Текст книги "Время любить"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Клетка
Жосс Роллар придержал коня и протянул руку.
– Вот и Бургос! – сказал он. – И ночь близится. Ну что, остановимся?
Нахмурив брови, Катрин изучала раскинувшийся у ее ног город. После бесконечной пустыни неуютного и обледенелого плато, выметенного ветрами, столица кастильских королей ее разочаровывала. Большой город, огороженный крепостными стенами, над которыми угрожающе возвышался замок-крепость. У подножия крепостных стен, под двойным стрельчатым сводом моста, река медленно несла свои грязные воды. Все это создавало мрачное впечатление, было холодно и сыро. Катрин поглубже запахнула тяжелый плащ, удобный для верховой езды, пожала плечами и вздохнула:
– Нужно же где-то остановиться! Едем!
В молчании оба всадника поехали дальше. Над толпой возвышались всадники, ослы, мулы, грубые телеги и повозки, среди которых иногда попадался вынужденный идти тем же путем благородный посыльный какого-нибудь идальго.
Катрин и ее спутник смело влились в это столпотворение и пустили лошадей шагом. Живописное мельтешение крикливой и пестрой толпы не привлекло внимания Катрин. Со времени своего бегства глубокой ночью из приюта в Ронсевале молодую женщину не интересовало ничего, кроме количества лье, которое все еще отделяло ее от Гранады. Ей хотелось, чтобы у ее лошади выросли крылья, чтобы она стала стальной, как и она сама, Катрин, и чтобы не возникало надобности в остановках.
Ревность, разбуженная в ней рассказом Фортюна об измене Арно, не давала ей ни сна, ни отдыха. В пылу этой ревности Катрин поочередно приходила то в ярость, то в отчаяние, и это удваивало усталость от дороги, изнуряло. Она не раз просыпалась вся в поту, слыша слова любви, издалека, эхом долетавшие до ее слуха. Наутро с сухими глазами и сжатыми губами она опять ехала вперед и никогда не оборачивалась…
Ее мир отныне ограничился семью буквами, из которых состояло слово «Гранада», и Жосс Роллар, странный оруженосец, которого она себе взяла, рабски подражал тому, как вела себя его хозяйка. Он пообещал ей привезти ее в королевство мавританских султанов и держал слово, не пытаясь разбить панцирь молчания, которым окружила себя Катрин.
Миновав ворота Санта-Мария, путники оказались на плошади, вымощенной булыжниками и с трех сторон окруженной домами с арками. С четвертой стороны на нее выходил сам собор. Крестьяне сидели прямо на земле перед своим товаром. Вереница монахов, во весь голос тянувших песнь во славу Божию, шла в собор вслед за хоругвью, и там и сям, группами по двое, по трое, среди толпы прохаживались солдаты или альгвасилы.
– Дальше есть приют для паломников – Санта-Лесмес, – произнес Жосс, обернувшись к Катрин. – Хотите туда пойти?
– Я больше не участвую в паломничестве, – сухо ответила Катрин. – А вот там я вижу постоялый двор… Поедем туда…
И действительно, в нескольких шагах от путников, под городской крепостной стеной, в арке из почерневшего дерева, виднелась низкая дверь в постоялый двор «Три короля». Катрин спешилась и решительно направилась туда, вслед за ней пошел и Жосс, который вел за собою на поводу обеих лошадей.
Они уже было собрались войти на постоялый двор, когда вдруг шумная, но относительно мирная толпа словно вскипела морским прибоем и кинулась к городским воротам, издавая угрожающий рев. Этот взрыв человеческих чувств оказался таким сильным, что ему удалось пробить густой туман безразличия, которым окутала себя Катрин.
– Что это с ними? – спросила она.
– Не знаю! Думаю, они ждали какого-то зрелища… Может быть, это король возвращается в замок…
Между тем Катрин не вошла на постоялый двор. Медленно она вернулась к воротам Санта-Мария, откуда только что выехал странный кортеж, перед которым теперь теснилась толпа.
Трясясь на неровных булыжниках, с трудом продвигалась вперед грубая повозка, окруженная группой всадников с копьями. На повозке стояла клетка, а в ней находился человек на цепи.
Несчастный не мог выпрямиться во весь рост в маленькой клетке. Он сидел, спрятав голову в руки и упершись локтями в колени, стараясь защитить себя от всякой дряни, которую бросала в него со всех сторон злобная толпа, призывая смерть ему на голову. Кочерыжки, лошадиный помет, камни непрерывным дождем летели в клетку, но человек не двигался. Он был так грязен, что невозможно было понять ни настоящего цвета его волос, ни цвета кожи. Его покрывали серые от грязи лохмотья, на голове можно было разглядеть ужасный след от недавней раны.
Пораженная, Катрин смотрела на эту картину насилия, не в силах оторвать от нее глаз. В ней волной поднялась жалость к этому несчастному.
– Бог мой! – прошептала она. – Что же такого он сделал?
– Не расходуйте зря вашу жалость, – заметил рядом с ней голос с сильным германским акцентом. – Это один из проклятых разбойников, которых полным-полно в горах Ока, к востоку от города… Они же кровожадные волки, воруют, грабят, жгут и заставляют своих пленников умирать в ужасных муках, если те не могут им заплатить.
Удивленная, Катрин повернулась к человеку, который только что с ней заговорил. Это был мужчина сорока лет, с открытым и энергичным лицом, которое украшала шелковистая светлая борода и пара чистых голубых глаз. Он был крепким и высоким.
Искренняя улыбка, с которой он на нее посмотрел, понравилась Катрин.
– Вы говорите по-французски? – спросила она.
– Я говорю довольно плохо, но понимаю очень хорошо. Меня зовут Ганс из Кёльна, и я смотритель над каменщиками и плотниками на строительстве собора, – прибавил он, показывая на леса, венчавшие здание.
– Из Кёльна? – удивилась Катрин. – Что же вас занесло так далеко от ваших краев?
– Архиепископ Алонсо де Картахен, с которым я встретился в Бале вот уже три года тому назад. Но и вы тоже не испанец…
Легкая краска покрыла щеки Катрин. Она не предвидела такого вопроса в упор и не подготовилась к ответу на него.
– Меня… меня зовут Мишель де Монсальви, – произнесла она поспешно. – Я путешествую в сопровождении моего оруженосца.
Толпа вдруг смолкла, и настала такая глубокая тишина, что послышались стоны, которые издавал посаженный на цепь человек в клетке.
Вслед за всадником, одетым в черное, появился отряд альгвасилов. В свете факелов лицо всадника неприятно поражало неумолимой жесткостью. Медленно он направился к повозке.
– Это городской судья, алькальд по уголовным делам, дон Мартин Гомес Сальво! – прошептал Ганс, и в голосе его звучало некое опасливое уважение. – Ужасный человек!
На самом деле, толпа расступилась перед ним с поспешностью, которая обнаруживала страх. Мартин Гомес Сальво объехал вокруг клетки, потом, выхватив шпагу, ткнул острием в узника. Человек на цепи поднял голову, показав лицо, заросшее грязной бородой, на котором слиплись длинные волосы. Еще не понимая почему, Катрин вздрогнула и, словно притягиваемая магнитом, прошла несколько шагов вперед.
Среди установившейся тишины послышался голос узника:
– Пить хочу! – молил он по-французски. – Пить!..
Он выкрикнул последнее слово, и его крик покрыл тот, что с непреодолимой силой вырвался из горла Катрин:
– Готье!
Она узнала голос своего утерянного друга, теперь она видела его лицо. Безумная радость всколыхнулась в ней, заставив даже забыть весь трагизм происходящего. Она захотела броситься к нему, но тяжелая лапа Ганса обрушилась ей на плечо, пригвоздив к месту.
– Тише! Вы что, безумец?
– Это не бандит! Это мой друг!.. Оставьте меня в покое!
– Мадам Катрин! Умоляю вас! – вступил в разговор Жосс, удерживая ее за другое плечо.
– Мадам Катрин? – изумленно переспросил Ганс.
– Да! – в гневе вскричала Катрин. – Я женщина… графиня де Монсальви! Но разве вас это как-нибудь касается?
– Даже очень! Более того, это все меняет!
И без церемоний Ганс схватил Катрин в охапку, зажал ей рот и отнес ее к низкому дому, расположенному за стеной собора.
– Идите за нами с лошадьми! – бросил он Жоссу, бросаясь сквозь толпу.
Толпа не обратила никакого внимания на них. Все взгляды были обращены на алькальда и узника. Катрин услышала, как высокий чиновник отдал приказы, но она их не поняла. Она только уловила шепот удовлетворения, который пробежал по толпе, и вздох, почти сладострастный вздох, который вырвался у всех из груди. Народы всех стран походят друг на друга, и Катрин догадалась, что алькальд, отдавая приказы, должно быть, обещал им особо увлекательное зрелище.
– Что он сказал? – захотела она крикнуть, но рука Ганса заглушала ее голос.
Он ее не отпускал. Войдя в темный коридор, немец обернулся к Жоссу, который вошел за ними.
– Закройте дверь! – приказал он. – И идите сюда!
Коридор выходил на внутренний двор, где громоздились каменные глыбы и под крытой галереей виднелись только начатые статуи.
– Здесь, – произнес он с удовлетворением, – вы можете кричать сколько вам захочется!
Красная от злости, она хотела, как разъяренная кошка, сразу же вцепиться ему в лицо, но он перехватил ее запястье.
– Что вы делаете? – кричала она. – Кем вы себя возомнили? Кто позволил вам обращаться со мной таким образом?
– Только то, что вы вызвали во мне симпатию! Если бы я дал вам волю, сейчас дюжина альгвасилов крепко связали бы вас и в этой же повозке отвезли бы в тюрьму. И вы ждали бы там столько, сколько заблагорассудится алькальду! Как бы тогда вы помогли вашему другу?
Злость Катрин уменьшалась по мере того, как мудрые слова слетали с губ Ганса. Однако она не пожелала признаться себе, что Ганс так быстро одержал над ней победу.
– У него нет причин сажать меня в тюрьму. Я благородная дама и иностранка! Я могу пожаловаться…
– Кому? Король Хуан и его двор находятся в Толедо. Да будь они все здесь, это бы ничего не изменило. Кастильский монарх – тряпка, совсем бесхарактерный человек, и всякое решение его утомляет. Единственный человек мог бы вас благосклонно выслушать: тот, кто и есть настоящий хозяин в королевстве, – это коннетабль Альваро де Луна!
– Так я к нему и пойду…
Ганс пожал плечами, пошел за стоявшим на скамейке кувшином с вином и наполнил три чарки, которые он взял у колодца.
– А как вы это сделаете? Коннетабль сражается на границе с Гранадой, а алькальд и архиепископ теперь хозяева города.
– Тогда постараюсь повидаться с архиепископом… Вы же мне сказали, что именно он вас привез сюда?
– Вот именно, монсеньор Алонсо – человек справедливый и добрый, но между ним и доном Мартином существует дикая ненависть. Ему будет достаточно испросить милости в отношении вашего друга, как алькальд тут же ему откажет. Поймите, у одного в руках военная сила, у другого – только монахи. Дон Мартин это прекрасно знает… и злоупотребляет этим. Ну, так посмотрим… Для начала выпейте вино. Вам это нужно.
Мягкость его тона поразила Катрин. Она подняла глаза. Что это, симпатия с первого взгляда? Да, конечно, но и восхищение, которое она привыкла читать в глазах мужчин. Она знала свою власть, и, видимо, этот тоже не избежал того, чтобы угодить под действие ее чар!
Машинально Катрин смочила губы в оловянной чарке. Терпкое, крепкое вино согрело ее и подкрепило.
– Ну вот и хорошо… Теперь пойдем посмотрим.
Она проследовала за хозяином дома в низкий зал без света и огня, в нем рядами лежали матрасы с одеялами. Маленькое оконце с двумя толстыми перекладинами крест-накрест выходило на площадь. В комнате стоял сильный запах пота и пыли.
– Здесь спят рабочие, которых я привез с собой, – объяснил Ганс. – Но сейчас они все там, на площади… Вот, смотрите в окно!
То, что она увидела, поразило ее. При помощи мощного ворота, установленного на башнях собора для подъема камней, тяжелая клетка оказалась вздернутой вдоль стены церкви и теперь висела, качаясь, на высоте четвертого этажа.
– Зачем его туда подвесили?
– Чтобы развлечь толпу. Так до момента казни толпа может развлекаться, наблюдая за страданиями узника. Ведь, само собой разумеется, ему не дадут ни пить, ни есть…
– А когда?..
– Казнь? Через восемь дней!
Катрин вскрикнула от ужаса, а глаза наполнились слезами.
– Через восемь дней? Но он же умрет раньше…
– Нет, – скрипучим голосом произнес Жосс. – Черный человек сказал, что у бандита медвежья сила и что ее вполне хватит на эти дни до казни.
– А какую ему назначат казнь? – спросила Катрин с пересохшим горлом.
– Зачем ей заранее говорить? – упрекнул Жосса Ганс. – Хватит с избытком и того, чтобы она это узнала в день казни.
– Мадам Катрин мужественная женщина, приятель, – сухо ответил Жосс. – Не воображай, что она позволит тебе от нее что-то скрывать! – Потом, обернувшись к Катрин, он сказал: – Через восемь дней с него заживо сдерут кожу, а кожа этого невероятно огромного человека пойдет на создание статуи Христа. А его останки бросят в костер.
Катрин вынуждена была опереться о стену, прижимая руку к горлу, так как почувствовала позывы к рвоте. Увидев, как она позеленела, Ганс хотел ее поддержать, но она оттолкнула его.
– Нет. Оставьте, это сейчас пройдет…
Она рухнула на один из матрасов и обхватила голову руками. Катрин жила в безжалостное время; ужасы войны, которые она постоянно видела вокруг себя, стали ей слишком привычны, чтобы она легко могла из-за чего-то потерять голову, но то, что ей пришлось услышать, превосходило всякое воображение.
Она повторяла, словно стараясь получше вникнуть в смысл слов: «Для статуи Христа»? Разве можно допустить такую неслыханную вещь, такое богохульство?
– В соборе уже есть статуи такого рода, – сказал Ганс. – Надо уходить отсюда. Мои люди вот-вот вернутся…
Он мягко взял ее за руку, прошел с нею по внутреннему двору, они дошли до большой кухни, находившейся с другой стороны и занимавшей всю ширину дома. Там горел огонь под черным от копоти котлом, и от него шел вполне приятный запах. Старая служанка, сидя на табуретке, стоявшей у бочки, крепко спала, положив руки на колени и открыв рот. Мотнув головой, Ганс показал на нее, усаживая Катрин на скамье.
– Ее зовут Уррака. Она глухая как пень. Мы можем говорить спокойно…
Он вытащил из сундука деревянные миски и наполнил их супом. Ганс дал миску в руки Катрин, другую подал Жоссу и устроился рядом с ними.
– Сначала поешьте! – посоветовал он.
Катрин попробовала густой суп с мукой и свиным салом, обожглась и сделала гримасу. Поставив обратно миску на стол, она посмотрела по очереди на обоих своих спутников.
– Мне нужно спасти Готье! Я не смогу жить, если дам ему погибнуть такой смертью!
Ганс спокойно продолжал есть, не отвечая. А когда закончил трапезу, оттолкнув миску, вытер рот рукавом и сказал:
– Этот человек был, конечно, вашим слугой, может быть, вашим другом, но, бывает, люди меняются со временем, и сердца у них тоже становятся другими. Бандиты в горах Ока – это мерзкие создания, а этот человек – из их компании. Зачем рисковать жизнью ради проклятого Богом и людьми?
– Вы ничего не понимаете! Да и как вам понять? Разве вы знаете Готье? Так вот, мэтр Ганс: во всем королевстве Франции нет лучшего сердца, более доброй души, чем у него. Всего несколько месяцев тому назад я потеряла его и знаю, что ни ради золота, ни ради собственной защиты ни за что он не изменился бы до такой степени… Лучше послушайте, потом будете судить о нем.
В нескольких фразах она поведала немцу всю жизнь Готье: как он ее защищал, столько раз спасал, как он уехал на поиски Арно, как, наконец, он исчез в одном из пиренейских ущелий. Ганс слушал ее, не произнося ни слова.
Некоторое время он продолжал хранить молчание, машинальным жестом сгибая и разгибая пальцы. И наконец поднял голову:
– Понял! И помогу вам!
– А почему? – с неожиданной резкостью обрезал его Жосс. – Мы вам люди незнакомые, и у вас нет причин рисковать жизнью ради чужих людей! Жизнь ведь хороша, а? Вы должны дорожить ею. Если только вы не лелеете надежды выиграть изумруд королевы…
Ганс встал так резко, что скамья, на которой он сидел, с грохотом упала. Он покраснел, и его сжатый кулак поднялся до уровня носа Жосса.
– Ну-ка повтори, что ты сказал, дружок, и я тебе начищу рожу! Ганс из Кёльна никогда не просил платы за услугу, запомни хорошенько!
Катрин живо бросилась между двумя мужчинами.
– Простите, мэтр Ганс! В наши дни трудно доверять кому бы то ни было, но вам я верю. Хотя в некотором смысле Жосс прав: зачем вам рисковать жизнью, чтобы сослужить нам службу?
Когда же она кончила говорить, немец состроил своему противнику гримасу, которую с трудом можно было принять за улыбку. Потом, вздернув плечи, заговорил:
– Разве я знаю? Да потому, что вы мне понравились, конечно, но и потому, что мне этого захотелось самому! Этот узник – человек северный, как и я сам, как вы. И потом, он начинает меня интересовать, у меня нет желания отдавать его здешним кровожадным скотам, ведь они разделают его, как тушу в мясной лавке. Я тоже думаю, что потом не смогу спать спокойно. В конце концов, я терпеть не могу сеньора алькальда, он приказал отрубить руку одному из моих людей, ложно обвинив его в воровстве. Я был бы рад насолить ему.
Он отошел в глубину кухни, взял в углу свернутый матрас и разложил его недалеко от огня.
– Прилягте здесь и постарайтесь немного поспать, – сказал он, обернувшись к Катрин. – Ночью мы поднимемся на башни и попробуем добраться до клетки.
– Вы думаете, мы сможем его освободить? – спросила Катрин с надеждой.
– Этой ночью? Не думаю! Нужно как следует подготовить бегство. Но, может быть, нам удастся передать ему еду и питье.
Ночной сторож уже давно прокричал полночь, когда дверь из дома строительных рабочих бесшумно открылась и пропустила три тени, две высокие и одну маленькую. Кроме солдат, что охраняли башни, на площади не было ни одной живой души.
Катрин, Жосс и Ганс проскользнули в тень собора, от боковой двери которого у Ганса был ключ. Задерживая дыхание, они медленно шли вперед, остерегаясь споткнуться о камни под ногами. Под мышкой Жосс нес кувшин с водой, а Ганс припас хороший ломоть сала и маленькую круглую буханку хлеба.
– Внимание! – предупредил Ганс, когда, поднявшись по лестничному маршу, они добрались до входа. – В церкви – ни слова! Там любой звук раздается очень громко, кроме того, там всегда ночью молятся два монаха. Дайте мне руку, мадам Катрин, я вас поведу.
Она вложила руку в шершавую ручищу Ганса и послушно пошла за ним, а Жосс ухватился за полу ее плаща. Вырезанная в огромном боковом входе дверка не скрипнула под осторожной рукой Ганса. Все трое заметили на клиросе двух монахов – те стояли на коленях и молились на плитах, а их выбритые головы блестели в свете единственной лампады.
Ганс поспешно перекрестился. Он увлек своих спутников в густую тень массивных колонн. Они, словно призраки, скользнули до лестницы, ведущей в башни, и пошли по ней. Ганс призакрыл дверь, потом высек огонь. Он зажег факел и поднял его над головой, чтобы осветить каменную лестницу.
– Наверху я загашу его! – сказал он. – Теперь быстро…
Один за другим они устремились по узкой лестнице и, не останавливаясь, добрались до самого верха. Свежий воздух ударил Катрин в лицо. Они будто выскочили в самое небо, но хотя ночь была вполне светлой, со звездами, ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте.
– Берегитесь, можно упасть, – предупредил Ганс. – Здесь повсюду разбросаны камни и бруски.
Огромный ворот высился на фоне неба – большие колеса из сердцевины дуба, скрепленные металлом. Катрин посмотрела на него с омерзением, какое вызывает у человека вид инструмента для пыток. Вслед за Гансом она прошла до ажурной балюстрады на башне и наклонилась. Подвешенная на канате клетка медленно покачивалась прямо под ними. Сквозь деревянные доски Катрин увидела узника. Подняв голову, он смотрел на небо: жалобные стоны раздавались из клетки, и они были такие слабые, что Катрин глубоко встревожилась.
– Нужно поднять его, выпустить из клетки… немедленно! Он же ранен.
– Я знаю, но в эту ночь поднять его нет возможности. Ворот жутко скрипит. Если я только попробую до него дотронуться, солдаты тут же услышат. И тогда далеко нам не уйти.
– Не можете ли вы сделать так, чтобы он не скрипел?
– Конечно, могу. Его нужно смазать жиром и растительным маслом, но такую работу не делают среди ночи. Более того, я уже вам сказал, нужно подготовить бегство. Сейчас мы только попытаемся ему помочь. Позовите его… но тихо, чтобы солдаты не услышали.
Жосс ухватился за ее пояс, Катрин наклонилась как можно ниже, едва удерживая равновесие, и тихо позвала:
– Готье!.. Готье!.. Это я! Катрин…
Узник медленно поднял к ней голову, и в этом его движении ничто не указывало, что он сколько-нибудь удивился.
– Ка…трин?.. – произнес он едва слышно и умолк.
– Готье! Ты узнаешь меня? Я Катрин де Монсальви!
– Подождите минуту, – прошептал Ганс. – Дайте ему сначала попить.
Он привязал горлышко кувшина к длинному деревянному шесту, который валялся на строительной площадке, и опустил сосуд к клетке, продел его сквозь планки и приблизил к рукам узника, а тот, все еще глядя в небо, видно, ничего и не заметил.
– Это тебе, дружок, – сказал Ганс. – Пей!
Прикосновение запотевшего глиняного кувшина, казалось, вызвало у узника настоящее потрясение. Он схватил его с глухим рычанием и принялся жадно пить большими глотками. Кувшин был опустошен до последней капли. Когда там больше ничего не осталось, Готье отбросил его и, видимо, опять впал в оцепенение. Со сжавшимся сердцем Катрин прошептала:
– Он меня не узнает! Наверное, он даже едва слышит.
– Это, конечно, лихорадка, – ответил Ганс. – Он ранен в голову. Попробуем теперь дать ему что-нибудь поесть.
Еда возымела то же действие, что и свежая вода, но узник оставался так же глух к зовам и мольбам Катрин. Время от времени с его губ срывались стоны и какие-то бессвязные слова.
– Бог мой!.. Он сошел с ума, что ли?
– Не думаю, – сказал Ганс, – но я вам сказал уже: видно, он в бреду. Пойдемте, мадам Катрин, на сей момент мы ничего не можем больше для него сделать. Завтра днем я смажу ворот, и он больше не скрипнет. А следующей ночью, может быть, нам удастся его оттуда вытащить.
– Но удастся ли нам устроить так, чтобы он вышел из города? Ворота здесь, видно, хорошо охраняются.
– Всему свое время! На этот счет у меня тоже имеется одно соображение…
– При помощи хорошей веревки, – сказал Жосс, который не произнес ни словечка с тех пор, как они вошли в церковь, – всегда можно улизнуть через крепостные стены.
– Да… на крайний случай! Но у меня есть мысль получше. Нам пора уходить.
Когда они добрались до дома строителей, Ганс дал несколько советов своим гостям:
– Для всех здешних вы будете моими двоюродными братом и сестрой. Вы отправились в паломничество к Иакову Компостельскому, но все же лучше не заводите разговоров с моими рабочими. Некоторые из них – из моей страны и удивятся, что вы не знаете нашего языка. А так ходите где хотите.
– Спасибо, – ответила Катрин, – но у меня нет на это никакого желания. Один вид этой гнусной клетки делает меня больной. Я останусь дома.
– А я нет! – сказал Жосс. – Когда нужно подготовить бегство, лучше пошире открыть глаза и уши.
* * *
Следующий день был ужасен для Катрин. Закрывшись в доме у Ганса, она пыталась не смотреть на улицу, чтобы не видеть дождя, который шел с утра, и не слышать раздававшихся то и дело криков ненависти и проклятий в адрес Готье. Она просидела одна в течение всего дня, и единственной ее собеседницей была старая глухая Уррака. В обеденный час она дала Катрин полную миску супа, несколько подгорелых сухарей и кувшинчик прозрачной воды, потом вернулась к своей бочке, села там и принялась изучать молодую женщину с таким вниманием, что вскоре это вывело Катрин из себя. В конце концов ей пришлось сесть спиной к старухе, а потом и вовсе уйти под навес во внутреннем дворе и там дожидаться возвращения мужчин. Жосс ушел одновременно с Гансом. Он решил, как сам сказал, обойти город и исследовать местность.
Когда Жосс вернулся, лицо его было мрачным. На тревожный вопрос Катрин он ответил не сразу.
– Думаю, мы рискуем устроить им здесь настоящий переполох, – наконец произнес он. – Здешние люди испытывают такую кровожадную ненависть по отношению к разбойникам из Ока, что опомниться не могут от радости, что один все-таки попался. Вырви у них добычу, они все разнесут!
– Ну и пусть все разносят! – вскричала Катрин. – Что нам-то до этого! Единственное, что важно, – это жизнь Готье…
Жосс бросил на нее короткий взгляд.
– Вы, значит, так его любите? – спросил он с оттенком сарказма, который не ускользнул от молодой женщины.
– Конечно, я его люблю как собственного брата и, может быть, даже больше. И, если вы надеетесь уговорить меня уйти из этого города, оставив его в руках этих кровожадных скотов, вы попросту теряете время и силы.
Жосс улыбнулся, а в глазах его вспыхнул огонек.
– Кто же с вами спорит, мадам Катрин? Я просто заметил, что нам будет трудно и рискованно. Вот, пожалуйста, послушайте!
И на самом деле, там, снаружи, в свете гаснувшего дня, раздался новый взрыв улюлюканий и проклятий.
– Алькальд, видно, удвоил количество охранников у башни. Они все там столпились на площади, на них льет дождь, но они все равно воют как волки.
– Удвоил охрану? – бледнея, повторила Катрин.
– Меня беспокоит не охрана, а сама толпа, – вмешался Ганс. Он вошел, весь промокший, и услышал их разговор. – Если даже дождь их не гонит, они способны простоять здесь всю ночь, задрав носы кверху. Тогда прощай наш план!
Во взгляде, который он устремил на Катрин, светилось сострадание. Молодая женщина побелела как мел.
– Ворот? Вы смогли им заняться?
– Конечно. Под предлогом того, что там возникло что-то неладное, я смазал его таким количеством жира, что его теперь можно зажарить. Но что вы хотите сделать при таком количестве зевак? Мы даже не сможем дать узнику напиться и поесть.
– Нужно, чтобы они ушли! – проговорила Катрин сквозь зубы. – Надо…
– Да, – произнес Жосс, – но как? Если даже небесной воде не удается с ними справиться…
Как раз в этот самый момент разразился мощный удар грома, настолько неожиданный, что все вздрогнули. И небо словно разорвалось. Дождь превратился в наводнение. Мощные потоки дождя обрушились на землю с такой силой, что в мгновение ока площадь, кишевшая людьми, опустела.
Стараясь защититься от ливня, люди беспорядочно кинулись в укрытие, солдаты прижались к стене собора, с башен исчезли рабочие. Только клетка осталась под бурей, а ветер дул так резко, что эта висячая тюрьма стала раскачиваться.
Подойдя к выходившему на площадь оконцу, Катрин, Ганс и Жосс смотрели на происходившее.
– Если бы это продлилось подольше… – прошептала Катрин. – Но буря налетела и…
– Случается, что бури длятся долго… – произнес Ганс, желая ее ободрить. – Во всяком случае, ночь будет темной. Пойдемте, мои люди возвращаются. Нам нужно поужинать и отдохнуть. Дел у нас хватит на ночь…
Вечер показался Катрин бесконечным. Дождь все лил. Слышен был его яростный и бесконечный барабанный бой по крыше. Сидя на камне возле очага, напротив Жосса, который, надвинув на глаза свой колпак и скрестив руки, видимо, спал, Катрин ждала.
Она тоже закрыла глаза, но сон никак не приходил. Рабочие улеглись спать после скудного ужина. Дом наполнился храпом, Катрин, единственная оставаясь с открытыми глазами, прислушивалась к стуку своего сердца. Она даже не захотела лечь и, когда в темноте увидела, как к ней молча подходит Ганс, быстро встала. В тот же момент и Жосс был на ногах.
– Пойдемте! – прошептал Ганс. – Теперь или никогда…
Дождь прекратился, но ночь была черным-черна, как сажа.
– Минутку, – прошептал Ганс. – Нужно кое-что захватить с собой.
Он протянул Катрин сверток с грубой тканью, а Жоссу что-то вроде переметной сумы из грубой холстины. Сам Ганс нагрузился большим мешком, который тоже казался достаточно увесистым.
– Что это? – тихо спросила Катрин.
– Наверху поймете. Пойдем быстро!
В глубокой темноте они повторили путь, по которому прошли предыдущей ночью. Без помех они добрались до двери, проникли в церковь. Как и накануне, два монаха молились у могилы Сида, но Катрин едва взглянула на них. Время от времени она нащупывала у пояса свой верный кинжал, решив воспользоваться им, если будет нужно.
На верхушке башни резкий ветер заставил ее согнуться, но глаза уже немного привыкли к темноте. Клетка была едва различима в океане мрака, в котором потонули крыши города и окрестности.
– Ничего не видно! – прошептала она. – Как мы все сделаем?
– Я-то вижу достаточно хорошо, – отозвался Ганс. – Это главное. Внимание, Жосс, я начинаю поднимать клетку.
Закатав рукава, Ганс плюнул себе на ладони и взялся за огромное колесо ворота. Катрин казалось, что один человек никогда не сможет его повернуть.
– Я буду вам помогать! – заявила она.
– Нет… оставьте! Лучше помогите Жоссу притянуть клетку, когда она будет на уровне площадки. Это тоже нелегкое дело.
И, глубоко вздохнув, Ганс повис на толстой ручке ворота. Клетка качнулась, потом медленно, очень медленно начала подниматься. Не слышно было никакого шума, они скорее догадывались, чем различали, что тяжелая масса клетки приближалась.
– Только бы Гансу удалось! – сказал Жосс с беспокойством. – Поднять такое одному – это же работа для титана!
Ужасающее усилие, которое взял на себя каменотес, чувствовалось по его тяжелому дыханию. До самых глубин своего существа Катрин чувствовала борьбу, ужасное напряжение человеческих мускулов. А клетка поднималась совсем понемногу, почти незаметно.
– Боже! Помоги ему! – простонала Катрин.
Она уже хотела броситься к Гансу на помощь, но замерла от неожиданности. На лестнице показалась какая-то тень. Вновь прибывший произнес три слова на незнакомом языке и стал налегать на ворот вместе с Гансом.
– Кто этот человек? – спросила пораженная Катрин.
– Не бойтесь. Это Гатто, мой старший мастер… Он хочет нам помочь.
– А по какой причине?
– Готлиб, человек, которому дон Мартин приказал отрезать кисть, – его брат. Ему можно доверять. И потом… помощь всегда кстати. Я уже подумал, что сейчас все брошу. Эта клетка такая тяжелая, что мускулы разрываются.
Не ответив, Катрин подошла к Жоссу. Клетка теперь поднималась значительно быстрее. Ее верх уже оказался вровень с площадкой, поднялся выше, выше… Вооружившись багром, Жосс зацепил одну из перекладин и потянул на себя.
– Тихо! – шептал Ганс. – Тихо! Ее нужно поставить без шума.
Какое-то мгновение гнусная тюрьма покачивалась в нескольких сантиметрах от площадки, потом медленно опустилась.
– Ночь прямо как чернила! – пробормотал Ганс. – Приходится действовать почти на ощупь… Вы нашли дверь?
– Да, – прошептал Жосс. – Вот она!
Большой железный замок, на который была заперта клетка, был на самом деле настолько прост и бесхитростен, что его легко открыли. Как только дверь распахнулась, Катрин устремилась туда, нетерпеливыми руками ощупывая неподвижную намокшую фигуру, лежавшую внутри.
