Текст книги "В стране мехов"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

 
На небе мгла.
Влачится солнце мимо,
Чуть зримо.
Боль тяжела
Невыразимо:
Та, что любима,
Златоволосая, не внемлет песне грез,
И в сердце у нее безжалостный мороз.
О ангел мой!
Рвусь к милой ежечасно
Столь страстно,
Что надо мной
Пурга не властна.
Ты так прекрасна!
Ах! Поцелуев жар сердечка не зажег,
Снегов твоей души он растопить не мог!
Но будет час!
Его, во тьме тоскуя,
Все жду я.
В сиянье глаз,
Смеясь, ликуя,
Ответ найду я.
И солнцем небосвод наш озарится вновь,
И в сердце у тебя растопит льды любовь.
 

Двадцатого декабря эскимосы всей семьей пришли в форт Надежды попрощаться с его обитателями. Калюмах сильно привязалась к путешественнице, и та охотно удержала бы ее при себе, но молодая туземка не хотела расставаться со своими. Однако она пообещала следующим летом непременно побывать в форте Надежды.

Прощание было трогательное. Калюмах подарила миссис Полине Барнет маленькое медное колечко и в свою очередь получила агатовое ожерелье, которое тут же надела на себя. Джаспер Гобсон распорядился снабдить этих бедняков провизией на дорогу. Ее сложили в их сани, и Калюмах сказала несколько благодарственных слов; после этого необычайное семейство направилось на запад и вскоре скрылось в густом, нависшем над побережьем тумане.

20. РТУТЬ ЗАМЕРЗАЕТ

Сухая и тихая погода еще несколько дней благоприятствовала охотникам. Тем не менее они старались не особенно удаляться от форта, да в этом и не было надобности: обилие дичи позволяло им действовать на ограниченном пространстве. Лейтенанту Гобсону оставалось только радоваться, что он решил основать факторию в этой точке континента. В капканы попадалось множество различных пушных зверей. Сэбин и Марбр убили немало полярных зайцев. Штук двадцать голодных волков было прикончено из ружей. Эти хищники вели себя крайне вызывающе и, собираясь стаями вокруг форта, оглашали воздух хриплым воем. Со стороны ледяного поля, между торосами, часто показывались громадные медведи, за приближением которых настороженно следили охотники.

Двадцать пятого декабря вновь пришлось отложить все ранее задуманные экскурсии. Поднялся северный ветер, и опять начались жестокие морозы. На воздухе нельзя было оставаться без риска мгновенно закоченеть. Термометр Фаренгейта упал до восемнадцати градусов ниже нуля (-28°C). Ветер свистел подобно залпам картечи. Прежде чем снова затвориться в доме, Джаспер Гобсон позаботился о животных: собакам и оленям задали корму на несколько недель вперед.

Двадцать пятого декабря было рождество – праздник, который так чтут и так свято соблюдают англичане. Его справили истово и благоговейно. Зимовщики благодарили провидение за то, что оно до сих пор хранило их от беды. Вечером труженики фактории, отдыхавшие весь сочельник, собрались за роскошно убранным столом, на котором красовались два громадных пудинга.

Окруженный стаканами, запылал традиционный пунш. Лампы были погашены, и зала, освещенная синеватым пламенем брандвейна, приняла фантастический вид. Дрожащие отсветы заиграли на добродушных лицах солдат, оживленных предвкушением веселья, которое обещал им горячий напиток.

Огонь стал затухать, разбежался голубыми язычками по краям чаши с национальным угощеньем и погас.

Но что за чудо! Хотя лампы не были еще вновь зажжены, зала оказалась ярко освещенной. В окно проникал красноватый свет, не заметный ранее за светом ламп.

Пирующие поднялись, в изумлении глядя друг на Друга.

– Пожар! – крикнул кто-то.

Однако, коль скоро не горела сама фактория, какой же пожар мог быть по соседству с мысом Батерст?

Лейтенант бросился к окну и тотчас догадался о причине зарева. Началось извержение вулкана.

В самом деле, на западе, позади скал, позади Моржовой бухты, весь горизонт был в огне. Вершины огнедышащих сопок, находившихся километрах в тридцати от мыса Батерст, не были видны, но огненный столб, взметнувшись высоко в небо, бросал на всю окрестность рыжий отблеск.

– Это еще красивее северного сияния! – воскликнула миссис Полина Барнет.

Томас Блэк возмутился. Разве может земное явление быть красивее небесного? Но вступать в спор с астрономом не захотел никто: несмотря на стужу и пронизывающий ветер, все высыпали во двор любоваться полыхавшим в черном небе ослепительным столбом пламени.

Если б у Джаспера Гобсона и его спутников и спутниц уши и рты не были так плотно закутаны в густые меха, они услышали бы доносившийся издали глухой гул извержения и поделились бы впечатлениями от этого грозного зрелища. Но, укрытые с головой, зимовщики не могли обмениваться словами и ничего не слышали. Им оставалось только глядеть. Зато какая величественная картина предстала перед их взорами! Какое незабываемое воспоминание запало им в душу! Между бездонным мраком небес и необъятной белой пеленою снега протянулись полосы вулканического огня, порождавшие световые эффекты, которых не описать никакому перу и не передать никакой кисти. Гигантское зарево охватило полнеба, одну за другою затмевая звезды. Снежный покров отливал всеми оттенками золота. Торосы на ледяном поле, а за ними огромные айсберги, словно бесчисленные горящие зеркала, отражали каждую вспышку пламени. Снопы света преломлялись и отсвечивали в гранях льда, а ледяные плоскости, по-разному наклоненные, отбрасывали их с еще большим блеском, придавая им новую окраску. Поистине волшебное скрещение лучей! Казалось, грандиозная ледовая декорация была, точно в феерии, нарочно воздвигнута для этого праздника света!

Но сильная стужа скоро загнала зрителей обратно в их теплое жилище, и не один нос едва не заплатил дорогой ценой за удовольствие, которое в ущерб ему получили на свирепом морозе глаза!

В последующие дни было отмечено еще большее понижение температуры. Можно было опасаться, что на ртутном термометре не хватит делений и придется пустить в ход спиртовой градусник. И действительно, в ночь с 28 на 29 декабря ртутный столбик упал до тридцати двух градусов ниже нуля (-36°C).

Печки были до отказа набиты дровами, но температуру в доме все же не удавалось поднять выше двадцати градусов (-7°C). Зябли даже в жилых комнатах, и жар печи в десяти футах уже совершенно не ощущался. Лучшее местечко предоставили младенцу, колыбельку которого поочередно качали все, кто подходил к очагу погреться. Строжайше было запрещено отворять окно и дверь, иначе скопившиеся в помещении пары немедля обратились бы в снег. В сенях человеческое дыхание мгновенно замерзало. Со всех сторон раздавался громкий сухой треск, очень удивлявший тех, кому в этом климате все было внове. Это трещали под действием мороза стволы деревьев, из которых были сложены стены дома. Запас спиртных напитков, водки и джина поспешили спустить с чердака в общую залу, ибо спирт уже сгустился на дне бутылок в виде шариков. Пиво из еловых почек замерзло, и бочки полопались. Твердые предметы точно окаменели и не поддавались влиянию тепла. Дрова горели плохо, и Джасперу Гобсону, чтобы облегчить их воспламенение, пришлось пожертвовать некоторым количеством моржового жира. По счастью, тяга была хорошая, и в комнатах совсем не оставалось дурного запаха. Но на вольном воздухе форт Надежды, вероятно, издалека выдавал свое присутствие-горьким и вонючим дымом и по виду мог быть причислен к вредным для здоровья жилищам.

Достойно упоминания то, что в течение этих очень холодных дней всех мучила страшная жажда. Чтобы освежиться, у огня то и дело оттаивали напитки, ибо в замерзшем виде они не могли бы утолить этой жажды. Другим характерным симптомом была неодолимая сонливость, с которой лейтенант Гобсон всячески увещевал бороться, но далеко не всем его товарищам удавалось ее победить. Мужественная миссис Барнет подбадривала всех своими советами, добрым словом и хлопотливой деятельностью, разгоняя тем самым и собственную дремоту. То она читала рассказ о каком-нибудь путешествии, то пела старинную английскую песенку, и все хором ее подхватывали. От этого пения волей-неволей пробуждались уснувшие и скоро в свою очередь начинали подпевать. Так протекали долгие дни заточения, а Джаспер Гобсон, наблюдая сквозь мутное окошко за наружным термометром, отмечал, что мороз все крепчает. Наконец, 31 декабря ртуть в чашечке термометра окончательно замерзла. Это означало, что температура упала до сорока четырех градусов ниже нуля (-42°C).

На следующий день, 1 января 1860 года, лейтенант Гобсон поздравил миссис Полину Барнет с Новым годом и пожелал ей и в будущем с такой же твердостью и добрым расположением духа переносить невзгоды зимовки. С подобным же приветствием обратился он к астроному, но тот в замене цифры 1859 цифрой 1860 видел лишь наступление долгожданного года, в котором должно было состояться его знаменитое солнечное затмение. Добрыми пожеланиями обменялись и прочие члены дружной маленькой колонии; все они – благодарение богу – пользовались отменным здоровьем. Едва у кого-либо появлялись признаки цинги, как своевременным употреблением лимонного сока и известковых лепешек их быстро заставляли исчезнуть.

Но торжествовать пока было рано! Впереди было еще три зимних месяца. Правда, солнце вскоре уже должно было показаться над горизонтом, но достигла ли стужа предела – этого никто не знал, тем более что в северных широтах максимальное понижение температуры наблюдается главным образом в феврале. Во веяном случае, в первые дни нового года мороз не уменьшился, а 6 января спиртовой термометр, висевший снаружи у окна сеней, показал шестьдесят шесть градусов ниже нуля (-54°C). Еще несколько градусов, и температура на мысе Батерст сравнялась бы с минимальной температурой, отмеченной в 1845 году в форте Релайанс, а может быть, оказалась бы даже еще ниже.

Упорно державшийся свирепый мороз все сильнее и сильнее тревожил Джаспера Гобсона. Он опасался, что пушные звери уйдут на юг в поисках более умеренного климата и его планы на весеннюю охоту будут сорваны. Кроме того, он часто слышал под землей глухие раскаты, имевшие несомненную связь с извержением вулкана. Горизонт на западе был по-прежнему охвачен отсветом подземного пламени, и было ясно, что в недрах земли совершается какая-то гигантская плутоническая работа. Не таило ли опасности для новой фактории это соседство с действующим вулканом? Вот о чем думал лейтенант, прислушиваясь к грозному подземному гулу. Но свои тревоги, впрочем, тогда еще очень неопределенные, Джаспер Гобсон хранил про себя.

Во время таких холодов нечего было и думать о том, чтобы выйти из дому. Собакам и оленям корму задали вдоволь, к тому же животные, привыкшие к длительным зимним голодовкам, не требовали от своих хозяев никакого особого ухода. Итак, подвергать себя риску обморожения не было нужды. Довольно было уже того, что все дрогли даже в той относительно сносной температуре, какую удавалось поддерживать усиленной топкой дровами и моржовым жиром. Несмотря на все принятые меры, сырость проникала в непроветриваемые комнаты и отлагалась на бревенчатых стенах утолщавшимся с каждым днем блестящим слоем инея. Конденсаторы наполнились до краев, и один из них даже лопнул от давления распиравшей его изнутри замерзшей воды.

При этих обстоятельствах лейтенант Гобсон отбросил всякую мысль о сбережении топлива. Напротив, он щедро расходовал его, надеясь поднять температуру, которая, едва только в печке и в плите немного утихал огонь, сразу опускалась до пятнадцати градусов по Фаренгейту (-9°C). Дежурным истопникам, сменявшимся каждый час, было приказано поддерживать яркий огонь и следить, чтобы он не пригасал.

– Нам скоро не хватит дров, – сказал однажды лейтенанту сержант Лонг.

– Как так не хватит! – воскликнул Джаспер Гобсон.

– Я хочу сказать, – пояснил сержант, – что находящийся в доме запас иссякает и за дровами скоро придется идти в сарай. Между тем по опыту известно, что выходить на воздух в такой мороз опасно для жизни.

– Да! – ответил лейтенант Гобсон. – Мы сделали ошибку, не построив сарай вплотную к дому и не соединив их прямым ходом. Я это сообразил слишком поздно. Мне следовало помнить, что зимовать нам предстоит за семидесятой параллелью. Но что сделано, то сделано. Скажите, Лонг, сколько дров осталось в доме?

– Хватит чем топить печь и плиту еще дня два-три, не больше, – доложил сержант.

– Будем надеяться, – продолжал Джаспер Гобсон, – что к тому времени мороз смягчится и можно будет без риска пересечь двор.

– Вряд ли, лейтенант, – возразил, покачав головой, сержант Лонг. – Небо чисто, ветер установился северный, и я не удивлюсь, если морозы продержатся еще недели две, то есть до новолуния.

– Что ж, мой славный Лонг, – ответил лейтенант, – не погибнем же мы от холода, не правда ли? И в тот день, когда нужно будет рискнуть…

– Мы рискнем, лейтенант, – докончил сержант Лонг.

Джаспер Гобсон крепко пожал руку сержанта, самоотверженность которого была ему хорошо известна.

Может показаться, что Джаспер Гобсон и сержант Лонг преувеличивали, полагая, что при внезапном соприкосновении человеческого организма с ледяным воздухом возможен смертельный исход. Но они всю жизнь прожили в полярном климате и накопили на сей счет достаточный опыт. Не раз при них крепкие люди, выйдя из теплого помещения, тут же в обмороке падали на снег: от мороза у них захватывало дыхание, и их уносили замертво. Свидетелями подобных случаев – как ни невероятны они на первый взгляд – постоянно бывают зимовщики. В своем описании путешествия к берегам Гудзонова залива в 1746 году Вильям Мур и Смит рассказывают о таких печальных происшествиях; они лишились даже нескольких своих товарищей, которых мороз поразил как ударом грома. Можно считать бесспорной истиной, что выходить на воздух в то время, когда даже ртутный столбик не может больше измерять степень стужи, значит подвергать себя риску мгновенной смерти.

Итак, положение обитателей форта Надежды было уже достаточно тревожным, когда новое, неожиданное обстоятельство еще больше усугубило грозившую им опасность.

21. ПОЛЯРНЫЕ МЕДВЕДИ

Из четырех окон форта единственное, не закрытое ставнями, было окно в сенях, и только через него можно было видеть двор. Но, чтобы что-нибудь рассмотреть, приходилось каждый раз смывать с него кипятком толстый слой льда. По настоянию лейтенанта эту работу проделывали несколько раз в день и, оглядывая окрестности мыса Батерст, одновременно внимательно следили за состоянием неба и показаниями висевшего снаружи спиртового термометра.

И вот в одиннадцать часов утра 6 января солдат Келлет, на которого в тот день возложено было наблюдение, вдруг позвал сержанта и показал ему на какие-то смутно шевелившиеся в потемках громадные туши.

Сержант Лонг, подойдя к окну, невозмутимо сказал:

– Это медведи!

В самом деле, с полдюжины медведей изловчились перелезть через частокол и, привлеченные запахом дыма, подбирались к дому.

Как только Джасперу Гобсону доложили о присутствии страшных хищников, он приказал немедленно забаррикадировать изнутри окно из сеней. Этим окном пользовались, как единственным выходом, и, забив его, казалось, можно было быть уверенным, что доступ медведям в жилье будет надежно прегражден. Плотник Мак-Нап накрепко заколотил окно толстыми брусьями, оставив лишь узкий просвет для наблюдения за действиями докучных посетителей.

– Теперь, – заявил плотник, – эти господи уже не влезут без нашего разрешения. А мы тем временем созовем военный совет!

– Что ж, мистер Гобсон, – сказала миссис Барнет. – Зимовка у нас по всем правилам: сначала стужа, затем медведи.

– Увы, не «затем», – ответил лейтенант Гобсон, – а в самую стужу, что куда серьезнее! Да еще в какую стужу! Нам нельзя даже высунуться во двор! Не знаю, право, как мы избавимся от этих зловредных тварей.

– Я думаю, они потеряют терпение и уйдут так же, как пришли, – заметила путешественница.

Джаспер Гобсон с сомнением покачал головой.

– Вы не знаете медведей, сударыня, – возразил он. – За суровую зиму они изголодались и не сдвинутся с места, пока их к этому не принудишь.

– Вы, кажется, встревожены, мистер Гобсон? – спросила миссис Барнет.

– И да и нет, – ответил лейтенант Гобсон. – В дом медведям не проникнуть – это верно, но как мы отсюда выйдем, если явится необходимость, – этого я себе не представляю!

Тут Джаспер Гобсон вернулся к окну, а миссис Барнет и другие женщины обступили сержанта – бывалого солдата и специалиста по «медвежьему вопросу» – и стали слушать его рассказы. Сержанту Лонгу много раз случалось иметь дело с этими хищниками, ибо встреча с ними не редкость даже в более южных областях; но там на медведей с успехом можно было напасть самим, здесь же обитатели форта очутились в осаде, а мороз препятствовал всякой попытке выйти наружу.

День прошел в настороженном наблюдении за бродившими по двору медведями. Время от времени какой-нибудь из них подходил к окну и упирал в него свою толстую морду; тогда до людей доносилось его глухое, сердитое рычание. Лейтенант Гобсон и сержант обсудили положение, и было решено, что если медведи не удалятся, то в стенах просверлят бойницы и отгонят зверей ружейными залпами. Но прежде, чем прибегнуть к этому средству, надо было подождать день-другой: Джаспер Гобсон отнюдь не спешил устанавливать лишние пути сообщения между наружным воздухом и комнатным, уже настолько холодным, что даже моржовый жир, который подбрасывали в печь, стал твердым, как камень, и его приходилось разрубать топором.

Новых происшествий в тот день не произошло. Медведи приходили, уходили, кружились вокруг дома, но на прямое нападение не отваживались. Всю ночь люди не покидали сторожевого поста, и к четырем часам утра появилась надежда, что осаждавшие покинули двор. Во всяком случае, они больше не показывались.

Однако часов в семь утра Марбр, поднявшись на чердак за провизией, тотчас опрометью сбежал вниз и объявил, что медведи разгуливают по крыше.

Джаспер Гобсон, сержант, Мак-Нап и два-три солдата, схватив ружья, бросились на лестницу, сообщавшуюся с чердаком посредством откидного люка. На чердаке был такой холод, что через несколько минут лейтенант и его товарищи не могли уже держать в руках стволы своих ружей. Пар от их дыхания обращался в иней.

Марбр не ошибся. Медведи взобрались на крышу. Слышно было, как они по ней бегали и рычали. Иногда, пронзив когтями слой льда, они впивались в брусья кровли, и можно было опасаться, что у них хватит силы их отодрать.

Лейтенант и его люди, продрогнув на нестерпимом морозе, поспешно сошли вниз. Джаспер Гобсон рассказал о создавшемся положении.

– Медведи, – сообщил он, – расположились на крыше. Это сильно осложняет дело. Нам самим опасность пока не угрожает, ибо пробраться в комнаты им не удастся. Но боюсь, что они залезут на чердак и сожрут хранящиеся там меха. Меха же эти принадлежат компании, и наша обязанность сберечь их в неприкосновенности. Поэтому я прошу вас, друзья, помочь мне перенести их в безопасное место.

Лейтенант расставил людей цепочкой в зале, на кухне, в сенях и на лестнице. Сменяясь, так как длительной работы на морозе никто выдержать не мог, они по двое, по трое выходили на чердак, и через час меха, целые я невредимые, были сложены в зале.

Пока происходила переноска мехов, медведи продолжали возиться на крыше, стараясь оторвать стропила. В иных местах брусья уже прогнулись под их тяжестью. Плотник Мак-Нап тревожился все больше и больше. Когда он ставил крышу, ему не приходила в голову возможность подобной нагрузки, и сейчас он опасался, что крыша не выдержит.

Но и этот день миновал благополучно – осаждающие не ворвались на чердак. Однако другой, не менее грозный враг – холод – мало-помалу проникал в комнаты. Огонь в печах угасал. Запас топлива подходил к концу. Через несколько часов сгорит последнее полено – и печи потухнут.

Приближалась смерть, самая страшная из смертей, – смерть от мороза. Несчастные люди, прижавшись друг к другу, окружили угасавшую печку, чувствуя, как понемногу уходит из организма их собственное тепло. Но никто не жаловался. Даже женщины героически переносили муки холода. Миссис Мак-Нап судорожно прижимала младенца к своей хладеющей груди. Некоторые солдаты спали, или, вернее, застыли в тупом оцепенении, которое нельзя было назвать сном.

В три часа утра Джаспер Гобсон посмотрел на комнатный термометр, висевший на стене, в десяти шагах от печки.

Фаренгейт показывал четыре градуса ниже нуля (-20°C).

Лейтенант провел рукой по лбу, оглядел сидевших тесной, молчаливой кучкой товарищей и погрузился в раздумье. Пар от дыхания, леденея, окутывал его беловатым облаком.

В эту минуту чья-то рука легла на его плечо. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла миссис Полина Барнет.

– Надо что-то предпринять, лейтенант Гобсон, – сказала ему эта сильная духом женщина. – Не умирать же нам, ничего не сделав для своего спасения!

– Да! – ответил лейтенант, в котором эти слова пробудили душевную энергию. – Надо что-то предпринять!

Лейтенант подозвал сержанта Лонга, Мак-Напа и кузнеца Рэя – самых отважных людей своего отряда. В сопровождении миссис Барнет они подошли к окну, промыли его кипятком и посмотрели на наружный термометр.

– Семьдесят два градуса (-58°C)! – воскликнул Джаспер Гобсон. – Друзья мои! У нас осталось только два выхода: либо с риском для жизни достать дрова из сарая, либо начать жечь скамьи, кровати, перегородки – все, что может поддержать огонь в печах. Но это крайнее средство, ибо ничто не предвещает перемены погоды, и морозы, наверное, удержатся.

– Надо рискнуть! – ответил сержант Лонг.

Таково же было мнение и обоих товарищей сержанта.

Больше не было сказано ни слова, и все четверо стали приводить себя в боевую готовность.

Вот на чем остановились и какие были приняты меры для того, чтобы по возможности охранить жизнь тех, кто решил пожертвовать собой ради общего блага.

Сарай, в котором были заперты дрова, находился шагах в пятидесяти позади дома, чуть влево от него. Было решено, что кто-нибудь один бегом добежит до сарая. Вокруг себя он обмотает длинную веревку, а другую потянет за собой, оставив конец ее в руках товарищей. Войдя в сарай, он живо наложит на хранящиеся там сани побольше дров, привяжет к их передку свободную веревку, за которую его товарищи тотчас же поволокут сани к дому, а к задку прикрепит ту, которой был обмотан: за эту веревку он потащит опорожненные сани обратно в сарай; и таким образом между домом и сараем установится непрерывное сообщение, что позволит, не подвергая себя серьезной опасности, возобновить в доме запас дров. Сильное дерганье за конец той или другой веревки будет означать, что сани либо нагружены в сарае, либо разгружены в доме.

План был хорош, однако мог потерпеть неудачу по двум причинам: во-первых, дверь сарая, по всей вероятности, примерзла и ее очень трудно будет отворить; во-вторых, можно было опасаться, что медведи слезут с крыши и бросятся во двор. Вот две возможности, с которыми почти наверняка пришлось бы столкнуться.

Все трое – сержант Лонг, Мак-Нап и Рэй – вызвались на это опасное дело. Но сержант заметил, что его товарищи люди женатые, и настаивал на том, чтобы все было поручено ему. Лейтенант же хотел взять риск на себя; однако миссис Барнет решительно этому воспротивилась.

– Мистер Гобсон, – сказала она ему, – вы командир отряда, ваша жизнь нужна всем, и вы не имеете права ставить ее на карту. Мистер Гобсон, пусть идет сержант Лонг.

Сознание долга, возложенного на него занимаемым положением, заставило Джаспера Гобсона подчиниться; но на ком-нибудь все же надо было остановить выбор, и Джаспер Гобсон решил послать сержанта. Миссис Барнет пожала руку отважному Лонгу.

Остальные обитатели форта, погруженные в сон или забытье, ничего не знали о предполагавшейся вылазке.

Приготовили две длинные веревки. Одну сержант обмотал вокруг туловища поверх теплых мехов, в которые закутался, неся на себе ценность более чем в тысячу фунтов стерлингов. Другую привязал к поясу, заткнул за пояс огниво и заряженный револьвер. Перед самым выходом он залпом выпил полстакана водки, что называлось у него «хлебнуть горячительного».

Джаспер Гобсон, Лонг, Рэй и Мак-Нап вышли из залы и, пройдя через кухню, в которой уже погасла плита, очутились в сенях. Рэй поднялся к чердачному люку и, приоткрыв его, прислушался: медведи по-прежнему топтались на крыше. Наступило время действовать.

Отворили первую дверь из сеней. Несмотря на теплую меховую одежду, Джаспер Гобсон и его товарищи почувствовали, что мороз пробирает их до костей. Затем распахнули наружную дверь, выходившую во двор, и невольно попятились: морозом перехватило дыхание. Скопившаяся в сенях влага тотчас же кристаллизовалась в иней, и тонкий белый слой покрыл пол и стены.

Воздух на улице был необыкновенно сух. Как никогда ярко горели звезды.

Не теряя ни секунды, сержант Лонг бросился во тьму, увлекая за собой веревку, конец которой крепко держали его товарищи. Наружную дверь притворили и плотно заперли вторую; Джаспер Гобсон, Мак-Нап и Рэй вошли в сени и стали ждать. Если Лонг тотчас же не вернется, значит дело идет на лад: он находится в сарае и накладывает первую порцию дров. На это самое большее уйдет минут десять, если, конечно, дверь сарая уступила его усилиям.

Пока Джаспер Гобсон и Мак-Нап дожидались в сенях, Рэй следил за чердаком и прислушивался к поведению медведей. Ночь была темная, и можно было надеяться, что сержант проскользнул незаметно.

Через десять минут после его ухода Джаспер Гобсон, Мак-Нап и Рэй вернулись в тесный тамбур между двумя входными дверьми, с нетерпением ожидая сигнала тащить сани.

Прошло еще пять минут. Веревка, конец которой они держали, не шевелилась. Можно себе представить их беспокойство! Сержант ушел больше четверти часа назад; этого времени было вполне достаточно для нагрузки саней, но условного знака Лонг не подавал.

Джаспер Гобсон подождал еще немного, затем, натянув веревку, с помощью товарищей начал тащить. Если дрова еще не наложены, Лонг сейчас же остановит сани.

Веревка дрогнула и быстро пошла. Что-то тяжелое волочилось по снегу и через несколько секунд приблизилось к наружным дверям…

То было привязанное за пояс тело сержанта! Несчастный Лонг не успел даже добежать до сарая. Задохнувшись, он упал по дороге, и его тело, пролежав двадцать минут на страшном морозе, могло быть лишь трупом!

Крик отчаяния вырвался у Мак-Напа и Рэя. Тело Лонга внесли в сени, а лейтенант между тем возвратился, чтобы закрыть дверь, но вдруг почувствовал, что кто-то сильно на нее напирает снаружи. Послышалось грозное рычание.

– Ко мне! – закричал Джаспер Гобсон.

Мак-Нап и Рэй бросились ему на помощь, но их опередила женская фигура. Это миссис Полина Барнет поспешила присоединить свои усилия к усилиям лейтенанта Гобсона. Однако чудовищный зверь налег всей тяжестью на дверь, просвет становился все шире, и медведь уже готов был ворваться в сени.

Миссис Барнет выхватила из-за пояса Джаспера Гобсона один из его револьверов и, хладнокровно дождавшись мгновенья, когда голова медведя просунулась в отверстие, выпустила весь заряд прямо в открытую пасть хищника.

Медведь рухнул, сраженный наповал; дверь заперли, а затем основательно забаррикадировали.

Тело сержанта было перенесено в залу и положено у печки, в которой чуть тлели последние уголья. Как оживить несчастного? Как вызвать Лонга к жизни, все признаки которой, казалось, покинули его?

– Я пойду, я! – крикнул кузнец Рэй. – Я пойду за дровами, не то…

– Да, Рэй, – раздался рядом с ним чей-то голос. – И мы пойдем вместе!

То была его мужественная жена.

– Нет, нет, друзья мои! – воскликнул Джаспер Гобсон. – Вам не миновать гибели если не от мороза, то от медведей. Сожжем лучше здесь все, что может гореть, а там – да поможет нам бог!

Услышав эти слова, измученные полузамерзшие люди вскочили со своих мест и, как сумасшедшие, похватали топоры. В один миг скамейки, столы, перегородки – все было повалено, расколото, разрублено в куски, и скоро печь в большой зале и кухонная плита загудели от жаркого огня, в который подбросили еще немного моржового жира.

Температура в помещении поднялась градусов на двенадцать. Лонгу была оказана первая помощь. Сержанта растерли горячей водкой, и мало-помалу кровообращение его восстановилось. Белые пятна, местами покрывшие тело, начали исчезать. Но бедняга жестоко страдал, и прошло несколько часов, прежде чем он мог выговорить хоть слово. Его уложили в нагретую постель, и миссис Барнет вместе с Мэдж продежурили при нем всю ночь.

Тем временем Джаспер Гобсон, Мак-Нап и Рэй изыскивали выход из столь резко ухудшившегося положения. Нового топлива, позаимствованного в самом доме, хватит самое большее на два дня. Что станет со всеми обитателями форта, если мороз продлится? Новолуние наступило уже двое суток назад, но не принесло с собой никакой перемены погоды. Ледяной северный ветер дул по-прежнему. Барометр стоял на «ясно, сухо», и с земли, представлявшей теперь гигантское ледяное поле, не поднималось ни единой струйки тумана. Вряд ли можно было рассчитывать на смягчение погоды. На что же решиться? Возобновить попытку пробраться в сарай, попытку, которая сделалась еще опаснее с тех пор, как двор сторожат медведи? Или вступить с ними в бой на открытом воздухе? Нет. Это было бы безумие, следствием которого могла быть лишь общая гибель.

Но пока что температура в комнатах установилась сносная. Утром миссис Джолиф подала на завтрак жареное мясо и чай. Не был забыт и горячий грог, и храбрый Лонг мог уже проглотить свою долю. Благодатное тепло печей, поднимая температуру в доме, поднимало в то же время и дух наших зимовщиков. Чтобы напасть на медведей, ждали только приказа Джаспера Гобсона. Однако лейтенант, считая силы слишком неравными, не хотел рисковать людьми. День, по всей видимости, должен был пройти без новых происшествий, как вдруг около трех часов пополудни сверху послышался страшный треск.

– Это они! – закричали солдаты, поспешно вооружаясь топорами и револьверами.

Очевидно, медведи все же отодрали какую-то балку и ворвались на чердак.

– Всем оставаться на месте! – спокойно скомандовал лейтенант. – Рэй, люк!

Рэй бросился в сени, взбежал на лестницу и наглухо захлопнул подъемную дверь.

Над потолком, который, казалось, оседает под тяжестью медведей, слышался ужасный шум: рычанье, топот и злобные удары когтями.

Изменилось ли положение людей от того, что медведи вторглись на чердак? Увеличилась ли опасность, или нет? Джаспер Гобсон и его товарищи посовещались между собой. Большинство сходилось на том, что положение улучшилось. Раз все медведи собрались на чердаке, – а, вероятно, так оно и было, – то на этом узком пространстве на них уже можно было напасть, тем более что от холода людям там не захватит дыхание и оружие не выпадет у них из рук. Конечно, сражаться врукопашную с этими хищниками в высшей степени опасно, но по крайней мере физическая невозможность такой попытки была теперь устранена.