Текст книги "Клуб любителей фантастики, 1959-60"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Георгий Гуревич,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Николай Шпанов,Игорь Росоховатский,Валентина Журавлева,М. Дунтау,Александр Викторов,Ф. Сафронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

В гонке участвуют время и человек. Время измеряется полусекундами. А чем измерить силы человека?

Тик-и-так – секунда.

Тик-и-так – вторая.

Время обгоняет мысль. Мысль человека? А не человек ли должен уметь обогнать время? И все-таки оно смеется над человеком. Оно то добрый, то злой, глядя по обстоятельствам, джинн, вызванный человеком из бесконечного «ничто». Джинн мигает лиловым глазом: тик-и-так… Чего он хочет от Андрея? Может быть, только одного: унести его в Бездну непознаваемости, куда беспрестанно и безвозвратно уносится само время – самое невозвратимое из всего сущего.

Скорость – шесть М; высота – сто сорок восемь километров. Мгновения властвуют над человеком, таким же, какие стоят на аэродроме, с тревогой всматриваются в пустое небо, напрасно вслушиваются в его молчание.

Тик-и-так… Тик-и-так…

Ракетоплан без рулей – это непоправимо? Да. Остается лететь по прямой? Да. Снижаться, пока не подойдешь к Земле? Да. Удариться об ее поверхность на посадочной скорости в триста семьдесят километров?.. Нет!.. Да или нет?..

При последнем взгляде на маметр скорость была 6 М, теперь она уже 7 М?.. Значит, скорость растет?.. Да! И что же дальше?.. На такой скорости удариться о Землю?.. Столб пыли, взметенной ударом; сквозь дым – оранжевый блеск пламени; тщетные поиски чего-нибудь, что осталось от человека и самолета; безнадежные попытки установить причину катастрофы… Нет! Нет или да?..

Тик-и-так… Тик-и-так…

А решение?

Может быть, человек должен подчиниться беспощадности насмешливого лилового мерцания и примириться с несовершенством отказавших рулей?..

Нет!

Нет и нет!

Секунды теряют власть над машиной – человек принял решение: получив максимально возможный разгон, на скорости, превышающей наибольшую расчетную и практически выжатую в прежних полетах, он заставит самолет описать гигантскую петлю. Топливо будет, конечно, израсходовано еще на подъеме, но форсажем Андрей выбросит «МАК» далеко за плотные слои атмосферы. Чем выше будет вершина петли, тем больше будет запас для планирования. Сначала на спине, потом переход в нормальное положение с выходом на курс к аэродрому. Обратная глиссада как можно дальше за границу зоны даст хороший запас времени для пологого входа в плотные слои атмосферы. А там придут в действие аэродинамические рули и…

Ярко вспыхнула красная лампа в правом конце приборной доски. Еще и еще. Топливо кончилось! Андрей потерял представление о своей скорости: маметр уперся в последнее деление – «М-10». Стрелке больше некуда двигаться. Андрей видел: скорость далеко за расчетной. Что ж, вот он, и разгон. Когда это было? Минуту назад? Или сто лет назад? Разве он летит уже не целую вечность?

А что на акселерометре? 0,75… 0,50… 0,20?.. Тело Андрея повисает в пространстве, стремясь отделиться от сиденья; повисают в кошмаре и перестают слушаться руки; отделяется от красного колпака аварийной катапульты лежавшая на нем перчатка и повисает в воздухе. Н-е-в-е-с-о-м-о-с-т-ь! Это давно не ново для Андрея и все-таки всегда необычно. Скорей бы миновать эту точку кривой! Рукоятки приборов струйного управления не нужны: Андрей знает, что оно не действует. Но чтобы проверить себя, пробует поймать их, сначала правую, потом левую. Это удается не сразу, но все же он дотрагивается до них. Да, он полностью владеет сознанием и телом. Рефлексы и воля в порядке. Нервы в том состоянии радостного напряжения, какое всегда сопровождает у него выход из обычного в нечто новое, неиспытанное и неизвестно чем кончающееся.

Новым, таящим неизвестность являются на этот раз и высота и скорость. Таких не испытывал еще ни кто-либо до него, ни он сам. Очевидно, он сейчас где-то у верхней точки огромной кривой, которую с разгона описывает «МАК»… Да, вот маметр снова ожил. Еще несколько мгновений, и стрелка чуть-чуть отделилась от упора, где М равно десяти. Ага, значит, самолет начинает терять инерцию! Хорошо бы узнать свою точку в пространстве. Впрочем, это сейчас не решает. Важнее то, что начинает досаждать положение вниз головой. Врачи утверждали, будто в состоянии невесомости человеку решительно все равно, как висеть в пространстве. Так почему же Андрей чувствует, что Земля у него не под ногами, а под головой? А может быть, и это самообман? Разве здесь не все идет вверх дном? И все же очень хочется, чтобы планирование на спине поскорее пришло к концу, хотя сознание и твердит, что чем дальше протянется такое положение, тем лучше: больше будет глиссада для приближения к Земле головой вверх.

А вот и первый неприятный толчок проваливания: перегрузка 0,15. Планированию на спине приходит конец. Тянуть его опасно. При следующем толчке Андрей пустит в ход струйное управление в вертикальной плоскости, чтобы вывести машину в нормальное положение. Еще толчок. Андрей осторожно вводит струйное управление по высоте: надо сохранить наибольший раствор кривой. Из-за потери точного представления о скорости он не знает, над какой точкой Земли находится. В этом ему помогут снизу. Еще несколько мгновений, он получит ответ. Радиотеодолиты не обманут.

Ответ не радует: радиус кривой недостаточен, чтобы снизиться, не проскочив аэродром. А проскочив его, Андрей не сможет «дать по газам» и уйти на второй круг: горючее израсходовано. Значит, вход в плотные слои атмосферы должен быть более крутым, чем хочется. Придется гасить скорость на слишком коротком промежутке. Разогрев торможения? О нем лучше не думать. И так уж все тело покрыто испариной: пот горячими струями стекает в сапоги. Андрей глянул на термометр воздуха в кабине – плохо! Циркуляция воздуха в костюме может спасти при температуре внутри кабины не выше ста. Андрей включает тумблер холодильника: температура невыносима. Вероятно, внешняя обшивка самолета нагрета выше расчетного предела – 750°. Это предположение подтверждается тем, что радио уже отказало, а электронное оборудование начинает шалить, оно рассчитано на работу при температуре не свыше 500°.

Сердце тупой кувалдой стучит в груди: виски распухают, шлем сдавливает голову. Этого не может быть, ведь между черепом Андрея и стальным шаром шлема три сантиметра пространства. И все же при попытке повернуть голову боль в висках и шее невыносима. Вены на руках раздуваются. Пальцы утрачивают гибкость и через силу поворачивают кран, регулирующий поступление кислорода. Андрей вдыхает кислород осторожно, маленькими глотками. Сознание с особенной остротой воспринимает окружающее. Чересчур ярко отражается в нем показание температуры внутри кабины «МАКа». Андрей пытается подумать над тем, какою может быть температура обшивки корпуса и крыла. Но прежде чем справляется с этой мыслью, сильный толчок, словно кто ударил по правой плоскости, заставляет его крепче схватиться за ручку управления. Это еще бесполезно. Высотомер показывает шестьдесят тысяч: слишком высоко для аэродинамического управления. Андрей всем телом воспринимает беспорядочные броски самолета из стороны в сторону, но не в состоянии парализовать их.

Высотомер показывает сорок тысяч. При следующем ударе его стрелка истерически подскакивает и как бешеная вертится на своей оси. Спиною Андрей чувствует, что переборка между кабиной и вторым отсеком, где расположена электронная аппаратура, начинает выпучиваться. Он поворачивается, насколько позволяет тесное кресло: волна деформации пробегает по внутренней обшивке и, все увеличивая ее изгиб, приближается к носу «МАКа». Там по-прежнему неумолимо мелькает лиловое веко времени: тик-и-так… тик и-так… Прежде чем оно успевает мигнуть в третий раз, Андрей уже знает: через мгновение, более краткое, чем половина секунды, меньше чем «тик» или «так», деформация стенок достигнет лба кабины и стекла ее вылетят из пазов.

Андрей всегда был готов к тому, что такое может случиться и все-таки, как всегда, худшее оказалось неожиданным. Андрею не было видно, как за презрительной вибрацией последовала деформация всей несущей плоскости. Крыло скручивалось, как широкий пробочник. Это и сообщало самолету такие толчки.

Было удивительно, что в несколько мгновений, когда все это происходило, Андрей умудрился так много воспринять, передумать, взвесить и прийти к последнему решению. Это решение гласило: «Покинуть самолет».

Едва ли хоть один летчик, кроме разве какого-нибудь паникера или труса, принял в своей жизни решение покинуть самолет прежде, чем убедился в том, что его собственное пребывание в нем не спасет машину. До самой последней секунды, определяющей безнадежность положения, летчик готов делить с самолетом его судьбу. Пока, как гром, его не ударяет по сознанию мысль: «Все бесполезно».

Как инженер и летчик, Андрей сознавал всю непоправимость случившегося: он понимал важность собственного спасения при любых обстоятельствах. Не только потому, что спасение должно было быть примером другим людям, а и потому, что только он, Андрей, возвратясь на Землю, может рассказать, что произошло. И тогда последний полет на этом «МАКе» обратится в первый полет на более совершенной новой машине.

Андрей поставил ноги на подножки и нажал рычаг. Сиденье оказалось герметически закрытым со всех сторон. Андрей знал, что одновременно с этим также автоматически открылся аварийный люк. Взгляд Андрея упал на окно хронометра. Оно продолжало все так же зловеще отсчитывать полусекунды своим лиловым миганием. Капсула повернулась, легла по продольной оси ракетоплана. Андрей всем телом почувствовал удар сработавших пиропатронов. Сила толчка при выбросе была так велике, что Андрею захотелось обеими руками схватиться за горло. Но под пальцами была только сталь скафандра. Хотя он и лежал в капсуле, как в люльке, но ему показалось, что еще миг, и все, что у него внутри, – сердце, легкие, желудок – решительно все будет вытолкнуто…

Ивашину было досадно, что к месту падения капсулы он явился последним, и вместе с тем он не мог не порадоваться тому, что вертолеты санитарной службы были уже там. Ивашин соскочил в высокую траву, из-за которой ему было едва видно большое блестящее яйцо капсулы. Сдерживая нетерпение, Ивашин заставил себя замедлить шаги и издали глядел, как техники помогали Андрею освободиться из тесной прозрачной ячейки. В первый момент, когда Ивашин увидел, как врач подносит ко рту Андрея термос, ему захотелось отвернуться: Андрей не сам протянул руку, не сам взял термос. Но Ивашин заставил себя смотреть, и его взгляд стал отмечать все мелочи, даже, кажется, навсегда запечатлел несколько пятнышек ржавчины на вафельном полотенце, которым сестра отерла лицо Андрея: отметил крупные капли обильного пота, тотчас снова покрывшие лоб и щеки летчика. Ивашин готов сколько угодно стоять так и смотреть на бледное лицо, на полуприкрытые глаза Андрея, если бы тот вдруг сам его не заметил. Озорная усмешка тронула губы Андрея, и с очевидным усилием, но достаточно громко он выговорил:

– Что с «МАКом»?.. Термостойкость… Конструкция плывет… Разберемся… Спать… Ужасно хочу спать…

М. Лейнстер
О ТОМ, КАК НЕПРИЯТНО
ЖДАТЬ НЕПРИЯТНОСТЕЙ

Фантастический рассказ

Техника – молодежи № 11, 1960

Рис. Ю. Случевского

Всем нам было бы гораздо спокойнее, если бы у мистера Тэда Биндера было чуточку больше самолюбия, или если бы ему чуточку меньше везло, или, может быть, если бы его лучший друг мистер Медден не промахнулся, погнавшись за ним с выброшенной на берег палкой. К несчастью, уйдя на пенсию из одной электрической компании, Биндер занялся исследованиями. Он читает Аристотеля, Пуанкаре, Рона Хаббарда и Парацельса. Он вычитывает из книг идеи и пробует осуществить их. А нам было бы спокойнее, если бы у себя в кухне он стряпал бомбы. Одна из них могла бы взорваться. Больше ничего. А теперь…

Однажды он занялся проблемой взаимопроникновения. Есть такая философская идея о том, что два предмета могут занимать одно и то же место в пространстве одновременно. Не правда ли, это выглядит довольно безобидно? Но когда Биндер добился своего, то не только он, но и другие люди – более 70 оказались заброшенными по времени в середину, по меньшей мере, третьей недели, которая еще не наступила.

Это было безвредно, конечно, но ждать неприятностей неприятно. Никто не может угадать, чем Биндер займется в следующий раз. Даже его лучший друг, мистер Медден, стал подозрительным.

Медден тоже ушел в отставку: он был шкипером наемной рыболовной шхуны. Теперь шхуну водит его сын, и он сыном недоволен. Однажды Медден пришел к Биндеру и позвонил. Биндер открыл ему.

– А, Джордж! – радостно сказал он, увидев опаленную солнцем физиономию Меддена. – Джордж! Войди, я хочу показать тебе кое-что.

– Стоп! – сурово возразил Медден. – У меня неприятности, и мне нужно утешение, но я не сделаю в этот дом ни шагу, если ты намерен хвастаться своими научными успехами.

– Это не успех, – запротестовал Биндер. – Это неудача. Это только кое-что, чего я добился, работая с мыльными пузырями.

Медден подумал и сдался.

– Если только мыльные пузыри, – подозрительно сказал он, – то оно может оказаться безвредным. Но у меня неприятности. Я не гонюсь за новыми. Не нужно мне никаких противоречий! Я их не терплю!

Он вошел. Биндер весело провел его в кухню. Там на окнах были занавески, оставшиеся с тех пор, когда он еще не был вдовцом. Биндер освободил один стул, сняв с него хлебную доску, ручную дрель и чашку с кофе.

– Тебе понравится, – заискивающе сказал он. – Я заинтересовался мыльными пузырями, а это привело меня к поверхностному натяжению, а это… Ну, словом, Джордж, я сделал то, что можно назвать вакуумом. Но новым сортом вакуума – твердым.

Медден прочно уселся, развалясь и расставив колени.

– Ну, этим меня не удивить, – согласился он. – Вакуум бывает в электрических лампочках и всяком таком. И есть еще чистый вакуум, хотя я не знаю, кто бы мог думать о грязном вакууме.

Биндер рассмеялся. Медден оттаял при такой оценке его остроумия, но продолжал уныло:

– У меня неприятности с моим парнем. Он водит старуху «Джезебель», на которой я возил рыболовов двадцать лет подряд. А он поставил ее на стапели в верфи. На стапели, понимаешь? И говорит, что ей нужно новую машину. Она слишком медленная, он говорит. А рыболовам скорость не нужна. Им нужна рыба!

Биндер предложил ему угощение, зажег газ под кастрюлькой на плите, положил в стакан меду, корицы, мускатного ореха и хороший кусок масла. Все это он математически точно залил большой меркой темной жидкости из черной бутылки, долил стакан горячей водой и преподнес результат Меддену. Медден взглянул на стакан уже не так строго. Он снял шляпу и пиджак, ослабил подтяжки, расстегнул пуговицу на поясе брюк, а тогда уже взял стакан.

– Сам старый дьявол Ром! – снисходительно сказал он. – Ты подкупил меня, чтобы заставить слушать. Ладно, я тебя послушаю. А потом я тебе расскажу о том, что мой парень требует у меня тысячу двести долларов на новую машину для «Джезебели». Возмутительно!

Биндер просиял. Он подошел к верстаку, разжал тиски и взял деревянную палочку длиной дюймов шести. Один конец палочки слабо поблескивал. Биндер показал ее Меддену.

– Ты никогда не догадаешься, Джордж, – весело сказал он, – но на конце этой палочки вакуум. Попробуй – ветер!

Он поднес ее к обветренной щеке Меддена. С конца палочки дул заметный ветерок. Медден хотел было взять ее, но Биндер быстро спрятал палочку.

– Не сейчас, Джордж, – сказал он извиняющим тоном. – Ты можешь повредить себе, если не поймешь некоторых вещей.

– Тогда убери ее, – мрачно ответил Медден. – Я долью стакан и уйду.

Биндер запротестовал:

– Посмотри, Джордж! Вот что она делает!

Он схватил хлебную доску, поднес к ней блестящий конец палочки: раздался слабый щелкающий звук. Появилось слегка туманное пятнышко, и деревянная палочка прошла сквозь доску, оставив в ней аккуратную круглую дырочку. Медден разинул рот. Биндер схватил кусок листового железа. На этот раз звук походил больше на икоту, чем на щелканье, – палочка прошла насквозь, оставив круглую дырочку. Биндер схватил пустую бутылку деревянная палочка прошла сквозь нее, оставив круглую дырочку.

– Ну вот! – воскликнул заинтересованный Медден. – У тебя получилось замечательное сверло! Чем оно режет?

– Тем, что я назвал вакуумом, – скромно ответил Биндер. – На самом деле поверхностное натяжение здесь такое высокое, что оно ничего не подпускает к себе. Оно все отталкивает. В стороны. Даже воздух! Вот почему я назвал его вакуумом.

– Вакуум так вакуум, – снисходительно изрек Медден. – Что ты с ним хочешь делать?

– Ничего не могу, – с сожалением ответил Биндер.

– Гм, оно должно на что-нибудь годиться.

– Я просто покрасил им конец палочки, – сказал Биндер. – Вакуум очень легко сделать. Я думал предложить его военному ведомству. Для непробиваемой одежды, знаешь ли… Его можно накрашивать на ткань.

Медден замигал глазами.

– Представь себе, что это пуля, – вздохнул Биндер.

Он взял линейку и ткнул ею в конец палочки. Раздался звук, появилась дымка. Но линейка не ткнулась в палочку. Палочка пробила ее насквозь, и в линейке появилась дырка.

– Если пуля ударяется в ткань, покрытую твердым вакуумом, то ее отбрасывает в сторону в виде пыли, – пояснил Биндер. – Если человек одет в покрытую вакуумом одежду, то в него можно стрелять из пулемета, даже из пушки, и с ним ничего не будет.

– Ага! – обрадовался Медден. – Прекрасное патриотическое изобретение! Что сказало правительство?

– Не стоит показывать правительству, – с сожалением сказал Биндер. Человек в одежде из твердого вакуума не сможет сесть.

Медден взглянул вопросительно. Биндер указал на блестящий конец палочки:

– Пусть это будет «кормой» его штанов. – И притронулся предполагаемой «кормой» чьих-то штанов к сиденью стула. Палочка прошла насквозь. Осталась дырочка.

– Гм, – произнес Медден. – Придется ему сидеть на полу.

Вместо ответа Биндер прикоснулся блестящим концом к полу. Конец прошел насквозь. Биндер сказал, все еще согнувшись:

– У меня не хватает духу выпустить ее из рук. Она уйдет до центра Земли. Наверное, уйдет.

Изобретатель вакуума выпрямился и зажал палочку в тиски.

– Я думал, тебе это будет интересно, Джордж. Ну, в чем у тебя неприятности?

Медден отмахнулся от вопроса. Ему представился некто в одежде, поблескивающей, как конец деревянной палочки. Некто сел, и Медден увидел, как некто проваливается сквозь стул, сквозь землю, сквозь скалы, все вниз и вниз, без конца. По-видимому, в качестве одежды твердый вакуум не годился. Но тут Медден хлопнул себя по колену.

– Вот что! Дай им, – авторитетно сказал он, – «корму» на штанах обыкновенную. Людей туда, во всяком случае, не часто ранят.

Но Биндер покачал головой и вздохнул:

– Человек может споткнуться. Если он упадет ничком, будет все равно, что сесть на… словом, как обычно, Джордж. А в сражении человек делается невнимательным и не смотрит, куда ступает.

– Это верно, – согласился Медден.

Он отхлебнул из стакана. Биндер махнул рукой и сказал:

– В чем у тебя дело, Джордж?

Медден откашлялся. Неприятности у него были. Но Биндер задал ему задачу, а Медден был не такой человек, чтобы оставить умственную задачу нерешенной. Он поднял руку.

– Все ясно, – строго сказал он. – Как же ты не догадался? Ты можешь накрасить эту штуку на ткань. Возьми зонтик и выкрась в твердый вакуум. Потом возьми его за ручку и открой – ты полетишь. Закрой зонтик – и опустишься.

Но Биндер опять покачал головой.

– Иногда самолеты переворачиваются колесами кверху, – рассудительно заметил он. – Такое бывает. А если он ударится оземь, перевернувшись… И потом, Джордж, куда можно повесить такой зонтик?

– Нет, Джордж, это просто одно из тех изобретений, которые по идее хороши, но непрактичны. – Тут он вздохнул и прибавил ободряюще: – Что у тебя на душе, Джордж? Ты говорил, что у тебя неприятности?

Медден вздохнул в свою очередь.

– Да все мой парень, – сказал он. – Поднял старуху «Джезебель» на стапеля и говорит, будто нужна новая машина. Захотелось ему истратить тысячу двести долларов! Надо, видишь ли, быстрее возить людей на рыбные места! И я должен взять деньги из банка, чтоб тратить на машины!

Биндер утешал своего друга чем мог, но Медден оплакивал тысячу двести долларов и был безутешен.

В конце концов Биндер сказал неуверенно:

– Джордж, я могу предложить кое-что. Мой твердый вакуум не годится ни для самолетов, ни для коктейлей. Но это хороший вакуум. Я могу накрасить его на носу «Джезебели», и он потащит ее. Он заставит ее бегать быстрее, да еще сэкономит бензин.

Медден замигал.

Биндер продолжал задумчиво:

– И это должно быть безопасно. Корабли и лодки ни на что обычно не наезжают. И вакуум будет только на носу, а все остальное его уравновесит, так что он не умчится в небо. И корабли вроде не переворачиваются. И потом я могу накрасить его на парусину, а не на доски, чтобы его можно было снять. Давай попробуем, Джордж!

Придя к другу, Медден был подавлен, но теперь он воспрянул духом. Он был огорчен, но теперь утешился. И он был скуповат, а предложение Биндера могло сэкономить ему деньги.

Друзья поехали в такси, в ногах у них стояли две жестяные банки с материалами для нанесения твердого вакуума на нос рыбачьей шхуны. Медден так радовался, что громко пел, отбивая деревянной палочкой с вакуумом.

– Ну, Джордж, – сказал ему Биндер, – не нужно принимать все близко к сердцу. Мы можем попытаться, но в этом мире много разочарований. Может случиться что-нибудь, о чем мы не подумали.

– Чепуха! – возбужденно воскликнул Медден. – Признаюсь, я не ожидал, чтобы один из моих друзей оказался гением, но я должен был догадаться! Я не удивлюсь, если «Джезебель» с твоей штукой на носу будет делать десять узлов. Покрась ее всю, ладно?

– Лучше не надо, – возразил Биндер. – Может быть, придется его снимать.

– Прочь эти мысли! Думать так возмутительно! С твердым вакуумом на носу старуха «Джезебель» станет как новая да еще сэкономит кучу бензина.

Их машину обогнал грузовик. Клуб газов влетел в окно такси. Медден закашлялся. Биндер ободряюще похлопал его по спине. Медден уронил деревянную палочку с блестящим концом. Он не заметил этого, Биндер тоже.

Но палочка упала на пол концом вниз. Она слегка щелкнула и прошла насквозь. Она упала на дорогу, снова блестящим концом вниз, закашлялась, пронизывая асфальт. Вязкие материалы, вроде асфальта, устойчивее к поверхностному натяжению, или вакууму, чем хрупкие. Но палочка исчезла под поверхностью, оставив аккуратную круглую дырочку. Она жужжала, пронизывая каменную наброску под асфальтом. И весело запела, пробираясь сквозь четырехфутовый слой утрамбованной глины к стальной трубе под ним. Труба оказалась газопроводом высокого давления. Твердый вакуум зачирикал и вгрызся в нее. Природный газ из центра Техаса только и ждал этого. Его давление, конечно, не вытолкнуло палочку. Оно не могло: на конце палочки был вакуум. Палочка углубилась в газопровод, и тогда раздался грохот, словно от гейзера. Под давлением в 14 тысяч фунтов на квадратный дюйм газ устремился в дырку, оставшуюся после палочки. Он вырвался на улицу, увлекая за собой песок, глину, каменную наброску и асфальт. В несколько секунд здесь образовалась дыра диаметром в фут, и она все разрасталась.

Дыра образовалась под старым грузовиком, везшим кур в деревянных клетках. Камешки застучали снизу по кузову машины. Грузовик, обидясь, яростно загремел выхлопами. Он поднялся на передних колесах и кинулся вперед, как женщина, спасающаяся от мышей. Но он убегал не от мышей. Выхлопы воспламенили струю газа. Взрыв! К небу поднялся столб яркого пламени. Водитель грузовика в ужасе обернулся и… наехал на водяную колонку. Раздался треск. Все деревянные клетки поломались, куры захлопали крыльями и начали в панике разлетаться во все стороны. Из сломанной колонки вырос огромный и красивый фонтан.

А деревянная палочка продолжала свой путь. Струя газа, вырвавшись, отстранила ее верхний конец, она вышла из газопровода наклонно. Пройдя два фута, палочка встретила водопроводную магистраль и весело вонзилась в нее. Ее сравнительно обтекаемая форма снова сказалась. Палочка повернула и пошла в воде вдоль трубы. Идя, она отбрасывала воду в стороны с большой силой. Давление в трубе резко увеличилось. Труба затрещала. Носительница твердого вакуума хлопотливо мчалась вперед. Труба лопнула вдоль, вода вылилась в грунт под мостовой, стала искать выход, нашла его и вышла в погреба. Мостовая вздулась, а погреба залились потоками холодной чистой воды.

Палочка пошла дальше. На трубе был изгиб, которого она не заметила, прошла сквозь него, снова сквозь желтую глину, нашла трубу с телефонными и пожарносигнальными линиями. Палочка издавала музыкальные звуки, пробираясь сквозь них. За нею последовала вода, желавшая узнать, что она может здесь сделать. Все пожарные сигналы в городе зазвучали сразу. Все телефоны вышли из строя. Палочка, жужжа, пробиралась дальше, нашла бетонную стену подземелья, прошла сквозь нее, перекувыркнулась в воздухе – видимо, от радости – и угодила вакуумным концом вниз, в паровой высокого давления котел на электростанции. Однако, пронизав котел насквозь, она очутилась в топке. И тут ее карьера закончилась. Биндер утверждал, что твердый вакуум может справиться с любым твердым веществом, но с нагреванием он справиться не мог. 1800-градусный нагрев в топке уничтожил вакуумную оболочку. Когда вода хлынула из котла и залила топку, то деревянная палочка была просто обуглившейся деревянной палочкой, и только.

Описанные события следовали друг за другом очень быстро. Прошло всего лишь тридцать секунд между моментом, когда Медден задохнулся от выхлопных газов, и ревом пара на электростанции. За это время такси завернуло за угол, Медден перестал кашлять, а Биндер перестал хлопать его по спине. Потом Медден сказал сентиментально:

– Знаешь, чем больше я думаю, тем больше радуюсь, что у меня есть такой друг, как Тэд Биндер.

Мало кто знал об этом.

«Джезебель» была старая коренастая посудина длиной футов в 40 и шириной больше 12. Она стояла на стапелях наклонно, кормой к берегу. Вокруг нее пахло конопатью, краской, старой наживкой, морским илом и всякими отбросами. Лодка вполне соответствовала своему окружению. Биндер нанес первый из двух слоев на старый парус, прибитый к форштевню «Джезебели» кровельными гвоздями. Когда слой высох, он смазал его особым реактивом с твердым вакуумом. Биндер остерегался класть слой твердого вакуума до самых гвоздей (на случай, если парус понадобится снять). Медден же сидел на палубе под остовом навеса.

И когда Биндер вскарабкался по лестнице, прислоненной к борту «Джезебели», приятель весело приветствовал его:

– Ну что, можно пробовать?

Биндер очень осторожно протянул руку над реллингом. Он ощутил явственный ветерок, дующий снизу вверх: это воздух отталкивался во все стороны от слоя твердого вакуума. Если бы он протянул руку сбоку, то почувствовал бы, что ветерок дует к корме; если бы попробовал снизу, то почувствовал бы ветерок и там. Вакуум не разбирался, в какую сторону отталкивать. Он отталкивал во все стороны, избегая любого оскверняющего прикосновения. Это относилось и к воздуху. Это должно относиться и к воде.

Биндер перешел на корму и кивнул:

– Думаю, что пробовать можно, Джордж.

Потом сошел на берег. Пошел в контору. Добился того, чтобы осторожно наклонили гнездо, в котором стояла «Джезебель», пока ее нос не коснулся воды. Снова взобрался на палубу. Вошел в штурвальную будку, торчащую на палубе, как больной палец, и махнул рукой.

Рабочий у лебедки небрежно протянул руку и отвел собачку из зубчатки. Зубчатка завертелась, и «Джезебель» заскользила по наклонной дорожке к воде.

– Держите ее! – закричал Медден. – Потише! Легонько!

«Джезебель» скользила все быстрее. Медден выкрикивал слова команды. Они были совершенно бесполезны. «Джезебель» плюхнулась в воду. Маленькие волны жадно кинулись играть в пятнашки с ее рулем.

Вода пыталась прикоснуться к обитому парусом форштевню, но была с силой вытолкнута и разлетелась во все стороны тонкой, быстро мчащейся пленкой. Когда «Джезебель» встала на воду, перед нею выросло что-то похожее на жидкое колесо высотой в двадцать футов. Это была вода, убегающая от форштевня и оставляющая там вакуум. Природа ненавидит вакуум. Ненавидела его и «Джезебель». Она стремилась войти в вакуум, заполнить его собою. Но вакуум уходил от нее. «Джезебель» ускорила ход, разбрасывая воду все шире и все выше. Вакуум тянул все быстрее, так как был прибит к ее носу.

«Джезебель» выскочила из стапеля, словно летучая мышь из преисподней. Раньше она никогда не делала больше восьми стонущих узлов: нос у нее был тупой и неуклюжий, и на преодоление его сопротивления уходило много мощности. Но теперь сопротивления не было. Впереди не было ничего.

С самого начала, делая меньше 50 узлов, она была похожа на пожарный катер при полной работе всех шлангов. Правда, пожарные катера никогда не ходят так быстро. Между 50 и 60 узлами «Джезебель» получила еще более внушительный вид. Пена и брызги, разлетающиеся от ее форштевня, поднялись стеной на высоту 60 футов и более – это высота шестиэтажного дома – и летели во все стороны. Вокруг ее форштевня теперь было сколько угодно воды, и каждая капля ее летела куда-нибудь. Некоторые капли устремлялись вниз, к морскому дну. Другие летели к корме. Но большинство взлетало кверху. На каждую милю своего пути «Джезебель» выбрасывала в воздух около шести тысяч тонн воды в виде мельчайших летучих капелек. И сколько же было этих миль!

Когда шхуна налетела на пикник воскресной школы, она уже делала 80 узлов. Пикник был устроен на большом старинном колесном пароходе, и все старались там выглядеть кроткими, кроме маленьких мальчиков, ускользнувших от наблюдения и дравшихся под спасательными шлюпками или рисовавших картинки на белых стенах.

Вдруг ниоткуда, но очень быстро появился столб летящей воды шириной с половину городского квартала и высотой с шестиэтажный дом. Он накинулся на пикник воскресной школы и поглотил его. Пароход был залит шумящими волнами. Когда волны прошли, пароход беспомощно покачивался среди густого непроницаемого тумана. Все, кто старался выглядеть кротко, промокли. Некоторые даже произносили некрасивые слова. Пароход качался так сильно, что девочки то и дело заболевали морской болезнью. Все на пароходе были мокрыми, жалкими и испуганными, кроме маленьких мальчиков, дравшихся под спасательными шлюпками.

Такова внешняя картина подвигов «Джезебели» за первые несколько секунд ее деятельности. Но из штурвальной будки ничего не было видно. «Джезебель» была слепа. Она была окружена стенами бушующей воды, разбрасываемой твердым вакуумом у нее на форштевне. И вздымающиеся струи имели такую большую скорость, что разбивались на мелкие, все более мелкие и мельчайшие частицы, пока они не становились настолько мелкими, что не могли даже упасть. Они становились частицами тумана. Они плавали в воздухе, как пресловутые ниагарские туманы.