Текст книги "Южная звезда (с иллюстрациями)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава VII
ОБВАЛ

Вот уже пятьдесят дней, как Сиприену не встретилось ни одного алмаза. И потому к работе рудокопа он проникался все большим отвращением; она казалась ему ремеслом простофили, особенно если не располагать достаточной суммой для покупки первоклассного участка и дюжины кафров, способных его разрабатывать. И вот как-то утром, отпустив Матакита и Бардика вместе с Томасом Стилом на работу, Сиприен остался в своей палатке один. Он хотел ответить на письмо своего друга Фарамона Бартеса, приславшего о себе весточку с одним торговцем слоновой костью, отправлявшимся в Капскую колонию.

Фарамон Бартес был в восторге от своей полной приключений охотничьей жизни. Он уже убил трех львов, шестнадцать слонов, семь леопардов, сверх того неисчислимое множество жирафов, антилоп, не считая мелкой дичи. «Подобно историческим завоевателям,– сообщал охотник,– я кормил войну войной. Мне не только удавалось содержать с помощью своей охотничьей добычи весь экспедиционный корпус, который я нанял, но и, если бы он захотел, то легко мог бы нажить значительные барыши, торгуя мехом и слоновой костью или обмениваясь товаром с кафрскими племенами, среди которых находился».

Послание заканчивалось словами: «Не приедешь ли ты сюда погулять со мной по берегам Лимпопо? Я появлюсь здесь к концу следующего месяца и собираюсь спуститься к заливу Делагоа, чтобы потом морем вернуться в Дурбан, куда я обязался доставить моих басуто… Так что оставь на несколько недель твой жуткий Грикваленд и присоединяйся ко мне…»

Сиприен дочитывал письмо, когда раздался мощный взрыв, а затем страшный гомон по всему лагерю; сорвавшись с места, он поспешил вон из палатки.

Беспорядочная и возбужденная толпа рудокопов направлялась в сторону копей. «Обвал!»– неслось отовсюду. И правда,– ночь выдалась очень свежей, почти морозной, а накануне днем стояла жара, какой давно не бывало. Такого рода катаклизмы случались обычно из-за резкой смены температуры и последующих сжатий почвы на больших пространствах ничем не укрепленных земель.

Сиприен поспешил в сторону Копье. Добравшись до рудника, он с одного взгляда понял, что произошло. Целая глыба земли высотой не меньше шестидесяти метров раскололась по вертикали, образовав расселину, которая походила на пролом в осевшей крепостной стене. Сорвавшиеся с нее тысячи центнеров гравия, рухнув в котлованы, засыпали их песком и щебнем. Все, что в этот миг находилось на гребне холма: люди, быки, тележки – разом провалилось в пропасть и теперь покоилось на ее дне. К счастью, большинство рабочих еще не успели спуститься на нижний уровень копей, иначе под обломками оказалась бы погребенной половина лагеря.

Первая мысль Сиприена была о Томасе Стиле, но вскоре он заметил его на краю расселины среди людей, еще не опомнившихся от потрясения. Подбежав к Томасу, он засыпал его вопросами.

– Да, мы счастливо отделались! – сказал ланкаширец, пожимая компаньону руку.

– А Матакит? – спросил Сиприен.

– Бедняга там, внизу! – ответил Томас Стил, указывая на обломки, громоздившиеся над их общим владением.– Малый как раз спустился вниз, я ждал, когда он кончит наполнять свое первое ведро, чтоб вытянуть его наверх, как вдруг произошел обвал!

– Но, возможно, он еще жив! – воскликнул Сиприен.

Томас Стил покачал головой.

– Остаться живым под пятнадцатью или двадцатью тоннами земли – это маловероятно! – сказал он.– К тому же, чтоб очистить завал, понадобилось бы человек десять на два-три дня работ!…

– Не важно,– решительно возразил молодой инженер.– Зато никто не скажет, что мы оставили погибать под землей человека, не попытавшись его спасти!

И, обратившись к одному из кафров, объявил, что готов платить по целых пять шиллингов в день всякому, кто нанялся бы выполнять под его началом работы по очистке участка.

Около тридцати негров согласились тотчас и не теряя ни секунды приступили к работе. Кирок, заступов и лопат хватало; ведра и тросы были под рукой, так же как и тачки. Многие из белых рудокопов, узнав, что речь идет о спасении несчастного, погребенного под обвалом, добровольно предложили свою помощь. Томас Стил, увлеченный Сиприеном, энергично руководил спасательными работами. К полудню уже было извлечено несколько тонн песку и камней, засыпавших дно котлована.

Около трех часов дня Бардик издал хриплый возглас: он заметил под своей киркой торчавшую из-под земли чернокожую пятку. Спасатели налегли на лопаты, и спустя несколько минут тело Матакита было откопано целиком. Несчастный кафр лежал на спине без движения, по всей видимости мертвый. Благодаря странной случайности одно из кожаных ведер, которыми он пользовался, опрокинулось ему на лицо и закрыло его словно маска. Это обстоятельство, сразу же бросившееся Сиприену в глаза, давало надежду вернуть беднягу к жизни; правда, надежда была слабая, так как сердце уже не билось, кожа похолодела, члены утратили гибкость, руки были сведены агонией, а лицо, бледное, с синеватым отливом, как бывает у чернокожих, искажено удушьем.

И все-таки Сиприен велел перенести Матакита в хижину Томаса Стила, находившуюся совсем неподалеку. Негра положили на стол, обычно служивший для сортировки камней, и стали делать ему искусственное дыхание. Сиприен знал, что такой прием эффективен при любых видах удушья, а в данном случае ничего другого и не требовалось, поскольку не видно было никаких ран, ни переломов, ни даже признаков сколько-нибудь серьезных сотрясений.

– Смотрите, месье Мэрэ, у него в руке зажат комок земли! – заметил Томас Стил, усердно помогавший растирать это длинное черное тело.

И старался он от всей души, этот честный малый из Ланкашира! Если бы он полировал, как говорится, «жиром собственных рук» ось паровой машины мощностью в тысячу лошадиных сил, ему и тогда не потребовалось бы более крепкой хватки! Приложенные усилия не замедлили сказаться. Одеревеневшее тело юного кафра стало понемногу расслабляться. Температура кожи заметно изменилась. Сиприен, пытавшийся уловить малейшие признаки жизни, как счастливое предзнаменование ощутил под своей рукой легкую дрожь в области сердца. Вскоре эти симптомы усилились. Появился пульс, грудь Матакита чуть заметно приподнялась от легкого вздоха, затем более сильный выдох засвидетельствовал явное восстановление жизненных функций.

И тут два громких чиханья сотрясли этот огромный черный скелет, еще мгновение назад совершенно недвижный. Матакит открыл глаза, задышал, к нему вернулось сознание.

– Ура! Ура! Приятель вне опасности!– вскричал Томас Стил, взмокший от пота, и закончил растирания.– Но взгляните, месье Мэрэ, он так и не отпускает тот комок земли, что зажат в его скрюченных пальцах!

У молодого инженера было много иных забот, чтобы обращать внимание на такие мелочи! Он влил больному в рот ложку рома, приподнял его, чтоб тому было легче дышать. Наконец, убедившись, что кафр окончательно вернулся к жизни, завернул его в несколько одеял и, вместе с тремя или четырьмя добровольцами, перенес в свое жилье на ферме Уоткинса. Там он уложил бедного кафра на свою кровать. Бардик поднес ему чашку дымящегося чая. Через четверть часа Матакит заснул мирным, спокойным сном: он был спасен.

Сиприен ощутил на сердце ту ни с чем не сравнимую радость, которую испытывает человек, вырвавший из когтей смерти человеческую жизнь. В то время как Томас Стил и его помощники, у которых от терапевтических стараний страшно пересохло в горле, отправились в буфет по соседству отметить свой успех кружкой пива, Сиприен, желая остаться возле Матакита, взял книгу и погрузился в чтение, отрываясь только для того, чтобы посмотреть, как тот спит, словно отец, стерегущий сон выздоравливающего сына.

За все шесть недель, что Матакит состоял у него на службе, Сиприен наблюдал за ним с удовлетворением и даже восторгом. Ум Матакита, его послушание, усердие в труде давали все основания для подобных чувств. Его отличали смелость, доброта, обязательность, необычайно мягкий и веселый характер. Он не чурался никакой работы, порой казалось, что, если бы такими свойствами был наделен француз, он мог бы занять достаточно высокое общественное положение. Надо же было случиться, что эти ценные дары нашли себе оправой черную кожу и курчавый череп простого кафра! Но у Матакита был и недостаток, причем очень серьезный, вытекавший, видимо, из его первоначального образования и не слишком спартанских привычек, приобретенных в родном краале. Стоит ли его называть? Матакит, сам того почти не сознавая, был склонен к мелкому воровству. Когда на глаза ему попадалась вещь по вкусу, присвоить ее казалось Матакиту делом совершенно естественным. Напрасно хозяин, встревоженный этой наклонностью, делал ему на сей счет строжайшие внушения! Напрасно грозился уволить его, если еще раз застанет на месте преступления! Матакит обещал, что больше это не повторится, плакал, молил о прощении, однако уже на следующий день, если представлялась возможность, все начиналось снова.

Соблазнялся он обычно вещами малозначительными: ножом, галстуком, вставочкой для карандаша или иной подобной безделицей. И все же, наблюдая подобный изъян у существа столь симпатичного, Сиприен сокрушался всем сердцем. «Подождем!… Не будем терять надежды! – говорил он себе.– Может, мне еще и удастся растолковать ему, почему нельзя брать чужое!» И теперь Сиприен, глядя на спящего кафра, размышлял о причудливых контрастах души, объясняя их прошлой жизнью Матакита среди дикарей его касты!

К ночи юный кафр проснулся свежим и бодрым, словно и не было нескольких часов почти полной остановки дыхания. Теперь он мог рассказать, что произошло.

Ведро, случайно накрывшее ему лицо, и длинная лестница, выгнувшаяся над ним опорной аркой, сначала защитили его от механических последствий обвала, а затем в течение длительного времени спасали от полного удушья, сохранив для него в глубине подземной тюрьмы небольшой запас воздуха. Он в полной мере оценил эту счастливую случайность и сделал все, чтобы ею воспользоваться, стараясь дышать как можно реже. Однако мало-помалу воздух ухудшился. Матакит почувствовал, как сознание его постепенно угасает. В конце концов, он впал в какой-то тяжелый и тревожный сон, и если время от времени приходил в себя, то лишь для отчаянной попытки сделать еще один вдох. Потом все померкло. Он больше не сознавал, что с ним происходит, он был мертв…

Сиприен позволил ему поговорить, дал поесть и попить, несмотря на протесты велел остаться на ночь в кровати, куда его положили. Наконец, уверившись, что опасность миновала, оставил своего подопечного одного, чтобы нанести обычный визит к Уоткинсам.

Молодой инженер чувствовал потребность поделиться с Алисой впечатлениями дня, а главное – поведать о растущем отвращении к руднику, отвращении, которое после прискорбного утреннего несчастья только усилилось. От мысли, что жизнь Матакита подвергается опасности ради очень сомнительного шанса добыть кучку жалких алмазов, ему становилось тошно. «Заниматься таким ремеслом самому – это еще куда ни шло! – рассуждал Сиприен.– Но за скудную плату принуждать к этому несчастного кафра, который мне ничего не должен,– просто гнусно!»

И он рассказал девушке обо всем, что произошло в этот день: о несчастье на руднике, о молодом негре, заживо погребенном в его клеме, обо всем, что передумал, пока ухаживал за спасенным, и о письме, полученном от Фарамона Бартеса. И впрямь, не лучше ли последовать дружескому совету? Чем плохо отправиться на берега Лимпопо и попытать охотничьего счастья? Это было бы куда благородней, чем скрести землю самому или заставлять скрести ее для себя каких-нибудь бедолаг, не так ли?

– Что вы об этом думаете, мисс Уоткинс, ведь у вас такой тонкий ум и столько здравого смысла? Дайте мне совет! Я очень в нем нуждаюсь! Я утратил душевное равновесие! Чтобы вновь обрести его, мне так не хватает дружеской поддержки!

Последние несколько минут беседа шла уже по-французски и в силу этой простой причины особенно доверительно, хотя Джона Уоткинса, за минутку перед тем, на третьей трубке, задремавшего, никогда, кажется, не заботило, о чем это молодые люди говорят – будь то на английском или каком ином языке.

Алиса слушала Сиприена с глубоким сочувствием.

– Все, что вы мне говорите,– ответила она,– я уже давно за вас обдумала, месье Мэрэ! Мне трудно понять, как это такой инженер и ученый, как вы, могли ни с того ни с сего решиться на подобный образ жизни! Разве это не преступление против самого себя и против науки? Тратить ваше драгоценное время на труд чернорабочего, с которым простой кафр или заурядный готтентот справятся лучше вас,– это дурно, уверяю вас!

Сиприену хватило бы одного слова, чтобы объяснить девушке свой поступок, и, как знать, не потому ли она чуть преувеличивала свое возмущение, чтобы вырвать у него признание?… Но это признание Мэрэ поклялся сохранить для себя; открывшись, он перестал бы себя уважать; и он сдержался.

Мисс Уоткинс продолжала:

– Если вы так уж хотите найти алмазы, месье Мэрэ, почему бы вам не поискать их сначала там, где у вас и в самом деле есть шанс их найти,– в вашем тигле? [57]  [57]Тигель – сосуд (горшок) из тугоплавких и огнеупорных материалов для плавки, варки или нагрева различных веществ, для проведения химических работ.


[Закрыть]Послушайте! Ведь вы же химик, вы лучше кого бы то ни было знаете, что представляют собой эти жалкие камни, которые так дорого ценятся, и тем не менее хотите получить их посредством неблагодарной механической работы? Что до меня, я возвращаюсь к своей идее: будь я на вашем месте, я скорее попыталась бы сама изготовлять алмазы, чем отыскивать уже готовые!

Алиса говорила с таким воодушевлением, с такой верой в науку и самого Сиприена, что сердце молодого человека словно омыло освежающей росой.

К несчастью, в этот момент Джон Уоткинс очнулся от своего оцепенения и поинтересовался, что нового в Вандергаарт-Копье. Пришлось вернуться к английскому языку, очарование рассеялось. Однако семя упало в добрую почву; возвращаясь домой, молодой человек вновь и вновь мысленно перебирал вечерний разговор с девушкой. И сколько ни говорил себе, что человеку ученому, трезвому не следует поддаваться несбыточным фантазиям юной мисс Уоткинс, все же ее великодушие и доверие не могли не захватить его в плен.

«А почему бы и нет, в конце концов? – думал Мэрэ.– Производство алмазов, которое могло бы показаться утопией сто лет назад, сегодня в некотором смысле свершившийся факт! В Париже господа Фреми и Пейл создали рубин, изумруд и сапфир, которые представляют из себя не что иное, как кристаллы алюминия [58]  [58]Это не совсем так; сапфир является одной из разновидностей корунда, по химическому составу (если не считать примесей) представляющему собой окись алюминия; изумруд – гораздо более сложное соединение: алюмосиликат бериллия.


[Закрыть], по-разному окрашенные! В Глазго господа Мактир, Бэллэнтин Хэнней получили в тысяча восемьсот восьмидесятом году кристаллы углерода, имевшие все свойства алмаза при единственном недостатке – они ужасно дорого стоили, гораздо дороже, чем природные алмазы из Бразилии, Индии или Грикваленда, и, стало быть, не отвечали интересам коммерции! И все же, когда научное решение проблемы найдено, то и промышленное решение не за горами! Почему не попытаться его найти?… Все те ученые, которые до сих пор терпели неудачу,– это теоретики, кабинетные и лабораторные ученые! Им не приходилось изучать алмазы на месте, там, где они рождены, в их, так сказать, колыбели! Я же, наряду с их трудами и опытом, могу воспользоваться и своим собственным! Ведь я добыл алмаз своими руками! Проанализировал и со всех точек зрения изучил места его залегания! Если кто-то и должен, при некотором везении, преодолеть оставшиеся трудности, так это я!… Это должен быть я!»

Вот какие мысли не давали Сиприену покоя, так и сяк поворачиваясь в его голове большую часть ночи. Вскоре пришло решение: уже на следующее утро он предупредил Томаса Стила, что не будет, по крайней мере временно, ни сам работать на участке, ни нанимать рабочих. И затворился в лаборатории – обдумать свои новые планы.

Глава VIII
РЕШАЮЩИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

В ходе блестящих исследований о растворимости твердых тел в газах – а именно этим он занимался весь предшествующий год – Сиприен имел случай заметить, что некоторые химические элементы, например – кремний и алюминий, не растворяющиеся в воде, растворяются в водяном паре под высоким давлением и при очень высокой температуре. Отсюда пришло решение – проверить, нельзя ли найти еще и газообразный растворитель для углерода с тем, чтобы потом перейти к его кристаллизации. Однако, после нескольких недель тщетных попыток, Мэрэ решил сменить вооружение. Слово «вооружение» здесь вполне уместно, ибо, как мы увидим, важную роль в дальнейших исследованиях должна будет сыграть пушка.

Отправляясь от разных аналогий, молодой инженер предположил, что на рудниках Копье алмаз мог образоваться тем же путем, что и сера в серных сопках. Между тем известно, что сера возникает в результате полуокисления сернистого водорода: после превращения части сернистого водорода в серную кислоту оставшаяся часть осаждается на внутренних стенках пещеры в виде кристаллов. «Как знать,– рассуждал Сиприен,– а не являются ли месторождения алмазов настоящими углеродными пещерами? Поскольку туда вместе с аллювиальными отложениями [59]  [59]Аллювиальные отложения (от лат.alluvio – нанос) – отложения водных потоков (рек, ручьев), состоящие из обломочного материала (гравий, песок, галечник, глина и т. д.).


[Закрыть]неизбежно, в форме болотного газа, поступает смесь водорода и углерода, то не может ли окисление водорода совокупно с частичным окислением углерода привести к избыточной кристаллизации углерода?» От этой идеи до попытки наделить некоторое вещество – в условиях аналогичной, хотя и искусственной реакции – теоретическими функциями кислорода для химика не столь уж далеко.

На немедленном выполнении этой программы и остановил Сиприен свой окончательный выбор.

Прежде всего следовало придумать экспериментальную установку, которая бы максимально воссоздавала условия образования природного алмаза. При этом от нее требовалась простота. В природе и искусстве все великое просто. Есть ли что-либо проще таких величайших открытий человечества, как закон тяготения, компас, паровая машина, электрический телеграф?

Сиприен сам спустился в глубины рудника, чтобы набрать породы нужного качества, которое должно было, на его взгляд, благоприятно повлиять на эксперимент. Затем он составил из этого грунта густой раствор и старательно смазал им внутренность стальной трубки в полметра длиной и в пять сантиметров толщиной, калибр [60]  [60]Калибр – диаметр канала ствола огнестрельного оружия.


[Закрыть]которой равнялся восьми сантиметрам. Эта трубка была не чем иным, как обрезком ствола отслужившей пушки, которую он сумел купить в Кимберли у роты добровольцев, увольнявшихся со службы после кампании против местных кафрских племен. Надлежащим образом распиленная в мастерской Якобуса Вандергаарта, она как раз и послужила основой лабораторной установки, то есть сосудом такой прочности, которая позволяла бы выдержать огромное внутреннее давление.

В трубку, предварительно закрытую с одного конца, Сиприен поместил кусочки меди, около двух литров воды и наполнил ее болотным газом; потом тщательно заделал и велел стянуть с обоих концов металлическими обтюраторами [61]  [61]Обтюратор (от лат.obturo – закрываю) – заслонка, затвор.


[Закрыть]высокой прочности. Теперь уже готовую установку оставалось подвергнуть интенсивному нагреву. Поэтому ее поместили в огромную печь с отражателем, где пламя следовало поддерживать круглосуточно, с тем чтобы, раскалив ствол добела, поддерживать ее в этом состоянии в течение двух недель. Следует еще сказать, что трубку и печь одели толстым слоем отражающего грунта; это для того, чтобы они сохраняли как можно более высокую температуру, а когда наступит время остывать – остывали бы как можно медленнее.

В целом сооружение очень походило на огромный пчелиный улей или на эскимосскую ярангу.

Матакит был уже в состоянии кое в чем помогать своему хозяину. Он с исключительным вниманием следил за всеми приготовлениями к эксперименту, а когда узнал, что речь идет о производстве алмазов, то с не меньшим усердием содействовал успеху предприятия. Юный кафр быстро научился поддерживать огонь, так что в этом деле на него можно было полностью положиться.

Трудно представить себе, сколько сил отняли эти приготовления, сами по себе несложные. В Париже, в условиях большой лаборатории, подобный эксперимент запустили бы уже через два часа после разработки, в то время как Сиприену для весьма приблизительного осуществления своей концепции потребовалось не менее трех недель. При этом ему еще повезло – ведь он нашел не только старую пушку, но и нужный ему уголь. Это горючее в Кимберли являлось такой редкостью, что ради одной тонны инженеру пришлось обращаться сразу к трем торговцам.

Наконец, когда все трудности были преодолены и подготовительный этап работы закончился, молодой инженер развел огонь, а Матакит приступил к своим обязанностям, которыми, заметим, он очень гордился. Судя по всему, в порученном ему деле он не был новичком, похоже, что в своем племени ему не раз случалось прилагать руку к подобной адской кухне.

И в самом деле, Сиприен уже не раз замечал, что среди прочих кафров его подопечный пользовался славой настоящего колдуна. Правда, весь его колдовской багаж сводился к нескольким простейшим секретам хирургии да двум-трем фокусам, заимствованным у отца. И однако, к нему то и дело приходили за советами касательно подлинных или мнимых болезней, по поводу толкования снов или улаживания ссор. Ни разу не смутившись, Матакит всегда ссылался на какую-нибудь примету, изрекал приговор и, наконец, давал рецепт. Рецепты были порой странными, приговоры нелепыми, однако соотечественники оставались довольны. А что еще требовалось?

Стоит добавить, что реторты и флаконы, окружавшие нашего туземца в лаборатории молодого инженера, не говоря уже о таинственных операциях, в которых ему дозволялось участвовать, немало способствовали росту его престижа. Сиприен иной раз не мог сдержать улыбки, глядя на торжественные позы, какие славный малый принимал, выполняя скромные обязанности истопника и уборщика, когда подбрасывал в печь уголь, помешивал раскаленные головни, стирал пыль с выстроенных в ряд пробирок и тиглей. Но самая эта напыщенность выглядела трогательно: в ней проявлялось наивное выражение почтительности, которую испытывало к науке существо пусть примитивное, но понятливое и жаждущее знаний.

Бывали у Матакита и минуты мальчишеских радостей, особенно в компании китайца Ли, который в последнее время довольно часто посещал ферму Уоткинсов. Оба они прилично говорили по-французски, оба были спасены от верной смерти Сиприеном и испытывали к нему глубокую благодарность. Естественно, что искренняя симпатия, которая влекла их друг к другу, скоро превратилась во взаимную привязанность. Между собой Ли и Матакит называли молодого инженера простым и нежным именем, которое точно передавало природу их чувств по отношению к нему. Они звали его «папочкой», говорили о нем с восхищением и пылкой преданностью. У Ли она проявлялась в усердии, с которым он стирал и гладил Сиприену белье, а у Матакита в благоговейной добросовестности, с которой он следовал наказам своего учителя.

Иногда в своем старании порадовать «папочку» оба приятеля заходили слишком далеко. Случалось, например, что Сиприен находил у себя на столе – теперь он обедал дома – фрукты или лакомства, которые и не думал заказывать, и никто не мог ему объяснить, от кого они, так как в счетах поставщиков не упоминались. Или на рубашках, возвращавшихся из стирки, оказывались неизвестно откуда взявшиеся золотые пуговицы. Или же, время от времени, среди домашней утвари таинственно появлялись то изящный и удобный стул, то вышитая подушка, шкура пантеры или дорогая безделушка. И когда Сиприен расспрашивал об этом Ли или Матакита, ему удавалось вытянуть из них разве что очень уклончивые ответы:

– Не знаю! Это не я!…

В конце концов Сиприен примирился бы с такими проявлениями услужливости, но его стесняла мысль, что источник их мог быть не совсем чистым. До сих пор, правда, ничто не подтверждало его предположений, и тщательные дознания по поводу странных поступлений не давали никакого результата. А за его спиной Матакит и Ли исподтишка обменивались улыбками, взглядами и кабалистическими [62]  [62]Кабалистический – заключающий в себе особый, таинственный смысл.


[Закрыть]знаками, которые с очевидностью говорили: «Эх, папочка, папочка!… Ничего-то он не понимает!»

Впрочем, мысли Сиприена занимали другие заботы, куда более важные. Джон Уоткинс, похоже, решил выдать Алису замуж и в соответствии с этим намерением с некоторых пор устроил из своего жилья настоящую выставку претендентов. Там каждый вечер постоянно бывал не только Джеймс Хилтон, но и все удачливые холостые рудокопы; их успехи в копях, по мнению фермера, наделяли качествами, столь необходимыми для зятя, о котором он мечтал.

Немец Фридель и неаполитанец Панталаччи были в их числе. Среди рудокопов лагеря Вандергаарт оба считались главными счастливчиками. Уважение, всюду сопровождающее успех, окружало их как в Копье, так и на ферме. Фридель, с тех пор как его всезнайство было подкреплено несколькими тысячами фунтов стерлингов, проявлял себя еще более самоуверенным и прямолинейным, чем всегда. Что касается Аннибала Панталаччи, то он уже превратился в эдакого колониального денди [63]  [63]Денди – светский человек, щеголь, франт.


[Закрыть], блиставшего золотыми цепочками, кольцами и бриллиантовыми булавками, щеголявшего на приемах костюмами из белого полотна, отчего лицо его казалось еще более желтым и землистым. Но, несмотря на все паясничанье, неаполитанские песенки и претензии на тонкий ум, этот персонаж безуспешно пытался развлечь Алису. Разумеется, она не выказывала ему особого пренебрежения и не давала понять, что подозревает о цели его появления на ферме. О нравственном уродстве своего гостя она знала слишком мало, чтобы догадаться о мрачной изнанке яркого оперения, в нем она видела лишь случайного прохожего, заурядного и не менее скучного, чем большинство остальных. Что до Сиприена, то он ужасно страдал, присутствуя при разговоре этого презренного существа с девушкой, которую в своем мнении ставил очень высоко.

Страдание молодого человека делалось тем нестерпимее, что он должен был прятать это чувство из гордости и находя неприличной попытку унизить в глазах мисс Уоткинс даже столь недостойного соперника.

Несмотря ни на что Сиприен Мэрэ ни разу не позволил себе забыть о деле, которому посвятил себя, о тех двух десятках опытов, к которым он готовился, намереваясь приступить к ним, как только первое опробование подойдет к концу. Забыв о времени, он исписывал целые тетради теоретическими выкладками и формулами. То и дело навещал Копье, принося новые образцы скальных пород и грунтов, и вновь принимался за анализы, сто раз проделанные, но уже с той тщательностью и строгостью, которые исключали возможность ошибки. Чем серьезней казалась опасность потерять мисс Уоткинс, тем тверже становилась его решимость не упустить ничего, чтобы эту опасность одолеть.

И все-таки в глубине души он настолько не был уверен в себе, что о своем эксперименте не хотел ничего говорить девушке. Мисс Уоткинс знала лишь, что по ее совету он вернулся к занятиям химией, и была этому очень рада.