Текст книги "Клуб любителей фантастики, 1959-60"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Георгий Гуревич,Дмитрий Биленкин,Павел (Песах) Амнуэль,Николай Шпанов,Игорь Росоховатский,Валентина Журавлева,М. Дунтау,Александр Викторов,Ф. Сафронов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

12

Разве все утешает любовь?

Разве все заменяет любовь?

Разве все принимает любовь:

И позор и проступок любой?

Тьма, тишина. Зеленый диск на звездном небе. Всхлипывает Герта, обеими руками держась за мужа. Подавленный старик у окна.

И вдруг, разрывая тишину, Юна с криком бросается к нему, плывет над полом… тянется вытянутыми руками.

– Не надо! – кричит она. – Не отчаивайся. Еще будет хорошо, все будет хорошо.

Герта перестает всхлипывать, смотрит любопытными и осуждающими глазами. Какая нескромность! Герта не позволила бы себе такого. Керим кривится, как будто в рот ему попало горькое. Он презирает чувствительность.

А Юна все равно. Пусть слышит весь мир. Она гордится своей любовью, любовью спасает любимого, самым сильным средством, которое в ее распоряжении.

– Я люблю… если это может тебя утешить, – шепчет она.

Узловатые пальцы ложатся на ее пушистые волосы. На лице Далина грустная улыбка. Но глаза уже не тусклые, не безнадежные.

– И за прялкой ты будешь любить меня, Омфала?

Девушка не понимает. Она же не присутствовала при разговоре в кладовой. Впрочем, Далин спрашивает больше себя. Через сколько недель эта девушка, полюбившая руководителя большого дела, отвернется от бывшего руководителя?

– Всегда-всегда-всегда, – уверяет Юна. – Мы будем вместе всюду-всюду-всюду. Земля прекрасна: там есть море и чайки над морем. Мы посмотрим ее всю: пирамиды, полузасыпанные песком, перламутровый туман над Темзой, рубиновые звезды Кремля… И мы будем ловить рыбу на речках, смотреть, как пляшет поплавок на блестящей воде. Я буду рядом всюду-всюду-всюду…

Откуда она знает мечты Далина? Или у любви особое чутье?

Мир трясущимися руками надевает наушники. Только бы не слышать!

Почему так тихо говорят кибы? Бормочут что-то, не могут заглушить это воркованье. Мир включает репродуктор. Пусть орет! С ним же не считаются, и он не будет считаться. Все равно киб не слышно. Да что там творится на Уране?!

И вдруг спокойный и ясный голос Юны заполняет комнату. Не девушки Юны, а Юны-кибы, той, что на Уране.

– Ослепительно белые струи, синеватые искры, – рассказывает киба. – Что-то лопается и рвется, толкает и давит. Прошла маршрут до конца, достигла проектной глубины. Давление на пределе прочности. Поверхность электризуется. Металл-керамика течет. Что мне делать дальше? Для чего меня послали сюда?

И тут большая рука отодвигает смуглую головку Юны.

– Почему эта киба слышна лучше всех, Мир?

Мир отвечает с неохотой:

– Я хотел сохранить обертоны, записал голос на более высокой частоте, на порядок выше, чем другие.

– Значит, низкая частота глушится, Мир?

– Как слышите.

– Значит, низкая частота глушится, Мир? – повторяет Далин. – Но это понятно, пожалуй. Ионизированные газы, ионизированная оболочка, возбужденные атомы, свои токи, свое собственное поле. Что же у нас там работает на низких частотах? Приказы до киб доходят, луч включается постоянным током. Ах, вот что: поворотный механизм, на нем обычный мотор – пятьдесят герц. А ну-ка, Мир, составляй новый приказ: еще раз включить режущий луч, а вслед затем крутить поворотный механизм вручную, манипулятором.

13

Тебя не любят – не кричи,

Не жалуйся стихами.

Любовь за горло взял – молчи!

О солнце не сказать словами.

Все было, как в первый раз: в передатчик заложена кодированная лента, тикал метроном, пять взволнованных свидетелей лбами прижались к окну.

Приказ кибам отправился в 17 часов 46 минут.

Метроном тикал медленно и зловеще. Миру не хотелось дышать. Горло сдавило от волнения.

К концу третьей минуты Миру почудилось, что на огромном зеленом диске появилась голубоватая ниточка.

Он не поверил своим глазам. Закрыл веки, опять открыл. Есть или нет? Есть! И вот вторая, вот и третья – на экваторе.

– Лава, – сказал Далин хрипло.

Где-то в глубине, под тысячекилометровой толщей атмосферы, уже текли огненные реки. Но сквозь зеленую муть метана пробивались только слабенькие лучи.

– Чем хороша наука? – сказал Далин счастливым голосом. – Тут можно ошибаться сто раз, но сто первая удача зачеркивает все ошибки. Никогда не падайте духом, ребята. Делайте вторую, третью, четвертую, пятую попытки…

Как будто это не он в глухом отчаянии сидел тут два часа назад.

Они стояли и смотрели.

Это не было похоже на взрыв, не похоже даже на замедленную съемку. Глаз не замечал движения. Но пока осмотришь огромный шар – пятнадцать градусов в поперечнике, какие-то изменения произошли. Голубые нитки стали, как шнурки. Синие и оранжевые искры заиграли на шнурках – это загорелись метан и водород в атмосфере. Шнурки еще толще – превратились в пояски. На поясках тучи – черными крапинками. Пояски все шире – они желтеют, потом краснеют. И вот Уран разрезан на ломти, а каждый ломоть – пополам. Сквозь зеленую корку просвечивает нутро – красное, как и полагается арбузу.

Ломти раздвигаются, просветы между ними все шире. Кипят и горят газы. Ломти раздвинулись. Теперь они висят на черном небе независимо друг от друга. На углах – блестящие капли. Поле тяготения у каждого осколка теперь самостоятельное. Углы и грани стали высоченными хребтами и пиками. А пики эти состоят из пластичной горячей магмы, конечно, они сползают, рушатся. Но только засмотришься на эти капли, уже на Ариэле другая расцветка – как на сцене, когда зажгут другие прожекторы. Залюбовался Ариэлем, а на Уране – на бывшем Уране– ломти расставлены еще шире, острые углы округлились, огня стало больше, зеленого тумана меньше…

Позже Мир много раз пытался в стихах и в беседах описать эту цветовую симфонию, пляску торжества, удовлетворенной гордости, сознания своего могущества. И не мог. Вот почему в эпиграфе этой главы стоят слова:

 
Любовь за горло взял – молчи!
О солнце не сказать словами.
 

Лю оторвал их от молчаливого созерцания. Минут через сорок после разреза на одном из экранов появилось его улыбающееся лицо:

– Говорит комендант Поэзии, Лю. Планета оформилась. Разрешите стартовать?

А Земля еще ничего не знала о победе. Свет до Земли шел два часа с половиной. Только через два часа с половиной земные астрономы заметили изменения на Уране. И тогда было объявлено по радио, что опыт с Ураном прошел успешно.

14

Это было жестоко:

Бросить голос любимой

В огненные потоки.

Зеленые глубины.

– Потеряла ориентировку. Потеряла глубину. Вижу звездное небо. Временами его застилает пламя. Вижу красно-огненные горы. Они лопаются, выворачиваются и ползут, как тесто. Открываются сияющие недра цвета белого каления. Взрывы, всюду взрывы. Фонтаны и гейзеры огня. Грохот, рев, гул и вой. Потеряла ориентировку. Куда вы меня послали? Что мне делать, что делать дальше?

Все остальные кибы замолчали сразу: видно, были раздавлены в первый же момент, а эта с голосом Юны сохранилась каким-то чудом.

Мир записывал сообщения кибы на два магнитофона. Каждое слово ее было неоценимо для науки. Ни один человек не уцелел бы там, в пекле, ни один не мог бы сообщить столько подробностей.

Взрывы и электрические разряды забивали передачу. Голос кибы захлебывался, переходил на свистящий шепот, потом взвивался до истерического крика. Звучали непривычно-неуравновешенные интонации, как в голосе Юны. когда она объяснялась с Далиным сегодня. И Мир все снова и снова вспоминал сегодняшнюю сцену, о которой так хотел не думать.

«Действительно, глупая шутка была с этим голосом, – шептал он. – Сам себе дергаю нервы».

– Зачем вы послали меня сюда? – взывала киба.

Прошло часа два после разделения Урана, и картина за окном заметно изменилась. Все еще многочисленные солнца виднелись на небе, красные солнца, цвета раскаленного угля. Но симметрия уже нарушилась. Поле тяготения было разрезано, исчезло в центре Урана. Притяжение далеких небесных тел раздвигало куски и одновременно раздувало, растягивало разрез, превращало его в непрозрачный пузырь. Лучи света обтекали его, как струи реки обтекают остров. Наблюдатели на Ариэле смотрели в небо как бы через плохое стекло. Созвездия искажались, звезды виднелись совсем не там, где они были, а куски Урана раздвигались быстрее, чем на самом деле.

Голос Юны вопрошал:

– Я не понимаю, где нахожусь. Двигаться вверх или двигаться вниз? Меня несет в огненном круговороте. Не забыли вы послать новый приказ? Взлетаю в воздух в столбе пламени. Озеро лавы. Падаю. Несет по поверхности. Впереди черные утесы…

Мир был занят сообщениями кибы, а Юна в соседней кабине – еще более тревожным делом. Не только киба, но и Ариэль – железо-каменный корабль, на котором они плыли по небу, – потерял ориентировку. Распался на куски хозяин, и спутники сбились с пути, словно дети, потерявшие родителей, заметались, выбирая новую орбиту – самостоятельную, пока неопределенную. Обсерватория Ариэля беспрерывно вела наблюдения, стараясь уточнить новую орбиту. Но лучи света искажались в разорванном небе, ошибки громоздились на ошибки…

– Куда вы меня послали? Впереди черные утесы. Несусь по расплавленному морю. Что я должна делать? Синие взрывы. Боком несет. Сейчас ударит…

Треск. Словно лопнула натянутая кожа…

И тишина.

Мир вытер пот. Ему хотелось встать и обнажить голову.

Но еще больше хотелось отдохнуть. Чувство у него было такое: на сегодня хватит! Хватит рыдающих киб и влюбленных девиц, неудачных и удачных опытов, разбитых сердец и разбитых планет. Хватит.

Далин, напротив, был бодр, деятелен, полон планов. Он выслушивал доклады радистов, вел переговоры с обсерваторией и дальними спутниками Урана – Титанией и Обероном. Он напутствовал улетающие группы, напоминая каждому капитану:

– Держитесь на почтительном расстоянии, не торопитесь высаживаться. Наблюдайте. Следите, как формируется планета. Составляйте карту, наносите установившиеся хребты. Потом пошлете кибу, чтобы изучала остывание. Думайте, как ускорить остывание. Может быть, полезно перепахивать планету, ломать застывшую корку, что ли? И составляйте проект, когда и как выводить на орбиту вашу планету. Счастливого пути. Руку жму.

Потом он говорил, обращаясь к радистам, возможно, к одной Юне:

– Ариэль тоже не скверно бы развернуть, пустить за планетами вдогонку. А то штаб оторвался от флота, превращается в регистратуру радиограмм. Пожалуй, мы не останемся здесь. Как только с Земли пришлют нам мощную ракету, сядем в нее и отправимся объезжать все планеты по порядку. Попутешествуем, посмотрим новорожденные миры.

А Мир удивлялся: «Откуда такая энергия у сверхсрочника? Любовь окрыляет человека или успех? Ведь сегодня же, три часа назад, он мечтал только о рыбной ловле. А теперь – на тебе: инспектировать двенадцать планет, годы и годы в невесомой ракете».

Юна с бланком радиограммы подошла к Далину:

– Послушайте. Оторвитесь, важное дело.

«Даже тон у нее новый, – подумал Мир, – тон подруги, хозяйки».

Далин прочел радиограмму, нахмурился, сказал негромко:

– Керим, объявите тревогу номер один. Через час двадцать минут Ариэль столкнется с планетой Драма.

15

Нам было некогда любить

И некогда ненавидеть.

Я не успел тебя забыть,

Ты не смогла обидеть!

Усталость как рукой сняло. Позже Мир вспомнил о ней и удивился: «А я ведь, кажется, спать хотел?»

Тревога номер один как раз и предусматривала столкновение Ариэля с осколками Урана. Вероятность столкновения была не так уж мала – около 4 процентов (один шанс из двадцати пяти). Поэтому на случай катастрофы заранее был составлен план действий, каждый знал свое назначение, несколько раз проводились учебные тревоги.

Но в последнюю минуту все оказалось не совсем так, как предполагалось по плану.

По плану на случай эвакуации на Ариэле были подготовлены три ракеты. Каждый знал свою ракету, свое место. Но какая-то киба на Уране сработала лишний раз, получилось не двенадцать осколков, а четырнадцать. Час тому назад Далин сформировал еще две группы наблюдателей. Теперь всех людей с Ариэля надо было вывозить на одной ракете.

Далин первым долгом связался с ракетодромом. Оказалось, что все ракеты уже разлетелись, кроме двух. К старту готовился толстяк Газлеви… За ним на очереди стоял Амандашвили – хозяин злополучной Драмы.

– Старт задержать! – распорядился Далин. – У меня двадцать шесть человек на Ариэле. Штабная ракета не заберет всех. Газлеви, возьмешь пятерых, и Анандашвили – пятерых.

– Но я уже на старте, – сказал перс, округляя глаза. – Я должен уступить площадку этому беспокойному грузину?

– Возьмешь трех человек из ракетодромной команды, – распорядился Далин. – И со склада двоих. Сейчас склады ни к чему. А беспокойный грузин пусть становится на запасную площадку.

И тут же сказал Юне:

– Юна, у нас двадцать шесть человек на Ариэле. Предупредите каждого, всех держите в памяти.

Мир с Керимом по тревоге должны были отвезти на ракетодром все научные данные. Архив был упакован заранее, его не трудно было погрузить. Но ведь самые интересные материалы были получены сегодня. Их-то и надо было собрать: фотоснимки, киноленты, магнитограммы. Все надо было аккуратно завернуть, запаковать, а руки тряслись от волнения, глаза не могли оторваться от окна, от растущей огненной глыбы на небе. Прошла одна минута. Сколько осталось еще? Не пора ли все бросать, бежать сломя голову на ракетодром?

Мир на минуту забежал в свою комнату. Глянул – что взять? Стихи? Тут они родились, на этом несчастном Ариэле, пусть и горят тут же, пусть пропадают. Кому они нужны?

 
К чему плести стихи свои.
Когда отказано в любви?
 

Керим между тем грузил ящики на кибу-тележку. Тележка оказалась мала, все ящики не умещались. Керим сунул значительную долю материалов в пустой скафандр, перекинул через плечо, как мешок. Потом посадил на тележку всхлипывающую Герту и умчался за ней скользящими скачками.

Миру пришлось вызвать еще одну тележку. Сколько же времени он ждал ее, как она медлила! Наконец тележка подкатила, Мир накидал на нее ящики. А что там мешкают Юна и Далин? Нельзя же за любовью забывать о жизни!

Юны в штаба на было. А Далин стоял парад селектором. Только один экран светился, и на нам виднелось тонкое лицо Анандашвили.

– Возьмешь еще пятерых! – кричал Далин. – Не двоих, не троих, а пятерых. Все равно столько народу не нужно будет на Обероне. Там есть свои ракетодромщики и свои радисты. Полезных людей добавляю тебе: двух техников по кибам и лучших радистов, Юну в том числе.

Что такое? Далин улетает на Оберон, а Юну отправляет с Анандашвили?

Мир остолбенел. И за спиной послышался крик. Юна стояла в дверях, держа в руках чемоданы: свой и Далина.

Далин повернулся к ней.

– Юна, дорогая, так лучше. Ведь я сверхсрочник. Ты после поймешь…

Девушка высоко подняла голову. Голос ее был как натянутая струна, вот-вот надорвется:

– А разве вы приняли мои слова всерьез? Я просто хотела расшевелить вас, взбодрить.

Лицо Далина выразило недоумение.

– Ну, если так… – сказал он нерешительно.

Потом глянул на часы, кинулся к девушка, взял у нее чемодан, поцеловал руку и исчез за порогом.

– Не задерживайтесь! – крикнул он. – Осталось двадцать восемь минут. Мир, позаботься о ней. Потом сюда приходи.

Мир пошел в кладовку, разыскал скафандр Юны, вернулся. Девушка все стояла посреди комнаты и смотрела на правую руку, на ту, которую поцеловал Далин.

– Не огорчайся так, Юна, – проговорил Мир несмело. – Все еще будет хорошо. И одевайся скорее.

Он ласково ваял ее за руку, нисколько не ревнуя, почти сочувствуя.

Девушка вырвала руку.

– Не подходи! – крикнула она в бешенстве. – Ты что обрадовался? Все равно не полюблю. Презираю тебя! Всегда буду презирать!

Это было так грубо, так некрасиво, так несправедливо, в сущности. Ведь Мир не улетал с ней, он отправлялся на Оберон. Но… оставалось двадцать пять минут. Некогда было обижаться, объясняться и уговаривать. Мир схватил Юну за шиворот, как котенка, и сунул ногами вперед в скафандр. На Ариэле такие вещи проделывались без труда. Потом он нахлобучил шлем. Юна еще что-то кричала изнутри.

16

Век двадцатый.

Стенка,

Небо предзакатное.

Бит и связан.

Руки за спиной.

Смотришь прямо в дуло автомата:

Это есть твой решительный бой!

Мир посадил Юну не тележку, нажал кнопку. Перебирая гусеницами, киба побежала по обочине. Дорога была загружена. По ней спешили, пыля гусеницами, колесами и лапами, кибы, роющие, долбящие, грызущие, – все, что было самодвижущегося на Ариэле. Это Мир дал им приказ – стягиваться к ракетодрому.

Сегодня машины были красные – все до единой, – и пыль на дорогах красная, и скалы буро-красные, ржавые или багровые. И все потому, что четверть неба занимало ало-багровое конусообразное тело – раскаленная болванка, из которой люди собирались выковать планету по имени Драма.

Но смотреть и запоминать было некогда. Оставались двадцать три минуты. Мир забежал в кладовку еще раз, вытащил скафандр Далина.

К его удивлению, Далин, задумавшись, сидел в кресле перед окном, глядел на красное зарево.

– Осталось двадцать две минуты! Одевайтесь скорее!

Далин медленно повернул лобастую голову.

– Возьми стул, Мир. Сядь рядом. Дело в том… дело в том, что спешить некуда. Наша ракета опрокинулась, упала с площадки. Четырнадцать ракет стартовали сегодня. Видимо, бетон раскрошился.

В общем ракета лежит на камнях, сломана нога, дюзы погнуты, трещина в двигателе. Ремонта на трое суток.

– Трое? Трое суток? Значит… не улетим?

Мир отер холодный пот.

– Тебе не повезло, – меланхолически продолжал Далин. – Ракета Анандашвили рассчитана на шесть человек, я всунул ему еще десять. Больше небезопасно. Одиннадцать надо было оставить. Я оставил ракетодромщиков – слишком большое наказание за оплошность. Оставил астрономов – за мрачное предсказание. Оставил команду ракеты – за ненадобностью… и вот кого-то надо было выбрать из радистов. Женщин я обязан был спасти, Керим нужен своей жене… а ты одинокий, Мир.

Он говорил так спокойно, рассудительно, а Мир не слышал ни единого слова. Метался по комнате, думал: «Что делать? Что делать?» Если ракета опрокинулась, ее, конечно, не поднимешь за двадцать минут. Тем более нога сломана. Лезть к Анандашвили? Как лезть? Отталкивать Юну, сбрасывать Керима, драться с ним за место?

– Сядь, Мир, – повторил Далин. – Умирать надо с достоинством.

А Мир не хотел умирать. С какой стати? Он еще и жить не начал.

Зажегся экранчик на селекторе. Показалось растерянное, как бы измятое лицо Анандашвили.

– Слушай, Далин, я только что узнал, что твоя ракета опрокинулась. Беги сюда, я подожду. Там, где влезли десять, влезет и одиннадцатый. Беги что есть силы. Я успею. Мы взлетим напрямую, обрежем нос этой Драме. Гарантирую.

– Нет, – сказал Далин.

– Дорогой, не валяй дурака, не донкихотствуй. Ты самый нужный, самый знающий. Беги скорее, я жду. Я сам останусь вместо тебя.

Далин решительно отмахнулся.

– Если найдется место, возьми кого хочешь! – крикнул он. – Кого попало, кто под рукой, и взлетай немедленно. Я приказываю, слышишь?

Лицо Анандашвили искривилось, стало жалким и напряженным. Кажется, он с трудом сдерживал слезы. Далин задернул экран шторкой.

Мир затаив дыхание слушал этот разговор. Он так ждал, что Далин скажет: «Подожди, капитан. Я старик, жил на свете достаточно, но тут рядом молодой, сейчас я пришлю его». Мир даже открыл было рот, чтобы крикнуть: «Меня пошлите, меня!» Но не крикнул. Что-то остановило его. Не к лицу человеку умолять… даже о любви, даже о жизни.

Не оборачиваясь, Далин сказал:

– Спасибо за молчание, Мир. Мне неприятно было бы отказать тебе, а пришлось бы. Анандашвили нельзя сидеть на старте лишних десять минут, рисковать шестнадцатью людьми ради одного.

Минуту спустя за холмами полыхнуло зарево… потом съежилось, огонек ушел к звездам. Последняя ракета покинула Ариэль. С ней улетели радисты, Юна тоже.

Почему-то у Мира стало спокойнее на душе. Видимо, жить в беспрерывном страхе чересчур утомительно. Нервы не выдерживают.

И Мир молча уселся рядом с Далиным, глядя на великолепное и мрачное торжество собственной гибели.

Драма приближалась. Миру казалось – она росла. Словно огненно-оранжевое знамя разворачивалось по всему небу. Уже не красными, а угольно-черными на фоне этого знамени казались силуэты ближайших утесов. («Черное и красное – траур», – подумал Мир.)

Новорожденная планета еще сохраняла свои угловатые очертания. Тяготение не успело превратить ее в шар. Но воздух ужа стек с углов. Углы были ярче всего – желтого цвета. Желтое время от времени меркло, подернувшись прозрачной красной пленкой, но тут же остывшие пласты рушились, обнажая сияющие недра. И на углах и на ребрах шло беспрерывное движение, словно кто-то месил и перелопачивал огненное тесто. В середине граней, где скопился воздух, шевелились цветные – синие и оранжевые – языки пламени. Может быть, там горели метан и водород, а может быть, и не было никакого горения – газы нагрелись и светились, как на Солнце.

Мир разглядывал все это с удивительным спокойствием. Даже находил сравнения. Даже какие-то стихи составлялись у него а голове:

 
У смерти были красные глаза.
И сотни языков, и каждый – пламя…
 

Рифмы он не стал подбирать. Поймал себя на нелепом стихотворчестве и усмехнулся. Рифмовать за десять минут до конца? Смешная вещь – привычке.

Надеялся ли он? Пожалуй, надеялся. Человеку трудно отказаться от надежды, даже если он приговорен безапелляционно… А вдруг пронесет? Авось вывезет! Астрономы на Ариэле опытные, математика – наука точная, машина считает безошибочно… но вдруг… Ведь расчет велся по формулам Ньютона, поправкам Эйнштейна, а соответствии со всемирным законом тяготения. Но как раз поле тяготения и разорвано сегодня.

– Как вы думаете, не вынесет нас? – спросил Мир.

– Не знаю, дружок, едва ли. Могу обещать только, что смерть будет легкая. Взаимная скорость – 25 километров в секунду. Удар, взрыв, и все обратится в пар. Мы тоже в пар.

– Я обращусь а пар? – Мир не верил.

С напряженным вниманием он смотрел а окно. Наверное, так смотрит капитан потерявшего руль судна. Вот его несет на скалы. Сейчас ударит… А может быть, там пролив, безопасная бухточка, лагуна за рифами? Бывает же такое?

Огненное знамя превратилось в занавес, встало пологом от гор до гор. Из-за полога высовывались языки, и каждый больше предыдущего. И вот уже полога нет вообще, только языки на горизонте – громадные, разнообразные, изменчивые, как всякое пламя. Пляшут над черными горами огненные змеи, колышутся огненные пальмы, взвиваются огненные фонтаны… и вдруг один из них, самый высокий, перехлестнув через ближайшую гору, накрывает здание радиостанции.

Извечно безмолвный Ариэль наполняется гулом и воем пламени. Шумит, свистит, ревет и грохочет огненный вихрь.

И Мир думает: «Это все!»

Ариэль уже в огне – в чужой атмосфере. Как только он дойдет до плотного дна – взрыв. Конец!

От всей жизни осталась минута или полминуты.

И сделать ничего не сделаешь. Даже Далин ничего не придумал. Вот он сидит, уставившись в окно, лицо красное, как в крови. Бессилен, словно руки связаны. В героическом двадцатом бывало тек: наши побеждают, а тебе не повезло; тебя схватили враги. И конец: свяжут, скрутят, приставят к стенке, прицелятся. Вот она, смерть, – в черном зрачке карабина. Смотришь на нее… и поешь.

И Мир запел. Запел старый, трехсотлетней давности, гимн героического двадцатого века. Пел стоя, держа руки по швам, старательно выговаривал забытые, потерявшие смысл слова о рабах, проклятьем заклейменных.

Потом он заметил, что Далин тоже стоит и тоже поет, перекрикивая вой пламени. А пламя все жарче и светлее. Взметаются вспышки, снаружи грохочет и стреляет – взрываются двигатели застрявших на дороге киб.

«Это есть наш последний и решительный бо-о-ой!»

Юноша пел, и пел старик. Так встречали смерть люди. Человек может погибнуть, он смертен, но сдаваться ему не к лицу, потому что он человек из племени победителей. Он гибнет, а племя побеждает.

Они спели первую строфу и припев, а пламя все ревело за окном. Потом оно стало тускнеть, темнеть, сквозь него начал просвечиваться силуэт железных гор… потом показалось черное небо с багровыми тучами…

– Поздравляю тебя, Мир, – сказал Далин. – Жить будешь.

Мир продолжал петь, торжествуя. Голос его гремел в ватной тишине Ариэля. За помутневшим окном виднелась закопченная дорога, на ней оплавленные кибы.

– Отставить хоровой кружок, – улыбнулся Делии. – Садись к передатчику, Мир, ты теперь один за четверых. Обсерваторию вызывай, потом штаб, потом ракетодром… надо узнать, кто жив.

Мир сел на место Юны, застучал ключом. Далин, стоя сзади, обнял его за плачи.

– Дела, Мир! У живых много дел. После Ариэля вызовешь ракеты. Четырнадцать групп, есть с кем поговорить Ну и мы не засидимся. Получим с Земли ракету, будем облетать всех по очереди. Любишь путешествовать, Мир? Или отправить тебя на Драму, к Анандашвили?

Мир понял, о чем идет речь.

– Но Юна любит вас, – сказал он.

Далин похлопал его по плечу.

– У Юны много лет молодости. У нее есть время разобраться, она разберется еще.

В радиоприемнике послышался частый писк. Отвечала обсерватория, отвечали убежища штаба и ракетодрома. Все живы. Уцелели. Отсиделись в герметических помещениях.

– Поздравляю с жизнью, – просил передать Далин. – На всякий случай сидите в убежищах до завтра. Завтра свяжемся.

Завтра!

Первый день творения заканчивается.

Завтра будет уже второй день в истории четырнадцати человеком созданных планет.