Текст книги "Кровь, слава и любовь"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Избалованный мальчишка? Дорого бы дала Лодовика, чтобы это и впрямь было так.
Она была права, опасаясь за будущее. Гнев ослепляет, он – худший из советчиков, а Микеле Стено охватил страшный гнев. Обезумев от неразделенной страсти, он мысленно обвинял Лодовику в кокетстве, двоедушии, ханжестве и прочих грехах. На площади Святого Марка, в сияющей яркими огнями ночи, он стал дожидаться конца бала. А на рассвете, когда последние гости разошлись, вернулся во дворец. Двери были широко открыты. Повсюду – прямо где на них навалился сон – лежали усталые стражники и слуги. Прокравшись в зал Большого Совета, выглядевший уныло, как бывает всегда после большого празднества, Стено медленно подошел к отлитому из чистого золота трону, который мягко поблескивал в тусклом свете зарождающегося дня.
– Ты приказал прогнать меня, как лакея, Светлейший синьор! – процедил Микеле сквозь зубы. – Но скоро ты пожалеешь об этом. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. И это буду я!
Вынув из ножен кинжал, Стено нацарапал на спинке золотого трона несколько слов – всего две строчки:
Marino Faliero, dеlla belle muguer:
Lu la mantien e altri la galde.
(Вот красавица-жена Марино Фальеро:
Он ее содержит, а другие ею наслаждаются.)
Совершив свое черное дело, Микеле Стено выбежал из зала. Теперь оставалось только подождать, пока вся Венеция разразится хохотом, прочитав эту надпись.
Но никто и не подумал смеяться. Когда дож обнаружил оскорбительные строчки, он так разгневался, что город затрясло отнюдь не от смеха. Впрочем, Фальеро не пришлось долго искать виновного: Лодовика сама, сгорая от стыда, назвала мужу имя своего преследователя. Молодая женщина больше не смогла молчать.
– Я верю вам, – сказал Фальеро. – Вы никогда меня не обманывали. Моя любовь к вам, Лодовика, неизменна, но… но этот мерзавец кровью заплатит за свою низость!
Часом позже Микеле Стено был арестован и брошен в тюрьму. В тот же вечер собрался трибунал. Случай был серьезный, поскольку оскорбление было нанесено самому дожу. Фальеро справедливо рассчитывал, что подобное преступление повлечет за собой смертную казнь или хотя бы пожизненное заключение (что, в общем-то, немногим лучше).
Но обстоятельства, всемогущие обстоятельства! Стено был не только очень богат, – у него имелась многочисленная и весьма могущественная родня. Вдобавок за ним стояла мятежная группировка аристократов, которая была настроена против дожа, считая его ответственным за поражение при Портолунго, хотя на самом деле там не было его вины. Трибунал не решился идти против таких сил. В конце концов, дож уже стар, а во время Карнавала дозволяется столько безумств!.. И Микеле Стено приговорили всего лишь к году тюремного заключения.
Когда Фальеро услышал приговор, он не произнес ни слова. Но взгляд, которым он окинул председателя трибунала, был настолько выразителен, что тот опустил глаза. Было растоптано самолюбие дожа, горечь переполняла душу того, кто считал себя хозяином Венеции. Значит, для того чтобы защитить одного из своих, эти презренные аристократы готовы торговать честью самого дожа! Значит, они не боятся, что властитель города будет осмеян из-за вынесенного ими идиотски мягкого приговора. Осквернителя трона ждет ничтожное наказание! Фальеро поклялся, что отомстит за свою жену, за свою поруганную честь, и не только самому Стено, но и всей его родне.
На следующий день у Фальеро побывал интересный гость: адмирал, комендант Арсенала. Звали его Стефано Гьяцца, а пришел он с жалобой на богатого патриция Марко Барбаро, который непозволительно обошелся с адмиралом, ударив его кулаком в глаз. Гьяцца требовал справедливости.
– Справедливости? – усмехнулся дож. – Откуда мне взять для тебя справедливость, Стефано, если в ней отказано самому дожу? Разве ты не слышал, к какому наказанию приговорил трибунал Микеле Стено, нанесшего удар по моему достоинству?
Гьяцца посмотрел дожу прямо в глаза и ответил:
– Диких зверей надо усмирять, надев им намордники! А если это окажется невозможным, то убить их!
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что слишком много людей желают командовать в Республике. А голова всегда одна. Отсюда все наши несчастья. Нужно уничтожать тех, кто покушается на благо государства.
– Не так-то легко уничтожить несколько десятков аристократов, друг мой!
– С хорошим решительным отрядом, состоящим из надежных людей, из друзей, можно сделать не меньше, чем с целой армией. Довольно будет схватить главарей. Тогда другие, кто послабее, сами закуют их в цепи.
Хозяин и гость замолчали. Их одолевали тяжелые мысли. Но прошло какое-то время, и дож с горечью сказал:
– У дожа не бывает друзей, Стефано. А тем более не может быть целого отряда друзей!
– Они есть у меня. Они готовы действовать, когда я пожелаю. Главное – хорошенько все рассчитать, тогда у нас будут все шансы выиграть.
Впервые за долгое время слабая улыбка осветила суровые черты Фальеро. Он протянул руку адмиралу:
– Оставайтесь со мной сегодня вечером. Нам надо поговорить, Стефано! Я больше никого не приму.
Переворот, который должен был стать возмездием для возомнившей о себе аристократии и привести к победе Фальеро, ликвидировать власть Большого Совета и позволить дожу снова стать единственным хозяином города, был назначен на 15 апреля. Заговорщики были не слишком многочисленны. Смену власти готовили, главным образом, представители среднего класса, каждый из которых имел все основания жаловаться на чванство и бесчеловечность высшей знати. Благородным происхождением отличались лишь Фальеро, его племянник и Гьяцца. Остальные были ремесленники и люди торгового сословия. Все продумывалось очень тщательно.
К несчастью, накануне решительного дня, 14 апреля, одному из заговорщиков по имени Бельтрам захотелось спасти от неминуемой гибели своего крестного отца, патриция Николо Лиона, которого он очень любил и которому был обязан своим богатством. Он отыскал крестного и с таинственным видом принялся убеждать его, чтобы тот не являлся завтра на Большой Совет. Удивленный Николо засыпал Бельтрама вопросами, стараясь докопаться до истины. Тот очень быстро запутался в собственной лжи и признался во всем. Это и привело к катастрофе.
Бельтрам понятия не имел о том, что Николо Лион член грозного Совета Десяти. Часом позже там уже знали о заговоре и нанесли упреждающий удар. Арестовали Календарио и его зятя. Под пытками они выдали остальных заговорщиков, но их самих это не спасло от гибели: они были повешены на окнах Дворца дожей. Чуть позже Совет Десяти атаковал и самого дожа: его арестовал собственный начальник охраны. Вместе с ошеломленной супругой его заперли в своих же апартаментах.
В тот самый вечер, который должен был стать вечером его триумфа, Марино Фальеро предстал перед судом. Кроме членов Совета Десяти, туда дополнительно были включены шесть советников и двадцать представителей аристократии. Доказательства были прямыми, и дожа приговорили к смерти. Вскоре должна была состояться казнь…
Когда судьи приказали отворить им двери апартаментов дожа, только что рассвело. Но Марино Фальеро ожидал незваных гостей, стоя посреди комнаты – высокомерный, молчаливый.
Он, не дрогнув, выслушал смертный приговор. Те, кто приговорил его к смерти, не решались поднять глаза на этого высокого старца, гордого и величественного даже теперь, без атрибутов его власти. Прежде чем вывести его наружу и препроводить к месту казни, на Фальеро набросили черное траурное покрывало.
Шествие медленно продвигалось вперед, пока не добралось до площадки парадной лестницы, возвышавшейся над большим внутренним двором, тем самым местом, где в день своей коронации дож произнес клятву соблюдать законы Республики. Здесь толпились солдаты, шлемы которых слабо поблескивали в неверном свете утренней зари. С лагуны принесло туман. Его клочья, напоминавшие развевающиеся прозрачные белые шарфы, придавали зрелищу оттенок нереальности. Но силуэт опиравшегося на свой огромный топор палача был вполне реален…
Не говоря ни слова, дож опустился на колени, закрыл глаза и сложил руки для последнего обращения к Богу. Прежде чем появиться перед Его пресветлыми очами, он хотел поручить Господу свою жену Лодовику. Ему даже не позволили проститься с ней перед смертью. Фальеро, казалось, не заметил, как с него сняли драгоценный плащ и заменили его простым черным, как сорвали с его головы «корно»… Закончив молитву, он сам положил голову на плаху. Палач поднял свой топор…
Один из членов Совета Десяти подобрал отсеченную голову казненного и показал ее, высунувшись из окна, молчаливой и окаменевшей от ужаса толпе.
– Справедливость восторжествовала! Изменнику отрубили голову!
После этого двери дворца были широко распахнуты, чтобы народ смог увидеть труп в черном плаще, лежащий на площадке парадной лестницы. Но это было еще не все.
Солдаты вытащили несчастную Лодовику из ее комнаты. Двое мужчин, схватив ее за руки, поволокли дону Лодовику к месту трагедии. Она в ужасе отшатнулась, увидев обезглавленное мертвое тело… Ее силой заставили ступеньку за ступенькой одолеть страшную лестницу, по которой струилась кровь ее супруга. Ее привели под арку и указали на дверь…
Медленно, очень медленно, еле держась на ногах, она пошла к площади, к этой забитой людьми площади, где к ней не потянулась ни одна дружеская рука, никто ее не поддержал. Люди расступались перед ней, опасаясь, что их обвинят в преступном сочувствии. Никто не посмел пожалеть женщину, которую безжалостная людская ненависть только что лишила всего, чем она владела. Все имущество супруги дожа было конфисковано. Дона Лодовика двигалась вперед вслепую, толком и не зная, куда идет. Что-то в ней сломалось.
Из толпы вышел мужчина, локтями пробивая себе дорогу.
– Подлецы! – прокричал он. – Все вы просто трусы и подлецы!
Это был Антонио, тот самый бедный гондольер, которого Лодовика спасла от заточения. Он почтительно подошел к несчастной женщине, преклонил перед ней колено и ласково взял за руку.
– Пойдемте, ваша милость, – сказал он. – Я отвезу вас домой.
В мертвой тишине он проводил развенчанную повелительницу Венеции к гондоле, которую она сама помогла ему вернуть, устроил ее поудобнее и повел хрупкое суденышко по переливающейся в утреннем свете воде Большого Канала. Никто и не пытался помешать ему. Он отвез Лодовику во дворец Фальеро, единственный оставленный ей для жилья.
Увы, рассудок догарессы не устоял перед пережитой трагедией. С этих пор она жила взаперти, находя успокоение лишь в молитвах в те редкие минуты, когда безумие оставляло ее. Но очень скоро не стало и этих коротких передышек, и несчастная окончательно потеряла рассудок.
Бельтрам, выдавший заговорщиков, получил за это от Совета Десяти пожизненный пенсион в размере тысячи дукатов. Но бесстыдству его не было предела. Он требует, чтобы Лодовику изгнали из дворца Фальеро и отдали этот дворец ему! Это было уже слишком… Микеле Стено, чье запоздалое раскаяние точило его день и ночь, добился от Большого Совета ареста Бельтрама и изгнания его из Венеции. Позже один из заговорщиков, которому удалось ускользнуть от палачей, обнаружил следы предателя в Венгрии и убил его.
Да, Микеле Стено осознал наконец, к какой катастрофе привело его поведение. Угрызения совести терзали его все сильнее. Безумная Лодовика не могла ни осудить его, ни простить. Участь ее была ужасной, и Микеле, как бы ни хотел, ничем не мог ей помочь. Оберегать ее издалека – это все, что ему оставалось. Вся жизнь молодого человека круто изменилась. Он посвятил себя службе отечеству и столь преуспел в этом, что, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, он достиг к шестидесяти восьми годам высшей власти: ему была доверена судьба Республики, его избрали дожем Венеции.
Но в момент, когда он опустился на колени, чтобы принести присягу, на той самой площадке парадной лестницы, откуда много лет назад скатилась окровавленная голова Марино Фальеро, новый дож побледнел и прикрыл глаза…
Лодовика уже давно обратилась в легкий призрак. Призрак, который, если верить легенде, и сейчас скорбным белым силуэтом скользит по молчаливым залам старого дворца рядом с высокой фигурой мужчины, который держит в руке, как воин – шлем, свою отрубленную голову…
Бертран дюгеклен, коннетабль Франции
Кони понеслись тяжелым галопом навстречу друг другу с двух концов ристалища. Земля дрожала под их копытами. Опустив головы в шлемах с закрытыми забралами, с копьями наготове, всадники ждали столкновения. Сухая пыль поднималась над полем из-под копыт, едва видневшихся под разноцветными попонами. Нарядная толпа на трибунах затаила дыхание, а герцогиня Жанна чуть крепче сжала пальцами подлокотники своего трона.
И вот страшный удар стали о сталь… Копье коренастого рыцаря в черных доспехах без герба с силой бьет в самый центр золото-лазурного щита его противника. Рыцарь золота и лазури отклоняется назад, почти укладываясь на круп своей лошади, потом теряет равновесие и, едва успев выдернуть ноги из стремян, валится, грохоча латами, в пыль. Низкорослый рыцарь в черном поднимает копье вверх, приветствует зрителей и, пришпорив лошадь, спокойно удаляется на свое место на краю ристалища. Его провожают гром оваций и радостные возгласы собравшихся поглядеть на турнир. Первым начинает аплодировать бретонский герцог Шарль де Блуа. Сидящая рядом с ним прекрасная герцогиня Жанна, не скрывая восторга, машет белым шарфом. Побежденный с трудом поднимается, стесненный тяжелыми доспехами. Оруженосец помогает ему встать. Но вот уже снова звучат трубы. Герольд – распорядитель турнира во весь голос провозглашает:
– Честь и слава Отважному Всаднику!..
Едва он умолкает, на ристалище появляется новый соперник победителя. Он стоит лицом к рыцарю в черных доспехах, слегка потускневших от пыли. Распорядитель турнира выдвигается вперед и объявляет:
– Против Отважного Всадника – сеньор де Турнемин, граф де ля Гюноде!
Отважный Всадник берет новое копье. Он уже готов к следующему бою. Герцог Шарль, наклонившись, шепчет на ухо жене:
– С ним ему не справиться, дорогая. Эти Турнемины тверды, как скала!.. А наш неизвестный выстоял уже в четырнадцати поединках. Слишком много. Он устал.
– Нет, он победит, мессир, ей-богу, готова биться об заклад!.. Ни на одном состязании, никто и никогда не видел такого рыцаря! – шепчет герцогиня, улыбаясь.
И впрямь, противник у Отважного Всадника был грозный. Высокий, настоящий гигант в доспехах синеватой стали. Его непримиримый вид не допускал и мысли о куртуазном поединке. Застыв во всем своем великолепии, словно был не человеком, а каменной статуей, он неподвижно сидел на своей лошади, укрытой шитой золотом попоной. По знаку герольдов всадники ринулись в бой. На этот раз копье черного всадника переломилось пополам. Но и граф де ля Гюноде свалился буквально под ноги собственной лошади. Трибуны охватило настоящее безумие. Люди ликовали. Они обнимались, кричали, разрумянившиеся женщины бросали в воздух чепчики. Герцогиня ликовала.
А за ее спиной, на главной трибуне, несколькими рядами выше, темноголовая девчушка лет шести или семи с серьезным личиком и огромными серо-зелеными глазами, в которых отсвечивали золотистые огоньки, так отчаянно била в ладоши, что руки ее уже чуть ли не отказывались повиноваться. Ее мать не выдержала и наклонилась к ней:
– Успокойся, Тифен!.. Неприлично барышне производить столько шума.
Малышка остановилась и взглянула на мать сияющими, как звезды, глазами.
– Он такой храбрый, такой доблестный рыцарь, матушка!.. Как бы мне хотелось узнать, кто он!..
– И мне тоже, – злобно процедил сквозь зубы ее брат Гийом. – Он ведь победил не только графа, но и нашего отца!
– Немного терпения. Если он выиграет бой у единственного оставшегося на ристалище рыцаря, мессира Робера Дюгеклена, которого до сих пор никому не удавалось победить, ему придется назваться. Герцог этого потребует.
Действительно, у кромки поля остался последний претендент на участие в поединке. Новый соперник удачливого неизвестного был тоже довольно приземист, но с такими широченными плечами, что усомниться в его невероятной силе было невозможно. На его щите красовался черный двуглавый орел, наводивший страх на всю Бретань.
И снова повторилась та же церемония.
– Против Отважного Всадника – мессир Робер Дюгеклен!
Однако, к огромному удивлению всех присутствовавших, когда рыцарь с двуглавым орлом постучал своим копьем по щиту, бросая сопернику вызов, тот покачал головой, опустил оружие и швырнул свой щит на землю. Он отказывался от поединка!
По рядам зрителей прокатился удивленный и возмущенный ропот, все были разочарованы. Зрелище обещало быть необыкновенно интересным. Герцог встал.
– Пусть к нам подведут этого Отважного Всадника!
Маленькая девчушка на трибуне тоже вскочила с места, смертельно побледнев и комкая в руках кончик пояса своего розового платья. Герольды окружили черного рыцаря, заставив его спешиться, и подвели к возвышению, где стояли кресла герцога и герцогини. Незнакомец с видимым трудом – должно быть, ноги затекли от долгого пребывания в седле, да и доспехи мешали, – преклонил колени.
– Снимите шлем, – приказал герцог, и голос его прозвучал слишком громко во внезапно воцарившейся тишине.
Приказание было выполнено быстро, и собравшимся открылось некрасивое, довольно грубое лицо молодого человека лет примерно восемнадцати, смуглое, со странно вздернутым носом. Всклокоченные черные волосы, кустистые брови… Он неловким жестом попытался стереть с лица пот и кровь, смешанные с пылью, отчего по этому и без того неприглядному лицу пролегли черные полосы. Рыцарь смиренно опустил голову, а в это время мессир Дюгеклен, внезапно просияв, без всякой помощи соскочил с коня и воскликнул:
– Боже, мой сын!..
Но молодой человек, не обернувшись и словно стыдясь, прошептал:
– Пусть Ваша светлость простит меня… Я не мог поднять оружие на собственного отца…
Не скрывая радости и гордости, Робер Дюгеклен опустился на колени рядом с сыном и обнял того за плечи.
– С разрешения Вашей светлости, имею честь представить Вам своего старшего сына, Бертрана Дюгеклена… Ему всего восемнадцать лет, и до сих пор я не давал согласия на его участие в рыцарских турнирах.
– Клянусь святым Ивом! – вскричал герцог. – Хочу поздравить вас, мессир Робер! Этим молодым человеком можно гордиться. Как рыцарь он еще заставит говорить о себе. Подойдите, сир Бертран, и поклонитесь вашей герцогине. Она дозволяет вам это сделать.
Покраснев от смущения под направленными на него взглядами толпы, немного удивленными, немного насмешливыми, парень направился к герцогине тяжелой поступью крестьянина. Прекрасные дамы восхищенно вздыхали, не забывая при этом перешептываться по поводу неблестящей внешности храбреца. Когда он приблизился к креслу Жанны, его глаза случайно встретились с огромными светлыми глазами маленькой девочки, которая ласково ему улыбалась и вовсю била в ладоши. На фоне такой красоты он почувствовал себя совсем уж уродливым. Бертран улыбнулся девчушке. Это был ребенок, а Бертран очень любил детей.
– Бертран Дюгеклен… – еле слышно прошептала малышка. – Никогда не забуду это имя!
– Да, он храбрый вояка, но до чего же уродлив! – отозвался Гийом.
Малышка удивленно посмотрела на брата:
– Уродлив?.. О нет!.. Ни за что с этим не соглашусь!
Пока герцогиня возлагала золотой венец на кудлатую голову Бертрана, которого отец подтолкнул вперед, зрители на трибунах продолжали кричать и аплодировать. Шум, казалось, поднимался прямо к небу. Смеркалось, опускался вечер…
Это было летом 1338 года, на большом ристалище у стен Ренна.
Тифен Рагенель, дочь мессира Рагенеля, виконта де ла Бельер, была не такой девочкой, как другие. Все ее ровесницы думали только о своих куклах и нарядах. А Тифен неизменно отдавала предпочтение учебе. Где бы она ни находилась: в большом доме своих родителей на улице Святого Креста в Динане или в родовом замке Бельер-ан-Плёдьен на полпути из Динана в Сен-Серван, – она проводила долгие часы, изучая пергаменты и толстые манускрипты, принадлежавшие капеллану ее отца. Она разбирала ученые тексты с такой невероятной легкостью и накапливала в своей маленькой головке такое количество самых разнообразных сведений, извлекая их из любого источника, что это начинало всерьез беспокоить ее мать.
– Зачем такой малышке столько знать? – недоумевала она. – Разве не достаточно для барышни умения вышивать, ткать ковры, прясть и управлять домом?
Но мессир Рагенель относился к этому более снисходительно. Надо признаться, ему льстило, что у него такая незаурядная дочка. Он с улыбкой заступался за девочку, которую к тому же горячо поддерживал капеллан – старый священник, весьма искушенный в астрологии.
Он стремился передать своей юной ученице все, что знал сам о хороводе небесных светил и о жизни вселенной. Вскоре Тифен уже перегнала своего учителя, потому что к ее реальным познаниям добавился какой-то странный дар ясновидения.
Ласками и лестью девочка добивалась от отца разрешения на покупку дорогих книг, где были собраны всевозможные сведения из мира наук того времени. Она изучала медицину, ботанику, естествознание и даже немного – алхимию. К двадцати годам та, кого называли «прекраснейшей девушкой Динана», стала и самой образованной. Она умела читать будущее по звездам, составлять гороскопы, лечить больных и раненых… Иногда людям казалось, что ее действия граничат с колдовством. Но Тифен была скромна, целомудренна и очень набожна, к тому же необыкновенно хороша собой. Она совершенно бескорыстно делала добро, и слава богу, никому и в голову не приходило донести на нее. В те времена одно только подозрение в колдовстве неминуемо должно было привести несчастного прямо на костер. Местные жители горячо любили Тифен и нашли для девушки самое подходящее имя. Они прозвали ее «Тифена-Фея». И в этих бретонских краях, где бытовали легенды о Чародее Мерлине, фее Вивиане, где эльфы, карлики и прочие злые и добрые духи, порожденные туманами соседнего Броселиандского леса, постоянно вмешивались в людские дела, подобное прозвище казалось почти совсем обычным.
К знатной, богатой, красивой, образованной девушке из могущественной семьи сватались многие. Но она даже не желала выслушать их.
– Я не собираюсь выходить замуж, – говорила она опечаленным родственникам. – Мне нравится наш дом, и я не хочу его покидать.
На самом деле на свете был единственный человек, который мог бы достучаться до неприступного сердца Тифен. Но именно он не добивался ее руки. Вот уже много лет он, вместе с верными товарищами, скрывался в лесу, то выигрывая сражения, то проигрывая их. Его отряд, находя себе пристанище в пещерах, снова и снова брал приступом замки. Этого непритязательного дворянина с трудом можно было отличить от крестьян, составлявших большую часть его отряда, целью которого было изгнание англичан, потому что тогда для Бретани, как, впрочем, и для всей Франции, настали черные дни.
В 1341 году скончался старый герцог Иоанн. Он умер, не оставив после себя детей, и сразу же после этого разразилась война, которую История позже окрестит Войной за Наследство. Она велась между племянницей старого герцога Жанной де Пентьевр, женой Шарля де Блуа, и самым младшим из ее братьев, Жаном де Монфором, который, стремясь осуществить свои притязания, призвал на помощь англичан. Большая часть населения страны была на стороне герцогини Жанны и доброго герцога Шарля, такого мягкого и такого набожного. Семья Дюгекленов, разумеется, стояла во главе сторонников герцога. Их ленное владение в Мотт-Бруне располагалось достаточно близко от Динана, куда окончательно переселились Рагенели, но Бертрана никогда не видели в городе. Тифен часто вздыхала, вспоминая коренастую, грубоватую фигуру юноши. Каким вдохновенным огнем борьбы горели его глаза. Странно, но в то же время они казались такими же простодушными, как у маленького ребенка.
Но однажды у Тифен появилась надежда вновь увидеть того, кого она никак не могла забыть. На Страстной неделе 1354 года, в Великий четверг, она была приглашена на пиршество в замок Монмуран. Там ожидали Бертрана Дюгеклена. Увы!.. Он так и не появился… Он не любил свет и справедливо опасался ловушек. Его вполне могли заманить в западню англичане.
Тифен вернулась в Динан разочарованная. Неужели она так никогда и не встретит его снова?
Бедствия Франции затянулись на годы и годы. При Пуатье король Иоанн Добрый вместе с двумя тысячами верных ему рыцарей был взят в плен, а оставшиеся – цвет французского рыцарства – потерпели сокрушительное поражение и были наголову разбиты. Последствия оказались ужасны. Англичане под командованием второго сына Эдуарда III, герцога Джона Ланкастера, стали действовать еще более сурово. 3 октября 1356 года началась осада Ренна и Динана. Тогда Бертран Дюгеклен вышел наконец из своего леса, оставив войну за герцогство ради войны за государство.
Когда Тифен узнала об этом, сердце ее отчаянно забилось. Ей только что исполнилось двадцать четыре года. Рыцарь, конечно, давно забыл маленькую сероглазую девочку, которую и видел-то мельком много лет назад. Зато она знала о нем абсолютно все, потому что часто спрашивала звезды о судьбе своего героя. Она знала, что его ждет долгая, очень долгая дорога и что он поднимется очень высоко. И еще она знала, что ему тридцать семь лет и что он никогда не был женат.
Запершись в своей высокой комнате под островерхой крышей родительского дома и склонившись над пергаментом, Тифен покрывала его причудливыми изображениями и непонятными знаками. Она погрузилась в свою таинственную работу и старательно, высунув кончик языка, орудовала длинным гусиным пером, не обращая ни малейшего внимания на будничную жизнь, которая текла за стенами ее убежища. На ней было платье из плотного красного шелка, опушенное беличьим мехом, густые блестящие черные волосы, тщательно заплетенные в косы, украшала маленькая яркая шапочка.
Комната была завалена толстыми книгами, длинными подзорными трубами, какими-то предметами неизвестного назначения, повсюду стояли реторты и склянки самой фантастической формы. Но бледное февральское солнце, просачиваясь сквозь разноцветные стекла небольшого витражного оконца, играло на странных вещицах, забавно расцвечивая этот совсем неподходящий для молодой девушки кабинет.
Тифен была настолько поглощена работой, что даже не заметила, как открылась дверь и в комнату кто-то вошел, не услышала легких шагов по каменным плитам пола. Но когда вошедшая – совсем юная девушка – на цыпочках подбежала к ней и закрыла ей ладонями глаза, прорицательница вздрогнула.
– Как ты напугала меня, Жаннетта!
Юное существо расхохоталось. Девушке было всего пятнадцать лет, и она была самой любимой кузиной Тифен.
– Ради бога, прости меня, сестренка, но у меня такие новости! Такие важные новости! Все говорят, что мессир Бертран Дюгеклен только что бросил вызов английскому рыцарю Томасу Кентерберийскому!
Тифен задрожала.
– Вызов? Но ведь у нас сейчас перемирие, разве не так?
Действительно, силы города таяли с каждым днем, а помощь, обещанная герцогом Шарлем, запаздывала. Чтобы простые люди не начали голодать, осажденные рыцари решили заключить на сорок дней перемирие с герцогом Ланкастером. По окончании перемирия город, если подмога не подоспеет, будет сдан. Жаннетта покачала головой, медленно пошла по комнате, мимоходом принюхалась к пару, поднимавшемуся над бледно-зеленой жидкостью, которая тихонько кипела в реторте с длинным горлышком.
– Да, конечно, но англичане, невзирая на это перемирие, вчера взяли в плен младшего брата мессира Бертрана. Юноша неосторожно вышел прогуляться за крепостные стены. И к тому же осмелились потребовать за него выкуп!
– О-о, это возмутительно! – возмутилась Тифен.
– Конечно. Но для англичан такое постыдное поведение вполне естественно. Мессир Бертран отправился прямо в лагерь герцога Ланкастера, чтобы вызвать рыцаря, пренебрегшего законами чести, на поединок и потребовать у него объяснений.
Тифен внезапно побледнела и отбросила перо, которое до тех пор покусывала.
– В английский лагерь?! Господи…
– Да ладно тебе! Не волнуйся! Герцог и мессир Жан Шандо, которые играли в шахматы, когда он туда явился, очень хорошо его приняли и пообещали отпустить пленника. Но рыцарь Томас Кентерберийский поклялся, что Оливье Дюгеклен сам напал на него. Выходит дело, англичанин поступил правильно, захватив его. Тогда и было решено доверить все Божьему суду.
– Неужели?
– Ну да, понимаешь, поединок, где судит сам Бог! Бой состоится завтра. Там будут все и даже герцог, который по этому случаю войдет в город с двадцатью английскими рыцарями из самых знаменитых. Разумеется, они будут находиться под нашей охраной. Говорят, мессир Жан Шандо решил самолично снабдить всем необходимым мессира Бертрана. Все знают, что это – лучший из рыцарей. Увидишь, это будет отличный бой!
Тифен уронила на руки свою прекрасную голову. Жаннетта увидела, как трясутся от рыданий ее плечи, услышала шепот:
– Бой не на жизнь, а на смерть… Бой, в котором один из противников неминуемо погибнет… О, господи!.. Мне надо знать, мне это необходимо!..
Она схватила перо и, не обращая никакого внимания на кузину, погрузилась в расчеты. Жаннетта, не сумев больше вытянуть из сестры ни словечка, пожала плечами и выбежала из комнаты.
Поздно ночью Тифен наконец спустилась по лестнице, держа в руке свечу. В другой у нее был испещренный сверху донизу цифрами и значками пергамент. Глаза на измученном бессонницей и усталостью лице девушки сияли радостью. Она не успела еще и взяться за ручку двери, как из своей спальни выбежала ей навстречу явно ожидавшая ее Жаннетта.
– Ты расспрашивала звезды, правда? – Видно было, что любимую кузину Тифани терзает любопытство. – Ну, говори же, говори, что будет?
Тифен улыбнулась и погладила сестренку по щеке.
– Мессир Бертран борется за правое дело, и мессир Бертран одержит победу. Вот что мне сказали звезды!
В палатке, сооруженной для него на краю ристалища напротив точно такой же палатки его соперника, Бертран Дюгеклен облачался в доспехи с помощью своего оруженосца Жагю. Дело оказалось нелегким. Крепления новых доспехов, подаренных Жаном Шандо, были немного жестковаты. Бертран ворчал, ругался, Жагю буквально разрывался на части и уже совсем запыхался к тому моменту, когда в палатку стрелой влетел юный щитоносец по имени Амори.
– Вы победите сегодня этого треклятого предателя, мессир Бертран! Весь город в этом уверен!
Дюгеклен повел плечами и выругался как сапожник.
– Уверен? Повезло же этому городу! Естественно, я должен победить с божьей помощью, потому что право на моей стороне, но город-то тут при чем? Они-то откуда знают?
