок, преподанный герцогу Энгиенскому кардиналом.
Кардинал умер на следующий день. Король сдержал обещание, данное своему министру: только в начале 1643 года, когда Клеманс сообщила Людовику ХIII, что ждет ребенка, тот назначил молодого герцога командующим Пикардийской армией.
19 мая двадцатидвухлетний военачальник одержал блестящую победу при Рокруа, которая на вечные времена превратила этого избалованного, фатоватого и эгоистичного юношу в Великого Конде. И в тот самый момент, когда захваченные у врага знамена охапками бросали к ногам победителя, траурный кортеж с телом короля Людовика ХIII, который и в смерти не пожелал надолго расстаться со своим министром, следовал в направлении Сен-Дени. Опьяняющий дым победы вскружил голову герцога Энгиенского. Наконец все препятствия на его пути устранены. Да, жена его слаба здоровьем, так что ребенок вполне может и не появиться на свет…
Однако в последних числах августа Анри-Жюль, наследник рода Конде, явился в этот мир: брак был скреплен надежно и навсегда…
Быть навеки и бесповоротно привязанным к Клеманс… Нет, такое положение вовсе не улыбалось герцогу Энгиенскому! Тем более что его радужные надежды гасли одна за другой. Да, конечно, кардинал Ришелье умер, и король Людовик ХIII вскоре последовал за ним. Но королева-регентша Анна Австрийская с необычайной энергией устремилась на защиту Клеманс. Герцогу было объявлено, чтобы тот и думать не смел о разводе. Он дал клятву перед алтарем быть с женой и в радости и в горести. Только смерть имеет право разрушить супружескую связь.
Правду сказать, пылкий юноша ничего не имел против смерти, если только, разумеется, она не будет его собственной! Ведь речь идет не о гибели со славой на поле брани.
Герцогиня Клеманс после родов, оказавшихся очень тяжелыми, никак не могла оправиться и тяжело болела. Так почему бы и нет? Никогда еще Людовик Энгиенский не был так внимателен к состоянию здоровья своей жены: он до неприличия тщательно следил за изменениями в ходе ее болезни, тая бесстыдную надежду на рецидив, который ее доконает, и он наконец станет свободен. К величайшему его сожалению, столь желанного для него события не произошло, Клеманс стала медленно, но уверенно выздоравливать. Людовик, раздосадованный и разочарованный, немедленно покинул свой особняк и с еще большим, чем прежде, азартом окунулся в любовные приключения. А бедняжка Клеманс снова осталась в относительном одиночестве, ставшем ее уделом со времени замужества.
Шло время. Оно было мрачным и печальным для маленькой герцогини. Зато ее муж развлекался как мог. Эти два столь различных существования не могли не увеличивать пропасть между супругами. Не обращая никакого внимания на укоры старого принца Конде, чрезвычайно огорченного сложившимся положением вещей, не обращая внимания на постоянные назидания и приказы королевы, Людовик упорно бегал по альковам, меняя любовниц куда чаще, чем сорочки, потому что питал упорное пристрастие к грязному, заношенному белью. Его великую любовь к очаровательной Марте де Вижан давно унес с собой ветер разгула.
Год спустя после смерти старого принца, в 1647 году, Марта решила стать монахиней-кармелиткой. Несчастная девушка, увидев, что взоры ее возлюбленного обратились к ее же кузине, красивой и нагловатой мадемуазель Изабелле де Монморанси, узнала, как чувствует себя покинутая женщина и что такое разочарование в любви. Ощущая нестерпимую боль, она тем не менее нашла человека, который, можно сказать, спас ее: не просто поддержал в горе, но и указал дорогу к Господу. Это был старенький священник, которого люди низших сословий, как, впрочем, и великие мира сего, называли запросто – господином Венсаном. Сам Сен-Венсан-де-Поль, канонизированный Святой Церковью, наставил покинутую девушку на путь истинный.
Известие о постриге Марты де Вижан исторгло из глаз Конде несколько слезинок, но он быстро утешился в объятиях одной прелестной девушки, благодаря которой ему удавалось терпеливо сносить все капризы Изабеллы. Естественно, мысль о том, чтобы обратить хоть чуть-чуть больше внимания на свою собственную жену, даже и не приходила ему в голову. А Клеманс между тем выросла и превратилась в совершенно очаровательное создание. Она не была высока ростом. Ее нельзя было назвать совершенством, но у нее были прекрасные черные глаза – живые и нежные разом, у нее была чудесная фигура с гибкой талией, свеженькое личико с изящно прорисованным пунцовым ртом. Расцветшая и пленительная молодая принцесса светилась обаянием и привлекательностью. Но принц Конде, носивший титул после смерти отца, отказывался замечать все ее неоспоримые достоинства. Он не желал даже понимать, насколько пламенно бедная девчушка была в него влюблена!
Она не держала на него зла ни за свое одиночество, ни за заброшенность, ни за чудовищную ночь – единственную ночь, когда она принадлежала ему. Алтарь, который она возвела в своем сердце, был все так же высок и обильно украшен благоуханными цветами любви. Но в жизни Конде существовала только война и те крепости, что надо было брать с бою.
Он ввязался в самую безумную из своих авантюр: в ту, что называли Фрондой. Он бросился в нее очертя голову, страстно ненавидя Мазарини, ставшего кардиналом после смерти Ришелье.
Однажды вечером в Шантильи, где Клеманс проводила время за бесконечным вышиванием, поскольку это помогало занять руки, оставляя мысли гулять на свободе, на пороге комнаты появилась одна из ее фрейлин. Девушка была вся красная, растрепанная и запыхалась так, словно убегала от стаи бешеных псов.
– Мадам, мадам! – выкрикнула она, задыхаясь. – Только что принца Конде арестовали прямо в Пале-Рояле! Монсеньора де Конти и герцога де Лонгвиля схватили вместе с ним!
Принцесса подняла от вышивки испуганный взгляд.
– Арестовали? Принца крови? Но по чьему же приказу?
– Да по приказу Мазарини, конечно! Говорят, что всех троих препроводили в Венсеннский замок. Ох, мадам, как это ужасно! В Венсенн! В январе!..
Девушка упала на пол и разразилась рыданиями. Клеманс презрительно пожала плечами: еще одна девица, без памяти влюбленная в ее мужа! Их было столько, что не стоило труда и ревновать… Но бурные рыдания этой фрейлины раздражали ее и мешали думать. Она строго приказала девушке замолчать, потом, отойдя от пяльцев, медленным шагом направилась к окну, откуда открывался прекрасный вид на зеркала вод Шантильи.
Воду покрывал слой льда. На улице стояли трескучие морозы. А говорят, Венсеннский замок – ужасная тюрьма. Там всегда очень холодно, а некоторые камеры даже «ценятся на вес мышьяка»!.. Как вынесет все это Конде? Он, который признает существование лишь на свежем воздухе, который так любит скакать на лошади, воевать, жить в лагере, так любит всякое движение. В эту минуту Клеманс поняла, что любит мужа больше, чем могла себе представить. Любит настолько, что способна забыть о том зле, которое он ей сделал, а думать только о нем самом, о том, как он, должно быть, страдает. Ею овладела только одна мысль, у нее осталось только одно стремление: во что бы то ни стало прийти к нему на помощь!
Может быть, найдется кто-то, кто за деньги, разумеется большие деньги, обеспечит принцу относительный комфорт в его темнице… Затем – подкупить охранников, организовать побег… Но нужно действовать очень быстро!
Однако в момент, когда она уже повернулась к дверям, чтобы позвать своих слуг и отдать необходимые приказания, двери отворились, пропуская в комнату вдовствующую принцессу Конде.
К тому времени они довольно долго жили под одной крышей, а именно – с того дня, как Клеманс стала принцессой Конде, но их вовсе не соединяла тесная дружба. Клеманс знала, что надменная Шарлотта де Монморанси, всегда чрезвычайно гордившаяся тем, что была последней любовью Генриха IV, презирает ее. Обе женщины уже привыкли, проходя мимо, не замечать друг друга. В этот вечер они впервые встретились лицом к лицу.
Вдовствующая принцесса была еще очень хороша собой. Ее светлые волосы посеребрила седина, а прекрасное лицо немного увяло, но она оставалась и грациозной, и величественной. Ее большие голубые глаза смотрели на молодую женщину с выражением, напоминавшим дружеское участие.
– Не надо ничего говорить, – прошептала она. – Я знаю новости: мой сын и мой зять арестованы. Моей дочери, госпоже де Лонгвиль, удалось бежать, но я пришла говорить с вами не об этом. Я пришла поговорить о нас с вами.
– О нас? А чего нам опасаться?
– Тюрьмы, моя дорогая, не больше и не меньше! Мне известно, что гвардейцы кардинала скачут сюда во весь опор, чтобы арестовать и нас.
– Господи! Ну пускай арестуют! – воскликнула Клеманс. – По крайней мере, я окажусь рядом с ним!..
Крик вырвался из самых глубин души, и он не мог не тронуть сердца матери. Почти нежная улыбка появилась на ее суровом лице.
– Вы так его любите, несмотря ни на что? Несмотря на то, что он был к вам настолько жесток?
– Боже мой, какое значение имеют его чувства по отношению ко мне? Я же не могу заставить его полюбить меня! Насильно мил не будешь… Что же до меня самой, то, если я могу сделать для него что-нибудь…
– Вот именно! Если вы хотите оказаться ему полезной, дочь моя, вам надо оставаться свободной. Бегите, пока еще не поздно, бегите вместе с вашим сыном. Чтобы выиграть часок, прикажите одной из своих камеристок надеть вашу ночную сорочку, улечься в вашу постель и хорошенько прикрыть оборками чепца лицо. А вы тем временем сумеете скрыться: пруды замерзли, можно ехать прямо по льду.
– Но… но как же вы сами, мадам?
– Я?!
На мгновение лицо бывшей пассии Беарнца озарила насмешливая улыбка ее молодых лет.
– Я намерена остаться здесь. Прикажу сказать, что больна, больна настолько, что не могу стронуться с места. При смерти, если угодно! Да я скорее действительно умру, чем допущу разграбление и осквернение моего дома! Солдафонам синьора Мазарини не удастся превратить его в конюшню – они уберутся ни с чем!
– Но я же не могу оставить вас одну!
Старая принцесса перестала смеяться и положила ладонь на плечо своей невестки.
– Я хочу, чтобы вы уехали! Так надо – ради вашего сына. И потом, оказавшись в провинции, вы сможете сделать для своего мужа гораздо больше. Со своей стороны, я обещаю, что… он узнает о вашей преданности ему. А теперь, дорогая, собирайтесь поскорее, у нас считанные минуты: они вот-вот будут здесь!
Внезапно, словно их подтолкнуло какое-то чувство, более сильное, чем они сами, женщины бросились друг к другу, обнялись и поцеловались.
Подобрав юбки, Клеманс помчалась собираться в путь. Подмерзшую землю уже сотрясал конский галоп: гвардейцы кардинала были совсем близко…
Бегство через всю Францию оказалось настоящим кошмаром. Погода была ужасной, дороги разбитыми, то и дело их перерезали глубокие рытвины, заполненные снегом. Ехали почти без остановок в гололедицу и метель… Временами приходилось скакать верхом. Ледяной ветер не давал дышать, коченели носы и уши… Промерзший до мозга костей, насмерть перепуганный ребенок все время плакал.
Так они добрались до замка Монрон, который находился у самой границы провинции Ниверне. Наконец Клеманс и ее сын смогли несколько недель отдохнуть. Оттуда принцесса нашла возможность послать своему мужу письмо и деньги, прежде чем снова пустилась в дорогу, на этот раз – к Бордо, находившемуся тогда под управлением герцога Бульонского и бывшему конечной целью ее путешествия.
Здесь, не щадя себя, она без устали трудилась ради освобождения мужа. Она буквально осаждала парламент, поддерживавший парижан, требовавших изгнания Мазарини; она не давала покоя судьям, добиваясь от них протеста по поводу ареста Великого Конде. Ее видели на ступеньках городской ратуши, выступающей с пылкими речами перед жителями Бордо. Ее видели вместе с некоторыми другими дамами, когда они носили корзинами землю, чтобы помочь в строительстве оборонительных сооружений, воздвигавшихся по приказу герцога Бульонского. Поистине эта милая, застенчивая маленькая женщина была настоящей героиней!
Но, несмотря на всю эту самоотверженность, последнее слово все-таки оставалось за Мазарини. После трех месяцев отчаянного сопротивления им пришлось признать себя побежденными. 28 сентября 1650 года было подписано перемирие и объявлена масштабная амнистия для мятежников. Принцесса смогла вернуться в Монрон. Но Конде все еще оставался в заточении, правда, его перевели из Венсеннского замка в Маркусси. И только тогда он вспомнил о своей жене и удостоил ее письма, которое бедняжка Клеманс просто-таки залила слезами радости.