Текст книги "Язон четырех морей"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
С громовым грохотом коляска пронеслась по мосту Согласия, обогнула стены Законодательного корпуса. Русский догонял, и Марианна была вне себя.
– Мы так и не смогли избавиться от него до возвращения домой! – прокричала она. – Мы уже почти приехали.
– Надейтесь! – ответил Гракх. – Вот и помощь!
Действительно, другой всадник бросился вслед за ними. Им оказался капитан польских улан, который, видя явно преследуемую русским офицером изящную коляску, счел нужным вмешаться. Марианна с радостью увидела, как он перерезал дорогу русскому, который волей-неволей вынужден был остановиться, чтобы не вылететь из седла. Гракх инстинктивно натянул поводья. Коляска замедлила ход.
– Благодарю, сударь! – крикнула Марианна, в то время как оба всадника укрощали своих лошадей.
– К вашим услугам, сударыня! – ответил тот радостно, прикладывая к красной с синим конфедератке затянутую в перчатку руку, которую затем припечатал к щеке русского офицера.
– Ого, дело пахнет небольшой дуэлью! – заметил Гракх. – Удар шпаги за улыбку… ничего себе!
– Ну что ты вмешиваешься во все, что только увидишь? – рассердилась Марианна, которая была не в состоянии выслушивать болтовню Гракха. – Быстро отвези меня и возвращайся посмотреть, чем кончится дело! И обязательно узнай, кто эти господа! Я посмотрю, что смогу сделать, чтобы помешать поединку.
Вскоре она ступила на землю во дворе своего особняка и отправила Гракха на место происшествия. Но когда он через несколько минут вернулся, юный кучер не смог сообщить ей ничего нового. Оба противника уже исчезли, и собравшаяся небольшая толпа разошлась. Сильно раздосадованная этим инцидентом, ибо она опасалась, что он получит большую огласку, чем заслуживает, и о нем узнает Император, она сделала то, что применяла всегда в подобной ситуации: стала ждать возвращения Аркадиуса, чтобы обговорить с ним эту проблему.
Со вчерашнего дня положение виконта де Жоливаля в доме Марианны претерпело некоторые изменения. После долгой беседы, во время которой он был введен в курс последних событий в Италии, импресарио певицы Жоливаль был повышен в чине и занял две должности сразу: управляющего и секретаря новой княгини, положение, безусловно, соответствующее его разностороннему уму, равно как и глубокой привязанности к молодой женщине. Отныне в его руках были все домашние дела, особенно дела финансовые и все, связанное с Луккой. С ним Марианна могла больше не бояться коварных козней Маттео Дамиани, если допустить, что Коррадо Сант’Анна проявил слабость и оставил его секретарем. А может быть, все-таки другой занял это место?..
– Не вызывает сомнений, – заключил Аркадиус в конце разговора, – что вы должны поставить свой дом на более широкую ногу, чем это могла сделать Мария-Стэлла. Среди прочего вам необходима дама-компаньонка или хотя бы лектриса…
– Я знаю, – прервала его Марианна, – но я этого не сделаю. Кроме того, что я не люблю, когда мне читают, я совершенно не нуждаюсь в даме для сопровождения, особенно если наша дорогая Аделаида вдруг оставит свои безумства и вспомнит о нашем существовании…
На этом дебаты были прерваны, и как начало своей деятельности Аркадиус получил доверительную миссию: попытаться помешать бессмысленной дуэли между офицерами, миссию, которую он с довольной улыбкой согласился выполнить, не преминув спросить у Марианны, кого из соперников она предпочтет.
– Что за вопрос! – воскликнула она. – Конечно, поляка! Ведь он спас меня от наглеца, да еще поставил свою жизнь под угрозу!
– Моя дорогая, – не смущаясь, сказал Аркадиус, – опыт научил меня, что в случаях с женщинами не всегда спасители имеют право на признательность. Все зависит от того, кого спасали. Возьмите вашу подругу, Фортюнэ Гамелен. Я готов дать руку на отсечение, что она ни за что в мире не только не хотела бы быть «спасенной» от вашего преследователя, но и занесла бы в число своих смертельных врагов того опрометчивого, который вмешался.
Марианна пожала плечами.
– О, я знаю, Фортюнэ обожает мужчин вообще, а тех, кто носит мундир, – в частности. Русский показался бы ей достойной добычей!
– Может быть, не все русские, но уж этот – обязательно!
– Право слово, можно подумать, что вы его знаете! – сказала Марианна, с удивлением взглянув на него. – Однако вас там не было и вы не видели его.
– Нет, – дружелюбно согласился Жоливаль, – но если ваше описание точно, я знаю, кто он. Тем более что русские офицеры с крестом Почетного легиона на улице не валяются.
– Тогда кто же он?
– Граф Александр Иванович Чернышов, казачий полковник русской Императорской гвардии, адъютант Его Величества царя Александра I и его связник с Францией. Он один из лучших кавалеристов мира и самый закоренелый ловелас с обоих полушарий. Женщины от него без ума!
– Да? Только не я! – воскликнула Марианна, возмущенная ощущавшейся снисходительностью, с которой Жоливаль представлял ее неистового преследователя из Лоншана. – И если эта дуэль состоится, я надеюсь, что поляк продырявит вашего казака так же легко, как какого-нибудь галантерейщика с улицы Сен-Дени!.. Соблазнительный или нет, для меня он просто грубиян!
– Вообще-то впервые о нем так говорит красивая женщина. Интересно было бы узнать, не изменится ли это мнение в дальнейшем! Хорошо, хорошо! Не сердитесь, – добавил он, увидев искорки гнева в глазах своей подруги. – Я посмотрю, смогу ли я предотвратить кровопролитие. Но и сомневаюсь…
– Почему же?
– Потому что никогда поляк и русский не откажутся от такого удобного случая уничтожить друг друга. Взаимная, причем постоянная, ненависть – их нормальное состояние!
В самом деле, на следующее утро Аркадиус, уехавший верхом до зари, вернулся около десяти часов сообщить прогуливавшейся в саду Марианне, что сегодня на рассвете в Пре-Катлян состоялась дуэль на саблях и что противники, отказавшись от примирения, разошлись вничью: один – Чернышов – с пробитой рукой, другой – барон Козетульский – с раненым плечом.
– Особенно не оплакивайте его, – добавил Жоливаль, увидев огорчение на лице Марианны, – рана довольно легкая и позволит ему избежать поездки в Испанию, куда Император не преминул бы выслать его. Я сообщу вам, если будут какие-нибудь новости о нем, будьте спокойны. Что касается другого…
– Другой меня не интересует! – сухо отрезала Марианна.
Ласково-ироническая улыбка, которой Жоливаль одарил ее, задела Марианну, и она, не добавив ни слова, повернулась к нему спиной и продолжила прогулку. Уж не насмехается над нею случайно ее старый друг? Какие задние мысли прятал он за своей чуть скептической улыбкой? Думал ли он, что она не была искренна, утверждая, что этот русский ее не интересует, что она может быть подобной всем тем женщинам, которых красавец казак легко покорял? Или же это одиночество сердца уже подготовило ее стать жертвой легких интрижек, в которых столько женщин ищут любви, но находят, увы, только ее призрак?
Она сделала несколько шагов по мелкому песку одной из аллей, ведущих к бассейну, где журчал фонтан. Сад был невелик и состоял из нескольких лип и массы благоухающих под летним солнцем роз. В бассейне бронзовый дельфин нес амура с загадочной улыбкой. Никакого сравнения с чудесами виллы Сант’Анна, с ее большими шумящими водопадами и высоко бьющими фонтанами, с благородными газонами и лужайками, где гордо прохаживались священные белые павлины, где над всем царствовал сказочный единорог. Здесь же земля не содрогалась под ударами копыт бешено мчавшихся красавцев, призрачный всадник не будил ночную тишину одинокой скачкой, унося с собой до рассвета тягостную тайну, а может быть, безысходное отчаяние… Здесь было изнеженное, учтивое, соответствующее хорошему воспитанию спокойствие небольшого парижского садика: именно то, что необходимо для меланхолических грез оставшейся в одиночестве женщины.
Амур на дельфине улыбался под прозрачными струйками, и в его улыбке Марианне тоже почудилась ирония: «Ты смеешься надо мною, – подумала она, – но почему?.. Что сделала тебе я, так верившая в тебя и кого ты так разочаровал? Ты улыбался мне, только чтобы обрести свой прежний облик! Мне, вступившей в брак, как постригаются в монахини. Ты не хотел, чтобы брак стал для меня чем-то другим, кроме насмешки. И тем не менее сейчас я вышла замуж во второй раз… Но все так же одинока! Первый муж оказался негодяем, второй – только призраком, а человек, которого я люблю, стал мужем другой! Неужели ты никогда не сжалишься надо мною?»
Но амур молчал, и его улыбка оставалась неизменной. Марианна со вздохом отвернулась и присела на обросшую мхом каменную скамью, где алел куст вьющейся розы. Она ощутила пустоту в сердце. Оно словно превратилось в одну из тех пустынь, которые смерч создает за одну ночь, унося в яростных вихрях все до последнего обломка, все, вплоть до памяти о том, что было прежде. И когда, чтобы раздуть в себе медленно потухающий огонь, она вызывала в памяти любовное безумие, исступленную радость, слепое отчаяние, которые недавно возбуждали в ней одно имя, один образ ее возлюбленного, удрученная Марианна заметила, что она не ощущает больше отклика на свои собственные переживания. Это было… да, это было похоже на рассказанную ей историю, героиней которой была другая.
Издалека, словно из глубины анфилады громадных пустых залов, ей почудился убеждающий голос Талейрана: «Такая любовь долго не просуществует…» Возможно, он был прав, он «уже» был прав? Может быть, действительно ее… великая любовь к Наполеону умирала, превращаясь только в нежность и восхищение, эту мелкую монету, которая остается, когда отхлынет поток кипящего золота больших страстей.
Глава III
Роковой бал
Вечером 1 июля нескончаемая вереница экипажей протянулась вдоль улицы Монблан, заполняя прилегающие переулки, даже вторгаясь во дворы больших частных особняков, чьи двойные ворота оставались открытыми, чтобы дать немного больше свободного пространства и по возможности избежать заторов. Бал у австрийского посла, князя Шварценберга, обещал иметь большой успех. Ожидали Императора и особенно Императрицу, в честь которой давалось это торжество, и для почти тысячи двухсот приглашенных это можно было считать большой привилегией, в то время как добрым двум-трем тысячам забытых пришлось остаться в безутешном отчаянии.
Шагом, одна за другой, кареты втягивались в короткую тополиную аллею, ведущую к входной колоннаде посольства, освещенной по такому случаю большими античными факелами, чье пламя весело трепетало в ночи. Особняк, прежде принадлежавший м-м де Монтесон, морганатической супруге герцога Орлеанского, не отличался величиной и не мог сравниться в роскоши с его богатым соседом, русским посольством, помещенным Наполеоном в нынешний особняк Телюсон, который он выкупил у Мюрата за миллион, однако он был великолепно украшен и за ним расстилался громадный парк, где находились даже маленькая ферма и храм Аполлона.
Этот парк подал послу интересную идею, и, чтобы иметь возможность принять у себя всех, кого он хотел пригласить, несмотря на ограниченные возможности его салонов, он распорядился построить огромный временный бальный зал из тонких досок, крытый вощеным полотном и соединенный легкой галереей с салонами для приема. И уже с неделю весь Париж только и говорил о сказочном убранстве этого зала.
Сидя в карете Талейрана, который считал, что он должен сопровождать ее на этот вечер, ибо он в некотором роде олицетворял ее официальное появление в высшем парижском обществе, Марианна, как и все остальные, довольно долго ожидала, застряв между домом банкира Перго и посольством, прежде чем получить возможность ступить на громадные красные ковры, устилавшие перистиль.
– Престижно прибыть за секунду до Императора, э? – заметил князь Беневентский, в высшей степени сдержанный и, по своему обыкновению, в высшей степени элегантный в черном фраке, расцвеченном только австрийскими орденами и лентами, среди которых самый почетный – Золотое Руно – скромно прятался в белоснежных складках его галстука. – Большинство всегда приезжают слишком рано, чтобы быть замеченными. А сегодня, я в этом не сомневаюсь, смотреть будут только на вас.
Марианна и в самом деле выглядела этой ночью такой красавицей, что дух захватывало. Светло-золотистый материал для ее платья выбрал после долгих колебаний сам Леруа в превосходном соответствии с янтарным оттенком ее кожи и оправой драгоценностей: гигантских, сказочных изумрудов Люсинды-колдуньи, из которых чудесным рукам ювелира Нило удалось сделать украшение точно к этому вечеру. Они зажгли зеленые молнии, когда молодая женщина оставила мрак кареты ради световой феерии салонов. Они зажгли также изумление и зависть в глазах женщин и даже их кавалеров. Но вожделенные взгляды мужчин адресовались в равной мере и хозяйке великолепных драгоценностей. Она выглядела как необыкновенная золотая статуя, и все мужчины, глядевшие на ее неторопливое приближение под легкий шорох длинного шлейфа, не знали, чем им больше восхищаться: совершенством ее точеного лица, безупречностью груди, на которой трепетали сверкающие зеленые слезы, блеском глаз или глубоко волнующим нежным изгибом улыбающихся губ. Тем не менее ни один из них не осмелился бы явно выразить вызываемое ею инстинктивное желание, не столько, впрочем, потому, что она была императорской привилегией, сколько из-за величественной осанки этой ослепительной молодой женщины.
Любая дочь Евы надулась бы от гордости, надев на себя эти бесценные драгоценности. Пожалуй, одна г-жа Меттерних, недавно ставшая княгиней, могла похвастаться каменьями подобной шлифовки. Однако княгиня Сант’Анна носила их с безразличием, граничившим с грустью. Под этими украшениями, перекликавшимися своей игрой с редким оттенком ее больших глаз, она казалась отсутствующей.
Сдержанный шум поднимался при прохождении необычной, но впечатляющей пары, которую составляла она со старым «Хромым Дьяволом» и в которой суровость и возраст одного подчеркивали красоту и блеск другой. Талейран не сомневался в произведенном фуроре и прятал улыбку под маской безразличия дипломата. Он узнал среди приглашенных красавиц, помимо наиболее известных и элегантных женщин Империи, таких, как герцогиня де Рагюз, носившая бриллианты, подаренные ее отцом, банкиром Перго, или жена маршала Нея с сапфирами, среди которых, как поговаривали, некоторые принадлежали Марии-Антуанетте, и очень знатных австрийских дам: графиню Зичи и ее знаменитые рубины и княгиню Эстергази, чье собрание драгоценностей считалось самым значительным во всей Империи Габсбургов. Однако ни одной из них не удалось затмить идущую об руку с ним молодую женщину, которую он не мог не считать своим собственным творением. Даже старый князь Куракин, имевший вид утопающего в бриллиантовой реке, даже благородные русские дамы, чьи драгоценные камни варварской величины, похоже, добытые прямо в сказочной Голконде, не являли большего блеска и королевского изящества, чем его молодая спутница. Марианне сопутствовал триумфальный успех, который радовал его, как артиста.
Но Марианна ничего не видела, ничего не слышала. Машинальная улыбка, словно маска, приклеилась к ее лицу. Ее охватило странное ощущение, что только лежавшая на локте князя Беневентского ее затянутая в перчатку рука была действительно живой. Все остальное казалось пустым, инертным. Нечто вроде пышного фасада, за которым никто не живет.
Она никак не могла сообразить, зачем она находится здесь, в этом иностранном посольстве, среди незнакомых лиц, в которых она угадывала злобное любопытство, алчность. Что она пришла искать, кроме жалкого светского успеха среди всех этих людей, которые должны были досыта позлословить о ее истории и теперь, без сомнения, пытались проникнуть в окружающую ее тайну, тайну дочери знатного рода, из любви к Императору опустившейся до подмостков театра, но вознесенной выше, чем когда-либо, вступив в брак более необычайный и загадочный, чем вся ее остальная жизнь?
Она с горечью подумала о том, как бы они злорадствовали, если бы смогли догадаться, что эта вызывающая зависть женщина чувствовала себя несчастной и одинокой, ибо в ее груди онемевшее сердце давило, как груда застывшей лавы. Нет больше любви! Нет огня! Нет жизни! Ничего больше нет! Ее женственность, совершенная красота, очарование, все это в ней, что требовало жизни и горячей любви, вылилось в надменную холодность и одиночество. И она с грустью следила за развертывавшейся перед нею небольшой сценой: с возгласом радости молодой гусарский лейтенант спешил к совсем юной девушке, входившей в сопровождении внушительной, украшенной перьями и бриллиантами матери. Миниатюрная девица не блистала красотой: болезненный цвет лица, слишком круглого, невероятно робкий вид. Она была в платье из розового газа, очень жесткого, из-за чего ее походка сильно страдала, но глаза гусара сверкали, как звезды, глядя на нее, тогда как ни Марианна, ни другие красивые женщины не были удостоены его внимания. Для него эта маленькая девушка, незначительная и нескладная, была самой красивой из женщин, потому что он любил ее, и Марианна от всего сердца позавидовала этой девочке, у которой не было ничего из того, чем обладала она, и которая тем не менее была настолько богаче!
Юная пара углубилась в толпу, и Марианна со вздохом потеряла их из вида. Впрочем, пришло время и для нее приветствовать хозяев, встречавших гостей в дверях большого зала, откуда начиналась галерея, ведущая к бальному помещению.
Посол, князь Карл-Филиш фон Шварценберг, был мужчина лет под сорок, коренастый брюнет, до того затянутый в белый мундир, что, казалось, он вот-вот лопнет под его мускулами борца. Он оставлял ощущение силы и настойчивости. Рядом с ним его невестка, принцесса Полина, являла облик хрупкого изящества, несмотря на беременность в последней стадии, которую она искусно скрывала под своего рода пеплумом и громадной золотистой шалью. Марианна с удивлением и восхищением смотрела на эту мать восьмерых детей, имевшую вид юной девушки, дышавшей радостью жизни. И снова, приветствуя мужа этой очаровательной женщины, принца Иосифа, Марианна сказала себе, что любовь очень удивительное чувство.
Улетев в мыслях далеко, она смогла все-таки непринужденно ответить на восторженные приветствия австрийцев и покорно позволила Талейрану подвести ее к галерее, ведущей в бальный зал, всеми силами пытаясь бороться против поглощавшего ее разум оцепенения, этого удивительного ощущения небытия. Необходимо любой ценой найти здесь что-нибудь, что заинтересовало бы ее, необходимо хотя бы сделать вид, что она получает удовольствие на этом празднике, и этим обрадовать ее друга Талейрана, который совсем тихо называл ей знакомых ему иностранных представителей. Но все эти люди были ей так безразличны!
Зычный голос пронзил опасный туман, в котором Марианна блуждала наудачу, голос, заявивший с сильным русским акцентом:
– Я требую первый вальс, дорогой князь! Она мне должна! Я ей уже заплатил ценой крови и готов заплатить еще вдвое дороже!
Это был низкий бас, в котором перекатывались камни Урала, но ему удалось наконец вернуть Марианну на твердую землю. Она увидела, что обладателем этого голоса являлся не кто иной, как ее неистовый преследователь из Булонского леса, тот, кого сама она уже прозвала казаком. Да, перед нею стоял этот противный Чернышов!
С вызывающим видом он преградил ей дорогу, и, хотя он обращался к Талейрану, его дерзкий взгляд монгола впился в лицо Марианны. Молодая женщина незаметно пожала плечами, но не скрыла презрения в улыбке.
– Я должна вам? Да я даже не знаю вас.
– Если вы меня не знаете, почему, когда заметили, нахмурили брови, как делают при виде надоедливого знакомого? Скажите, что я вам не нравлюсь, сударыня, но не говорите, что не знаете меня!
Молния гнева зажгла зеленые звезды под ресницами Марианны.
– Вы просто невыносимы, сударь, вы становитесь дерзким. Вы явно делаете успехи! Должна ли я выразиться более ясно?
– Пожалуйста, попытайтесь, этим вы ничего не достигнете! В моей стране, где люди самые упрямые в мире, моя настойчивость вошла в поговорку.
– На здоровье! Но сейчас вы убедитесь, что моя не меньше.
Раздраженно помахивая веером, она хотела пройти дальше, когда Талейран, с веселой улыбкой молча следивший за этой стычкой, осторожно удержал ее.
– Если я в это не вмешаюсь, может произойти дипломатический инцидент, э? – игриво сказал он. – А я, я слишком люблю моих друзей, чтобы позволить им безрассудно завязнуть в зыбкой почве недоразумений.
Марианна обратила к нему изумленный взгляд, который был подлинным шедевром снисходительного высокомерия.
– Господин ваш друг? О, князь!.. Я знала, что вы знакомы со всем миром, но я не надеялась найти у вас отсутствие вкуса в выборе друзей!
– Полноте, дорогая княгиня, – засмеялся Талейран, – усмирите немного свою гордыню, чтобы доставить мне удовольствие. Я охотно признаю, что граф Чернышов применяет воинственную галантность, которая может показаться слишком прямолинейной изысканному вкусу красивой женщины. Что поделаешь? Это одновременно достойный мужчина и… дикая душа!
– И я горжусь этим! – крикнул русский, устремив на молодую женщину недвусмысленный взгляд. – Одни дикари умеют говорить правду и не стыдятся своих желаний. Самое пылкое мое желание – добиться танца с самой прекрасной дамой из всех, кого я видел в жизни, и, если возможно, улыбки! Я готов просить об этом на коленях, здесь и немедленно, если так надо.
На этот раз гнев Марианны слегка смягчился неожиданностью. Она ни минуты не сомневалась, что этот странный человек готов немедленно привести в исполнение свой замысел и упасть перед нею на колени в разгар бала, не стесняясь учинить этим новый скандал. Она угадывала в нем одну из тех бешеных натур, непредсказуемых и своенравных, которых она всегда инстинктивно опасалась. Со своей стороны, Талейран должен был ощущать то же самое, раз он снова поспешил вмешаться. Не переставая улыбаться, он чуть покрепче сжал руку Марианны.
– Вы получите ваш танец, дорогой граф. По меньшей мере, я надеюсь на это, если княгиня Сант’Анна соизволит простить ваши татарские штучки, но не торопитесь и оставьте ее еще немного со мной. Здесь есть много желающих поздороваться с княгиней, прежде чем она отдастся танцам.
Чернышов тотчас отступил с дороги и согнулся вдвое в приветствии, которое Марианна сочла несколько угрожающим.
– Я согласен, – сказал он кратко, – но я вернусь. До скорого свидания, сударыня.
Продолжив наконец свой путь к бальному залу, Марианна позволила себе легкий вздох облегчения и подарила своему кавалеру полную признательности улыбку.
– Благодарю вас за избавление, князь! Этот русский чересчур навязчивый!
– Именно так утверждает большинство женщин. Правда, говорят они это со вздохами и совсем другим тоном. Может быть, и вы когда-нибудь вздохнете, вы тоже! В нем много очарования, э?
– Не рассчитывайте на это. Я имею слабость предпочитать цивилизованных людей.
Он окинул ее полным искреннего удивления взглядом.
– Ах! – сказал он только. – Я не думал…
Замечательный бальный зал, сооруженный только для одной ночи, был подлинным чудом изящного искусства. Хрупкие стены из синего полотна покрывали волны сверкающего газа с гирляндами разнообразных цветов из тюля и тонкого шелка. Изобилие деревянных позолоченных люстр с бесчисленными свечами создавало сказочное освещение. Ведущая к нему галерея была украшена таким же образом. В открытом пролете высокой арки виднелся иллюминованный парк. Снаружи этот зал, возведенный, кстати, на дне большого высохшего бассейна, освещался масляными фонариками в оригинальных торшерах.
Когда Марианна вошла туда об руку с Талейраном, многочисленные пары двигались под звуки венского оркестра, смешивая сверкающие платья и мундиры в волшебном вихре вальса, чья популярность за несколько лет покорила Европу.
– Я не приглашу вас танцевать, ибо для такого упражнения я не пригоден, – сказал Талейран, – но я думаю, что у вас не будет недостатка в кавалерах.
В самом деле, несколько молодых офицеров, толкая друг друга, устремились к молодой женщине, охваченные жаждой увлечь ее в ритм, так благоприятствующий попыткам обольщения. Она всем вежливо отказала, опасаясь скандала, который способен был учинить русский, чей упорный взгляд она все время ощущала на себе. Она заметила свою подругу, Доротею де Перигор, между графиней Зичи и герцогиней Дальберг, и хотела присоединиться к ней, когда объявление о прибытии Их Величеств заставило ее застыть на месте, оркестр умолкнуть, а танцующих покорно выстроиться по обеим сторонам зала.
– Мы приехали как раз вовремя, – смеясь, заметил Талейран. – Чуть позже Император оказался бы перед нами. Не думаю, что это ему понравилось бы, э?
Но Марианна не слушала его. Ее внимание внезапно приковалось к одному мужчине, чья голова возвышалась над другими в толпе приглашенных, сгрудившихся с другой стороны широкого пустого пространства, оставленного для прохода державной четы. На мгновение ей показалось, что она стала жертвой невероятного сходства, галлюцинации, рожденной желанием, может быть, так глубоко скрытым в тайниках ее сердца, что она этого даже не сознавала. Но нет… этот острый профиль, это чуть дерзкое худощавое лицо с отпечатком отваги, загоревшее, темное, как у араба, эти сверкающие, глубоко запавшие глаза, волевые, немного насмешливые складки у рта, резко очерченные губы, густые черные волосы в слегка беспорядочной прическе, всегда казавшиеся вышедшими из бури, наконец, эти широкие плечи под темной одеждой, носимой с такой непринужденностью… может ли существовать на земле человек, так похожий на этого? И совершенно неожиданно, прежде чем колеблющиеся губы решились произнести его имя, само охваченное трепетом сердце Марианны воскликнуло:
– Язон!
– Э, а ведь верно! – раздался рядом с нею спокойный голос Талейрана. – Вот и наш друг Бофор! Я знал, что он должен приехать, но не думал увидеть его здесь.
На мгновение Марианна отвела глаза от американца и с удивлением посмотрела на старого дипломата.
– Вы знали?
– А разве есть что-нибудь, чего не знаю я? Я слышал, что некий посланец, впрочем, более официозный, чем официальный, должен на этих днях прибыть в Париж под предлогом передачи пожеланий счастья от правительства Соединенных Штатов, и я узнал, кто это будет.
– Язон посол? В это трудно поверить!
– Я же не сказал – посол, я сказал – посланец, и добавил: более официозный, чем официальный. Суть дела легко понять. С тех пор как брат его стал королем Испании, Император желает присвоить себе испанские колонии в Америке и ведет там усиленную агитацию, на что с надеждой посматривает президент Медисон. Прежде всего он не питает никакого уважения к свергнутому королю, слабоумному Фердинанду VII, а с другой стороны, считает, что благоразумный нейтралитет сможет принести ему в виде компенсации Флориду, испанское владение, которое, по логике, должно стать американским, поскольку в 1803 году Бонапарт уже продал Луизиану американцам. Но тихо! Вот Император…
Действительно, появился Наполеон в своем любимом зеленом мундире гвардейских егерей, ведя за руку Марию-Луизу в розовом, усыпанном бриллиантами атласном платье. Его сопровождала блестящая свита, в которой, помимо сестер Императора и его военачальников, находились вице-король Италии, очаровательный принц Евгений и его жена, принцесса Августа Баварская, герцог Вюрцбургский, королева Испании и вся плеяда сановников.
Как и другие, Марианна склонилась в реверансе, но не могла удержаться, чтобы не повернуть голову. Взгляд ее зеленых глаз упорно не отрывался от лица Язона, который тоже склонил свой высокий стан. Он не видел ее. Он не смотрел в эту сторону. Все его внимание было устремлено к дверям, откуда появилась императорская пара, затем к Императору. Его прямой взгляд приковался к бледному лицу корсиканского Цезаря с необычной настойчивостью. Он словно искал ответ на что-то, вглядываясь в эту римскую маску.
Но Наполеон, улыбавшийся то молодой жене, то хозяину, князю Шварценбергу, проходил, не говоря никому ни слова, довольствуясь приветливыми, но торопливыми кивками то одному, то другому из приглашенных. Казалось, что он спешит выйти в парк, где был приготовлен большой фейерверк. Возможно, к этому его вынуждала с каждой минутой все более давящая жара, царившая под вощеной крышей, несмотря на многочисленные фонтаны, бившие повсюду в парке. Он даже не взглянул на приготовленный для него трон.
За императорской парой и ее свитой толпа гостей смыкалась, как Красное море за израильтянами, со стремительностью, которая выдавала низкопоклонническое желание по возможности приблизиться к властителям и более естественную потребность ничего не пропустить из интересного зрелища. В одно мгновение Марианна утонула в потоке кружев и шелка, который разлучил ее со спутником, и оказалась в центре кудахчущего и стрекочущего птичника, неумолимо увлекавшего ее наружу. Язон исчез в сутолоке, и все попытки снова увидеть его оказались бесплодными. Что касается Талейрана, то она о нем просто забыла. Очевидно, он тоже затерялся в толпе.
Она испытывала странное лихорадочное возбуждение, нетерпеливую неприязнь ко всем этим людям, которые вторглись между ними, когда она собралась бежать к своему другу. И только позже она сообразила, что с полным безразличием наблюдала за проходом Императора, человека, еще недавно заполнявшего все ее помыслы, и удивилась этому. Даже присутствие Марии-Луизы, оглядывавшей собрание полным удовлетворенного тщеславия взглядом тусклых глаз, не произвело обычного раздражающего впечатления. Фактически она почти не видела августейших новобрачных, настолько ее сознание и сердце были наполнены радостью, столь неожиданной и удивительно живительной: вновь увидеть Язона, Язона, которого она напрасно ожидала столько дней! Она даже не испытывала гнева при мысли, что он тут, но тем не менее не примчался к ней, что он, безусловно, получил ее письмо, однако не пришел. Она бессознательно и легко находила для него всевозможные извинения. Она уже давно узнала, что Язон Бофор живет и действует не так, как все!
И только когда первая ракета рассыпала в черном небе сноп розовых искр, тихо опускавшихся к цветникам, где драгоценности женщин зажгли другой Млечный Путь, когда под этим сверкающим дождем каждая мелочь, каждая фигура внезапно возникли среди цветущих картин, Марианна снова увидела Язона. Он стоял в группе мужчин, несколько поодаль, возле балюстрады террасы, ведущей в мягко освещенный грот, внутри которого переливались перламутровые отблески. Сложив руки на груди, моряк смотрел на сияющие вверху свечи, чье изготовление потребовало огромного труда братьев Руджиери, с таким же спокойствием, словно он находился на палубе своего корабля, наблюдая движение звезд. Быстрым движением набросив синий шлейф своего платья на руку, Марианна, проскальзывая между группами, направилась к нему.
