Текст книги "Время любить"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Через пять дней, если эти животные не двинутся быстрее.

И в обманчивой надежде подбодрить лошадей Жосс затянул песню, но так фальшиво, что Катрин скорчила гримасу.

– На что вы надеетесь? – насмешливо произнесла она. – Чтобы пошел дождь или чтобы лошади понесли? – Но плохое настроение у нее все-таки рассеялось. Она даже подтянула вместе с Жоссом припев: так дорога показалась ей менее монотонной.

Алхимик из замка Кока

Несмотря на строптивых лошадей, Жосс сдержал слово. Путешествие их продлилось только пять дней. И эти пять дней прошли без происшествий. В редких деревнях, маленьких городках или просто у пастухов они покупали себе сыр, хлеб и молоко. У городка Лерма Катрин даже искупалась в речке. В реке вода была еще холодной, но погода неожиданно установилась и стала совсем летней. На смену резкому ветру и дождю пришла нежданная жара, которая сделала еще более непереносимым для молодой женщины отсутствие воды и возможность помыться. Не заботясь о том, что ее кто-нибудь мог увидеть, едва дождавшись, когда по ее приказу Жосс отвернется, она скинула с себя одежду и бросилась в воду.

Катрин с наслаждением плавала, а потом нашла подходящий камень и тщательно потерла им тело. Она бы много дала в тот момент за кусочек чудесного благоуханного мыла, которое делалось когда-то в бургундской Фландрии специально для любовницы Великого Герцога Запада. Но, откровенно говоря, из прошлой жизни Катрин это была единственная вещь, о которой она сожалела. Время от времени Катрин кидала взгляд на Жосса. Выпрямившись на скамейке, он упорно смотрел на уши лошадей, которые тоже воспользовались остановкой и щипали кустики жиденькой травы.

Когда Катрин наконец вышла из воды, ей очень не хотелось в такую жару надевать грубую мужскую одежду, к тому же очень грязную. Порывшись в вещах, она достала платье из серой тонкой шерсти, чистую рубашку и чулки без дыр и, отойдя подальше, все это надела.

Они продолжили путь. Готье лежал на соломе в беспамятстве. Время от времени с ним случался припадок, который так пугал Катрин. Вечером, в последний их переход, Катрин со слезами на глазах спросила у Жосса:

– Если наш путь затянется, мы не довезем Готье до мавританского врача.

– Завтра, ближе к закату солнца, – пообещал ей Жосс, – мы увидим башни города Кока.

Так и случилось. На следующий день, когда в золоте и пурпуре роскошного заката солнце стало клониться к горизонту, Катрин увидела сказочный замок архиепископа Севильи. На миг у нее перехватило дыхание: из красной глинистой почвы, словно вырвавшись из недр земли, возникла каменная крепость, вся в кровавых закатных бликах.

Не произнося ни слова, Катрин и Жосс любовались архитектурным чудом, которое так нежданно-негаданно оказалось целью их путешествия.

К великому удивлению Катрин и Жосса, солдаты так и не двинулись, когда повозка приблизилась к ним. И когда Жосс на самом своем лучшем испанском языке сообщил, что благородная госпожа Катрин де Монсальви желает повидаться с его преосвященством архиепископом Севильи, они ограничились кивком головы, давая тем самым знак ехать до парадного двора, удивительное и красочное убранство которого путники уже могли заметить, глядя из-за ворот.

– Да, замок очень плохо защищен, – прошептал Жосс сквозь зубы.

– Думаю, те вещи вроде порчи, сглазу и так далее, которые рассказывают о замке, защищают его несравненно лучше, чем оружие и армия… И я спрашиваю у себя, идем ли мы к божьему человеку или к дьяволу во плоти!

Тяжелая атмосфера, царившая в этих стенах, действовала на Катрин больше, чем ей того хотелось, но Жосс, видимо, был далек от такого рода страхов и опасений.

– Мы зашли уже слишком далеко, – прорычал он, – и я думаю, что мы, собственно, не много потеряем, если пойдем туда и посмотрим!

* * *

Епископ Алонсо де Фонсека был таким же странным, как и его замок, но значительно менее красивым. Маленький, худощавый и сгорбленный, он весьма походил на растение, которое нерадивый садовник забывает поливать. Его бледная кожа и глаза с красными веками говорили о том, что он редко видит солнце и что ночные бдения входят в его привычки. Редкие черные волосы, жалкая бороденка, а в довершение всего нервный тик – вот его довольно точный портрет. Это бесконечное подергивание головы было неприятно как для его собеседников, так и дня него самого. Через десять минут у Катрин возникло злое желание его передразнить. Но у епископа были необыкновенно красивые руки, а низкий и мягкий голос – как темный бархат – обладал колдовской силой.

Он без видимого удивления принял эту знатную даму, хотя простая повозка и внешний вид так мало соответствовали ее громкому имени и титулу. Во время долгого и трудного путешествия было вполне естественным попросить гостеприимства в замке или в монастыре. А гостеприимство севильского епископа было легендарным. Интерес проснулся в нем, когда Катрин заговорила о Готье и о лечении, которое она рассчитывала получить в Кока. Но не только интерес, а и настороженность.

– Кто же вам сказал, дочь моя, что у меня служит врач из неверных? И как могли вы поверить, что епископ может привечать под своей крышей…

– В этом нет ничего удивительного, ваше преосвященство, – сразу остановила его Катрин. – Когда-то в Бургундии у меня самой жил великий врач из Кордовы. Он был мне скорее другом, чем слугой. А дорогу к вам указал мне смотритель строительных работ в Бургосе.

– А! Мэтр Ганс из Кёльна! Большой художник и мудрый человек. Но расскажите мне немного о том мавританском враче, который был у вас. Как его зовут?

– Его звали Абу-аль-Хайр.

Фонсека кивнул, и Катрин с радостью убедилась в широкой известности ее друга.

– Вы его знаете? – спросила она.

– Все хоть сколько-нибудь просвещенные умы слышали об Абу-аль-Хайре, личном враче, друге и советнике гранадского калифа. Боюсь, мой собственный врач, однако, очень умелый, не сравнится с ним. И я к тому же удивляюсь, что привело вас сюда, вместо того чтобы идти прямо к Абу-аль-Хайру.

– До Гранады неблизко, а мой слуга очень болен, монсеньор.

Сойдя со своего высокого сиденья, дон Алонсо щелкнул пальцами, и тут же из-за его кресла появилась высокая и тонкая фигура пажа.

– Томас, – сказал ему архиепископ, – во дворе стоит повозка, в которой лежит раненый человек. Прикажи снять его и отнести к Хамзе. Пусть он его осмотрит. Я сам зайду через несколько минут узнать, что там с ним. Потом проследи, чтобы мадам де Монсальви и ее оруженосец были устроены как полагается. Пойдемте, благородная дама, пока все это будет делаться, мы с вами отужинаем.

С обходительностью, которой позавидовал бы любой мирской принц, дон Алонсо предложил руку Катрин, чтобы отвести ее к столу. Она покраснела за свой вид, так как разница в ее собственных одеждах, более чем простеньких и пропыленных, и пурпурной с лазоревым парчой, в которую был облачен архиепископ, слишком бросалась в глаза.

– Я недостойна сидеть напротив вас, монсеньор, – извинилась она.

– Когда у человека такие глаза, как у вас, моя дорогая, он всегда достоин занять место даже за императорским столом. После того как вы проехали столько лье по нашим мерзким дорогам, вы, я думаю, просто умираете от голода. Вас срочно нужно накормить, – заключил епископ улыбаясь.

Катрин возвратила ему улыбку и согласилась наконец принять протянутую ей руку. Катрин была счастлива повернуться спиной к Томасу, пажу, вид которого привел ее в стеснение с той минуты, как он появился из-за кресла и вышел на свет. Это был мальчик четырнадцати-пятнадцати лет, чьи черты лица были благородны и правильны. Но в матовой бледности его чела и в худобе его длинной фигуры, одетой в черное, виделось нечто порочное. А что касалось его взгляда, Катрин признавалась себе, что он был до крайности непристойным. У существа его возраста редко можно было такое встретить. Ледяные голубые глаза под немигающими веками горели огнем фанатика. Проходя с доном Алонсо вдоль узкой галереи из резного мрамора, которая выходила во двор, она не смогла удержаться от замечания:

– Дозволите ли сказать, ваше преосвященство, что ваш паж вам не подходит? Он совсем не соответствует тому великолепию, что вас окружает!

– Томас – мальчик из высокородной семьи, душа непреклонная и жестокая, он полностью посвятил себя Богу. Боюсь, что он достаточно сурово осуждает мой образ жизни и мое окружение. Наука и красота его не интересуют, тогда как именно они для меня – основа жизни.

– Почему же, в таком случае, вы взяли его к себе?

– Его отец – мой старинный друг. Он надеялся, что от меня молодой Томас воспримет более терпимое отношение к религии, чем то, что он себе успел составить, но, боюсь, мне не удалось его переубедить. Он здесь всего три месяца. Когда пройдет шесть, я его отошлю от себя. У него действительно слишком похоронный вид!

Перед тем как войти в зал, где подавался ужин, Катрин опять заметила черную фигуру пажа, стоявшего посреди двора около повозки, отдавая приказания целому взводу слуг. Она вздрогнула при воспоминании о его ледяном взгляде, тяжелом и презрительном, с которым этот мальчик посмотрел на нее.

– Как же его зовут? – не удержалась от вопроса Катрин.

– Томас де Торквемада! Но забудьте о нем, и пройдем к столу, моя дорогая.

* * *

Давно уже Катрин так вкусно не ела. Видимо, в кладовых архиепископа хранилось много запасов и его повара знали все тонкости западной и некие прелести восточной кухни. Армия слуг в шелковых красных тюрбанах обслуживала стол, и, когда трапеза подошла к концу, Катрин забыла об усталости.

– Теперь как раз стоит повидаться с Хамзой, – сказал дон Алонсо, вставая.

Катрин поспешно пошла за ним через роскошные залы, по длинным и прохладным коридорам замка. Но обильный ужин, терпкое вино сделали свое дело, и ей трудновато было подниматься по лестнице мощной башни, на самом верху которой дон Алонсо поселил своего драгоценного врача.

– Хамза изучает также и небесные светила, – признался он Катрин. – Поэтому естественно было поселить его повыше, чтобы он был ближе к звездам.

И действительно, комната, в которую дон Алонсо вошел, ведя за собою Катрин, выходила прямо в небо. Длинный вырез в потолке открывал темно-синий свод, усеянный звездами. Странные инструменты были разложены на большом сундуке из черного дерева. Но Катрин не остановила на них взгляда. Ее не заинтересовали склянки и реторты, пыльные пергаменты и пучки трав. Она видела только одно: длинный мраморный стол, на котором лежал Готье, привязанный крепкими кожаными ремнями. Стоя около него, человек, одетый в белое и с белым же тюрбаном на голове, брил ему голову тонким лезвием. У мавра Хамзы был внушительный вид: высокий и с крупным телом, с такой же шелковистой белой бородой, которой Катрин так часто любовалась у своего друга Абу-аль-Хайра. В снежно-белой одежде и со значительным видом, он походил на пророка.

Хамза не оставил своего занятия; коротким кивком головы поклонился дону Алонсо и молодой женщине, на которую бросил быстрый и безразличный взгляд.

– Болезнь этого человека происходит от его раны на голове. Посмотрите сами: вот в этом месте черепная стенка проломлена и давит на мозг, – перевел дон Алонсо слова Хамзы. – Хамза уже оперировал такие раны.

– Картина эта не для женских глаз. Лучше тебе удалиться! – неожиданно сказал Хамза почти на безупречном французском языке.

– Этот человек – мой друг, и ему предстоит вынести ужасную пытку под твоим ножом. Я могла бы тебе помогать…

– Ты думаешь, он будет мучиться? Смотри, как он хорошо спит!

Действительно, хоть ремни и удерживали его, Готье спал как ребенок, не шевеля даже мизинцем.

– Пока он находится под гипнозом, твой друг не чувствует боли. Я начинаю, уходи!

Взяв скальпель с сиявшим лезвием, быстро надрезал по кругу кожу. Каплями проступила, потом потекла кровь. Катрин побледнела, и дон Алонсо мягко подтолкнул ее к двери.

– Идите в комнаты, которые предназначены для вас, дочь моя. Томас вас проводит. Вы навестите больного, когда Хамза закончит свои дела.

Внезапная усталость охватила Катрин. Она почувствовала, что голова стала тяжелой. Очутившись на лестнице, она пошла вслед за тонким силуэтом пажа, еле переставляя ноги. Томас шел перед ней без малейшего шума, не произнося ни слова. У нее возникло впечатление, что она идет за призраком. Дойдя до низкой двери из резного кипариса, Томас толкнул створку и дал пройти молодой женщине.

– Вот! – сухо сказал он.

Она не сразу вошла, остановившись перед молодым человеком.

– Придите сказать мне, когда… все будет кончено! – попросила она.

Но взгляд Томаса остался ледяным.

– Нет! – сказал он. – Я не стану подниматься к мавру. Это вертеп сатаны и его медицина – святотатство! Церковь запрещает проливать кровь!

– Ваш хозяин, однако, не противится этому!

– Мой хозяин?

Бледные губы молодого Торквемады презрительно изогнулись.

– У меня нет другого хозяина, кроме Бога! Скоро я смогу ему служить. И я забуду это жилище сатаны!

Раздраженная торжественным тоном и фанатической гордыней, довольно смехотворными у такого молодого человека, Катрин, без сомнения, призвала бы его к большему уважению, когда неожиданно ее взгляд скользнул от Томаса дальше по галерее и ухватил медленно подходившего монаха в черном одеянии. В монахе на первый взгляд не было ничего невероятного, если бы не черная повязка, наложенная на один глаз. По мере того как он подходил, Катрин чувствовала, как холодела кровь, а в голове вдруг бешено замельтешили мысли. Внезапно из горла Катрин вырвался испуганный крик, и на глазах изумленного Томаса она устремилась к себе в комнату и с силой хлопнула дверью, притянув ее к себе всем свои весом, в то время как другой рукой она схватилась за горло, стараясь содрать с него воротник, который вдруг стал ее душить. Под выбритой тонзурой и черной повязкой на глазу монаха, который, выйдя из темной части галереи, подходил к ней, она увидела лицо Гарена де Бразена…

* * *

Катрин думала, что вот-вот сойдет с ума. Перед ней стоял доводивший до безумия образ, внезапно явившийся ей.

Мысль, жестокая, как клинок, пронзила ее. Если Гарен жив, если это был он, если именно его она заметила только что в облачении монаха, тогда ее замужество с Арно превращалось в ничто, она становилась двоемужницей, а Мишель, ее малыш Мишель, оказывался бастардом!

Нет, это невозможно!

– Я схожу с ума! – произнесла она громким голосом.

Но тут распалась грозившая ей кисея безумия. Катрин захотелось бежать, сейчас же уйти из этого замка, в котором бродили такие тени, опять очутиться на выжженной солнцем дороге, которая вела ее к Арно. Живой или мертвый, человек или бесплотный призрак, Гарен не может войти в ее жизнь. Он умер и пусть остается мертвым и впредь! Она обернулась к двери, захотела ее открыть.

– Мадам! – произнес за ее спиной мягкий голос.

Она резко обернулась назад. В глубине комнаты, у окна, две молодые служанки, стоя на коленях перед раскрытым и доверху полным большим сундуком, вынимали из него сиявшие, переливавшиеся шелка. В панике и в смятении Катрин даже не заметила их, ворвавшись в комнату. Нет… бежать было невозможно. А Готье? Ее друг Готье, она же не может его оставить! Рыдание сдавило ей горло и вырвалось наружу слабым стоном. Неужели всегда вот так она и останется узницей своего собственного сердца, тех пут, которые она сама же создавала вокруг него, – привязывалась то к одним, то к другим людям?

Смущенная тем, что ее застали в момент слабости, в полном смятении, она машинально ответила на робкие улыбки служанок, которые предлагали на выбор золотую или серебряную парчу, гладкий или цветистый атлас или нежный бархат, – все это были платья ныне покойной сестры архиепископа. Обе девушки подошли и, взяв ее каждая за руку, подвели к низкому табурету, усадили и принялись раздевать.

Посвежевший ночной воздух, вливавшийся в открытое окно, заставил ее вздрогнуть. Молоденькие служанки вымыли ее, а она даже этого не заметила, и теперь натирали кожу ароматными маслом и эссенциями. Наугад Катрин указала на первое попавшееся платье из тех, которые были разложены вокруг. Целый поток солнечно-желтого шелка пролился ей через голову и пал к ногам бесчисленными складками, но у нее в сердце было слишком много тревог, чтобы она почувствовала ласковое прикосновение ткани.

Шурша шелком платья, Катрин направилась к двери, открыла ее. Жосс стоял на пороге… Увидев ее в таком наряде, он изумленно замер, потом на его губах расцвела улыбка.

– Все закончилось, – объявил он. – Хотите навестить раненого?

Катрин молча подала Жоссу руку и направилась в длинную галерею, в которой совсем недавно бродил призрак. Она шла быстрым шагом, прямо держа голову, устремив глаза вперед, и Жосс, идя рядом, наблюдал за ней. Наконец он сказал:

– У вас появилась какая-то забота, мадам Катрин.

– Я переживаю за Готье, это же ясно!

– Нет. Когда вы уходили из башни, у вас не было такого напряженного лица, такого затравленного взгляда. С вами что-то случилось. Что?

Катрин сразу же приняла решение. Жосс был умен, ловок и находчив. Если он полностью не мог заменить Сару, то, по крайней мере, Катрин знала, что ему можно доверять.

– Я недавно встретила человека, который поразил мое воображение, – призналась она. – Вот в этой самой галерее я заметила монаха. Он высокий, худой, с седыми волосами, у него лицо как из камня, а главное, у него глаз перевязан черной повязкой. Я хотела бы знать, кто этот монах. Он… Он самым ужасным образом похож на человека, которого я близко знала и которого считала мертвым.

Опять Жосс улыбнулся.

– Узнаю. Доведу вас до комнаты Готье и пойду на разведку.

Он довел ее до нужной двери и быстро исчез за поворотом лестницы – словно ветром сдуло. Катрин тихо вошла.

Значительно меньшая по размерам, чем ее собственная, эта комната была обставлена скупо: кровать, которая едва выдерживала огромное тело нормандца, и два табурета. На цыпочках Катрин прошла вперед. Готье лежал на спине и мирно спал в мерцавшем свете свечи. Но из тени занавесок вышел Хамза, приложив палец к губам.

– Я дал ему сильное снотворное, пусть себе спит, – прошептал он.

– Он выздоровеет?

– Надеюсь! В мозгу не было никаких повреждений, а телосложение у этого человека исключительное. Но ведь никогда не знаешь, не будет ли каких-то осложнений, последствий.

Оба они вышли. Хамза посоветовал Катрин пойти отдохнуть, заверив, что дон Алонсо спит, и уже давно. Потом, поклонившись, он поднялся в свою лабораторию, оставив молодую женщину спускаться в одиночестве. Медленно она прошла двор внутри второй обводной стены, вдыхая ароматы спящей сельской природы. Не слышалось никакого шума, кроме медленного шага часового или крика ночной птицы. Катрин, думая, что, может быть, Жосс уже ждет ее в комнате, направилась к лестнице, собираясь подняться к себе, но в этот момент из-за столба внезапно появился паж Томас де Торквемада. Молодая женщина вздрогнула от неприятного ощущения. Ее раздражала его привычка неожиданно появляться повсюду и бесшумно подходить, словно он был темным гением, духом этого замка. Но на сей раз удивление было взаимным. Юноша съежился и оцепенел при виде молодой женщины, шедшей в лучезарном сиянии платья и в ореоле золотых волос на голове, поднятых на лбу и откинутых за спину.

Какое-то время они стояли лицом к лицу. Катрин увидела, как в его неподвижном взгляде мелькнуло изумление, потом в глазах появился суеверный страх. Сжатые губы приоткрылись, но слов не последовало. Томас только провел по губам кончиком языка, а его глаза, вдруг загоревшись, стали ощупывать шею молодой женщины, проследовали за рисунком глубокого выреза и задержались в нежной ложбинке груди, совершенную форму которой под мягким шелком платья подчеркивал продернутый под нею золотой шнурок. Явно этому мальчику никогда не приходилось любоваться подобной картиной. Он стоял перед ней как вкопанный и, казалось, не собирался уступать дорогу. Молодая женщина обратила на него холодный взгляд, инстинктивно прикрыв рукою грудь.

– Не будете ли любезны пропустить меня? – спросила она.

При звуке ее голоса Томас вздрогнул, словно внезапно очнулся от сна. Он поспешно перекрестился, вытянул вперед руки, будто отталкивая от себя слишком соблазнительное видение, потом, крикнув хриплым голосом: «Сатана, изыди!», повернулся и убежал. Черные тени во дворе быстро поглотили его. Пожав плечами, Катрин продолжила путь. Поднявшись на галерею, она нашла там Жосса, который поджидал у двери ее комнаты.

– Ну, так как, – нетерпеливо спросила она, – вы узнали, что это за монах?

– Его зовут Фра Иньясио, но не так-то легко заставить людей архиепископа говорить о нем. Все они вроде бы его жутко боятся. Думаю, что они его боятся еще больше, чем мавра или пажа с лицом злого ангела.

– Но откуда он? Что делает? С какого времени живет в замке?

– Мадам Катрин, – заметил Жосс спокойно. – Я думаю, что дон Алонсо, который, как кажется, очень даже ценит ваше общество, сообщит больше моего об этом странном человеке, ибо только он и общается с этим Фра Иньясио. Этот монах занимается алхимией. Он ищет пресловутый философский камень. Но, самое главное, на него возложено хранение сокровищ архиепископа, его невероятной коллекции драгоценных камней. Один близкий дону Алонсо человек сказал, что Фра Иньясио – эксперт в этом деле и что… но, мадам Катрин, вам плохо?

На самом деле, молодая женщина, сильно побледнев, вынуждена была опереться о стену. Кровь отхлынула от ее лица, и почва стала уходить из-под ног. Гарен когда-то со страстным увлечением собирал драгоценные камни.

– Нет, – сказала она потухшим голосом. – Я просто очень устала. Я… я просто больше не держусь на ногах!

– Ну так идите спать! – сказал Жосс с доброй улыбкой. – Могу добавить, что Фра Иньясио почти не покидает личных комнат дона Алонсо, где находится его кабинет и хранилище с сокровищами.

Продолжая говорить, он толкнул перед Катрин дверь. Она вошла, согнув плечи, сгорбив спину. Жосс не понимал, почему этот Фра Иньясио так смущал молодую женщину, но жалость переполнила его. Эта прекрасная женщина, чья жизнь, однако, вместо того чтобы состоять из неги и изящества, была лишь беспрерывной вереницей безотрадной борьбы и трудностей, которые были по плечу только крепкому здоровому мужчине, вызывала сочувствие. Движимый силой, которую он не мог определить, бывший нищий бродяга прошептал, устремив глаза на ее поникшую фигуру:

– Смелее, мадам Катрин! В один прекрасный день, я знаю, вы станете счастливой… достаточно счастливой, чтобы забыть все дурные дни вашей жизни!..

Катрин медленно повернулась к Жоссу. Их взгляды встретились, и она прочла в его глазах настоящую дружбу, искреннюю, свободную от плотских страстей. Судьба сделала их соратниками по общей борьбе! И в этом была добрая и надежная гарантия, так укрепляющая силы. Катрин удалось улыбнуться.

– Спасибо, Жосс! – просто сказала она.