Текст книги "Ожерелье для дьявола"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Напротив, ему показалось чрезвычайно важно поговорить с самой королевой. Надо было окончательно выяснить у Марии-Антуанетты все об этой женщине, которой она так доверительно разрешала организовывать свои ночные развлечения, поскольку, несмотря на все его предупреждения, Аксель де Ферсен ничего не сделал до своего отъезда.

Голос с чисто швейцарским акцентом отвлек его от размышлений. Ульрих-Август выходил из большого коридора во главе группы своих соплеменников в красных мундирах с золотыми галунами, ощетинившихся блестящими алебардами подобно воинственным ангелам.

– Ты идешь спать? Тебе повезло! Я умираю от желания заснуть, но надо еще дежурить несколько часов.

– друг мой, Винклерид, ты слишком много ешь. Слишком полный желудок побуждает ко сну.

Если тебя это может утешить, я еще не иду спать.

Мне надо еще нанести один визит.

Он вспомнил, что Анна де Бальби назначила ему полное угроз свидание, на которое, может быть, и стоит явиться. Если эта женщина действительно убедила графа Прованского оставить его в покое, это действительно заслуживало благодарности. Ведь стань он трупом, никогда ему не удастся опекать Жюдит, разве что в загробном мире.

Однако едва он переступил порог уже знакомой ему комнаты, куда его проводила мрачная служанка, и не успел открыть рот, как в объятия ему упал благоухающий ком из муслина и пылающей плоти, а жадные и жаркие уста нашептывали:

– Ты пришел! Я была уверена, что ты придешь! Я люблю тебя! Я так тебя буду любить, что ты никогда не захочешь уходить! Иди, иди же быстрее!

Жиль понял, что Ульриху-Августу он солгал.

Он сейчас будет спать, но не один. В том-то и заключалась разница. Конечно же, он не заснет в этой постели, к которой она его влекла. Ну, во всяком случае, провести ночь так или иначе было не особенно важно. Важно, чтобы потом не очутиться, как по волшебству, в незнакомом замке.

И чтобы не дать своей партнерше даже и подумать о каких-либо напитках, он храбро бросился в сражение.

Когда на заре он ее покидал, госпожа де Бальби, изнуренная, с набрякшими лиловыми веками, еще делала над собой усилия и выпустила его из своих рук, лишь взяв с него обещание прийти к ней вечером.

– Я пошлю за тобой. Я не хочу больше встречаться здесь. Я хочу, чтобы ты был у меня, в моей постели. У меня есть прелестное местечко в домике около леса Сатори, ты сам увидишь.

– А что будет поделывать в это время Его королевское Высочество? Говорят, что мосье не может без тебя обойтись.

– Это правда. Но имею же я право на отпуск, хотя бы иногда. Ты не представляешь, что значит заниматься любовью со слоном. Я ему скажу, что больна.

– С таким-то лицом!

Первый луч солнца высветил в полумраке комнаты красные губы женщины, зажег искры в ее глазах, полных счастливой утомленности. Она вся светилась здоровьем, радостью жизни. Она протянула ему губы в последний раз.

– Когда я говорю, что больна, хотела бы я посмотреть на того, кто будет мне противоречить. Даже Заза.

– Заза?

– Луи-Ксавье. Для меня он – Заза. Он прощает мне все мои капризы. Простит и этот. Ну, до вечера.

Очутившись на улице, Турнемин подумал, что прежде, чем просить аудиенции у королевы, было бы неплохо поспать часа два-три и следовало освежить свой туалет. По счастью, улица Ноай была неподалеку, и четверть часа спустя он крепко спал, даже не потрудившись снять сапоги.

Около полудня, затянутый в свой парадный мундир, начищенный до блеска, сияющий, как новенькая монета, верхом на Мерлине он предстал перед решетчатыми воротами Версаля и просил милости у королевы удостоить его своей аудиенции.

Конюх отвел лошадь в конюшню, дежурный слуга, передавший просьбу, вернулся в сопровождении одной из особо приближенных горничных королевы. Это была молоденькая госпожа Кампан, супруга ее библиотекаря, блондинка с тяжеловатым и некрасивым, но приятным лицом.

– Ее Величество знала о вашем визите?

– Никоим образом, сударыня, и я это совершенно ясно осознаю. Но все же будьте добры, попросите Ее Величество и скажите ей, что только чрезвычайно срочный характер дела заставил меня потревожить ее.

– Настолько срочное, что не может подождать до завтра? Вам же известно, что королева охотно дает аудиенцию в замке после мессы и, напротив, совершенно не переносит, когда ее беспокоят рано. Мы стараемся делать все возможное, чтобы оградить ее. Не изволите ли сообщить мне, о чем идет речь?

– Я очень сожалею, сударыня, но это совершенно невозможно. Я могу сообщить это только самой королеве и наедине. Ну, хотя бы передайте ей это. Я подожду.

Предвидя затруднения, он завернул в бумагу письмо с гербами, найденное им в Роще Венеры.

Это была дорогая прекрасная бумага с золотыми кромками, украшенная золотыми лилиями. В письме искусной рукой были выписаны две-три ободряющие фразы. Автор письма просил адресата запастись терпением, ибо придет тот день, когда «абсолютному повиновению воздается высшая награда, что это и есть судьба обладающих высшим разумом».

Госпожа Кампан взяла письмо, торопливо поднялась по великолепной мраморной лестнице.

Отсутствовала она совсем недолго. Через несколько минут она появилась и коротко и сухо бросила:

– Проходите!

Идя за ней, Жиль прошел через прихожую, уставленную банкетками с сиденьями из красного бархата, с белыми печами, украшенными белыми и золотыми изразцами по австрийской моде.

Затем они вошли в великолепную столовую, стены которой были увешаны прекрасными картинами. Здесь госпожа Кампан остановилась, повернувшись к Турнемину, и сказала ему с тревогой в голосе:

– Я очень опасаюсь, как бы ваш визит не расстроил королеву. Прошу вас позаботиться об этом.

– Сударыня, как и вы, я верный слуга Ее Величества, и так же, как и вы, я желаю ей лишь счастья, – холодно ответил Жиль, начиная уже раздражаться. Эта женщина была настоящей цепной собакой и много бы отдала, чтобы выбросить его из окна, обвинив его в оскорблении королевского достоинства. – Так королева меня примет или нет?

– Она здесь, – ответила горничная, со вздохом направляясь к двойной закрытой двери. – Она играет в бильярд с графиней де Оссен, но я все-таки доложу о вас.

Мария-Антуанетта действительно находилась в этой милой приятной комнате, которая называлась Комната цветочницы, потому что ее окна выходили на цветочные клумбы. Здесь королева приказала установить бильярд. Она играла с одной из дам своего окружения, когда Жиль вошел в эту комнату, и, готовясь выполнить особо трудный удар, сжала рот, наморщила лоб.

– Вы хотели видеть меня? – холодно промолвила королева, не отрывая глаза от оконечности кия, инкрустированного слоновой костью и золотом. – Так вот я. Говорите! О чем вы хотели мне сказать?

Поклон молодого человека был самим совершенством.

– Я глубоко благодарен королеве за оказанную мне честь. Но я осмелюсь просить принять меня наедине.

Мария-Антуанетта бросила кий и холодно смерила взглядом офицера.

– Я видела всегда, что вы пользуетесь благосклонностью короля, господин де Турнемин. Как офицер королевской гвардии вы должны бы знать, что я стараюсь держаться в пределах моего Трианона. Государственные дела наводят на меня скуку и затемняют небо.

– Речь идет не о государственных делах, а о делах Вашего Величества. Поэтому-то я и осмелился предстать перед вами.

– Ах так! А что это за бумага, которую мне передали? Откуда она?

Присутствовавшая здесь женщина, одетая точно так же, как и королева, уловила ее взгляд и поспешно удалилась в глубину комнаты к большой вазе с букетом роз.

– Из Рощи Венеры, Ваше Величество, я нашел ее там вчера, после полуночи.

– А?

Воцарилась кратковременная тишина, во время которой Турнемин смог самым полным образом убедиться в умении королевы владеть собой.

Если фраза Жиля ее и затронула, то она это совсем не показала или показала очень мало: легкое удивление, неуловимое беспокойство во взгляде – и все. С милой улыбкой она обратилась к мадам д'Оссен:

– Оставьте меня, дорогая Женевьева. Я думаю, что нужно действительно принять исповедь этого молодого человека наедине. Я к вам выйду в самом скором времени.

Когда белое пятно бесшумно выскользнуло за дверь, королева повернулась к посетителю.

Улыбка совершенно исчезла с ее лица.

– Ну, теперь говорите! Мы одни, и никто не может нас подслушать. Что вам известно о Роще Венеры и каким образом вы там оказались? Вы же там нашли письмо?

– Именно я. А что до того, как я там оказался, так я просто прогуливался, сударыня! – сказал 9Н с наигранной уверенностью, хотя вовсе таковой не чувствовал. Никакая человеческая сила не смогла бы заставить его признаться в возложенном на него королем поручении, поскольку это наверняка бы внесло осложнения в королевское семейство. – В летнюю жару это прохладное тихое местечко. Там приятно помечтать.

– Правда? Я и не подозревала, что господа из личной гвардии короля до такой степени сентиментальны и поэтичны. Ну ладно, допустим. Но говорите же! Что вы хотели мне сказать?

Под шапкой пепельных, высоко зачесанных волос королевы собиралась разразиться гроза.

Высокомерно вздернулась ее «австрийская» губа. Поставив на карту все. Жиль преклонил колено, гордо сохраняя прямым торс.

– Да соблаговолит королева простить мою смелость, и пусть она рассматривает меня как самого покорного, преданного и верного из всех ее слуг. Я посвятил мою жизнь служению моему королю и моей королеве, и то, с чем я сюда пришел, не имеет других целей.

– Я в этом никогда не сомневалась! – нетерпеливо прервала его королева. – Ну же, далее!

– Я должен сказать Вашему Величеству следующее. Госпожа де Ла Мотт-Валуа – авантюристка, она позорит дарованное ей случаем рождения благородное имя. Это недостойное создание нельзя даже подпускать к королевским птичьим дворам, не говоря уже о жилище королевы. Вам следует ее изгнать, изгнать как можно быстрее, иначе я полагаю, что она способна причинить ужасное зло Вашему Величеству!

– Зло? Мне? Это бедное создание, которое так стойко переносит свою ужасную бедность. Ее бедность трагична, ведь она носит такую славную фамилию. И вы так несправедливо ее в чем-то упрекаете! Но что она вам сделала, эта несчастная, что вы ее так сурово осуждаете? Я, признаться, желаю ей только добра.

– Мне? Совершенно ничего. А вот Вашему Величеству много. И я готов поклясться честью королевы. Госпожа де Ла Мотт гораздо менее преданна Вашему Величеству, нежели другой персоне королевской крови. Позволит ли королева задать ей всего лишь один-единственный вопрос?

– Задавайте!

– До своего отъезда в Швецию господин де Ферсен ничего не говорил Вашему Величеству касательно госпожи де Ла Мотт?

– Господин… Нет, ничего.

Внезапно королева поднесла руки к голове, как будто у нее закружилась голова. Голос ее прерывался.

– Аксель! Боже мой! Вы ведь его друг!

Она без сил опустилась на диванчик, заскрипевший от тяжести ее тела. С ужасом Жиль видел, как она бледнеет, как вздрагивают ее тонкие ноздри. Он склонился над ней.

– Ваше Величество плохо себя чувствует?

– Да! Впрочем, нет. Прошу вас, шевалье, позовите госпожу де Мизери или госпожу Кампан.

Кого-нибудь!

Первая горничная и супруга библиотекаря находились поблизости. Они пришли по первому зову Жиля, бросились к королеве, при этом госпожа Кампан не обошлась без того, чтобы не бросить на Жиля убийственный взгляд.

– Я же вам сказала, что надо беречь королеву!

Мария-Антуанетта слабо улыбнулась:

– Не будьте так суровы с этим молодым человеком. Отведите меня в спальню, я себя не слишком хорошо чувствую. Подождите здесь, шевалье. Я вас позо… Ах, быстрее!

Женщины почти отнесли королеву в боковую комнату, оставив недоумевающего Жиля ожидать. Действительно ли королева была больна? А может, она просто нашла удобный момент, чтобы прекратить не слишком приятный разговор?

Через некоторое время одна из этих женщин, наверное, это будет госпожа Кампан, почему-то невзлюбившая его, выйдет и объявит, что Ее Величество с сожалением переносит разговор на более позднее время, а это более позднее время может стать неопределенно долгим.

Однако очень скоро он вынужден был упрекнуть себя за эти дурные мысли, поскольку вышла госпожа Кампан, но не за тем, чтобы выпроводить его, а, напротив, ввести его в спальню, где закутанная в шаль королева полулежала на кушетке.

Она была уже не так бледна, но едва уловимый кисловатый запах в комнате свидетельствовал о том, что у Ее Величества был сердечный приступ. Этот запах исходил и от шелковых занавесей, и от мебели, несмотря на широко раскрытые окна и обильное опрыскивание душистой водой.

– Ваше Величество чувствует себя лучше? – прошептал Жиль, впечатленный темными кругами под глазами королевы.

Она улыбнулась ему с легкой хитринкой:

– Прошу извинения, шевалье, за этот огорчительный инцидент. Но, по крайней мере, вы первый из всех французов узнали, что через несколько месяцев королева произведет на свет принца… или принцессу.

Молодой человек почтительно поклонился.

Новость была значительной. Но он продолжал по-прежнему задавать себе вопрос: если, к несчастью, время зачатия этого ребенка совпадало со временем пребывания при дворе Ферсена, то…

Довольно затруднительно было спросить у королевы о времени зачатия. Было трудно также и далее молчать, ведь ему была оказана такая честь.

Он четко произнес:

– Это большая честь, сударыня, и большое счастье – первым принести королеве мои самые преданные поздравления, с которыми обратятся к ней ее подданные, и я благодарю Ваше Величество из самой глубины моего сердца.

На этот раз Мария-Антуанетта чистосердечно рассмеялась, даже не подозревая о странных мыслях, волновавших ее посетителя.

– Замечательно! Вы будете отличным дипломатом, когда у вас появится немного больше морщин на лбу. Но нам еще надо поговорить.

Присядьте сюда, – указала она ему на кресло возле ее дивана. – Вы можете нас оставить, госпожа де Мизери. Сейчас я чувствую себя вполне сносно.

Когда дама удалилась, она продолжила:

– Насколько я помню, перед моим недомоганием вы мне говорили о том, что господин де Ферсен должен был мне сказать относительно госпожи де Ла Мотт.

– Да, сударыня, и я очень сожалею, что тогда он этого не сказал. Речь идет об очень серьезном деле. О краже!

– О краже! Боже мой!

– О краже, совершенной в этой самой комнате вечером, когда Их Величества давали праздник в честь короля Густава, по всей вероятности, из этого секретера, – сказал Жиль, указав на секретер из драгоценного дерева, который он заметил, как только вошел в комнату.

– Из этого секретера? Но это невозможно. Он всегда закрыт на ключ, а ключ всегда при мне.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, но не угодно ли королеве самой убедиться, что можно открыть его без ее разрешения, – пусть она попросит госпожу де Ла Мотт отдать ей второй ключ, который ей изготовили по восковому отпечатку.

Это же довольно простая операция.

Он подробно рассказал потерявшей от удивления дар речи королеве о том, что произошло в садах Трианона в ночь праздника. По мере того, как шел рассказ, он мог видеть, как мрачнеет лицо королевы, как напрягаются ее красивые руки.

По выражению гнева и отвращения на ее лице он понимал, что она нисколько не сомневается в правдивости его слов.

Она спросила его прерывающимся от волнения голосом:

– Вы читали это украденное письмо?

Турнемин колебался, охваченный чувством жалости к этой женщине. Она была молода, красива, жизнь дала ей все. Его подмывало ей солгать, но это было совершенно невозможно, поскольку даже малейшая ложь, и он чувствовал это, мгновенно могла бы породить в ней сомнения.

– Да, сударыня! Иначе как бы я мог узнать лицо, которому я должен был его возвратить? Но я уже забыл о его содержании. Во всяком случае, я могу поклясться Вашему Величеству, что граф Прованский этого сделать не успел.

На бледных губах королевы появилась внезапная улыбка.

– Так вы осмелились напасть на мосье, оглушить его и бросить на землю? Вы знаете о том, что это оскорбление королевского достоинства и что оно наказывается раздиранием четырьмя лошадьми на Гревской площади?

– Я гвардеец личной охраны короля, а не мосье, и я следовал долгу, а мой долг велит мне нападать на любого, будь то король или папа, если кто-либо попытается причинить вред королевским персонам, которых мне доверили. А за сим Ваше Величество может приказать арестовать меня, если пожелает.

– Из-за графа Прованского? Вы шутите, мой друг. В ваших американских манерах есть что-то .хорошее, сеньор Кречет, и королева благодарит вас. Чего я не могу понять, так это почему господин де Ферсен ничего мне об этом не сказал. Перед отъездом я видела его лишь в присутствии графа де Хага, но ведь он мог бы об этом и написать. А что же он вам сказал, когда вы вернули ему это письмо?

Загорелое лицо молодого человека стало кирпичного цвета. Нелегко было рассказать королеве, что он наставил синяков под глаза ее рыцаря.

– Я боюсь, что королева не оценит продолжение моего рассказа, – сказал он с легкой иронией. – Она легче простит мне то, что я напал на мосье, чем то, что я оглушил Ферсена.

– Как? Оглушил, говорите вы?

– Да, сударыня. И, по несчастью, я не смог попросить у него извинения, поскольку сразу же после мне пришлось выполнить неприятную обязанность: насадить на шпагу господина де Лозена.

– Ну, за этого-то я вас полностью прощаю.

Как вы сказали? «Насадить на шпагу Лозена»?

Так он закрылся у себя из-за нанесенной вами раны?

– Именно так, сударыня. Но пусть Ваше Величество меня извинит, я не совсем уверен, что об этом сожалею.

Она устало пожала плечами.

– Я тоже, шевалье. Доклады полиции о похождениях господина де Лозена не очень ясны. Видите ли, нет худшего врага, чем друг, который полагает, что его оскорбили. Мне доносят разные четверостишия, куплеты. Это неслыханно и грязно. Но вернемся к вам. Так что же произошло у вас с де Ферсеном?

Было совершенно очевидно, что мысли о Ферсене были способны отогнать все огорчения Марии-Антуанетты. Жиль кратко об этом рассказал и с удовольствием услыхал смех королевы.

– Так вот почему он не показывался в последние дни? Синяк под глазом? Боже мой! Как же вы теперь встретитесь?

– У меня чувство глубокого сожаления, я ему многим обязан.

– Я улажу это, поскольку его гнев по отношению к вам несправедлив. И потом, мне кажется, что если вы и обязаны многим де Ферсену, то на этот раз вы все ему возвратили. Теперь вам многим обязана королева.

– Королева мне ничем не обязана. Я ее слуга, и поэтому радость видеть ее улыбку составляет самое большое вознаграждение.

Она грациозно покачала головой.

– Не становитесь придворным льстецом, сеньор Кречет, иначе вы мне будете нравиться значительно меньше. Продолжайте так же хорошо служить королю, ведь именно к нему вы питаете самую горячую преданность. Впрочем, это вполне естественно.

– Это правда, я принадлежу королю. Но точно так же я принадлежу и королеве. Я не осмелился бы делать какие-либо предпочтения.

– Может быть, потому что у короля нет тайн, а у королевы имеются свои секреты. Один из них вам уже известен, – сказала она, слегка покраснев.

– Я был бы очень огорчен, сударыня, если бы, будучи случайно приобщен к секрету частной жизни женщины, хоть бы она и была королевой, я осмелился вспомнить об этом в следующую минуту. Сердечные секреты принадлежат Богу и королеве. Они священны.

Прелестным грациозным жестом она протянула ему руку.

– Вы очень любезны, шевалье, вы мне бесконечно нравитесь.

Он преклонил колено и поцеловал руку королевы.

– Да, а в каком состоянии находятся ваши дела с семейным замком? Вы же мне об этом больше ничего не рассказывали.

– Это было совершенно бесполезно. Дела находятся в прежнем состоянии. Но пусть королеву это не беспокоит. Я надеюсь когда-нибудь собрать нужную сумму, которую просит сегодняшний его обладатель.

– Из жалованья королевского гвардейца! Оно, конечно, самое высокое во всей армии, но все же…

– А также с помощью одного из моих друзей, барона де База, находящегося сейчас в Испании.

Он занят денежными делами, а я в них ничего не понимаю. Могу я просить королеву о разрешении удалиться?

Он стал нервничать, не перенося саму идею говорить о деньгах именно в этот момент. Было слишком рано после такого важного разговора, и Мария-Антуанетта это заметила.

– Ну, идите, – сказала она ласково. – Как королева, я вам обязана, а как женщина – я вам друг!

Затем она громко позвала:

– Госпожа Кампан, идите сюда.

Горничная появилась в то же мгновение.

Удивленный Жиль подумал, что она, вероятно, стояла у самой двери на тот случай, если этот невыносимый военный осмелится, еще раз мучить ее хозяйку. Она склонилась в низком реверансе.

– Ваше Величество?

– Посмотрите хорошенько на этого молодого человека, но посмотрите на него с симпатией.

Его зовут шевалье де Турнемин, и отныне он имеет право входить ко мне во всякое время и при любых обстоятельствах. Вы сообщите его имя привратникам. И затем, вот отрицательный приказ. Когда госпожа де Ла Мотт появится, сегодня или завтра, вы не будете ее приводить ко мне, ничего при этом ей не объясняя. Проследите, чтобы ей никогда не было разрешено пересекать мои владения. Вы меня поняли?

Лицо госпожи Кампан озарилось улыбкой:

– Все понятно! И с какой радостью это будет исполнено!

Ее радостное лицо многое говорило о той «симпатии», которую она испытывала к соблазнительной графине. Она была так довольна, что проводила Жиля до выхода из замка, может, извиняясь за прохладный прием. Она даже подождала, пока он сядет в седло. Затем весело крикнула ему:

– Если будете приносить нам всегда такие радостные новости, то приезжайте чаще, шевалье!

Мы всегда будем вас рады видеть.

– Буду изо всех моих сил стараться.

Уверенный, что хотя на какое-то время оградил королеву от махинаций брата короля, он поехал с радостью в сердце.