Текст книги "Старые моряки (сборник)"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, как после праздника Второго июля разразилась буря, или Возвращение негодяя с обвинениями против капитана

И вот в один из прекрасных зимних дней, когда небо безоблачно и чисто, море спокойно, а природа в мире с людьми, неожиданно разразилась буря.

Случилась она сразу же после Второго июля, отпразднованного в этом году в Перипери с исключительным блеском. Прежде ограничивались тем, что по случаю национального праздника устраивали торжественный акт в школе, учитель произносил речь, а дети тонкими голосами нестройно пели гимны. В остальном же день проходил скучно, каждый вспоминал празднования Второго июля в Баие, процессии кабокло, церемонии на Праса–да–Сэ и Кампо–Гранде, фейерверки. Но в этом году празднества возглавил капитан, бесспорный авторитет во всех делах. Еще раньше, во время праздника святого Жоана, он произвел целую революцию: во–первых, он поместил на верхушку намыленного столба новенький билет в двадцать мильрейсов, а это – большая сумма, во–вторых, увеличил число детских соревнований с призами для победителей и, в–третьих, оплатил вечеринку для бедняков в доме сумасбродной портнихи Эсмералдины, мастерицы петь и танцевать, покорительницы сердец рабочих и рыбаков, из–за которой произошло немало драк и даже покушений на убийство. Там кашаса лилась рекою, весь вечер стонал аккордеон и звенели гитары, и шум сделался оглушительным, когда около одиннадцати часов в дверях появился капитан в парадной форме в сопровождении Зекиньи Курвело, который теперь тоже курил трубку, – они пришли посмотреть, как идет праздник.

Ранним утром в день Второго июля капитан, преисполненный патриотического пыла, вышел на площадь в той же парадной форме. Откуда он узнал, что Како Подре служил когда–то ефрейтором в армии, никому не известно. Может быть, благодаря привычке разговаривать со всеми, выслушивать признания и воспоминания, обсуждать различные дела. Как бы то ни было, Второго июля на рассвете население Перипери было разбужено тревожными звуками военного рожка – Како Подре играл на площади зорю с воодушевлением человека, обретшего снова утраченную юность, а капитан с помощью Зекиньи поднимал на намыленный шест флаги Бразилии и Баии. Может быть, мелодия была сыграна не совсем точно – музыкальная память Како Подре слегка притупилась, – но кто обращает внимание на такие ничтожные детали? Разбуженные старики повскакали с постелей – что за дьявольщина, что случилось? Они напрягли слух – звуки рожка прорезали утреннюю тишину, казалось, они будили солнце Второго июля, ведь оно, как утверждает знаменитый гимн, «в этот день бразильское и сияет ярче, чем в первый день творения». Во всяком случае, тут что–то связанное с военными. Испуганные жители вообразили, будто началась революция, ведь газеты были полны слухов. Конечно, революция! – вслед за звуками рожка чудовищный грохот потряс Перипери. Ракеты взлетели в воздух, они взрывались одна за другой, словно орудийные залпы гремели, – все это происходило под компетентным командованием капитана.

Наконец он крикнул Мисаэлу, станционному носильщику:

– Двадцать один! Довольно!

В окнах появились испуганные, заспанные лица. Дети бежали к площади, где собирались рыбаки и рабочие «Бразильского Востока». Перед ними капитан произнес в тот памятный день свою первую речь. Через некоторое время появились старый Жозе Пауло, Адриано, Эмилио Фагундес, Руй Пессоа и другие – все в пижамах. Возле флагштока вытянулся по стойке «смирно» Зекинья Курвело. В петлице у него красовалась желто–зеленая ленточка [5]5
  Цвета национального флага Бразилии.


[Закрыть].

В десять часов состоялось обычное торжество у школы, значительно расширенное, однако, декламацией «Оды в честь Второго июля» Кастро Алвеса [6]6
  Антонио де Кастро Алвес (1847—1871) – великий бразильский поэт, боровшийся за освобождение негров от рабства и за независимость родины.


[Закрыть]и второй за тот день содержательной речью капитана, изобиловавшей великолепными образами. Вместе с героями освобождения Баии – Лабатутом, Марией Китерйей и Перикитаном – Васко Москозо де Араган прибыл с полей Кабрито и Пиражи, с полей сражений у Итапарики и Кашоэйры, вошел в город Салвадор по дороге, ведущей из Лапиньи и Соледаде, изгнав раз и навсегда португальских колонизаторов, и в волнении склонился над телом Жоаны Анжелики, павшей у ворот монастыря раскаявшихся грешниц в Лапе. Капитан преобразился, он горел негодованием против лузитанских угнетателей, он прославлял память мужественных баиянцев – освободителей родины. Ведь подлинная независимость была достигнута именно в день Второго июля, кровь баиянцев сделала лозунг Ипиранги [7]7
  7 сентября 1822 года на берегу реки Ипиранга в Сан–Пауло принц–регент дон Педро провозгласил независимость Бразилии, бросив клич: «Независимость или смерть!» Он был коронован как первый император Бразилии.


[Закрыть]реальностью.

После исполнения гимнов Васко командовал парадным шествием по главной улице. В нем приняли участие двое носильщиков, учителя и ученики, Зекинья Курвело, а к ним постепенно присоединились все жители предместья. Мужественный голос капитана гремел: «Смирно!», «Правое плечо вперед, шагом марш!» Пуговицы его кителя блестели на солнце, облако пыли, серебристое от мелкого дождика, сопровождало шествие.

На площади дети, учителя и учительницы, Зекинья и носильщики (Како Подре уже пошатывался, он начал пить еще до утреннего сигнала) выстроились и принесли присягу у знамени. Вечером капитан произнес еще одну краткую речь перед жителями, собравшимися посмотреть на спуск флага. Правда, финальная церемония была несколько омрачена случаем, достойным сожаления. Оказалось, что Како Подре почти в бесчувственном состоянии и не в силах взять ни одной ноты на рожке. Пришлось заменить его школьником, но это уже было совсем не то. Впрочем, блеск праздника от этого не потускнел: бенгальские огни, колеса и ракеты, осветившие небо, вполне компенсировали неприятность с Како Подре. Мисаэл же держался в пределах благопристойности.

– Да, сеньоры, – говорил потом старый Проныра, – стоило капитану поселиться здесь, и праздник Второго июля прошел у нас на высоте… Молодчина наш капитан!

Теперь репутация капитана окончательно укрепилась, и он, подобно монументу, прочно утвердился на высоком пьедестале, на который его вознесли, если можно так сказать, преисполненные уважения и восхищения соседи. Кажется, никто еще в Перипери не был окружен таким единодушным поклонением. Рассказы о необыкновенном праздновании Второго июля дошли до самых дальних окраин «Бразильского Востока».

Теперь и тут никто пальцем не шевелил без мудрого совета капитана.

И вот после всего этого блеска в тихий солнечный день, располагающий к мирному веселью, грянула буря. Шико Пашеко с радостным видом сошел с поезда, что–то крича.

«Наверно, выиграл дело», – подумал Руй Пессоа, увидев его.

Едва ступив на платформу, Шико Пашеко тут же хвастливо сказал Рую, начальнику станции, служащим, смазчикам, Како Подре и Мисаэлу:

– Что я говорил? Разве я не предупреждал?

Я вас всех предупреждал! Меня не обманешь… Шарлатан! Он ни разу в жизни не ступал на корабль, «и разу!

Он ходил из дома в дом, обошел всех по очереди, почтив своим визитом даже Зекинью Курвело: радость победителя сделала его великодушным. Время от времени он вынимал из кармана черную тетрадку с какими–то записями и заглядывал в нее. Он повторял всюду свой рассказ, перемежая его хохотом и ругательствами по адресу капитана:

– Шарлатан, сукин сын…

Одни поверили ему и теперь смотрели на капитана с презрением, хихикали у него за спиной; другие, напротив, не верили ни одному слову бывшего инспектора и горой стояли за капитана. Некоторые же считали, что и капитан, и Шико преувеличивают: может быть, Васко не такой уж герой, но и истории, рассказанной Шико Пашеко, тоже не слишком верили. Впрочем, таких людей нашлось немного. К первым принадлежал Адриано Мейра, ко вторым Зекинья Курвело, между ними, пытаясь их примирить, стоял старый и почтенный Жозе Пауло Проныра.

Примирение было делом трудным, почти невозможным, такой бурной полемики еще не бывало в Перипери. Страсти разгорались все сильнее, вражда сделалась непримиримой, некоторые старые друзья перестали даже здороваться, а Шико Пашеко и Зекинья Курвело чуть было не сошлись врукопашную. Предместье раскололось на две партии, и мирной тишине, царившей здесь прежде, о которой писали даже в газетах, навсегда пришел конец. Распря, подобно буре, нанесла Перипери опустошительный урон.

С тетрадкой в руке Шико Пашеко везде и всюду повторял свои разоблачения, свою поразительную историю. Она датировалась началом столетия, когда у власти стоял Жозе Марселино.

ВТОРОЙ ЭПИЗОД

ТОЧНОЕ И ПОЛНОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ РАССКАЗА ШИКО ПАШЕКО, СОДЕРЖАЩЕГО ШИРОКУЮ КАРТИНУ НРАВОВ И ЖИЗНИ ГОРОДА САЛВАДОР В НАЧАЛЕ СТОЛЕТИЯ, С УЧАСТИЕМ ВЫДАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ И КРУПНЫХ КОММЕРСАНТОВ, НУДНЫХ ДЕВИЦ И ОЧАРОВАТЕЛЬНЫХ ЖЕНЩИН

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О пансионе «Монте–Карло» и пяти важных господах

Искрящийся блеск драгоценностей – кольца на пальцах, на шее ожерелье, в волосах диадема, серьги в ушах… Туго затянутая в корсет, волоча за собой шлейф вечернего платья, Карол с улыбкой спешит им навстречу:

– Наконец–то… Я уж думала, что вы сегодня не придете.

Она держалась с изяществом, несмотря на свои бурно прожитые пятьдесят шесть лет и вопреки полноте, против которой тщетно боролась; полнота с годами росла, а заодно росли сбережения, которые Карол весьма удачно превращала в акции и недвижимость.

Карьера Карол была нелегкой – сколько труда, сколько страданий! Сорок лет в домах терпимости, сначала в качестве пансионной девицы, а впоследствии хозяйки пансиона. Все началось с того дня, когда проезжавший через Гараньюнс коммивояжер увез ее, пленив лестью и столичными манерами и наобещав золотые горы. Неделю спустя он бросил ее в Ресифе. А ей было шестнадцать лет… ни гроша денег, ни одного знакомого, никакого опыта… Она бродила между мостами, глядела на воду и думала, что это для нее теперь единственный выход.

Иногда в тихие вечера, сидя в австрийской качалке (она высится посреди столовой подобно трону), Карол любит вспоминать ту страшную ночь, когда маленькая обесчещенная Каролина в отчаянии бродила по улицам большого города; в горле у нее стояли рыдания, ноги подгибались, а черная вода Капибарибе неудержимо влекла к себе. Поставив на полные колени шкатулку с драгоценностями, Карол перебирает брильянтовые кольца, брошки, браслеты, изумруды и топазы и в памяти ее снова и снова встает та ночь, полная изнеможения и ужаса.

Карол довольно скоро удалось найти выход из положения, и теперь она может с улыбкой вспоминать свои мысли о самоубийстве и любовь к коммивояжеру.

Он показался ей тогда сказочным принцем, когда появился в Гараньюнсе со своими чемоданами, набитыми образцами. А ведь это был просто бедняк и болтун. Ни денег, ни обаяния. Молодые люди, что поднимаются сейчас по лестнице пансиона «Монте–Карло», вот это принцы! Пансион занимает просторный бельэтаж на Театральной площади – самый фешенебельный и роскошный пансион для женщин легкого поведения в городе Баия, и он находится в полной собственности Каролины да Силва Медейрос, более известной под именем Каролина Золотой Язычок.

Пятеро мужчин в белых костюмах, гетрах и элегантных соломенных шляпах, с изящными тростями и завитыми усами, оживленные, шумливые, окружили Каролину, обнимая ее, целуя, рассыпая остроты и комплименты.

– Привет нашей королеве и повелительнице! – раскланялся высокий, пышущий здоровьем человек лет сорока, смуглый, с коротко остриженными волосами.

– Вы оказываете мне честь, полковник. Входите, будьте как дома.

Широкоплечий блондин с лукавыми голубыми глазами низко поклонился Карол:

– Склоняюсь к вашим ногам, владычица моего сердца…

– Не лгите, капитан, я знаю, кто владеет вашим сердцем…

– Вы сегодня прекраснее, чем когда–либо…. – сказал третий, целуя ее унизанную кольцами руку.

Но она сама поклонилась ему, а потом обняла.

– Доктор Жеронимо, добро пожаловать, к вашим услугам. – После чего повернулась к красивому безбородому молчаливому юноше и сказала: – Вас, лейтенант, ждут с нетерпением…

Под конец она с видом искренней привязанности заключила в объятия молодого человека с крючковатым носом, романтической шевелюрой и печальными ласковыми глазами:

– Сеньор Араган! Сеньор Араганзиньо! Рада вас видеть…

Взгляд Араганзиньо еще больше затуманился, хотя в голосе Карол явно слышалось дружеское расположение, и она приветствовала его горячо. Она заметила его грусть и, догадавшись о ее причине, шепнула ему на ухо:

– Будьте настойчивее и в конце концов вы победите… Я знаю, что говорю… – И громче: – Я ведь постоянно слышу признания и вздохи…

Полковник сказал, смеясь:

– С нашим Араганом никто не сравнится. Однако на этот раз не помогают ни погоны, ни титулы…

Гарсон с певучим голосом и женственными манерами подошел к Арагану:

– Я оставил вам столик в углу, сеньор Араган, как всегда.

Мужчины направились к этому столику, Карол шла за ними, сохраняя на лице выражение глубокого почтения. Лейтенант обнял маленькую блондинку, вышедшую им навстречу из–за оркестра.

Араган оглядывал зал. Наконец он увидел Дороти.

Вот она сидит там, ее руки держит Роберто, этот жирный боров. Глаза Дороти, тревожные, почти умоляющие, встретились с глазами Васко, на ее губах появилась робкая улыбка. Словно теплый весенний ветер наполнил грудь Арагана. Доктор Роберто Вейга Лима, надутый фат, ничтожество, сынок богатых родителей, что он понимает в хрупкой и резкой красоте Дороти?

Разве он видит ее испуганные глаза, разве может оценить эту жажду любви, обжигающую ей щеки, подобно лихорадке?

Знаки внимания, оказываемые гостям многоопытной Карол, не были ни случайными, ни бескорыстными: пятеро господ, сидевшие за столиком и выбиравшие вина, оказывали честь и покровительство ее заведению, они принадлежали к сливкам баиянского общества. Это были самые известные кутилы, проводившие время в кафе, за игорными столами и в пансионах.

Вокруг них группировались лучшие люди города, отличавшиеся любезностью и щедростью. Пятеро друзей были неразлучны, они встречались ежедневно по вечерам, играли в бильярд, в покер, пили пиво, ужинали в кабаре.

– Эти пятеро – хозяева штата… – говорили жители, видя, как они входят во дворец, в какое–либо заведение, в бар или в пансион «Монте–Карло», и были до известной степени правы.

Карол шепнула что–то полковнику и сделала знак высокой, стройной смуглянке:

– Приехала сегодня из Ресифе… Само изящество.

– Вы заботитесь только о полковнике… А флот, он что же, ничего не заслуживает? – пожаловался голубоглазый с лицом гринго.

– Для вас, капитан, у меня есть одно лакомство…

Все рассмеялись. Смуглянка подошла к ним с видом роковой женщины. Оркестранты старались изо всех сил, теперь они с чувством играли аргентинское танго, Роберто танцевал с Дороти. За десять лет пребывания в университете он так и не смог одолеть медицину (злые языки говорили, что диплом врача ему дали «за выслугу лет»), зато, несмотря на свою полноту, Роберто научился великолепно танцевать вальс, танго и машише. И вот теперь он демонстрирует свое искусство, скользя с Дороти в сложных на танго. Она же глядит на Васко глубоким взглядом и робко улыбается, растравляя ему душу. Гарсон принес вино. Негритянка Мусу уселась на колени к белокурому капитану. Карол сияла; она гордилась своим пансионом, своим оркестром, тщательно подобранными женщинами, вышколенными гарсонами, прекрасным вином, дорогими ценами и первоклассными клиентами. А особенно этими пятью.

Полковник Педро де Аленкар, из штата Рио–де–Жанейро, бездетный вдовец, командовал расквартированным в городе 19–м егерским батальоном. Капитан Жорж Диас Надро, начальник порта, сын француза и уроженки штата Минас–Жераис, очень любил покер, хорошеньких негритянок и остроумные шутки. Иногда он устраивал с приятелями разные забавные проделки, среди которых бывали и грубые, но зато в случае нужды на него можно было положиться. Это он заказал вывеску для пансиона «Монте–Карло», на которой написано «Кабаре, или приют бездомных». Жеронимо де Пайва, молодой человек лет тридцати с небольшим, адвокат без клиентуры и журналист, не добившийся известности в Рио, переселился в Баию вместе с родственником–губернатором, для которого писал речи.

Здесь он служил начальником канцелярии губернатора и пользовался большим престижем. Жеронимо намеревался заняться политической деятельностью и выставить свою кандидатуру на предстоящих выборах федерального депутата. Лейтенант Лидио Мариньо, дворцовый адъютант для особых поручений, сын знаменитого полковника Америке Мариньо, владельца огромных земель по берегам реки Сан–Франсиско и сенатора штата, был завидной партией для всех девиц на выданье в городе. Когда Лидио, одетый в форму, статный, проходил по улице, девушки следили за ним сквозь щели жалюзи и вздыхали, все они мечтали потанцевать с лейтенантом на каком–нибудь балу или вечеринке. Романтическая личность и дуэлянт, Лидио был также кумиром женщин во всех пансионах, где и совершал большинство своих подвигов.

И наконец, сеньор Васко Москозо де Араган, Араганзиньо, глава одной из самых крупных в нижней части города фирм «Москозо и К°», торговавшей вяленым мясом, треской, винами, маслом, португальским сыром, английским картофелем и вообще самыми различными продуктами по всей округе, на юге и в сертане [8]8
  Сертан – внутренние засушливые области Бразилии.


[Закрыть]. С помощью целого легиона коммивояжеров фирма проникала также в соседние штаты Сержипе и Алагоас. Васко Москозо де Араган считался одним из самых крупных коммерсантов в Баие, его фирма принадлежала к числу наиболее солидных и пользовалась хорошей репутацией.

За столом вино лилось рекою, клиенты не скупились. Все это были люди с положением, они не испытывали недостатка в деньгах. В их компании Карол начинало казаться, будто и она обладает какой–то властью и управляет жизнью штата: устанавливает законы, ворочает большими деньгами, запросто бывает во дворце. Разве не к ней приходит Жеронимо, которого еще с юных лет влекло к зрелым и пышным женщинам? Жорж подшучивал над ним, и начальник канцелярии отвечал:

– Я не собака, чтобы глодать кости. Недозрелые фрукты я тоже не люблю. В Карол же есть и своя загадочная прелесть.

Да, в ней была «загадочная прелесть», связанная с большой опытностью. И она пользовалась влиянием: разве она не добилась назначения своего племянника, сына младшей сестры, вышедшей замуж в Гараньюнсё, в редакцию вестника «Импренса Офисиал»? А муж Сестры все поносит заблудшую свояченицу! Стоило только попросить Жеронимо – и племянник был пристроен. Карол производила солдат в ефрейторы, устраивала в морское училище своих крестников, детей бедняков.

Если она решала купить еще один дом, она всегда могла взять деньги в банке, получив от Араганзиньо поручительство по векселю. Карол сочиняла меню и поставляла вина во дворец всякий раз, когда там устраивали бал и собиралось высшее общество Баии. Гарсоны из пансиона «Монте–Карло» обслуживали приглашенных солидных сеньоров и добродетельных сеньор.

Карол незаметно распоряжалась всем, и политические деятели из провинции специально приезжали в город, чтобы поухаживать за ней и попросить протекции. Маленькая Каролина из Гараньюнса, чуть не покончившая с собою под мостами Ресифе, сегодня сидит вся увешанная драгоценностями за столом в пансионе на Театральной площади в городе Салвадор–да–Баия.

Она улыбается пятерым сеньорам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О фирме «Москозо и К°» – торговая глава с грустным концом

Эта фирма была основана старым Москозо, дедом Васко по материнской линии. Вскоре она стала процветать и получила широкий кредит. Португалец Жозе Москозо отличался коммерческими способностями и твердыми принципами. Слово его было вернее подписанного векселя. Пятьдесят лет своей жизни он отдал фирме: не бывал нигде, кроме дома и конторы, трудился день и ночь, как самый мелкий служащий, «чтобы подавать пример», был совершенно равнодушен к комфорту и развлечениям, воздержан в еде, одежде и любви. С женою Жозе Москозо прижил лишь одну дочь, а затем овдовел и все его хозяйство перешло в руки кухарки–негритянки.

Васко сменил деда на посту управляющего предприятием, которое за полвека из скромной конторы превратилось в трехэтажное здание близ Ладейры–да–Монтанья. Наверху спали служащие, а в больших комнатах обычно останавливались приезжавшие в столицу солидные клиенты из провинции. Служащие и питались здесь же, они работали, подчиняясь жёсткому режиму, отдыха по воскресеньям и праздникам не полагалось.

Потеряв в трехлетнем возрасте отца, а позднее и мать, которая оказалась не в силах вынести разлуку с неверным, влюбчивым мужем, Васко остался на попечении деда. Едва мальчику исполнилось десять лет и он окончил начальную школу, дед привел его в контору. Здесь он сначала подметал служебные помещения и склад, потом таскал товары, как простой грузчик.

Спал вместе с другими служащими наверху и с ними же .садился утром и вечером за общий стол, во главе которого восседал сам старый Москозо. Первой женщиной Васко стала кухарка Роза, и ночи в ее комнатке без окон, где можно задохнуться от жары, были его единственной радостью в те годы. Дед никак не выделял Васко из среды других служащих, только по утрам он благословлял его и давал целовать руку.

Наблюдая за внуком, старый Москозо печально качал головой. Мальчик не проявлял ни ловкости, ни вкуса к делу, он был беспечен, рассеян и лишен чувства ответственности. Когда Васко подрос, дед послал его коммивояжером в Жекиэ и Сержипе. Однако первый опыт кончился весьма плачевно. Самые худшие опасения деда и Рафаэла Менендеса, старшего служащего фирмы, образца деловитости, подтвердились.

Вступление Васко в славную корпорацию коммивояжеров было молниеносным и блистательным. Этой должности в те времена усиленно домогались. Васко продавал товары в зависимости от своих симпатий, он предоставлял кредит разорившимся торговцам, чьи магазины и лавки другие коммивояжеры старались обходить. Если ему не могли уплатить за товары немедленно, он соглашался на любую отсрочку. В городе Эстансия, штат Сержипе, где все дела можно было кончить в один день, он проторчал целую неделю, очарованный тенистыми улицами, веселыми домиками, купанием в реке Таутинга, красивыми девушками, выглядывавшими из окон или сидевшими за роялем, и, наконец, любовью Оталии, хозяйки пансиона, которая была без ума от нового коммивояжера. Ни один агент Жозе Москозо еще не совершал столь долгой поездки и с такими ужасными результатами. Пришлось отправить по тому же маршруту, считавшемуся раньше самым легким, опытного коммивояжера, чтобы тот восстановил репутацию фирмы, серьезно поколебленную юным наследником, очевидно вознамерившимся совершить переворот в торговом деле. Зато Васко оставил долгую и добрую память о фирме и о себе лично во всех веселых домах тех городов, где побывал. Он отыгрался за годы заточения в здании на Ладейре–да–Монтанья, где старик Москозо установил суровый режим и Васко вынужден был довольствоваться прелестями негритянки Розы, да и то тайно.

С грустью покачав головой, старый Москозо посадил внука снова в контору, где тот и продолжал пребывать более или менее впустую: его использовали, лишь когда надо было сопровождать в прогулках по городу провинциальных клиентов, останавливавшихся в здании фирмы. Для этого он вполне подходил: хорошо воспитанный, приятный, разговорчивый юноша, прекрасный компаньон для вечерних прогулок. Правда, эти прогулки были довольно ограниченны, ибо если клиентов старый Москозо не мог заставить, держа в руке карманные часы, ровно в восемь вечера и ни минутой позже лечь в постель, то к внуку предъявлял это требование неукоснительно, несмотря на то, что пушок над верхней губой юноши давно превратился в пышные усы. О деньгах же, в которых Васко так нуждался, и говорить нечего.

Впрочем, старый Москозо оказывал заметное давление и на клиентов, заставляя их менять образ жизни и сокращать расходы на попойки. Старик то и дело твердил, что не доверяет людям, ведущим рассеянную жизнь, посещающим бары и дома терпимости. «Можно ли положиться на пьяницу и распутника?» – спрашивал он и этим вопросом разрушал все мечты о порочных наслаждениях, взлелеянные за долгие месяцы ожидания поездки в столицу. Впрочем, многие из клиентов, несмотря на это предупреждение, все же посещали злачные места, а Васко пользовался каждой возможностью, чтобы, пренебрегая советами деда, показывать приезжим вместо живописных достопримечательностей столицы гостеприимные притоны, где уже успел приобрести прочные связи.

Старый Москозо в черном альпаковом пиджаке, водрузив на нос очки, сидел, склонившись над книгами с записями входящей и исходящей корреспонденции фирмы, и наблюдал за внуком – тот мечтал, устремив взор в окно, а перед ним лежало недописанное письмо.

Старик растерянно взглянул на Рафаэла Менендеса и кивнул в сторону внука. Старший служащий посмотрел на юношу строго, с осуждением, а затем, повернувшись к деду, выразил на своем лице глубокое сожаление. Ну, если так, для Жозе Москозо фирма дороже семьи, тем более что от последней остался один этот внук, такой же бродяга и фантазер, как его отец Араган, – болтун, тунеядец, прославленный лгун, который отнял у Жозе единственную дочь и пять лет жил за его счет. Даже после смерти он стоил тестю немалых денег: дура вдова потребовала для обожаемого супруга похорон по первому разряду и мраморный склеп.

Тесть же после смерти Арагана вздохнул свободно, но, по его мнению, трех аршин земли и то жалко на ненавистного зятя, прозванного приятелями Хвастунишкой: столько он им рассказывал всякой всячины. Такого циничного и наглого субъекта еще свет не видывал! Он не хотел понимать намеков, а когда старик наконец сказал ему прямо, что пора кончать медовый месяц и приступать к работе в конторе фирмы, Араган рассмеялся ему в лицо. «За кого тесть его принимает?» – спросил он не то насмешливо, не то обиженно. Что он, бездарность какая–нибудь, жалкая конторская крыса?

Ему ли сидеть целые дни среди трески и картошки и заниматься продажей бакалейных товаров? Неужели сеньор Москозо не понимает, за кого он выдал свою Дочь, неужели ничего не знает о его талантах, способностях, связях, планах? Пусть уважаемый тесть не заботится о том, чтобы подыскать ему дело. Его будущее обеспечено, и если он еще не приступил к работе, то только потому, что затрудняется в выборе: пять или шесть предложений, одно другого заманчивее, сделали ему друзья, люди, занимающие самое высокое положение; сеньор Москозо еще получит большие барыши благодаря дружеским связям зятя: Араган может устроить фирме контракты на поставки товаров государству, различным корпорациям, можно легко Заработать кучу денег. Что скажет, например, сеньор Москозо о годичном контракте на поставку солонины и трески для военной полиции? Ему, Арагану, стоит лишь шепнуть словечко капитану – начальнику интендантства – и дело в шляпе. Сеньор Москозо может считать этот контракт решенным делом, как будто деньги уже у него, в сейфе. Причем ему достанется все, так как его зять и друг не возьмет с него комиссионных.

Все пять лет брачной жизни Араган пребывал все в том же неопределенном положении, так и не решившись занять ни одно из пяти или шести замечательных мест или согласиться на новые предложения именитых друзей. Не раздобыл он и контракта для фирмы, хотя ежедневно обещал поговорить об этом деле завтра.

Однако от места служащего у тестя он по–прежнему решительно отказывался, рассматривая повторные предложения чуть ли не как оскорбление и провокацию. У него был твердый характер, и он ни разу даже не вошел в трехэтажное здание фирмы, зная его только по наружному виду и обходя стороной всякий раз, когда ему приходилось бывать на Ладейре–да–Монтанья.

Когда Араган неожиданно умер – никто и не подозревал, что у него больное сердце, – явились ростовщики с просроченными векселями, обнаружились различные долги, расписки, набросанные наспех карандашом, все это составило в целом огромную сумму, от уплаты которой старый Жозе Москозо, тоже обладавший твердым характером, отказался наотрез. Надо сказать, что смерть Арагана Хвастунишки была горько оплакана не только его женой, но и многочисленными друзьями в барах, а также кредиторами, пришедшими в ужас от неслыханной бессердечности тестя покойного.

Вдова не выдержала удара, не смогла пережить потерю любимого супруга и несколько месяцев спустя была погребена в том же мраморном склепе. За всю жизнь она ни на минуту не усомнилась в своем муже, в его благородстве, верности и преданной любви. В некотором роде Араган действительно был отличным мужем – он посвящал жене почти все послеобеденное время, нежно любил ее, баловал как ребенка. Зато вечером его отпускали на свободу. Он имел обыкновение объяснять жене, что занят каким–нибудь важным политическим или коммерческим делом. Возвращался он на .рассвете, от него пахло кашасой и духами, в зубах торчала сигара, а на лице неизменно играла довольная улыбка. Даже рождение сына, после которого он еще больше привязался к жене, не изменило его недостойных (по мнению старого Москозо) привычек. Он вставал в полдень, ел и пил в свое удовольствие, после обеда проводил время с женой и сыном, вечера в барах и домах терпимости, рассказывая приятелям всякие истории. Тесть признавал за ним только одно достоинство: его никогда не видели пьяным, винные пары не действовали на Арагана, и это было поистине удивительно.

Облокотясь на стол, старый Москозо смотрел на внука, и в памяти его оживал ненавистный образ зятя. Какой смысл в том, что он привел Васков контору еще десятилетним мальчишкой и изо всех сил старался приучить к делу? У парня те же мечтательные глаза, та же жизнерадостная улыбка, что у отца, и тоже полное безразличие к фирме. Вот несчастье!

Необходимо заранее принять серьезные меры предосторожности, если он не хочет, чтобы мощная, пользующаяся широким кредитом фирма – дело всей его жизни – развалилась у всех на глазах в руках внука.

Чувствуя приближение смерти, старик решил превратить фирму в акционерное предприятие, приняв в компаньоны несколько самых старых и способных своих служащих. Испанец Рафаэл Менендес тоже вступил в дело, вложив крупный пай; в его руки, согласно завещанию старого Москозо, перешло управление всеми делами фирмы. Васко унаследовал от деда пакет акций, который обеспечивал ему контроль над фирмой и большую часть прибылей. Таким образом, он получил значительное состояние и избавился от всякой ответственности.

Теперь Васко был совершенно свободен – ни работы в конторе, ни установленного дедом режима дня…

Никаких обязанностей – и куча денег! Он предоставил Менендесу решать все дела. Один только раз он не согласился с испанцем и настоял на своем: когда испанец хотел уволить старого Джованни, грузчика, работавшего в фирме почти со дня ее основания. Больше сорока лет Джованни без устали таскал на голове мешки – от склада к повозкам, от повозок к складам, без единого дня отдыха и без единой жалобы. По ночам он ложился на те же мешки, сторожил здание фирмы и отпирал дверь запоздавшим клиентам, осмелившимся нарушить расписание старого Москозо. Негр Джованни принял Васко под свое покровительство с того самого дня, когда тот десятилетним мальчуганом впервые вошел в здание фирмы. Как тяжело ему было тогда! И Васко хранил чувство благодарности к Джованни. По вечерам Джованни рассказывал Васко о морях, о портах: в молодости он был моряком. Настоящее имя его было Жоан, он родился невольником и еще мальчиком бежал от хозяев. Ему удалось поступить на итальянское судно и уйти в море. Так с легкой руки матросов–итальянцев он навсегда превратился в Джованни. В мрачном здании фирмы, где от запаха пряностей кружилась голова, Джованни был единственным, кто проявлял симпатию к одинокому ребенку. И вот когда Джованни стукнуло семьдесят и силы стали ему изменять, Менендес решил, что держать его больше невыгодно, и приказал уволить Джованни и нанять другого грузчика.