Текст книги "Клуб любителей фантастики, 1959-60"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Георгий Гуревич,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Николай Шпанов,Игорь Росоховатский,Валентина Журавлева,М. Дунтау,Александр Викторов,Ф. Сафронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

6

Судьба пожилого – возле дома

Выращивать невиданные цветы.

Судьба молодого – уходить в незнакомое

По горной тропе мечты.

– Тут уж я морально обязан, – сказал Далин, принимая назначение на Аризль.

Дело в том, что работа станции Ариэль и весь проект «Коса Кроноса» косвенно были связаны с проблемой долголетия.

Все люди стали жить по двести лет и больше. Смертность упала. Населенна земного шара росло быстрее. Оно уже достигло 86 миллиардов человек.

К XXIII веку люди уже превратили пустыни в сады, тропические леса в плантации, вели подводное земледелие на мелководье, строили в океанах понтонные плавучие острова.

Пришла пора вспомнить слова Циолковского: «Земля – колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели».

Но в солнечной системе не было других планет, пригодных для обитания людей – либо слишком жаркие, либо слишком холодные.

Можно было, правда (техника уже позволяла), передвинуть планету на другую орбиту, более приемлемую для человека.

Какую именно планету?

Всемирная Академия наук решила Марс и Венеру с их своеобразной жизнью оставить как музейные экспонаты.

И тогда возник дерзкий проект: расколоть на части одну из больших планет, разрезать, как каравай хлеба, как головку сыра, как арбуз.

Ураном решено было пожертвовать.

Как расколоть планету? Главное препятствие – тяготение. Даже если планета будет расколота, силы тяготения вновь соединят, слепят, склеят отдельные куски.

Но в начале XXIII века выяснилось, что есть возможность рассечь не только планету, но и поле ее тяготения. И тут результат получался совсем иной. Если вы взрывали гору, обломки оставались на Земле, если же подрезали поле тяготения под горой, она кувырком летела вверх. Представьте себе туго натянутое полотно, которое вы режете ножницами. Как только разрез сделен, половинки распадаются. Так получилось и с горой. Она оказывалась по ту сторону разреза. Земля не притягивала ее больше, а все прочие светила притягивали. И гора улетала в небо со скоростью ракеты.

Кибы, посланные на Уран, в том числе киба с голосом девушки, несли на себе генераторы режущих лучей. И Далин должен был включить их сегодня в 12 часов 22 минуты по московскому времени.

7

В колыбели человечек.

Как назвать его, наречь его?

Не назвать ли Геркулесом.

Чтобы стал тяжеловесом?

Не назвать ли Любомиром.

Чтобы стал любимцем мира?

– Сколько у нас окошек на селекторе, Юна? – спросил Далин, поворачиваясь спиной к Урану. – Двенадцать есть? Собирайте общее собрание руководителей.

Юна проворно заработала клавишами. На селекторе один за другим засветились бело-голубые прямоугольники. Появились лица начальников групп, словно выставка в музее этнографии: китаец, американец, негр, аргентинец, индиец, голландец, чех, перс, грузин, татарин и француз.

– Внимание, товарищи, – сказал Далин. – Потолкуем в последний раз, выясним недоговоренности.

Некоторые участники заочного совещания прижали к уху карманные микропереводчики. Большинство понимало русский язык – язык науки XXIII века.

– Разрез Урана производим в 12. 22, как условлено, – продолжал Далин. – К двенадцати часам всем надо собраться на ракетодроме, каждой группе у своей ракеты. Как только Уран будет разделан, ракеты устремляются каждая к своему осколку.

– Надо распределить осколки заранее, – сказал китаец Лю, сморщенный и седой.

– Распределим, – согласился Далин. – Порядок такой: осколком номер один считаем ближайший к Солнцу, летящий по направлению к Солнцу. Это ваш, Лю. Идем против часовой стрелки, как вращаются планеты. Осколок номер два, левее, ближе к созвездию Девы, ваш, Дженкинсон…

Далин набросал схему и повернул блокнот к экрану. Двенадцать лиц склонились, перечерчивая ее.

– О позывных надо условиться, – продолжал методичный Лю. – По номерам неудобно. Путаница будет.

– Хорошо, дадим условные имена осколкам. – Далин оглянулся. – Юна, девушка, вы понимаете красоту. Быстро придумайте двенадцать звучных имен для будущих планет.

– Можно назвать их по группам, – предложила Юна. – Планета Лю, планета Дженкинсона… И обязательно должна быть планета Далина, – добавила она, краснея.

Далин энергично замахал руками:

– Глупость придумали, девушка! Я не допущу такого самохвальства. Тысячи людей готовили разрез, миллионы будут благоустраивать, миллиарды населять, а мы приклеим имя одного человека – стершего группы наблюдателен. А ну-ка, Мир, ты поэт, быстро сочини двенадцать поэтических имен.

– Поэзия, – сказал Мир второе, что ему пришло в голову. А первым пришло женское имя – Юна.

Далин обрадовался:

– Вот это хорошо. Даже традиция выполнена. Солнце – Аполлон, и вокруг него музы. Поэзия, Проза, Опера, Балет, Драма… А потом когда-нибудь возникнут Академии Искусств на каждой планете, школы художников, стили, общесолнечные празднества. Люди будут собираться танцевать на планете Балет, импровизировать стихи на Поэзии, слушать симфонии на Музыке. Хорошо, Мир, у тебя есть фантазия.

А Мир и не думал о таком. Просто он любил поэзию.

– Поэзия – Лю, – диктовал Далин. – Дженкинсон – Проза. Драма– Анандашвили. Газлеви? Вам по вкусу, наверное, подошла бы Гастрономия?

– А что? Гастрономия – тонкое искусство, – отозвался толстый перс, большой любитель покушать.

– Не будем раскармливать будущих жителей. Берите шефство над Балетом, Газлеви.

Все заулыбались, представив толстяка в роли балетмейстера.

– Теперь повторяю общие указания, – продолжал Далин. – Перед стартом каждый сам выбирает трассу. Подходит к своему объекту, тормозит, ложится на круговую орбиту. Держаться надо на безопасном расстоянии – сто или двести тысяч километров. Ближе и не нужно в первое время.

– А когда высадка? – нетерпеливо спросил черноусый Анандашвили, прикрепленный к Драме.

Инструктаж тянулся долго. И он не был закончен еще, когда из своей радиокабины высунула светлую головку Герта.

– Земля говорит. Будете слушать?

Это был обычный выпуск последних известий для космоса. И как в далекие времена, он начинался светлым перезвоном кремлевских курантов.

Заслышав эти знакомые звуки, суровые лица на экранах заулыбались смущенно и нежно. И каждому вспомнился свой дом – белые с черными заплатами березы, зеленые трубы бамбука или тюльпаны над тихим каналом. Дом, сад, мать, дети, Земля, ласковая и родная!

Земля рассказывала о своих достижениях: построен новый понтонный остров юго-восточнее Гавайи. Туда, в страну вечной весны, переселяется десять тысяч школ. Орошен большой массив в Сахаре водами пресного моря Чад-Конго. Соревнование садоводов в Гаарлеме. Выведена удивительная роза темно-фиолетового цвета. Ведутся исследования на границе внутреннего ядра Земли.

И вдруг…

«…Хотя ученые применяли последнюю новинку техники – лучи, режущие поле тяготения, такие же, как в проекте «Коса Кроноса», попытка взять пробу не удалась. Академик Жан Брио считает, что в особых условиях планетного ядра режущие лучи не действуют».

Далин вздрогнул, резко обернулся к селектору. Двенадцать пар глаз выжидательно смотрели на него.

Что означала эта передача? Информация или совет? Земля сообщала, что режущие лучи не берут ядро планеты. Значит, и ядро Урана они не сумеют раскроить сегодня? Надо ли отменить подготовленную работу, ждать, пока на Земле проверят режущие установки?

– Что скажете, товарищи? – спросил Далин.

– Так нельзя! – выкрикнул Анандашвили. – Под руку толкают.

Шесть человек высказались за включение режущих лучей, шесть против Далину приходилось решать.

Он задумался, положив курчавую бороду на грудь.

Выжидательно молчали белые, желтые и черные лица на экранах.

– Запросим Землю, – решил Далин. – Пошлем радио в Космическую Академию. Подождите выводить людей на ракетодром.

8

Считается, кнопку нажать – забава.

Пальцем ткнул – и иди в буфет.

А люди об этой кнопке плюгавой

Мечтали, может быть, тысячу лет.

Радиостанция дала направленный луч. Герта отстучала ключом… И пошла на Землю депеша, помчалась со скоростью света: 300 тысяч километров в секунду, 300 тысяч, и 300 тысяч, и 300 тысяч… Мир откашляться не успел, а радиограмма умчалась за миллион километров.

Но до Космической Академии она должна была лететь 2 часа 32 минуты и столько же времени обратно.

Радиограмма еще не дошла до орбиты Сатурна, когда вернулся Керим и потребовал обед. Что ели за обедом радисты, осталось неизвестным. Мир не записал меню. Он уже не был уверен, что этот день войдет в историю.

К концу обеда к радистам зашел Далин. Подсел к столу, но от обеда отказался.

Вообще он частенько заходил в спой радиосекретариат просто так, поболтать немножко, понабраться бодрости у молодежи. Так важный генерал (это Мир придумал такое сравнение) в час отдыха играет с внучком в солдатики.

Далин любил рассказывать, а радисты охотно расспрашивали его: Мир – о науке, а Керим – больше о прошлом, о героическом двадцатом веке.

– Расскажите, как все началось? Как брали Зимний дворец? Что говорили на улицах? А царя вы видели? Где был царь?

Далин отвечал улыбаясь:

– Голубчик, у тебя все перепуталось. Я родился гораздо позже. Взятие Зимнего я видел только в кино, как и ты.

– А капиталистов? Какие они были? Зубастые, толстые?

– И капиталистов уже не видел, Керим. Вот пережитки капитализма еще застал. Пьяных помню. Была такая забава: люди разводили этиловый спирт с водой и пили стаканами. От него был туман в голове и нарушалось торможение в мозгу. Некоторым нравилось растормаживаться, забывать осторожность и приличия, ни с чем не считаться, кроме своих настроений. И деньги помню. Такие бумажки с узорами – их раздавали не поровну: за сложную работу побольше, за простую поменьше.

Мира больше интересовало будущее.

– А потом? – спрашивал он. – Вот расколем мы Уран, дальше что?

– Дальше возни с планетами хватит лет на двести. Будем ждать, чтобы они остыли, выравнивать, на место отводить, менять атмосферу будем – превращать метан и аммиак в углекислый газ, азот и воду. Потом высадим растения, чтобы насыщали воздух кислородом…

– Ну а дальше? Благоустроим планеты, заселим…

– Дальше расколем Нептун, – отвечал Далин. – Потом Сатурн и Юпитер. Если только у них есть твердое ядро. Это еще уточнить надо.

– А потом?

– Потом, как предлагал еще Циолковский, построим искусственные спутники из стекла и алюминия.

– Но на спутниках невесомость. А детям вредна невесомость, так говорят профилактики (профилактиками называли в XXIII веке врачей. Ведь им чаще приходилось предупреждать болезни, а не лечить).

– Может быть, мы зажжем еще одно солнце: соберем темные тела в межзвездном пространстве, свалим их в одну кучу… Вы же знаете закон больших масс. Стоит только собрать достаточное количество материи, и обязательно загорится солнце.

– А потом?

…Но сегодня Мир не решался задавать свои вопросы. Нельзя было расспрашивать о завтрашних шагах, когда и сегодняшний не удался.

Далин сидел у стола и барабанил пальцами.

– Рыбу ловили когда-нибудь? – спросил он. – Не электричеством, не ультразвуком. На простую удочку, на живца ловили? Было такое развлечение некогда: сидишь на бережку, смотришь на поплавок. Вода блестит, поплавок прыгает в бликах. Плывут по речке отражения облаков. Хорошо. И внимание занято, и забот никаких.

Керим шумно отодвинул тарелку.

– Зачем тянете время? Все равно Земля ответит: «Отложите!» Всегда спокойнее отложить. Я бы нажал кнопку, и все! Будь что будет. Такое мое мнение.

– Будь что будет, – горько усмехнулся Далин. – А если ничего не будет? Думать надо, Керим. А кнопку нажать силы у всякого хватит.

Керим, обиженный, тут же ушел. Изобрел себе дело: проверить автоматическую сигнализацию в складе горючего. И Далин поднялся вслед за ним.

– Пойду пройдусь. Мир, проводи меня.

Но в шлюзе, где надевали скафандры, он сказал молодому радисту:

– Ты извини меня, Мир, мне подумать наедине надо. Не сердись. В другой раз пройдемся.

Мир скинул скафандр, через открытую дверь скользнул прямо в радиобудку. Девушки даже не заметили его. Они сидели в радиокабинах спиной к двери, не оборачиваясь, переговаривались о своих делах.

Шли секунды и минуты. Сонно гудели радиоаппараты.

Где-то на невообразимо далекой Земле писали ответ Далину: решалась судьба проекта.

9

Я сижу с тобою у стола,

я знаю твои дела.

Я шагаю рядом в строю,

вместе с тобой пою.

А какая у тебя мечта?

Мысли бы твои прочитать.

– А замечательно придумал Далин, – сказала Юна неожиданно. – Планета песни, планета драмы, планета танца. На планете танца я бы хотела жить. Там весело будет: утром вместо зарядки пляска, перед работой пляска, перед обедом хоровод. И красиво: все праздничное – цветы, цветы, цветы… Кто придет в некрасивом платье, высылают с планеты прочь. Как хорошо: все создается заново! Словно ребенка растишь: вот он крохотный несмышленыш, и ты учишь его, будто из глины человечка лепишь. А тут целая планета – праздничная, нарядная, веселая. Ты какую выберешь, Герта?

Герта тяжко вздохнула:

– Я бы хотела жить на Земле, в Швеции, где-нибудь на берегу. У нас тихо так, мирно: серое море, чайки над морем, чистенькие домики, красная черепица. Ты не осуждай меня, но я боюсь космоса, Юна. Не по-людски тут. Черное небо днем, звезды при солнце. И смерть рядом. Мне каждую ночь снится: лежит Керим в разорванном скафандре… я зажимаю дыру, а воздух выходит, выходит, просачивается…

Мир широко раскрыл глаза: «Вот так история! Герта – самая исполнительная и работящая радистка, так давно покинувшая Землю, забравшаяся на край солнечной системы, оказывается, не любит космоса. Зачем же она не возвращается домой?»

Юноша ничего не сказал, не кашлянул, предупреждая о своем присутствии. Ему и в голову не пришло, что следует предупреждать.

В XXIII веке не принято было скрывать свои мысли, поэтому и слушать чужой разговор не считалось неделикатным.

– А ведь Керим не захочет жить на Земле, – заметила Юна. – Керим тишину не уважает.

– Должен же он считаться и со мной, – сказала Герта, даже с обидой. – Я столько ездила за ним, до самого Ариэля. А когда у нас появится маленький… Керим должен будет принять во внимание, не оставлять меня одну…

– Оставит… – отрезала Юна безжалостно.

Герта почему-то испугалась.

– Только ты не говори Кериму, а то он рассердится. Я обещала идти за ним всюду-всюду, хотя бы на край света. Но я за себя обещала, не за маленького. Тогда будет другой разговор.

– А ты очень любишь Керима?

– Очень. Мне ничего не надо, лишь бы он был рядом. Когда его нет, я думаю только о нем… и когда он рядом, тоже о нем.

– Нет, ты не любишь его, – объявила Юна неожиданно. – Так не любят. На самом деле ты не умеешь любить. Ты большая и сильная с виду, на полголовы выше меня, а сердце у тебя, как у испуганной девочки. Ты обнимаешь, словно уцепиться хочешь, чтобы он не ушел, стоял рядом, оберегал тебя, опекал, помогал. Как будто не муж он тебе, а сторож.

К удивлению Мира, Герта почти не протестовала.

– А как же иначе? – спросила она. – Конечно, чтобы оберегал и опекал. На то и муж.

– Нет, это не любовь, – проскандировала Юна. – Когда любишь, становишься щедрым, хочешь дарить, в не получать. Я бы любила так, чтобы ему было хорошо, чтобы он до неба рос, а не приземлялся… в Швецию. Когда я люблю, я сильнее. Кажется, на руках унесу любимого. И вот я все искала такого, чтобы стоило на руках нести, чтобы не ровня мне был, а я ему по колено, чтобы сердце не жалко было вырвать и под ноги ему бросить. И я нашла, нашла, нашла. – Юна уже не говорила, а декламировала, выпевала каждое слово. – Нашла здесь, на краю света, на Ариэле. Увидела человека, который играет в бильярд планетами, как древний бог лепит новые миры, дает имена новорожденным и определяет их облик на тысячу лет…

– Ты любишь Далина? – воскликнула Герта почти с ужасом. – Но он же сверхсрочник.

– Он герой! Кто спрашивает: сколько лет герою?

Увлекшись, Юна вышла из своей кабины, остановилась среди комнаты. И только тут заметила Мира. Ее подвижное лицо выразило испуг, негодование, презрение. Потом она расхохоталась, громко, подчеркнуто, нарочито…

«Ты все слышал? – говорил ее смех. – И на здоровье. Тебе это не поможет».

10

Когда корабль идет на дно,

не требуй ужин и вино.

А вели дом сгорел дотла, к чему

салфетка для стола?

К чему плести стихи свои.

Когда отказано в любви?

300 тысяч километров в секунду, и 300 тысяч, и 300, и 300… Шел ответ с Земли, пересекая орбиты Марса, Цецеры, Юноны и Паллады, Юпитера и его двенадцати спутников… Но Мир забыл о том, что с Земли идет ответ. Даже в XXIII веке трудно было утешаться общественным, когда отвергнута любовь.

Он сидел один в полутемной кладовке при шлюзе, где хранились скафандры. Кажется, он плакал на плече у пустого скафандра. Возможно, это был скафандр Юны. Потом сидел, уставившись в темноту пустыми глазами, беззвучно шептал:

 
– Когда корабль идет на дно…
 

И сам себе удивлялся. Какая смешная инерция! Ведь вся поэма писалась для того, чтобы Юна удивилась, оценила его, полюбила бы поэта…

 
К чему плести стихи свои,
Когда отказано в любви?
 

Вошел Далин. Он ставил в угол скафандр, а тот медлительно валился на соседние. На Ариэле все падало медлительно.

– Кто здесь? – спросил Далин, зажигая свет. – Ты, Мир? Еще не было?

Он спрашивал о радиограмме с Земли. А Мир не понял и не ответил поэтому.

– Рано. Не может быть, – сказал сам себе Далин. Сел рядом, положил на ладони кудрявую бороду.

А Мир думал:

«Вот человек, отнявший мое счастье, отнявший счастье, которое ему не нужно. Сидит и думает о какой-то депеше, о мнении какого-то Жана Врио. Зачем ему любовь девушки? Все равно что слепому полотно Рембрандта».

– У вас есть семья? – спросил юноша.

Старый космонавт вздохнул:

– Не склеилась как-то, Мир. Подруги были, жены не нашлось. Женщины – трудный народ. Они и любят нас, космачей, и не любят. Любят за то, что мы – покорители неба, и то, и се, овеяны славой. А полюбив, хотят разлучить с небом, привязать к своей двери шелковой лентой. Ищут льва, чтобы превратить его в бульдога. Вечная история про царицу Омфалу, которая заставила Геркулеса прясть пряжу. Ей, видите, лестно было самого Геркулеса унизить. Но ведь он не Геркулес уже был за прялкой.

«Ну, конечно, – думал Мир. – Не нужно ему счастье, отнятое у меня. Полотно Рембрандта, досталось слепому».

Ему очень хотелось рассказать все Дал ни у, поделиться со старшим другом с полной откровенностью. Люди XXIII века были очень откровенны, своим предкам они показались бы нескромно болтливыми. А Мир удивился бы, если бы встретил человека, скрывающего свою болезнь или слабость. Ведь слабость легче преодолеть сообща, и о слабом звене все должны знать, иначе общая работа провалится. Мир удивился бы также, если бы встретил изобретателя, в одиночку а тишине вынашивающего идею, ожидающего, чтобы открытие родилось. Наоборот, в XXIII веке было принято высказывать незрелые идеи вслух, вовлекать как можно больше людей в обсуждение. Все знали, что открытия делаются только сообща.

Но тут любовь – чувство древнее, эгоистическое. Мир хочет, чтобы его любили, Юна – чтобы ее любили. А Далин?

– А если бы вас полюбили сейчас? – спросил Мир, краснея.

Далин грустно улыбнулся:

– Если бы? Тогда я был бы счастлив. Бросил бы черный космос, посидел бы дома на Земле. Я так мало знаю наш дом. Есть уголки, где я не был ни разу. Я не видел восход в Гималаях, не видел Гавайских вулканов, на Южном полюсе побывал только мимоходом… Если бы спутница рядом…

«Нет, не надо ему говорить, – подумал Мир и опять покраснел. – А хорошо ли скрывать? Честно ли?»

Дверь в кладовую распахнулась. Герта стояла на пороге.

– Я услышала голоса. Земля прислала ответ…

11

Кнопка нажата.

Перед окном

ждем, ждем, ждем результата.

Секундам нет меры.

Они как смолы тягучие.

Ожидаем.

«Так, – говорят часы. – Тик-так».

Так или не так?

Не знаем.

Дело случая.

Земля радировала: «Дорогой Далин! Лучшие специалисты и конструкторы космической резки находятся на Ариэле. Мы всецело доверяем им и вам. На Земле пользовались уменьшенной копией ваших режущих аппаратов. Аппарат безупречно работал, пока не дошел до границы ядра. Глубже отказал. Принимайте решение сами».

Вновь на селекторе появились двенадцать лиц: седой и сморщенный Лю, Дженкинсон с выпирающей челюстью, толстяк Газлеви, горделивый красавец Анандашвили… Шесть осторожных, те же самые, что утром, сказали: «Подождем. Отложим». Шесть нетерпеливых возражали: «Не надо ждать. Нажимайте кнопку!»

– А что мы можем предпринять? – спрашивал Дженкинсон. – Вернуть кибы и проверить? Это не в наших силах. Они не могут взлететь с Урана.

– Ждать, ждать, ждать! – горячился Анандашвили. – А может быть, на Земле неполадки пустячные: контакт не контачит, надо было прижать его плотнее. Сколько раз бывало так в радиотехнике! Ждать, ждать полгода, а тут высокая температура, давление, радиация. И на наших кибах тоже что-нибудь испортится за полгода.

И Лю добавил, щуря глаза:

– Понимает зубную боль только тот, у кого зубы болят. Есть опыты, которые нельзя проделывать на моделях. Чтобы узнать, разрежется ли Уран, надо резать его.

Шесть «за», шесть «против». Опять решение должен был принимать Далин. И, вздохнув, он сказал совсем тихо:

– Назначаю опыт на 15 часов 50 минут.

Двенадцать пар глаз одновременно повернулись вниз и налево: на левую руку, где и в XXIII веке носили часы.

Оставшиеся сорок минут были заполнены предотлетной суетой. Вспыхивали и гасли экраны. Группы докладывали о готовности к отлету. Уверенные в успехе добавляли слова прощания. Сомневающиеся неопределенно улыбались.

Мир в сотый раз проверил давным-давно составленную и закодированную радиограмму кибам: немедленно включить режущий луч и вслед за ним поворотный механизм. Механизм нужен был для того, чтобы луч описал полный круг. Каждая киба должна была разрезать планету пополам, все вчетвером – на двенадцать частей.

Лента с приказом была заправлена в передатчик. Керим включил радиометроном. Механический голос начал докладывать: «Осталось пять минут, осталось четыре минуты, осталось три минуты…» Далин положил на гладкую кнопку указательный палец, толстый палец с обкусанным ногтем. Осталась одна минута… пятьдесят секунд, сорок, тридцать, двадцать, десять, пять…

«Тик-так-тик-так!»

Нажал!

И обернулся к окну. Все радисты тоже. За четким переплетом на звездном небе висел огромный серо-зеленый шар. С одной стороны он всасывал звезды, с другой выплевывал…

Мир лихорадочно подсчитывал в уме: «На разрез требуется минута… Затем тяготение как бы исчезает, куски начинают расходиться… с какой скоростью? С такой же, с какой тела падают на Уран».

– Прошла одна минута, – провозгласил метроном.

«Скорость падения на Уран до двадцати одного километра в секунду, – думает Мир. – Приобретается она не сразу, постепенно, за полчаса примерно. Если взять ускорение силы тяжести, помножить на время в квадрате, разделить пополам…»

– Прошли две минуты.

«…и разделить пополам, получится, что ширина щели между кусками минут через пять дойдет до тысячи километров. Через пять минут мы увидим щель своими глазами. А телескопы? Телескопы должны различать ее уже сейчас».

– Прошли три минуты.

Обсерватория молчит. На лбу у Далина глубокая морщина. Лицо Юны выражает страдание, лицо Керима – напряжение. Его могучие мускулы вздуты, пальцы сжимаются. Ему так хочется быть там, на Уране, ухватиться руками за край щели, стиснув зубы, поднатужиться, рвануть, чтобы планета треснула, словно арбуз, обнажив под зеленой коркой огненно-красное нутро.

– Прошли четыре минуты.

Это Мир все замечает. Это он придумал сравнение с арбузом. Волнуется так, что дыхание перехватило, но все замечает и придумывает сравнения. Словно два человека сидят в нем и даже три: подавленный несчастный влюбленный, рядом с ним – участник великого дела, нетерпеливо желающий победы, и тут же – любопытный наблюдатель, мастер увязывать слова.

– Прошло пять минут.

Но щель должна быть уже видна. С палец толщиной.

Или атмосфера закрывает ее?

На десятой минуте щелкнул один из экранов на селекторе. Появилось расстроенное лицо Анандашвили – коменданта народившейся планеты Драма.

– Не сработало. Может, повторить сигнал?

И другое лицо появилось тут же – спокойное лицо голландца Стрюйса, первого скептика, коменданта Скульптуры.

– Какой будет приказ? Ждать на ракетодроме или возвращаться по домам?

Далин ничего не ответил, протянул руку и щелкнул выключателем. Экранчики селектора погасли все одновременно.

Тьма. Тишина. Громадный мутно-зеленый шар висит на небе, как вчера, как миллиарды лет назад.

Подавленный, потерпевший поражение, рискнувший и разбитый, сидит, сгорбившись, плечистый и бессильный старик.

В глазах у него пустота, на курчавой голове седая прядь.

Так бывает у сверхсрочников: перенапряжение, сильное потрясение, и все лечение парализуется. Организм сворачивает на старый естественный путь увядания.