Текст книги "Ожерелье для дьявола"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
– Ах, и правда! Боже мой! Послушай, ты не должен выходить отсюда ни под каким предлогом. А впрочем, ты и не сможешь этого сделать.
Я должна уйти, но ночью я обязательно возвращусь и расскажу тебе еще больше интересного.
– И вы намереваетесь долго еще содержать меня взаперти?
– Все время, пока ты в опасности. Успокойся, ты в этом доме долго не пробудешь. Сюда я тебя привела, чтобы избежать самого опасного. Через несколько дней я увезу тебя в другое место. Там мы сможем сравнить наши любовные таланты, а я еще не потеряла надежду заставить тебя забыть твою дикарку, ибо в моих жилах течет цыганская кровь. Об этом никто не знает, это семейный секрет. Но ты сумеешь это понять. Сегодня же ночью ты узнаешь, что это значит. Я принесла тебе еду. Ешь, отдыхай, восстанавливай силы для этой ночи. Они тебе очень понадобятся.
Она исчезла, оставив запах роз. Жиль был полностью оглушен. Она же была совсем безумной! Один из грациозных шедевров распутства и разврата, так часто встречающихся в этом веке, именуемом веком элегантности и искусства жить.
Но кто же она была?
Без всякого сомнения, она была довольно влиятельной женщиной. Осмелиться противодействовать планам графа Прованского! Только ведь рядом с влиятельностью соседствует опасность. Жиль не имел никакого намерения оставаться дальше в этом жилище.
«Если ее интересует лишь то, как занимаются любовью индейцы, то я ей пришлю Понго.»
Мысль об индейце пронзила его острой стрелой. О чем ему говорила эта сумасшедшая? Что в его доме его ждала засада! А Понго был там один!
И что эти люди имели приказ не выпускать его, Турнемина, живым! Он хорошо знал бесстрашную храбрость Понго. Конечно, он пытался защищать жилище своего хозяина, хозяйку дома, любезную мадемуазель Маржон. Но что он мог сделать один против целого скопища? Эти люди, вероятно, выместили всю свою злость на нем.
Тревога, охватившая Жиля, сравнима была лишь с чувством дружбы, которое он испытывал к своему слуге. Не откладывая, он принялся за поиски средств своего освобождения. Совершенно необходимо было узнать, что же, произошло на улице Ноай вчера ночью.
Сначала он вслушивался у двери в разносившийся в доме шум. Но когда стих звук удалявшейся кареты, которая увозила его прекрасную тюремщицу, он не смог больше различить ни единого движения. Он был окружен такой плотной тишиной, что, казалось, можно ее ощупать. Вряд ли, однако, в доме никого нет. Кто же тогда приготовил все, находившееся на подносе? Не аристократка же Анна кухарничала для него.
Чтобы дать себе время на размышление и восполнить силы, он перенес поднос на постель и принялся за еду. Его хозяйка очень хорошо знала свое дело. Это было вполне приличное меню: жареная курица, рагу из шампиньонов, сыр бри, тарелка с пирожными и бутылка старого вина шамбертен.
Насытившись, он первым делом проверил ставни. Они были сделаны из толстенных досок, да и замки на них висели довольно внушительных размеров. Здесь нужны были клещи.
Затем он обследовал дверь. Она тоже была прочна и заперта на крепкую защелку из позолоченной бронзы. Но если бы можно было вывинтить задвижку из дверной рамы! Оставалось лишь найти подходящий инструмент для этого винта.
Жиль методично обыскал всю комнату. На подносе был лишь хрупкий серебряный нож. И конечно же, поостереглись оставить ему его шпагу. Кочерга у камина могла бы послужить отличным рычагом. Это была старинная добротная кочерга из кованого железа. Но для винта она не была пригодна. На всякий случай, а также чтобы успокоить свои нервы, он сделал несколько мощных ударов ногой по двери. Дверь не поддалась, а результатом был вой собаки внизу и мужской голос. Дом оказался не таким уж пустым, каким он казался.
Он начал уже терять надежду, что найдет подходящий инструмент, когда взгляд его упал на туалетный столик. Там он обнаружил множество инструментов, которые женщины используют для ухода за ногтями: ножницы, узкие пилки. Они и могли войти в головку винта.
Это была длительная и тяжелая работа. Не имея опыта грабежа, Турнемин не обладал никакими талантами слесарной работы.
– Если бы я знал, то попросил бы короля дать мне несколько уроков, – бормотал он, подбадривая себя.
Одна пилка сломалась, но это было неважно, оставались еще две, да и сломанные половинки могли пригодиться.
Один винт упал, затем второй, потом следующий. Наконец последний оказался в израненных руках шевалье. Он осторожно потянул задвижку на себя. Но радость тут же сменилась отчаянием: дверь не открывалась. Что-то ее держало с другой стороны.
Взбешенный, он отыскал свечу, заглянул в скважину и увидел, что дверь держит внутренний язычок замка. Как же он открывается?
Взяв последнюю, самую длинную, оставшуюся пилку, он вставил ее в щель под язычок и приподнял. Это отнюдь не было легким делом, но язычок приподнялся. Один раз, другой – язычок не поддавался. Упершись лбом в дверь, весь в поту, он смачно выругался, и это, казалось, придало ему новые силы.
Щелчок – и дверь открылась без малейшего скрипа. Свобода вновь стала возможной.
Жиль радостно вымыл руки, вытер взмокший лоб, выпил остатки вина и хотел уже покинуть свою камеру.
Теперь он отметил две вещи: комната находилась в самой глубине пустынной галереи. Там стояло лишь несколько скамеек, а через округлые окна был виден лес по краям украшенного статуями французского парка. Он увидел также, что солнце уже закатилось и скоро наступит ночь.
Стараясь не производить лишнего шума сапогами, Жиль дошел до конца галереи. Она, должно быть, была расположена на втором этаже замка. Там он нашел новое препятствие. Это была вторая дверь, еще более крепкая. Ночь наступала, времени оставалось мало. Анна могла возвратиться с минуты на минуту. Оставались окна.
Первое же из окон открылось без всяких затруднений, но, выглянув из него. Жиль почувствовал, что его положение вовсе не улучшилось.
Он не только находился на высоком втором этаже замка, но еще у подножия этого замка находился глубокий ров, хотя и не заполненный водой.
Но надо было спускаться.
Изучая все, он заметил одну возможность: балкон прямо под ним. Если он сможет спуститься на него, это уже успех. Вернувшись в комнату, он содрал с окон бархатные шторы, вернулся к окну, спустил одну штору вниз, другую привязал к подоконнику. Затем, моля Бога, чтобы ветхий бархат выдержал его тяжесть, переступил балкон. Штора держалась крепко. Перебирая руками эту необычную лестницу, он спустился на нижний балкон.
Затем ему предстояло проделать ту же операцию с нижнего балкона до первого этажа, а оттуда до дна рва, к тому же выстланного камнем.
Однако у него не было выбора. Доверившись своему опыту лесного охотника, который может упасть, не повредив себе ничего. Жиль опустился до конца шторы, вытянулся во весь рост и отпустил штору. Приземлился он удачно. Но дно рва не было последней трудностью. Теперь надо было выбраться на другую, почти отвесную его сторону. На этот раз надо было надеяться лишь на силу рук.
К счастью, сумерки припозднились. Он прошел по дну рва, нашел толстые опоры моста. К тому же стены были выложены из крупного известняка, в котором легко можно было найти захваты и опоры, особенно для человека, имеющего привычку лазания по скалам.
Тщательно выбирая трещины и выступы. Жиль добрался до верха стены, затем совершенно акробатическим трюком перевалил через перила и оказался наконец на противоположной стороне рва. Перед ним расстилались пруды, травянистые луга, а далеко позади была видна густая полоса леса.
Замок представлял собой внушительное сооружение из кирпича и белого камня времен Генриха IV. Различные его строения с многочисленными слуховыми окошками были покрыты на французский манер тонкой черепицей, ласково поблескивавшей под бледным светом звезд.
Все окна были темными. Жиль задавался вопросом: откуда же были услышаны им голоса собаки и человека. Может быть, из жилых помещений, которые простирались по правую сторону от замка.
Прямо перед собой, в самой глубине парка, он различил высокую решетку, возвышавшуюся между едва освещенными павильонами и упиравшуюся в стену с обеих сторон.
«Где-то должна быть деревня, – подумал Жиль. – Но где, по какую сторону? И что за деревня? В каком направлении находятся Париж и Версаль?»
Действительно, он был в полном неведении, как далеко его увезли, сколько времени он был без сознания. Небо, по которому он выучился читать, будучи рыбаком, сейчас ему ничего не говорило.
Наудачу он пошел по линии деревьев, окаймлявших пруды, среди которых белели статуи.
Они образовывали что-то вроде аллеи, уходящей к горизонту. Жиль побежал от одной статуи к другой. Эти каменные женщины послужат ему надежной защитой в случае неожиданного нападения. Шум шагов скрадывался густой травой.
Постепенно он замедлял свой бег, очарованный молчаливой красотой и ночным спокойствием этого тенистого парка. Над деревьями всплыла луна, и ее отблески скользили по неподвижным водам пруда.
Вдруг четкое ухо Жиля услышало легкий всплеск, и в то же самое время он различил разрыв на блестящей глади пруда. Кто-то медленно, лениво плыл совсем близко от берега, где он находился. Кто-то воспользовался прохладой и свежестью ночи, чтобы снять утомление знойного дня.
Первой мыслью было, что это садовник со своей собакой. Поэтому беглец укрылся за каменным цоколем, на котором какая-то богиня с выдающимися формами напрасно старалась удержать сползающую драпировку. Он поскользнулся, едва не упал, наткнувшись на кучу одежды. Машинально он поднял платье из белого муслина, пахнущее духами, источавшее запах весенней сирени, ландышей, диких трав. Жиль вдыхал эти запахи с чувством внезапно нахлынувшей ностальгии.
Сладкая горечь воспоминаний нахлынула на него, окутала его всего, проникла в самую глубину сердца. Женщина, плывшая по тихой глади озера, не могла даже представить себе, что она разбередила старую, до конца не зарубцевавшуюся рану. Эту рану нанесла в сердце Жиля Гоэло, там в Бретани, та рыжая колдунья-волшебница, которую он какое-то мгновение прижимал к своей груди. Он прижимал к себе это хрупкое и чарующее тело.
Очарованный этими воспоминаниями, Жиль не мог больше оторвать глаз от неясных и смутных форм женщины, плававшей в пруду. Никогда еще ему не приходилось испытывать такой тоски одиночества, у него в этот момент было чувство, что его тело лишено какой-то своей части и что эта самая часть и есть его постоянно исчезающая радость.
Вдруг с легкими всплесками насытившаяся купаньем незнакомка вышла на берег пруда и предстала перед не видимым ею завороженным зрителем, который пожирал ее глазами. Она отжала свои длинные волосы, встряхнула головой, волосы рассыпались по спине.
В свете луны силуэт женщины был особенно тонок и деликатен. Холодный свет обволакивал хрупкие округлости ее плеч. Все придавало ей вид серебряной богини. Гордо сидящая на тонкой и гибкой шее головка непонятно по какой причине заставила гулко и встревоженно забиться сердце Жиля.
Она на какое-то время неподвижно застыла, любуясь этими потоками лунного света, которые изливались на тело. Затем, как будто с сожалением, она повернулась к Жилю и танцующей походкой пошла прямо на него. И в этот момент все звезды на небе одновременно взорвались в груди Жиля, он понял, что чудо существует на свете, что все вернулось и все начинается сначала.
Медленно, словно боясь, что каждый его шаг спугнет его мечту, он вышел из своего укрытия и двинулся к этому источнику света, даже не заметив, что идет с протянутыми руками.
– Жюдит! – шептал он себе самому. – Моя сирена, моя богиня моря!..
На какое-то мгновение им овладел страх, что это видение исчезнет. При виде незнакомца она остановилась, при этом сделала естественный стыдливый жест, загородив грудь и самую интимную часть своего тела. Но это длилось всего лишь какое-то мгновение. Руки ее упали, и с засиявшими глазами Жюдит устремилась навстречу Жилю. Казалось, она парила в воздухе.
Приблизившись к нему, она тронула его плечи, руки, голову, словно не верила, что это реальность. Руки ее дрожали.
– Ты! Это ты! Я так тебя звала, но ты ни разу не ответил. Я уже начала думать, что никогда тебя не увижу.
Он хотел ей что-то ответить, но звуки застревали в глубине пересохшего горла. Тепло ее тела, ее нежные груди, прижавшиеся к нему, – все это зажгло его. Но мышцы его отказывались повиноваться, в мозгу блуждали какие-то мысли… Тогда с легким вздохом она приподнялась на цыпочки, обвила руками его шею.
– Обними меня! – приказала она. Своим прохладным ртом она нашла его губы. Они слились в поцелуе. Страсть заставила растаять все внезапно охватившее его странное оцепенение.
Со всей разбушевавшейся страстью он обнял ее, оторвал от земли, с радостью почувствовал ее тяжесть, чтобы лишний раз удостовериться, что это реальность.
Они покатились вдвоем по траве, словно сама жизнь теперь предоставила им возможность соединиться, чтобы никогда больше не расставаться.
Они шептали друг другу ласковые, бессмысленные, полусумасшедшие слова, до бесконечности развивавшие вечную тему любовников, пребывавших долгое время в разлуке. Они повторяли друг другу ту короткую волшебную фразу Адама:
«Я люблю тебя», с которой и начался род человеческий.
– Я люблю тебя.
Они забыли обо всем: о месте, о времени, обо всем, что не относилось к их наконец-то обретенной радости. Жиль, окончательно обезумевший от запаха этого чудесного ласкового тела, которое уже готово было открыться для него, попытался овладеть им. Жюдит вздрогнула всем телом так сильно, что это было похоже на резкое пробуждение:
– Нет!..
Она выскользнула из его рук, подбежала к своей одежде, накинула ее на себя с неловкой поспешностью, а оскорбленный и уже несчастный от прерывания такой обжигающей симфонии Жиль смотрел на нее, ничего не понимая, потеряв способность даже упрекнуть ее в чем-то. Он нашел в себе лишь одно слово:
– Почему?
Заканчивая воздвигать вокруг свой красоты целое укрепление из муслина и лент, она бросила на него взгляд сквозь волну рассыпавшихся волос:
– Потому что!..
Однако это показалось ей слишком недостаточным и кратким и вовсе его бы не удовлетворило, и она добавила почти с видимым сожалением:
– Потому что я не могу. Не имею права.
– Не имею права. Боже мой, но это же неслыханно! Ты не…
Он не позволил себе продолжить фразу, но в том, что он произнес, было столько страха и отчаяния, что Жюдит с криком устремилась в его объятия.
– Нет! Нет. Я не замужем, не обручена, не отдана никому, даже Богу. Но мне надо оставаться девушкой, хотя бы на какое-то время. Я люблю тебя, но я должна…
– Какая глупость! Но я же люблю тебя, я не хочу больше разлучаться с тобой, я хочу взять тебя в жены, завтра, сейчас же. Завтра же я попрошу позволения у короля, у моего начальника маршала де Кастри, и ты станешь моей женой.
«С горделивой радостью он увидел, что глаза девушки наполняются восхищением.
– У короля? У маршала де Кастри? Кем же ты стал?
– Офицер гвардии короля. Рота шотландцев.
Теперь я могу дать тебе имя, имя, достойное тебя.
Имя, которое вернул мне мой отец Пьер де Турнемин, скончавшийся на поле боя под Йорктауном.
Ты помнишь, что дала мне три года, чтобы заслужить его. Но когда я вернулся, тебя там не было.
Она прижалась к нему, спрятала свое мокрое лицо у него на груди.
– Расскажи мне все, – вздохнула она. – Ведь с тех пор как я покинула монастырь в Эннебоне, я ничего не знаю о тебе.
Успокоенный этим доверием, этой нежностью, он, как мог, обрисовал ей свою жизнь с того вечера, когда они расстались у портала церкви на берегу Блаве, в которой она намеревалась прожить три года в ожидании Жиля, а он отправился на поиски своего имени, славы на другой берег океана.
Он по-прежнему не мог понять, каким образом Жюдит могла очутиться здесь, в его объятиях. Ведь он прочесал в поисках ее все монастыри Бретани, Гийанны. Но его бретонская душа, воспитанная на преданиях и легендах, открытая для всего сверхъестественного и чудесного, всегда хранила непоколебимую веру во всемогущего Господа, который может все, даже самое невозможное.
Он не желал ранить вопросами эту хрупкую красоту, которую он так ждал. Время для объяснений еще придет.
Рассказ его причинил ему некоторые затруднения, ведь в его описаниях были эпизоды, о которых Жиль предпочел умолчать. Совершенно невозможно было рассказывать ей о Ситапаноки и о всех женщинах, которые так помогли ему перенести все трудности и требования молодости.
Когда же наконец настал момент затронуть драму в Тресессоне, им овладели колебания. Знала ли его возлюбленная, что он убил ее старшего брата, а младший лишь чудом избежал его безжалостного правосудия?
Как сделать, чтобы, не пробуждая в ней ужасного воспоминания о могиле в лесу, поведать ей обо всем том, что он узнал той ужасной ночью. Но тут она совершенно бессознательно облегчила его задачу, робко спросив:
– А что, господин Талюэ смог передать тебе мое письмо?
– Конечно, и я с ним никогда не расставался, как и с воспоминаниями о тебе, – ответил он, касаясь губами ее шелковистых медно-красных волос.
– Тогда ты вовсе меня не искал, полагая, что я отдана другому?
– Я только и делал, что тебя искал, и нашел наконец эту испуганную лань на берегу пруда в лесу. Но, к несчастью, я снова тебя потерял. Но нашел зато следы твоих братьев. Тюдаль обрел смерть от моей руки.
Она вздрогнула, как при нервном припадке, еще крепче прижалась к нему. В ночи он видел блеск ее потемневших глаз.
– Ты… убил Тюдаля? – прошептала она, не вполне веря.
– Я его повесил на балке его дома, и это было еще моей милостью к нему, поскольку он заслужил казни на колесе.
– А Морван?
Он ответил с бессильным жестом:
– Исчез! Его не было во Френе, когда я обнаружил там Тюдаля. Потом уже я узнал, что он сбежал. Если бы не это, его постигла бы та же участь.
Но не отчаивайся, я знаю, что рано или поздно, но я его отыщу.
Она задрожала, как осенний лист. Шепотом она спросила:
– Ты, стало быть, узнал обо всем, что со мной произошло.
– Все. Ничего больше не говори.
И чтобы быстрее подавить ужас от охвативших ее страшных страданий, он приник ко вздрагивающим девичьим губам нежным поцелуем.
– Я все знаю, но что ты делала после своего побега?
С раздражением и удивлением он почувствовал, что она напряглась и отстранилась от него, как-то вся закрылась, сжалась.
– Я мало чего могу тебе рассказать, – промолвила она с безрадостной усмешкой. – В моей жизни не было ничего героического. Я знала, что у моей матери была далекая парижская родственница, что о ее существовании не было ничего известно моим братьям. Я отправилась к ней, все ей рассказала. Она приняла меня под свое покровительство, какое-то время меня скрывала, потом нашла мне место.
– Это она ввела тебя в дом графини Прованской в качестве чтицы?
– Да, но…
– И, естественно, она познакомила тебя с чудесным итальянским врачом, этим превосходным графом де Калиостро!
Одним рывком Жюдит вырвалась из его рук.
Жиль снова увидел перед собой Жюдит тех прошлых дней, недоверчивую, воинственную и нетерпеливую.
– Каким образом тебе все это известно?
– Неважно, но я это знаю. Это правда?
– Да, правда. Она обеспечила мне защиту королевского дома, доброе отношение ко мне мадам.
Она меня любит и защищает.
– Под вымышленным именем?
– Конечно, под вымышленным. Могла ли я рисковать, объявившись как Жюдит де Сен-Мелэн, боясь, что появятся вновь мои братья. Благодаря тетушке Фелисите я перестала испытывать чувство постоянного страха.
– А благодаря этому Калиостро что ты получила?
– Конец всех моих ужасов, возможность снова жить нормально, мое излечение! Знаешь ли ты, чем были для меня многие-многие ночи после Тресессона? Я больше не могла спать, я не хотела спать из-за страха вновь испытать этот отвратительный кошмар, всегда один и тот же, он появлялся без конца. Я не могла выносить темноту. Я болела, я бредила, я чуть было не сошла с ума. Тогда тетушка Фелисита, которая больше не знала, что со мной делать, призвала на помощь врача. Когда-то он излечил ее от болезненной тоски, и она с ним была в переписке. Она питала к этому человеку чувство почитания и дружбы. Он приехал, к тому же издалека, и в его руках я наконец почувствовала чувство умиротворения, выздоровления, даже радости. Это чудесный человек, это даже больше, чем просто человек.
– Ну, хорошо! Какое славословие! Скажем, это просто бог, и не будем больше о нем говорить.
– А я хочу, хочу о нем говорить, – воскликнула Жюдит с неожиданным гневом. – Почему я должна быть неблагодарной, безразличной к человеку, возвратившему мне разум?
Горькое чувство ревности медленно завладевало душой Жиля. Он так надеялся, что, когда вновь обретет свою любимую, он будет ей укрытием, защитником, доверенным другом, любовником, всем. А оказалось, что почти всем этим был для нее другой, к тому же он владел искусством излечения.
А еще она отвергала его как любовника. Что же ему оставалось?
И она также была раздражена тем, что он не смог скрыть жестоких слов. Видно, так уж устроена человеческая натура, что отвечает ударом на удар, раной за нанесенную рану.
– Говорят, что врачи многое значат в жизни людей. Тот несчастный, которого определили тебе в мужья и которого твои братья убили в день свадьбы, был тоже, кажется, врачом?
Он понял, что сделал ей больно, по тому, как исказились ее черты, и почувствовал раскаяние, но уже не мог сдержаться.
– Бедный Керноа! – прошептала она. – Он был добрым и ласковым. Он же нашел меня полумертвой, вылечил меня и ничего за это не просил. Я думаю, что он любил меня.
– А ты его любила?
– Я очень его любила. Он был так любезен, так предупредителен.
– Как я понял, это не он тебя взял в жены, а ты выбрала его в мужья. А что заставило тебя сделать это? Ты же обещала ждать меня три года.
– Ждать чего, ждать кого? Я была уверена, что ты никогда не вернешься. А потом, я очень боялась братьев. Это был страх. Ты слышишь, страх. Ты знаешь, что такое страх?
– Я-то знаю! Ах, Жюдит! Мы здесь глупо спорим, а ведь мы должны говорить друг другу слова любви. Что мы делаем в этом парке? Надо же вместе, рука об руку, уйти отсюда. Известно ли тебе, что я полагал, что ты взаперти в каком-нибудь монастыре. Мне стало известно, что ты письмом известила мадам о своем намерении покинуть службу и стать послушницей.
– Ты и это знаешь? Ты настоящий дьявол!
Кто мог тебе это рассказать?
– Я не имею права тебе об этом говорить, но я знаю. Почему ты ей это написала?
– Потому что мне посоветовали это сделать.
Граф полагал, что следует удалить меня как можно дальше от дома мадам… и мосье. Он говорил, что я не нахожусь там в достаточной безопасности. А монастырь был самым простым и нормальным объяснением.
– А я ведь мог бы поджечь все монастыри Франции и Наварры, чтобы отыскать тебя в то время, как ты здесь. Что это за замок?
Удивление смело всю ее разгневанность.
– Ты этого не знаешь? А как ты сюда пробрался?
– Меня напоили чем-то. Я был без сознания.
– А кто тебя привел?
– Какая-то неизвестная мне женщина. Я знаю только, что зовут ее Анна.
– Да? А какая она, эта Анна?
Обеспокоенный внезапно возникшей твердостью в голосе Жюдит, Жиль обрисовал довольно полный портрет своей тюремщицы, стараясь при этом не выделять особенно сладострастных черт.
– Понимаю.
Ледяной тон девушки не предвещал ничего утешительного. И внезапно она взорвалась, без крика, свистящим от гнева голосом, стегая его словно бичом:
– Каким же вы стали лгуном. Жиль Гоэло.
Вы заявляете, что принадлежите дому короля, что вы бываете при дворе и при этом вы не осмеливаетесь мне признаться, что вы знакомы с графиней де Бальби, всемогущей любовницей мосье.
Что вы не знаете также жилища принца крови?
Может быть, вам неизвестен также и Версаль?
– Но, как я полагаю, это не Версаль?
– Нет, это Гробу а! Только вот я едва знаю двор, никогда не была в Версале, а оказывается, я хорошо знаю Анну де Бальби, знаю, что она обманывает принца со всеми желанными ей мужчинами. Знаю также, что если она дает себе труд опоить какого-нибудь дурня и привезти его в пустующий замок, то уж вовсе не за тем, чтобы учить его вязать рукавички. Что же вы поделывали вдвоем?
– Да ничего, абсолютно ничего! – выдавил из себя Жиль перед этой юной фурией, глаза которой метали молнии. Она казалась готовой броситься на него с выпущенными когтями.
– Вы лжете! Осмельтесь еще и сказать, что вы не спали с ней! Осмельтесь еще и поклясться, ну, скажем, памятью вашего отца!
– Нет, я не буду клясться. Но Бог мой, – вскричал Жиль, которого уже начало охватывать чувство гнева. – Я же мужчина, а мужчина испытывает потребность в некоторых вещах, о которых юные созданья не имеют даже представления. Я бы никогда не тронул другую женщину, если бы ты…
– Я вам запрещаю обращаться ко мне на «ты»! Делайте это с вашими любовницами, – бросила она ему с совсем детским гневом.
– У меня нет любовницы. Эта женщина была для меня лишь сиюминутным приключением, не больше. К тому же, если бы я ее любил, так потребовалось бы ей давать мне снотворное, чтобы заставить меня следовать за ней? Верьте мне, Жюдит, я любил, люблю и буду любить только вас.
Но она его не слушала. Стоя в нескольких шагах от него, она кусала пальцы и, казалось, что-то искала в памяти.
– Жюдит!
Он подошел к ней.
– Вы же меня совсем не слушаете.
– Турнемин… Турнемин… – повторяла она себе, устремив глаза к небу. – Это мне что-то напоминает. Где же я слышала о Турнемине?
– У нас в Бретани? Это одно из древнейших имен, одно из…
Она смерила его холодным непроницаемым взглядом.
– Я знаю бретонскую геральдику, я изучала ее. Мне известно имя Турнеминов, их гербы, титулы, земли, девиз и их предания. Я знаю…
Она вдруг остановилась, как будто на нее нашло озарение. Затем ласково и вкрадчиво она спросила:
– А скажите-ка мне, друг мой, не вы ли компаньон Лафайета, не вам ли индейцы дали имя койкой-то птицы? Да, это так и есть. Тот самый Турнемин, который воскресил знаменитого Кречета. Так вы он и есть?
– Это я, но…
– И вы еще осмеливаетесь говорить со мной, обращаться ко мне на «ты». Если бы я не защищалась, так вы бы меня изнасиловали. Подлый обольститель! Юбочник! Возвращайтесь обратно к своим дикаркам, идите к своим девицам, к своим высокопоставленным шлюхам. Для меня вы умерли!
Она резко повернулась на каблуках и бегом устремилась между деревьями к едва заметному низкому строению.
Взбешенный и раздосадованный, поскольку он помнил, что Анна де Бальби пересказывала ему ходящие по салонам Парижа рассказы об индейской принцессе, Жиль устремился за ней, догнал ее, задержал, несмотря на все ее попытки высвободиться.
– Да прекратите же говорить разные глупости. Я не знаю, какие еще россказни вы могли услышать в этих проклятых парижских салонах, но догадываюсь. Здесь люди, кажется, ничего другого не делают, кроме того, что сплетничают направо и налево, особенно о том, чего сами не знают. Вы действительно хотите знать правду?
– Сомневаюсь, что вы ее скажете!
– Хорошо! Вы этого хотели. Это правда, что моей любовницей была супруга вождя ирокезов.
Она была удивительной красоты и в какой-то момент я поверил, что смогу ее полюбить, потому что я любил ее тело.
– Замолчите! Я вам приказываю замолчать!
– Слишком поздно! Где же ваше хваленое мужество? Вы хотели знать правду, и теперь вы ее услышите полностью. Эта женщина была моей любовницей, и не одна она, потому что я живой человек, сделанный из плоти и крови, потому что мужчина имеет потребность в женщине, чтобы быть в равновесии. Я был любовником других женщин и низкого рождения, и рожденных на самой вершине общества. Все они были прелестными, а некоторые были более чем красивыми.
Однако моему сердцу не удалось вас забыть. Вы слышите? И несмотря ни на что, я покинул всех их и отправился на поиски вас. Среди миллионов женщин, населяющих этот мир, в действительности существует для меня лишь одна, одна. Она самая прекрасная, самая обожаемая, одна, способная заставить меня страдать, способная заставить меня познать самый ад. Эта женщина – вы. Это ты, любовь моя, моя ужасная и чудесная любовь, любимая моя. Прекрати защищаться от меня, от нас. Разве уже недостаточно мы были несчастными?
Руки его вновь обняли ее. На своей груди он почувствовал, как громко бьется сердце Жюдит, она стихла, опустошенная. Он наклонился, нашел ее губы, почувствовал ее влажное от слез лицо.
Поцелуй их был долгим. Жиль весь был захвачен глубокой нежностью, настоятельной потребностью долго вот так держать ее, хрупкую, ранимую, на своей груди. Сейчас он оторвет ее от земли, унесет далеко от этого пустынного замка, из этого жилища, которое нашел ей этот тревожащий душу Калиостро и который держит ее здесь в страхе перед какой-то опасностью. Он унесет ее в свой маленький домик на улице Ноай, а там мадемуазель Маржон хорошо сумеет позаботиться о ней. А затем оба они уедут как можно дальше и построят свое счастье на более крепкой основе, чем эти песчаные зыби при королевском дворце.
Вновь охваченный своей давнишней мечтой о белом домике в прериях Виргинии, он слегка разомкнул свои объятия, попытался поднять легкое тело девушки, но она так яростно его оттолкнула, что он покачнулся. Пощечина, которую она ему влепила, докончила дело, и он очутился на траве, а Жюдит вновь бегом устремилась по маленькой тропинке к низкому строению с освещенными окнами.
Выругавшись, он вскочил одним прыжком на ноги и побежал за ней, но Жюдит мчалась со скоростью испуганной лани. Он прибежал к двери как раз в тот момент, когда она захлопнулась перед его носом.
В бешенстве он хотел уже выломать дверь, но из-за нее раздался нежный женский голос:
– Я уже хотела идти за вами, дитя мое. Я уже начала беспокоиться. Вы не должны более так задерживаться в парке, особенно когда замок пуст.
Но что случилось? Вы вся в слезах!
– Ничего. Я упала, было немного больно. Не беспокойтесь, я больше не пойду в парк, никогда.
Мне показалось, что я там кого-то видела. Нужно было бы сказать Пьеру, чтобы он обошел окрестности.
– Хорошо, я ему сейчас же скажу.
Оставаться перед дверью дальше было бы опасно. Недалеко от домика Жиль заметил стену парка, устремился к ней, давая себе обещание возвратиться сюда завтра же. Дорога, должно быть, проходит вдоль стены парка.
Когда он достиг верха стены, он увидел широкую дорогу и вдалеке мерцающие огоньки. Вероятно, это была какая-то деревня. Спрыгнув на землю, он зашагал по направлению к этим огням, но шум быстро приближающейся кареты заставил его спрятаться в высокой придорожной траве.
Скоро эта элегантная карета поравнялась с ним. Лошади галопом пронесли карету к решеткам парка. Это, должно быть, возвращалась, как и обещала, Анна де Бальби. Мысль о ее разочаровании, когда она заметит его побег, вызвала у него усмешку.
