Текст книги "Жангада. Кораблекрушение "Джонатана"."
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Смерть судьи Рибейро, в чьей поддержке Жоам Дакоста был совершенно уверен, была для него роковым ударом.
Рибейро знал Жоама Дакосту еще в ту пору, когда молодого служащего алмазных копей судили за похищение алмазов, а сам Рибейро еще не стал главным судьей в Манаусе, то есть высшим должностным лицом провинции, а был лишь адвокатом в Вилла-Рике. Это он взял на себя защиту обвиняемого перед судом присяжных. Расследовав дело, он принял его близко к сердцу. Подробно изучив все протоколы и свидетельские показания, он пришел к глубокому убеждению, что его подзащитный обвинен несправедливо, что он не принимал никакого участия ни в убийстве конвойных, ни в краже алмазов, что следствие шло по неверному пути, – словом, что Жоам Дакоста невиновен.
И все же, несмотря на его способности и старание, адвокату Рибейро не удалось убедить присяжных. На кого мог он направить их подозрения? Если Жоам Дакоста, по своему служебному положению имевший возможность известить грабителей о тайном отъезде конвоя, не сделал этого, тогда кто же их сообщник? Служащий, сопровождавший конвой, погиб вместе с солдатами и потому был вне подозрений. Все обстоятельства указывали на то, что Жоам Дакоста был единственным и несомненным вдохновителем преступления.
Рибейро защищал его с чрезвычайной горячностью. Он говорил на суде от всего сердца. Но не мог его спасти. Присяжные заседатели поддержали все пункты обвинительного заключения. Жоам Дакоста был осужден за преднамеренное убийство, без всяких смягчающих вину обстоятельств, и приговорен к смерти.
Осужденному не оставалось никакой надежды. Смягчить наказание было невозможно, так как преступление произошло в Алмазном округе. Приговоренный должен был погибнуть. Но в ночь перед казнью, когда виселица уже стояла на площади, Жоаму Дакоста удалось бежать из тюрьмы… Остальное известно.
Двадцать лет спустя адвокат Рибейро был назначен главным судьей в Манаусе. Скрывавшийся в Икитосе беглец, узнав об этом назначении, решил, что это благоприятное обстоятельство может помочь пересмотру его дела и есть даже шансы на успех. Жоам был уверен, что прежняя точка зрения адвоката не изменилась после того, как он стал судьей. И решил приложить все силы, чтобы добиться оправдания. Не будь Рибейро назначен главным судьей провинции, возможно, Жоам еще колебался бы, ведь он не мог представить никаких вещественных доказательств своей невиновности. Хотя этому честному человеку было очень тяжело, что он вынужден скрываться в Икитосе, быть может, он еще подождал бы, пока время не изгладит воспоминания об этом ужасном деле, но одно обстоятельство побуждало его действовать не откладывая.
Еще задолго до того, как об этом заговорила Якита, он заметил, что Маноэль любит его дочь. Брак Миньи с молодым военным врачом казался ему желательным во всех отношениях. Он не сомневался, что не сегодня-завтра Маноэль сделает предложение, и не хотел быть застигнутым врасплох.
Но мысль о том, что дочь его выйдет замуж под вымышленным именем, что Маноэль Вальдес, думая породниться с семьей Гарралей, породнится с семьей Дакосты, осужденного на смерть беглеца, – эта мысль была для него нестерпима. Нет! Этот брак не должен совершиться в тех же условиях, что и его собственный! Нет! Ни за что!
Мы не забыли событий того далекого времени. Через четыре года после того, как молодой человек пришел на фазенду в Икитос и стал помощником Магальянса, старого португальца принесли домой смертельно раненного. Ему оставалось жить всего несколько дней. Он испугался, что его дочь останется одна, без всякой опоры; к тому же он знал, что Жоам и Якита любят друг друга, и хотел, чтобы этот брак совершился немедленно.
Сначала Жоам отказывался. Он предлагал остаться покровителем, слугой Якиты, не становясь ее мужем… Но умирающий Магальянс был так настойчив, что Жоам Гарраль не мог ему противиться. Якита дала руку Жоаму, и он удержал ее в своей руке.
Да, это было ошибкой. Да, Жоам Дакоста должен был либо признаться во всем, либо навсегда бежать из дома, где его так сердечно приняли, с этой фермы, которая теперь благодаря ему процветала. Лучше уж было сказать всю правду, чем дать дочери своего благодетеля фальшивое имя, скрыв подлинное имя ее будущего мужа; даже если он был осужден на смерть за убийство, ведь он неповинен перед богом!
Но обстоятельства не позволяли ждать, старый фермер умирал, он протягивал руки к нему и к дочери… Жоам Дакоста промолчал, брак совершился, и молодой муж посвятил всю свою жизнь счастью той, которая стала ему женой.
«В тот день, когда я сознаюсь Яките во всем, она простит меня! – твердил себе Жоам. – Она ни на минуту не усомнится во мне. Но если я был вынужден обмануть ее, я не обману честного человека, который хочет войти в нашу семью, женившись на моей дочери. Нет! Уж лучше я выдам себя и покончу с такой жизнью!»
Раз сто, если не больше, собирался Жоам Дакоста рассказать жене свое прошлое. Признание готово было сорваться с его губ, особенно когда она просила показать ей Бразилию, спуститься с ней и с дочерью по течению прекрасной Амазонки. Ведь он хорошо знал Якиту, он не сомневался, что любовь ее к нему не ослабеет… Но у него не хватило мужества!
Разве трудно его понять? Он жил окруженный счастливой семьей, и это счастье, которое он создал своими руками, теперь он, быть может, погубит безвозвратно.
Долгие годы тянулась такая жизнь, таков был постоянный источник его неиссякаемых и тайных страданий, так существовал этот человек, который не пытался скрывать ни одного поступка, но сам из-за свершенной над ним великой несправедливости был вынужден скрываться.
Однако в тот день, когда он уже не мог сомневаться в любви Маноэля и Миньи, когда он понял, что не пройдет и года, как ему придется дать согласие на этот брак, он перестал колебаться и начал действовать не откладывая.
Он написал письмо судье Рибейро, в котором открыл ему тайну Жоама Дакосты, имя, под которым он скрывается, место, где он живет с семьей, а также его твердое намерение отдать себя в руки правосудия своей страны и добиться пересмотра дела: пусть его либо оправдают, либо приведут в исполнение несправедливый приговор суда в Вилла-Рике.
Какие чувства заговорили в сердце честного судьи? Догадаться не трудно. Осужденный обращался теперь не к адвокату, а к главному судье провинции. Жоам Дакоста вверял ему свою судьбу и даже не просил о сохранении тайны.
Судья Рибейро, сначала взволнованный этим неожиданным открытием, быстро овладел собой и тщательно продумал, в чем состоит его долг. Ведь на него возложили обязанность наказывать преступников, и вот преступник сам отдается ему в руки. Но этого преступника он когда-то защищал; он не сомневался, что его осудили несправедливо, и был глубоко обрадован, узнав, что осужденный бежал накануне казни. Если бы в ту пору была возможность, он бы и сам посоветовал и даже помог ему бежать!.. Но то, что сделал бы тогда адвокат, вправе ли сделать теперь судья?
«Бесспорно, да! – сказал себе судья. – Совесть велит мне не покидать этого честного человека. Теперешний поступок Дакосты – еще одно доказательство его невиновности, доказательство моральное, ибо он не может представить иных, но, быть может, самое убедительное из всех! Нет! Я его не покину!»
С этого дня между судьей и Жоамом Дакостой завязалась тайная переписка. Прежде всего Рибейро посоветовал своему подопечному соблюдать осторожность, чтобы не повредить себе каким-нибудь необдуманным шагом. Судья хотел отыскать старое дело, перечитать его, пересмотреть все документы. Необходимо узнать, не обнаружены ли в Алмазном округе какие-либо новые данные, связанные с этим серьезным преступлением. Не арестован ли за это время кто-нибудь из соучастников, из контрабандистов, напавших на конвой? Не получено ли новых признаний или полупризнаний? Ведь Жоам Дакоста по-прежнему уверял, что он невиновен! Но этого было недостаточно, и судья Рибейро хотел, вновь изучив обстоятельства дела, найти того, кто мог быть истинным преступником.
Следовательно, Жоам Дакоста должен был вести себя осторожно, что он и обещал. Но среди всех тяжелых испытаний для него было великим утешением убедиться, что его прежний адвокат, ставший главным судьей, по-прежнему уверен в его невиновности. Да, вопреки обвинительному приговору судья Рибейро верил, что Жоам Дакоста был жертвой, честным, невинно пострадавшим человеком, и общество обязано открыто и гласно восстановить его честь. А когда судья узнал прошлое хозяина фазенды со дня его осуждения, положение семьи Дакосты, его самоотверженную жизнь, полную труда, целиком отданную заботам о счастье близких, – он был не только убежден, но и растроган и поклялся сделать все, чтобы добиться оправдания осужденного в Тижоке.
Полгода продолжалась переписка между ними.
Наконец однажды, под давлением обстоятельств, Жоам Дакоста написал судье Рибейро:
«Через два месяца я буду у вас и отдам себя в руки главного судьи провинции».
«Приезжайте!» – ответил судья.
В то время жангада была уже готова к отплытию. Жоам Дакоста погрузился на нее с семьей и домочадцами: женщинами, детьми, слугами. В пути, как мы знаем, он очень редко сходил на берег, к большому удивлению его жены и сына. Чаще всего он сидел запершись в своей комнате и писал, но не торговые счета, а записки, названные им «История моей жизни», о которых он ни с кем не говорил и собирался вручить их судье, как материал для пересмотра его дела.
За неделю до ареста по доносу Торреса, ареста, который мог ускорить, а мог и разрушить все планы Дакосты, он послал со встреченным на Амазонке индейцем письмо судье Рибейро, предупреждая о своем скором приезде.
В ночь накануне прибытия жангады в Манаус судья Рибейро умер от апоплексии. Однако донос Торреса, гнусный шантаж которого провалился, вызвав только негодование его жертвы, возымел свое действие. Жоам Дакоста был арестован в кругу своей семьи, а старый адвокат уже не мог его защитить…
Да! Воистину ужасный удар! Но так или иначе, а жребий был брошен, путь к отступлению отрезан.
И Жоам Дакоста выстоял под этим неожиданно обрушившимся на него ударом. Теперь дело шло не только о его чести, но и о чести всех его близких.
4. Моральные доказательстваПриказ об аресте Жоама Дакосты, скрывавшегося под именем Гарраля, был отдан помощником судьи Рибейро, который исполнял обязанности главного судьи провинции Амазонки до назначения преемника Рибейро.
Звали этого помощника Висенте Жаррикес. Этот невысокий, угрюмый человечек после сорока лет службы в уголовном суде отнюдь не сделался доброжелательнее к подсудимым. Он разобрал так много уголовных дел, судил и приговорил к наказаниям так много злоумышленников, что невиновность подсудимого, кем бы он ни был, заранее казалась ему невозможной. Разумеется, он не судил против совести, но совесть его, как бы защищенная броней, не легко поддавалась ни на уверения обвиняемых, ни на доводы защиты. Как многие председатели суда, он не давал воли чересчур снисходительным присяжным, и когда подсудимый, пройдя через все мытарства допросов, протоколов и дознаний, представал перед ним, он заранее считал, что имеются все предпосылки считать его виновным, виновным и еще раз виновным.
И однако Жаррикес отнюдь не был злым человеком. Раздражительный, непоседливый, говорун, хитрец, умница, он на первый взгляд казался смешным: на щуплом теле большущая голова с копной всклокоченных волос, заменявших ему судейский парик; острые, как буравчики, глаза с на редкость проницательным взглядом; крупный нос, которым он, наверно, шевелил бы, если б только умел, и как будто нарочно оттопыренные уши, чтобы ловить даже самые отдаленные звуки, неуловимые для простого слуха. Его беспокойные пальцы, как у пианиста, упражняющегося на немой клавиатуре, без устали барабанили по столу трибунала, над которым возвышался его непропорционально длинный торс, когда он сидел в председательском кресле, то скрещивая, то вытягивая свои короткие ножки.
В частной жизни судья Жаррикес, закоренелый холостяк, отрывался от книг по уголовному праву ради трапез, которыми не пренебрегал, виста, который очень ценил, шахмат, в которых слыл мастером, но чаще всего для решения всевозможных головоломок, загадок, шарад, ребусов, анаграмм[36]36
Перестановка букв, посредством которой из одного слова составляется другое.
[Закрыть], логогрифов[37]37
Род задачи, в которой посредством различных комбинаций букв из какого-нибудь загаданного слова создаются новые слова, которые надо разгадать.
[Закрыть] и так далее, что было его любимым занятием, как, впрочем, и многих его европейских собратьев по профессии.
Мы видим, он был чудаком, и нетрудно понять, как много потерял Жоам Дакоста со смертью судьи Рибейро, когда дело его перешло к этому несговорчивому судье.
Впрочем, в этом деле задача Жаррикеса была очень упрощена. Ему не приходилось вести следствие или дознание, направлять прения в суде, вырабатывать решения, подбирать соответствующие статьи закона и, наконец, выносить приговор. К несчастью для икитосского фермера, все эти процедуры были уже сделаны. Двадцать три года назад Жоам Дакоста был арестован, судим за преступление в Тижоке, срок отмены наказания за давностью еще не наступил, никакого ходатайства о смягчении приговора подавать не разрешалось, никакое прошение о помиловании не было бы принято. Следовательно, оставалось только установить личность преступника и, как только придет приказ из Рио-де-Жанейро, выполнить решение суда.
Но, без сомнения, Жоам Дакоста заявит о своей невиновности, скажет, что осужден несправедливо. Долг судьи, каково бы ни было его личное мнение, выслушать осужденного. Весь вопрос в том, какие доказательства сможет он представить в свою защиту. Если он не мог привести их своим первым судьям, в состоянии ли он привести их теперь?
Это и следовало выяснить на допросе.
Надо, однако, признать, что когда приговоренный к смерти, живущий счастливо и беззаботно за границей, добровольно возвращается на родину, чтобы явиться в суд, которого по опыту прошлого должен бояться, – это случай редкий, любопытный, он должен заинтересовать даже судью, пресыщенного всякими неожиданностями в судебных процессах. Как знать, было ли это со стороны преступника, которому надоела такая жизнь, глупой и наглой выходкой или стремлением любой ценой доказать несправедливость приговора? Всякий согласится, что проблема была необычная.
Итак, на следующий день после ареста Жоама Дакосты судья Жаррикес отправился в тюрьму на улицу Бога-сына, где был заключен арестант.
Тюрьмой служил бывший монастырь на берегу одного из главных каналов города. Прежних добровольных затворников в этом старом здании, плохо приспособленном для своего нового назначения, сменили теперь узники поневоле. Комната, отведенная Жоаму Дакосте, не походила на мрачные камеры, где в наше время арестанты отбывают наказание. Это была просто монашеская келья с выходившим на пустырь решетчатым окном без «козырька», со скамьей в одном углу и соломенным тюфяком в другом и кое-какими предметами первой необходимости.
Из этой самой кельи Жоама Дакосту вызвали 25 августа около одиннадцати часов утра и привели в кабинет для допросов, устроенный в прежней монастырской трапезной.
Судья Жаррикес был уже там, он сидел за столом в высоком кресле спиной к окну, чтобы лицо его оставалось в тени, а свет падал только на лицо арестанта. Его письмоводитель сидел на другом конце стола, засунув перо за ухо, равнодушный, как все судейские чиновники, всегда готовые записывать любые вопросы и ответы.
Жоама Дакосту ввели в кабинет, и его стража вышла по знаку судьи.
Жаррикес долго вглядывался в осужденного. А тот поклонился ему и стоял, держась, как и подобало – не вызывающе и не подобострастно, с достоинством ожидая, когда ему станут задавать вопросы, чтобы отвечать на них.
– Имя и фамилия? – начал судья Жаррикес.
– Жоам Дакоста.
– Возраст?
– Пятьдесят два года.
– Где вы живете?
– В Перу, в деревне Икитос.
– Под какой фамилией?
– Под именем Гарраль, это имя моей матери.
– Почему вы взяли себе это имя?
– Потому что я двадцать три года скрывался от бразильской полиции.
Ответы были так точны и так ясно свидетельствовали, что Жоам Дакоста решил признаться во всем – и в своем прошлом и в настоящем, – что судья Жаррикес, не привыкший к такому поведению, вздернул выше свой длинный нос.
– А почему бразильская полиция преследовала вас?
– Потому что в 1826 году я был приговорен к смертной казни по делу о краже алмазов в Тижоке.
– Значит, вы признаете, что вы Жоам Дакоста?
– Да, я Жоам Дакоста.
Все ответы были даны очень спокойно и совершенно просто. Маленькие глазки судьи, спрятавшиеся под полуопущенными веками, казалось, говорили: «Вот дело, которое пойдет как по маслу!»
Между тем приближалась минута, когда полагалось задать неизменный вопрос, за которым следовал неизменный ответ обвиняемого, кто бы он ни был: «Ни в чем не виноват».
Пальцы судьи Жаррикеса начали тихонько барабанить по столу.
– Жоам Дакоста, – спросил он, – что вы делаете в Икитосе?
– Я владелец фазенды и управляю довольно крупным поместьем.
– И оно приносит доход?
– Большой доход.
– Давно вы покинули вашу фазенду?
– Больше двух месяцев назад.
– Зачем?
– Для этого, господин судья, у меня был повод, но истинная цель заключалась в другом.
– Какой повод?
– Сплавить в провинцию Пара большой плот строевого леса, а также груз сырья, добытого на берегах Амазонки.
– Ага! – сказал Жаррикес. – А какова была истинная цель вашей поездки?
Задав этот вопрос, судья подумал: «Ну, теперь пойдут всякие увертки и вранье!»
– Истинной моей целью, – твердо сказал Жоам Дакоста, – было вернуться на родину и отдать себя в руки правосудия моей страны.
– В руки правосудия! – воскликнул судья, подскочив на кресле. – Отдать себя… добровольно?
– Добровольно!
– Почему?
– Потому что я устал, мне было невмоготу жить во лжи, под чужим именем, потому что я хотел вернуть моей жене и детям имя, которое им принадлежит, потому, наконец…
– Потому что?
– Я невиновен!
«Этого я и ждал!» – подумал судья Жаррикес.
И, в то время как его пальцы барабанили на столе что-то вроде марша, он кивнул Жоаму Дакоста, как бы говоря: «Ну-ну, рассказывайте вашу басню! Я знаю ее наперед, но не стану вам мешать рассказать ее по-своему!»
Жоам Дакоста понимал, что судья относится к нему не очень доброжелательно, но делал вид, что ничего не замечает. Он рассказал всю свою жизнь, говорил очень сдержанно, не изменяя своему спокойствию, не упуская ни одного обстоятельства до и после приговора. Он не выставлял напоказ ни достойную и окруженную уважением жизнь, которую вел после побега, ни свято выполняемых им обязанностей главы семьи – мужа и отца. Он подчеркнул лишь одно обстоятельство: он прибыл в Манаус, чтобы потребовать пересмотра своего дела и добиться оправдания, – приехал сам, хотя ничто его к тому не принуждало.
Судья Жаррикес, заранее предубежденный против всякого обвиняемого, не прерывал его. Он только устало щурился, как человек, в сотый раз слушающий одну и ту же историю; а когда Жоам Дакоста положил на стол свои записки, то даже не пошевелился, чтобы их взять.
– Вы кончили? – спросил он.
– Да, сударь.
– И вы утверждаете, что уехали из Икитоса только для того, чтобы потребовать пересмотра вашего дела?
– У меня не было другой цели.
– А как вы это докажете? Чем подтвердите, что, если б не донос, по которому вас арестовали, вы явились бы сюда сами?
– Прежде всего этими записками.
– Эти записки были у вас в руках, и ничто не доказывает, что вы отдали бы их, если бы вас не арестовали.
– Во всяком случае, сударь, есть один документ, который уже не находится у меня в руках, и подлинность его не может вызвать сомнений.
– Какой же?
– Письмо, написанное мною вашему предшественнику, судье Рибейро, где я предупреждал его о своем приезде.
– Вот как! Вы ему писали?
– Да, и письмо это должно быть доставлено и передано вам.
– В самом деле? – недоверчиво заметил судья. – Стало быть, вы писали судье Рибейро?
– До того, как господин Рибейро стал судьей в этой провинции, – ответил Жоам Дакоста, – он был адвокатом в Вилла-Рике. Это он защищал меня на процессе в Тижоке. Он не сомневался в моей невиновности. Он сделал все, что мог, чтобы меня спасти. Двадцать лет спустя, когда его назначили главным судьей в Манаусе, я сообщил ему, кто я, где я и что собираюсь предпринять. Он был по-прежнему уверен в моей правоте, и по его совету я бросил фазенду и приехал сюда, чтобы добиваться оправдания. Но смерть внезапно сразила его, и, быть может, я тоже погибну, если в судье Жаррикесе не найду второго судью Рибейро!
После такого прямого обращения судья Жаррикес чуть не вскочил, в нарушение всех правил, ибо судьям полагается сидеть, но вовремя спохватился и только пробормотал:
– Очень ловко, право же, очень ловко!
Как видно, у судьи Жаррикеса было бронированное сердце и пронять его было нелегко.
В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный конверт.
Жаррикес сорвал печать и вынул из конверта письмо. Прочитав его, он нахмурился и сказал:
– У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо передали мне. Следовательно, нет никаких оснований сомневаться в том, что вы говорили по этому поводу.
– Не только по этому поводу, но и во всем, что я рассказывал вам о моей жизни, – в моей исповеди тоже нельзя сомневаться!
– Э, Жоам Дакоста, – живо возразил судья Жаррикес, – вы уверяете меня в вашей невиновности, а ведь так поступают все обвиняемые! В сущности, вы приводите лишь моральные доказательства. А есть ли у вас доказательства вещественные?
– Быть может, и есть, – ответил Жоам Дакоста.
Тут Жаррикес не выдержал и все-таки вскочил с места. Ему пришлось два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.
