Текст книги "Ожерелье для дьявола"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)
Потрясенный, он склонился над ней, его губы припали к шелковистой массе ее волос.
– Жюдит! Любовь моя! – шептал он. – Ты думаешь, о чем говоришь?
Послышался ее смех.
– Конечно же! Я думаю об этом. Может, я довольно глупа, но я знаю, что такое замужество.
Я хочу быть твоей женой!
– Ты забыла, что говорил тебе Калиостро. Он же тебе говорил, что ты не должна уступать любви, что ты редкое существо, и поэтому ты должна оставаться…
Она резко встала, устремив на него сверкающие глаза.
– Девственницей? Я знаю. Только вот больше я этого не хочу. Какая это все глупость, почему я должна быть лишенной тех самых нормальных радостей, которые может познать женщина? Калиостро в тюрьме. Может быть, он оттуда уж никогда не выйдет. Ему я больше не нужна, а я не хочу больше быть ясновидящей. Я хочу быть лишь женщиной, твоей женой! Я люблю тебя, Жиль! Я безумно люблю тебя, ты слышишь, я хочу быть твоей, только твоей, и вся, полностью.
– Ты этого хочешь? Ты действительно этого хочешь? – спросил он охрипшим от желания голосом.
– Смотри! И суди сам!
Она медленно убрала с груди руки, придерживающие платье, гибко шевельнула плечами. Платье и белье соскользнули с ее груди, с бедер. Как Венера, выходящая из моря, она предстала перед восхищенными глазами Жиля стоящей в пенистой белизне белья. Нежный отсвет свечей золотил ее мягкую и нежную плоть, вычерчивал такие нежные тени и такие светящиеся выпуклости, что Жиль сполз с кровати, встал на колени перед этой божественной статуей, готовый упасть перед этой опьяняющей красотой. Она отдавала ему эту красоту. Она оставила далеко позади ту далекую маленькую хрупкую сирену Блаве.
Но богиня желала, чтобы ее обожали не издалека. Она взяла руками голову Жиля, вонзилась в него пылающим сквозь медные пряди волос взором.
– Люби меня… – прошептала она. – Так давно мое тело хочет открыться для тебя. С самого первого дня. Я тебя ненавидела, но ты так мне нравился. Если бы ты попытался взять меня, я думаю, что я бы тебе позволила это сделать, хоть и разодрала бы тебе затем все лицо.
Жиль обнял ее за талию, нежно приник к ее лону, поцеловал совершенные по красоте груди, припал к розовым соскам, почувствовал, что они дрогнули, затвердели под его ласками… Закрыв глаза, откинув голову, Жюдит, вздрагивая, отдавалась его ласкам. Он чувствовал, как дрожат ее ноги.
Он встал, взял ее на руки и отнес на кровать.
Она изгибалась, подобно золотому ужу, протягивала к нему руки.
– Иди ко мне! – умоляла она.
– Одну секунду!
Думая, что он идет раздеваться, она открыла свои большие глаза с расширившимися зрачками. Во взгляде было и любопытство и опасение.
Но она увидела, что он собирает все находящиеся в комнате подсвечники, зажигает на них все свечи. После этого он прошел в салон, принес оттуда два больших торшера, зажег их и поставил по обеим сторонам изголовья. Затем поставил на ковер два зажженных канделябра.
Жюдит с удивлением смотрела на него. Комната блестела ярче, чем Версаль в праздничный вечер.
– Что ты делаешь? – выдохнула она.
– Я хочу много света. Я давно мечтал, что буду любить тебя в первый раз при свете солнечных лучей, чтобы никакая тень не падала на твою красоту, на твои глаза в тот момент, когда ты будешь моей. Завтра ты станешь моей супругой перед Богом, но я хочу, чтобы эта ночь, наша первая ночь, была бы сверкающей, языческой. Ведь ты моя несравненная богиня, я хочу, чтобы у тебя был престол.
Говоря это, он торопливо освобождался от своих одежд. При потрескивании пылающих свечей, перед ярко освещенной постелью предстало его большое, мощное мускулистое тело, были видны шрамы недавних ран. Он проскользнул в постель. Ласковые руки девушки тесно сомкнулись на его шее. Они слились в страстном поцелуе. Руки его умело принялись играть на этом великолепном инструменте, каким было тело этой восхитительной девушки. Это была опьяняющая радость – чувствовать, как оно дрожит, подчиняется ему.
Он Многому хотел и мог научить ее в любви, она была создана для него. Он чувствовал, что если однажды в самой повседневной жизни что-нибудь противопоставит их друг другу, а этого не удается избежать никаким супружеским парам, то достаточно будет им воссоединиться в постели, чтобы не только тела, но и души слились вновь.
Когда с бесконечной ласковой осторожностью он проник в ее нежную пылающую плоть, она испустила крик, заглушенный его поцелуем, мгновенье остался в ней, приподнявшись на руках, вглядываясь в ее широко открытые глаза. Глаза ее блестели.
Тихо он спросил:
– Я тебе сделал больно?
Она улыбнулась, сверкая белыми зубами:
– Я счастлива. Я люблю тебя.
– Суженая моя. Обожаемая Жюдит.
Он снова возлег на нее, обхватил ее, слился с ней. Начался медленный танец любви этих тесно сплетенных тел. Трудно было сомневаться в том, что она не была ему предназначена с незабываемых времен. Она поистине его половина. Половина этого божественного целого. Это было истинной, настоящей любовью.
Пылающее солнце наслаждения взорвалось в них обоих в одну и ту же секунду.
Три дня спустя в часовне Богородицы собора Святого Людовика Жиль де Турнемин взял в жены Жюдит де Сен-Мелэн. Церемония состоялась без всякого блеска. Было восемь часов вечера.
Лишь несколько свечей освещали темную церковь, присутствовали лишь двое свидетелей: мадемуазель Маргарита Маржон, восхитительная в своем шелковом платье цвета «молодой блохи»« и кружевной шляпке с перьями, а также барон Ульрих-Август фон Винклерид зу Винклерид в своем парадном мундире. А что до публики, то она была немногочисленна. Она состояла из Понго, Николауса, Берты, ревматического садовника, друга Понго, прислужника собора, следившего, чтобы свечи слишком долго не горели, и из нищего, прослышавшего о венчании и работавшего в сверхурочное время. Напрасно старались уведомить об этом Барраса. Он куда-то исчез.
Однако лица обоих венчающихся были такими же счастливыми и лучезарными, как если бы венчание происходило в часовне замка в присутствии всего королевского двора. Они даже были намного счастливее, поскольку в спокойствии этого свода они были избавлены от всякого зла, .от всякого ревнивого чувства. С ними была лишь дружба.
Одетая в платье из белого муслина с легкой вышивкой серебром, которое отыскала добрейшая мадемуазель Маржон, с особым наслаждением исполнявшая роль приемной матери, у госпожи Этофф, превосходной парижской портнихи, Жюдит была прекрасна, как ангел, как весна.
Это необъяснимо, но она воспротивилась, чтобы предупредили ее парижскую тетку. Также она отвергла и флердоранж в волосы и в букет. Это было сделано с некоторым смущением и вызвало улыбку у мадемуазель Маржон. Бледная роза была приколота к вуали, сдерживающей поток рыжих волос. Такая же роза украшала ее корсаж, и такие же розы она держала в руке. Она была так прекрасна, что очарованный Жиль не мог оторвать от нее глаз.
Их счастье было столь очевидно, что старый священник, пришедший к ним, поддерживаемый двумя апатичными служками, не смог удержать улыбки при виде такой чудесной пары. Оба служки также раскрыли рты при виде прекрасной невесты, и необходимо было энергично подтолкнуть их, чтобы напомнить об их обязанностях.
Как во сне Жиль взял руку Жюдит и вслед за священником громко повторил слова клятвы:
– Я, Жиль, я беру тебя, Жюдит, в законные супруги. Я буду охранять тебя в моем доме, любить тебя в радостях и горестях, пока смерть не разлучит нас.
Затем раздался уверенный и ясный голос Жюдит:
– Я, Жюдит, я беру тебя. Жиль, в свои повелители и законные супруги. Я буду пребывать в твоем доме, любить тебя, повиноваться тебе в радостях и горестях, пока смерть не разлучит нас.
Молодой супруг надел ей на руку золотое кольцо, затем Жюдит надела ему такое же. Священник благословил их, соединяя на всю жизнь.
Преклонив колени на красные бархатные подушечки, они выслушали молитву. Затем Жюдит возложила букет к ногам Божьей Матери, и они вышли из церкви, тесно прижавшись друг к другу, унося свое благословенное счастье в версальскую ночь, а их свидетели раздавали щедрую милостыню. Совсем новая жизнь, полная разделенной любви, повседневного труда, ожидала их по другую сторону Атлантики, куда они решили вскорости отправиться.
Жиль с нежностью поцеловал пальцы той, которая отныне стала называться его женой, помог ей подняться в карету.
– Я ваш слуга, госпожа де Турнемин.
Она зарделась от радости.
– Это все правда? Правда? Мы женаты?!
– Ты еще этого не ощутила?
– Не очень! Это был какой-то сон. Кажется, я плыву по голубому небу.
Он сел рядом с ней. Мадемуазель Маржон и Ульрих-Август сели в другую карету. Маленький кортеж тронулся по направлению к улице Ноай, где заботами внимательных соседей был приготовлен ужин, но молодая пара со свойственным всем новобрачным пылом устремилась уже за пределы Версаля.
За эти три дня Жиль полностью изменил свою жизнь. Сначала он выпросил у короля, тронутого страстной убежденностью Жиля, срочный отпуск и разрешение на женитьбу без особых торжеств.
– Я не хочу уходить в отставку, – объяснил он Винклериду, опечаленному перспективой потерять друга. – Я не могу нарушать данную королю присягу. Если несчастье приведет к тому, что я ему понадоблюсь, я тотчас займу свое место подле него.
– Другими словами, если с королем не случится несчастье, я тебя больше не увижу?
– Почему же? Я буду возвращаться. А почему бы тебе к нам не присоединиться? Я знаю, что у тебя есть земли, замок, невеста, но, поверь мне, Америка – это та страна, которая очень понравится тебе. Она соответствует тебе, там ты можешь приобрести имение размером со всю Швейцарию. Женись на Урсуле и поезжайте вместе!
– Это, наоборот, может послужить отличным предлогом, чтобы не жениться на Урсуле. Если поразмыслить, она не столь уж ослепительна, – проворчал Ульрих-Август, которого прелести и красота Жюдит несколько смутили.
Благодаря капеллану двора и епископу Версаля торопливый жених получил разрешение на женитьбу без всякой отсрочки. Теперь, когда дело было сделано, оставалось лишь осуществить прямой и простой план, намеченный ими обоими: через два дня они поедут в Бретань. Жиль хотел еще раз взглянуть на замок Лаюнондэ, увидеть старого Готье. Он также хотел побывать в местах своего детства на берегах Блаве, волны которой однажды принесли ему Жюдит. Он хотел представить Жюдит своему крестному, аббату Талюэ, обнять его, старую Розенну и перед тем, как покинуть Францию, попытаться еще раз найти примирение со своей матерью, монашенкой монастыря бенедиктинцев. Может быть, увидев его женатым, готовым основать свою семью, суровая Мари-Жанна смирится и наконец испытает материнское чувство.
Затем они отправятся в Брест. Там их будет ждать Понго с Мерлином. Вместе они найдут корабль и отправятся на другую сторону океана.
Жюдит не хотела никого видеть, она хотела лишь побывать на кладбище, где покоился ее отец, и в монастыре, который укрыл ее еще девушкой-подростком.
Она с трудом убедила Жиля не мстить Морвану, и совсем не из-за родственных чувств. Со времени того ужасного испытания, которому она подверглась, Морван перестал быть ей братом. Просто она опасалась того, что, разыскивая его в недрах преступного мира. Жиль подвергнется большему риску, чем даже в самой кровавой битве.
– А потом, поиски потребуют времени, – сказала она ему в одну из тех минут, в которые ни один влюбленный мужчина ни в чем не может отказать любимой женщине. – Тогда надо задержаться, ждать. Я осталась жива, пусть же он живет своей презренной жизнью, он ее сам выбрал. А мы уедем.
Ее аргументы победили. Сердце шевалье было настолько переполнено любовью, что в нем не осталось ни малейшего местечка для ненависти.
Когда они приехали в украшенный цветами дом Маржон, Жиль начал с того, что попросил разрешения обнять ее. Она охотно согласилась и раскраснелась, как юная девушка.
– Благодарим вас от всего сердца, дорогая мадемуазель Маргарита. Но у нас к вам есть еще и просьба.
– Просьба? Боже мой, вы же хорошо знаете, что прежде всего я хочу доставлять вам радость.
Я вам так обязана! Я жила в одиночестве, а благодаря вам я обрела семью. Мое единственное сожаление, что я могу ее вновь потерять.
– Именно об этом мы и хотим вам сказать.
Вы знаете Жюдит и меня еще мало, но вы относитесь к нам по-матерински. Так вот, ваши дети не хотят расставаться с вами. Поедемте вместе.
– Да, да! – поддержала его Жюдит. – Отправимся вместе!
– Куда же? В Бретань?
– Нет. В Америку! Это великолепная и удивительная страна. Я уверен, что вам там будет хорошо. Вы найдете там подходящих подруг, мы будем рядом с вами. Наш дом будет вашим домом.
– Я? В Америку? Мое бедное дитя! Я же не знаю английского.
– Жюдит тоже не знает. Вы научитесь.
Она залилась громким смехом.
– Какое безумие! Вы хотите завлечь старую деву в такую авантюру. Счастье, дети мои, может быть только для двоих.
– Счастье только вдвоем – это эгоизм, оно недолговечно. Вы увидите наших детей, – сказала Жюдит с такой уверенностью, что слезы заблестели на глазах мадемуазель Маржон. – Поедемте с нами! У вас достаточно времени на все приготовления, пока мы будем в Бретани. А потом мы встретимся в Бресте. Вы туда приедете вместе с Бертой, Брутом, Бегонией и даже с садовником. Я думаю, что он ни за что не хочет разлучаться с Понго.
– Ну, ладно. Обещаю подумать. А теперь пойдемте за стол. Я полагаю, что это самый лучший день в моей жизни! Боже мой, какое чудо!
Ульрих-Август приготовил для друзей превосходный свадебный паштет по рецептам своей страны. Он торжественно вышел со своим шедевром в белом фартуке, повязанном поверх расшитого золотом мундира. На его лице было написано нескончаемое торжество.
В эту минуту вбежала Берта.
– Господин шевалье, какой-то человек хочет с вами срочно поговорить.
Смех, возгласы восхищения разом утихли.
Жюдит прижалась к мужу.
– Что за человек?
– Должно быть, кто-то из слуг королевы. Под черным плащом у него ливрея. У ворот стоит карета королевского двора.
– Хорошо. Я иду.
Действительно, человек, ожидавший его у лестницы, был одет в расшитую золотом красную ливрею, какую носили все слуги Трианона. Лицо его тоже было знакомо Жилю, он видел его, когда просил аудиенцию у Марии-Антуанетты. Завидев шевалье, он поклонился ему, вынул из обшлага ливреи письмо и передал его Жилю.
– От королевы! – коротко произнес он.
Турнемин сломал печать, развернул письмо.
Там было написано с десяток слов.
«Поезжайте за этим человеком. Приезжайте ко мне. Лишь вы можете меня спасти».
Это было очень странно. Шевалье не удержался и спросил:
– Это Ее Величество вам передала письмо?
– Госпожа Кампан, господин шевалье, от имени Ее Величества. Она очень просила, чтобы я поторопился.
– У вас есть карета?
– Она ожидает у ворот.
– Я иду за вами. Подождите минуту.
Засунув письмо в карман, он торопливо вбежал наверх, поцеловал Жюдит, уже встревоженную, с полными тоски глазами.
– Извините меня. Мне надо ненадолго уехать.
– Именно в этот вечер? В вечер вашей свадьбы? – вскричала пораженная мадемуазель Маржон.
– Кроме вас, очень мало людей знают, что у нас сегодня свадьба. Я ненадолго. Мне надо быть в Трианоне. Меня требует к себе королева.
– Королева? Но почему? Чего она хочет от тебя? – воскликнула Жюдит, мешая слезы и гнев.
Он приласкал ее, улыбнулся.
– Конечно же очень немногого, но я не могу не поехать туда. Винклерид расскажет, что однажды я уже был замешан в личные дела Ее Величества. Эта история касалась отвратительного дела об украденном колье. Думаю, что на этот раз речь идет именно об этом. Я должен туда отправиться.
– Но почему ты? Насколько я знаю, у королевы хватает слуг.
– Может быть, потому, что она и король знают, что я им верен и предан. Не плачь, ласковая моя красавица. Я буду отсутствовать совсем недолго. Начинайте ужин без меня. Но оставьте мне хоть немного паштета.
Он в последний раз поцеловал свою молодую жену, взял шляпу, шпагу, похлопал по плечу Ульриха-Августа, в задумчивости снимавшего белый фартук, и вышел к посланнику королевы.
У ворот их ожидала карета с зажженными фонарями, опущенными лесенками, с полуоткрытыми дверцами.
Посланник открыл дверцу. Жиль быстро устремился внутрь кареты.
– Одно слово, крик, просто вздох – и вы мертвы, господин шевалье, – выговорил какой-то очень приятный голос.
Жиль увидел в упор наставленный на него громадный пистолет, который держал человек, одетый во все черное.
– Что это значит? Кто вы?
– Садитесь и ведите себя спокойно. Вы все увидите сами.
Оставалось только повиноваться. Жиль уселся около этого человека с пистолетом, нацеленным прямо в его сердце. Посланник королевы занял место сзади, и внезапно Жиль ничего больше не увидел: ему набросили сзади повязку на глаза.
Дверцы захлопнулись. Карета тронулась с места, переваливаясь по крупным камням мощеной улицы.
Жиль старался сохранять спокойствие.
– Куда вы меня везете? – спросил он.
– Нам не разрешено этого вам говорить, но, будьте уверены, с вами ничего плохого не произойдет. У нас приказ обращаться с вами почтительно.
– Хороша же почтительность! Вы просто наглые подлецы, вы осмелились использовать священное имя Ее Величества королевы, ее ливреи.
Я понимаю, что она здесь ни при чем?
– Абсолютно ни при чем! – хмыкнул человек в черном. – Но, с вашего разрешения, мы предпримем еще одну небольшую меру предосторожности. Наша почтительность к вам, может, и пострадает, просим нас извинить. Нам было сказано, что вы очень сильный и смелый человек. Мало ли что может случиться!
В мгновенье ока, с быстротой, которая выдавала длительный опыт, руки Жиля были крепко связаны, и человек в черном с облегчением откинулся на сиденье. Карета продолжала свой путь.
Вначале Жиль старался мысленно определить путь, по которому следовала карета, но потом он убедился, что она кружит, чтобы запутать следы. А когда лошади понеслись прямо, было совсем невозможно определить направление движения. Он только мог заметить, что карета ехала уже не по мощеной дороге.
Когда наконец, описав еще один круг, карета остановилась, Турнемин отметил, что путешествие продолжалось около часа. Оба его охранника взяли его под руки, заставили выйти из кареты и заботливо повели его по какому-то лугу, поскольку он чувствовал траву под ногами. Ночной воздух был влажен. Слышались всплески воды. Скрипнула открывающаяся дверь.
– Осторожно, ступеньки.
Вошли в дом. Должно быть, он был очень ветхим, пахло плесенью, как в погребе. Жиль почувствовал, что его ведут по вымощенному плитами коридору. Открылась еще одна дверь, затем еще, потом опустились по целому пролету скользких ступенек. Через черную повязку просочился слабый свет. Но ее не сняли.
Его подвели к кровати, покрытой меховым покрывалом, положили на нее, проверили, что повязка на глазах и путы на руках держатся по-прежнему крепко. Но когда он почувствовал, что привязывают ноги, он начал извиваться, стараясь вырваться из рук похитителей.
– Ну, хватит! Чего вы хотите?
Никто ему не ответил. Похитители сделали свое дело. Один из них подложил ему под голову подушку, и Жиль услышал шум удаляющихся шагов. На какое-то время воцарилась тишина, но вот вновь послышался шум, но уже других шагов, более легких, сопровождающихся шорохом шелка. Жиль почувствовал запах роз.
– Ну, как вы себя чувствуете, шевалье? – спросил женский голос, который он тотчас узнал. – Я надеюсь, что мои люди были почтительны к вам, как я им приказала, что они вам не сделали ничего плохого?
– Так это вы? Я надеюсь, по крайней мере, вы не полагаете, что испугали меня?
– Это совершенно не входило в мои цели. Я хотела лишь передать вам мои пожелания счастья без свидетелей, а также сказать вам, что я одобряю ваш выбор и восхищаюсь вашим вкусом. Девушка совершенно восхитительна. Немного, правда, диковата, крестьянка, но превосходна. Жаль, что первая свадебная ночь отдаляется.
Молодая супруга, конечно, найдет, что время тянется слишком долго. А вам мы сделаем все возможное, чтобы вы не пострадали от нетерпения.
– Вот это и есть ваша месть? Увезти меня от жены в эту ночь? – с презрением бросил Жиль. – Это не делает вам чести. Я женат, моя дорогая, и здесь вы бессильны. А что до того, чтобы успокоить мое нетерпение, и не рассчитывайте на это.
Вы же не намереваетесь меня насиловать.
Она засмеялась каким-то горловым смехом, что неприятно царапнуло по нервам Жиля.
– Это могло бы быть забавным. К тому же, если бы я действительно хотела, мне вовсе не надо было бы насиловать тебя. Я так хорошо знаю, как пробудить твое желание. Но этой ночью ты будешь один наедине с твоими сожалениями. А теперь, любовь моя, доброй ночи, долгой спокойной ночи!
Она, должно быть, сделала какой-то знак, поскольку Жиль почувствовал, что его приподнимают, подносят ко рту какое-то питье. Он сжал зубы. Тогда кто-то безжалостно зажал ему нос, и волей-неволей пришлось открыть рот. Туда влили какой-то приторный ликер, приятный на» вкус. Это, конечно, был не яд, как он думал поначалу. Его снова положили на постель.
– Сопротивляться было ни к чему! – со смехом сказала мадам де Бальби. – Я вовсе не намереваюсь тебя отравить. Это вовсе не мой стиль. А потом, не говорила ли я тебе, что мы расстанемся окончательно только тогда, когда я потеряю всякий к тебе вкус? Это время еще не пришло.
Теперь ты будешь спать. Завтра тебе вновь дадут этого превосходного ликера. И послезавтра тоже.
Не бойся, ничего вредного он тебе не сделает. Ты будешь просто спать. Спать, и все. Бедная госпожа де Турнемин! Ей предстоит сохранить свою девственность еще на какое-то время!
Она ушла, посмеиваясь. Ее смех постепенно стихал в глубинах подвала. В какое-то мгновение в Жиле вспыхнуло желание закричать ей, что ее месть бессмысленна, что Жюдит – его жена, но он сдержался, чтобы не навлечь бед на его прекрасную малышку со стороны этой фурии. А затем последовал сон, глубокий сон.
Когда он выплыл из этой глубины, он открыл глаза, увидел эту серость своей тюрьмы и долго приходил в себя. Туманы снотворного расходились медленно, к нему с трудом приходила память.
Когда к нему вернулось зрение, он увидел, что руки и ноги его больше не связаны, что он лежит на каком-то матрасе, покрытом бараньими шкурами. Сквозь узкое окошко пробивался лучик света. Вокруг никого не было.
Сначала он сел, голова пошла кругом, потом постепенно головокружение прошло. Около себя он увидел поднос с жареной курицей, хлебом и бутылкой вина.
Жиль почувствовал сильный голод. Кажется, никогда его желудок не был так пуст. Эта
Анна решительно очень внимательна к своим пленникам. Без церемоний он принялся утолять свой голод. Затем встал, почувствовал возвращающуюся гибкость рук и ног и пошел к двери. Может быть, была какая-то возможность убежать отсюда. Но, к его великому удивлению, дверь оказалась открытой.
Не теряя ни секунды, он устремился к лестнице с шаткими ступеньками, выбежал в коридор с покрытыми плитами полом. Там увидел открытую дверь, а за дверью был залитый солнцем луг.
Хрупкие ветки виноградника шевелились под солнцем. Стояла полная тишина. Дом был совершенно пустынен. Он вышел из этой двери на солнечный луг и должен был закрыть глаза, чтобы привыкнуть к ослепительному утреннему солнцу.
Это казалось счастливым пробуждением после кошмарного сна.
Совсем близко раздалось лошадиное ржание. Он открыл глаза и увидел привязанного к тополю оседланного коня.
Жиль взглянул на дом. Это была полуразрушенная мельница. Ручеек падал на старое колесо, почти без лопаток. Он освежился водой, побежал к лошади, отвязал ее, вскочил в седло и поскакал по лугу по направлению к дороге. Им владела лишь одна мысль – вернуться к Жюдит.
– Вы?! Боже мой! Где вы были? – воскликнула Берта, открывшая ему дверь.
Прибежала мадемуазель Маржон. Она бросилась к Жилю, вглядываясь в него с каким-то ужасом, как будто тот вернулся, по крайней мере, из ада. Он увидел ее покрасневшие заплаканные глаза.
– Я сам не знаю! Меня похитили. Где Жюдит?
Я хочу ее видеть.
Он бросился вверх по лестнице, крича во всю мощь своих легких:
– Жюдит! Жюдит! Где ты, сердце мое?
На пороге появился один Понго. Понго с впалыми глазами, посеревшим лицом, как после долгой болезни. У него был такой трагический вид, что ужас охватил Жиля. Он бросился к индейцу, схватил его за плечи.
– Где она? Где моя жена?
– Она уехала вчера вечером, – произнесла у него за спиной потухшим голосом мадемуазель Маржон.
– Уехала? Куда? Как уехала?
– Я не знаю. Она казалась спокойной, потом уснула. Я ушла в церковь. Берта готовила ужин.
Понго был в конюшне. Когда мы пришли, постель была пуста, а она исчезла. Жиль! Как вы могли сделать такое!
– Что сделать? Вы мне можете сказать, что я ей сделал? Я же вам сказал, что я оказался жертвой интриги.
Мадемуазель Маржон отвела взгляд, ее глаза снова наполнились слезами.
– Я не знаю, но это трехдневное отсутствие без всяких известий! Три дня! Бедная малышка!
Даже королева не имеет права сделать такое. Это низко!
– Королева здесь совершенно ни при чем. Это была ловушка, западня. У меня очень опасные враги, вам это следовало бы знать.
Она пожала плечами.
– И друзья, которым вы не имеете права ничего сказать? Святая Дева! Бог свидетель, что я никогда не обращала внимания на разные слухи о том, что говорят о королеве.
– Еще раз королева? – в ярости вскричал Жиль. – Я же вам толкую, что она здесь ни при чем.
– А это что такое?
Она вынула из своего шейного платка смятую бесформенную бумажку, положила ее в руку Жиля.
– Вот. Посланец принес это письмо вашей жене на следующий день после вашего исчезновения. Жюдит всю ночь простояла у окна, ожидая вас. Она прочитала письмо, страшно закричала и без сознания упала на руки Понго. Вам, наверное, будет трудно его прочитать. Она так долго над ним плакала.
Разгладив на колене дрожащей рукой письмо, он с трудом смог прочитать несколько строк, написанных женским почерком.
«Потерпите, дорогая, вы вскорости не увидите вашего соблазнительного супруга. Надо быть такой наивной, такой глухой, такой провинциалочкой, какая вы, впрочем, и есть, чтобы не знать, что ваш прекрасный шевалье – любовник королевы. А у Марии-Антуанетты никто еще ничего не брал, когда она этого не хочет.
Утешьтесь. Вы так молоды! Придет и ваша очередь. Искренняя подруга!»
Жиль сжал в кулаке это ядовитое послание.
Он с трудом сдерживал слезы.
– Она это прочитала! Как она могла этому по-. верить? Она же знает, что я люблю только ее.
Боже мой! Я так ее люблю!
– Она нашла портрет. Тогда она поверила.
Понго протянул своему хозяину шкатулку, в которую он положил миниатюру кардинала. Шкатулка была пуста.
Жиль схватил ее. Он никогда не думал, что однажды эта шкатулка сможет причинить ему столько зла. Он в отчаянии швырнул ее в окно, брызнули разбитые стекла. Затем тяжело рухнул на кровать и зарыдал. Никто не осмелился перестелить кровать. Она хранила следы его жены. Он прерывал рыдания, звал Жюдит и снова рыдал.
Когда к концу дня сад заполнился солдатами, он ничего не слышал. И только когда властная рука легла на его плечо, он вышел из этой пропасти своего отчаяния.
Подняв голову, он без всякого удивления увидел стоявшего у кровати знакомого ему офицера.
Тот смотрел на него с большой жалостью. Но тем не менее твердым официальным голосом он произнес зловещие слова:
– Шевалье де Турнемин де Лаюнондэ, именем короля, я вас арестую.
Напрасно стараясь понять смысл этих невероятных слов, Жиль поднялся, прошептал:
– Вы меня арестовываете? Меня?
– Вы подозреваетесь в соучастии и в сговоре с кардиналом принцем де Роганом, обвиняемым в краже, и в оскорблении королевского достоинства. Извольте следовать за мной.
Глаза Жиля почти ослепли от слез. Он обвел взором комнату, увидел стоящую на коленях и плачущую мадемуазель Маржон, только что вошедшего Винклерида, который стоял в углу и кусал себе кулаки, Понго, торопливо собирающего ему мешок, готового идти вслед за своим хозяином. Затем взор его вернулся к нетерпеливо ожидающему его офицеру.
Тогда он пожал плечами и прошептал:
– Я иду. В конце-то концов, почему бы и нет.
Ничто уже не имело никакого значения!
