Текст книги "Старые моряки (сборник)"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

О празднике святого Жоана, канжике и акулах, или Побежденный завистник

Наступил июнь. Дожди затопили песчаные улицы, кухни были завалены кукурузными початками, сложенными для приготовления памоньи [2]2
  Памонья пирожное из зеленой кукурузы, кокосового молока, сливочного масла, корицы, аниса и сахара; эта масса запекается в трубочках из кукурузных или банановых листьев, завязанных на концах.


[Закрыть], канжики [3]3
  Канжика – каша из кукурузной муки.


[Закрыть]и пирогов. Июнь – месяц обжорства, в это время старики забывают о диете, пьют ликер из женипапо и объедаются разными вкусными блюдами. Впоследствии они расплачиваются за эти излишества – обостряются всякие недуги: диабет, ревматизм, и приходится отказываться от соли или сахара. Во многих домах совершались тринадцатидневные моления святому Антонио – сначала распевали молитвы перед импровизированным алтарем, потом плясали под звуки аккордеона. На площади устанавливали столб со знаменем святого Жоана, готовили костры для святой ночи. В конце месяца вдовы и вдовцы должны были праздновать день своего покровителя святого Педро. Праздники продолжаются целый месяц; дети бегают с хлопушками и бенгальскими огнями. Во время тринадцатидневных молений завязываются флирты, девушки склоняются над тазами с водой, чтобы разглядеть лицо суженого. А избрание в старейшины праздника святого Педро – честь, которой домогаются все мужчины предместья.

Праздник святого Жоана пришел в каждый дом.

Даже в самых бедных семьях откупоривалась бутылка ликера из женипапо и гостя угощали куском канжики, пирогом из кукурузной или маниоковой муки, кускусом из тапиоки или нежной памоньей, обернутой в листья. Но главное веселье бурлило на площади, где устраивались развлечения для бедных учеников начальной школы, детей рыбаков и рабочих «Бразильского Востока». Приезжал из Платаформы отец Жусто, служил мессу в маленькой церковке, обедал у кого–нибудь из влиятельных граждан и потом смотрел на народное гулянье. Поздно вечером зажигались костры, с треском летели искры, жарились кукуруза и сладкий батат, воздушные шары взмывали в небо, усыпанное бесчисленными звездами.

Готовясь к выборам старейшины праздника, отец Жусто вынужден был прибегать к самой тонкой дипломатии. Впрочем, его сутана, наверно, и вправду скрывала фрак дипломата – если судить по тому, как он умел убедить упрямых, успокоить обидчивых, с одним выпить чашечку кофе, с другим позавтракать, с третьим пообедать; он отведывал ликеру и канжики в десятках домов и возвращался в Платаформу, установив полное согласие с прихожанами Перипери и заполучив сильнейшее расстройство желудка.

Каждый год кандидатов в старейшины праздника святого Педро бывало немало. Все считали себя вправе председательствовать на вечернем гулянье, когда дети соревновались в беге в мешках и взбирались на скользкий намыленный столб с пятимильрейсовой бумажкой наверху. Приходилось, правда, идти на некоторые расходы, но ведь это пустяки по сравнению с честью сидеть рядом с преподобным отцом и слушать хвалебную речь ученика, написанную учительницей и стоившую маленькому оратору немалых усилий и страданий от ударов линейкой.

Еще в апреле к отцу Жусто в Платаформу начали поступать письма с осторожными намеками, потом пошли визиты кандидатов и их родственников. Они ставили свечи в церкви, некоторые даже заказывали мессу.

Самые старые обитатели Перипери почти все были уже удостоены звания старейшины праздника. Старый Жозе Пауло заслужил его трижды и перестал выставлять свою кандидатуру, избегая лишних расходов. Адриано Мейру, Аугусто Рамоса, Руя Пессоа тоже уже избирали. Даже Леминьос, вышедший в отставку по болезни в сорок пять лет и сравнительно недавно поселившийся в наших местах, и тот был один раз старейшиной. Шико Пашеко тоже четыре года назад блестяще и достойно председательствовал на празднике святого Педро. Зачем же тогда в год приезда капитана Шико вздумал снова претендовать на это заманчивое звание?

Если кто имел на него право, так это Зекинья Курвело: он жил в Перипери уже пять лет, а священник все еще не вспомнил о нем. Но как раз Зекинья первым назвал преподобному имя Васко Москозо де Араган.

По его мнению, никто другой не должен быть старейшиной праздника; было бы высшим актом справедливости избрать прославленного моряка, который своим присутствием делает честь Перипери. Отец Жусто согласился, его всегда привлекали новые прихожане, ему нравилось завоевывать их доверие и дружбу. Выбор был сделан, казалось, мирно: влиятельные лица, вроде Проныры, Адриано Мейры и Эмилио Фагундеса, не возражали. О простых людях и говорить нечего: они обожали капитана, всегда готового прийти на помощь несколькими монетами или просто заплатить за стакан каш асы. Он объяснял, что приобрел эту привычку в общении с моряками, решая их споры, участвуя в их попойках. Он любил помогать ближним, давать советы, выслушивать признания. Отец Жусто думал, что на этот раз он никого не обидит и не вызовет ничьей ревности своим выбором, – казалось, все с восторгом встретили кандидатуру капитана.

Но преподобный отец ошибся. Когда новость распространилась по предместью, Шико Пашеко пришел в ярость. Больше месяца тому назад он предложил священнику свою кандидатуру и послал ему в подарок каплуна и бутылку вина из журубебы [4]4
  Журубеба – бразильский кустарник; экстракт из корней его применяется как лекарственное средство.


[Закрыть]под названием «Северный лев». И вдруг он получает удар в спину. Какое подлое предательство! Мало того, что рассмотрение его дела в суде отсрочено, мало того, что здесь, в Перипери, его постигло тяжелое разочарование, так теперь еще церковь пренебрегает его кандидатурой, вступает в союз с обманщиком, с шарлатаном. Шико Пашеко неожиданно охватил бурный приступ антиклерикализма, он проникся глубокой симпатией к масонству и поносил направо и налево духовенство вообще и отца Жусто в частности, приписывая ему любовниц и незаконных детей.

Если бы был выбран кто–либо другой, у Шико Пашеко достало бы сил снести унижение молча. Даже Зекинью Курвело он стерпел бы, хотя Шико выставил свою кандидатуру именно для того, чтобы помешать адъютанту Васко добиться запоздалых почестей. Он стремился не допустить победы льстеца, а вместо этого дело обернулось так, что он сам потерпел страшное поражение, хуже которого еще не выпадало на его долю. История с покером так его разволновала, что он, казалось, забыл даже о своем судебном процессе. Теперь у него не было в мире более лютого врага, чем Васко Москозо де Араган.

В последнее время, с того вечера, когда они слушали рассказ об айсберге, а затем играли новыми картами, Шико Пашеко перешел от намеков к прямым обвинениям. Он подходил то к одному, то к другому, разбирал истории Васко, стараясь подчеркнуть нелепые, по его мнению, подробности и поймать капитана на противоречиях.

Нельзя сказать, чтобы его попытки унизить и уничтожить соперника имели успех. Однако все же в конечном счете ему удалось благодаря своей настойчивости посеять сомнения и заронить искру недоверия в умы своих сограждан. И в самом деле, неужто этот капитан такой уж герой и пережил так много приключений, опасностей и любовных историй? Могло ли выпасть на долю одного человека столько волнующих событий?

Неужто и в самом деле так богата его жизнь? Почему же тогда все они влачат серое, жалкое существование?

Адриано Мейра, старый невежа и прожигатель жизни, однажды решился даже на шутку дурного тона. Капитан рассказывал об одном из своих самых сенсационных подвигов – историю о девятнадцати матросах, проглоченных акулами в Красном море. Он же, Васко, спасся лишь благодаря божественному провидению и своей ловкости в обращении с ножом – он вспорол брюхо трем голодным акулам, не меньше чем трем.

– Сбавьте немного, капитан. Одна акула явно лишняя.

Васко взглянул на Мейру своими ясными, как у ребенка, глазами.

– Как вы сказали, друг мой?

Адриано смутился: так спокоен был голос, так чист был взгляд капитана. Но он недавно разговаривал с Шико Пашеко и потому сделал над собой усилие и повторил:

– Не слишком ли много акул, капитан?

– А что вы знаете об акулах, дружище? Разве вы плавали в Красном море? Ваше замечание весьма некстати, могу вас заверить. Нет в мире места, где бы было столько акул…

Нет, он не мог лгать, он даже не заметил в голосе Адриано ни иронии, ни недоверия, не уловил насмешки.

Если бы Васко был действительно шарлатаном, как утверждает Шико Пашеко, он рассердился бы, ответил с раздражением. Адриано Мейра тут же раскаялся:

– Вы правы, капитан. Не следует говорить о том, чего не знаешь…

– Я всегда это утверждал. Ни говорить, чего не знаешь, ни командовать судном, которого не знаешь…

Потому что он, капитан, не знал египетского торгового судна «Эль–Гамиль» и согласился им командовать во время долгого томительного перехода от Суэца до Адена с грузом цемента. Он слишком поздно понял, каким это было безумием: судно оказалось в ужасном состоянии, не работало даже радио, команда же состояла из подозрительных типов – такие образины, что смотреть страшно. К счастью, с ним был верный Джованни, тот матрос, из–за которого он рассорился несколько лет спустя с европейскими судовладельцами.

И вот когда «Эль–Гамиль» затонул, получив пробоину в корпусе, только им двоим удалось спастись. После того как акулы покончили с командой, их с Джованни подобрал норвежский корабль. Капитан до сих пор хранит тот счастливый нож, как–нибудь вечерком, когда друзья зайдут к нему промочить глотку, он им покажет его.

Несмотря на широкую кампанию, развернутую против капитана Шико Пашеко, дело пока что не шло дальше легких сомнений и мимолетных вспышек недоверия. Адриано Мейра, завидя Шико, всякий раз сетовал:

– Ну вот, опять вы с своими разговорами… «Капитан – лжец», да «капитан – лжец», больше вы ничего не можете сказать. Я было поверил и попал в дурацкое положение. Капитан показал мне даже нож, которым он убивал акул…

– Все вы идиоты!

Шико спорил то с одними, то с другими все язвительнее и резче, без конца злословил о капитане. Он ощущал ненависть и презрение к отставным чиновникам, их женам, к каждому из доверчивых слушателей капитанских историй – словом, чуть ли не ко всему населению Перипери. Когда же не его, а Васко избрали старейшиной праздника святого Педро, чаша терпения переполнилась. Шико попытался воздействовать на священника, напомнив ему о сделанных ранее подарках и намекнув на перспективы значительных пожертвований после выигрыша дела в суде. Когда это не подействовало, он принялся восстанавливать общественное мнение против преподобного, твердя, что отец Жусто; – развратник и лицемер. Все это было явным преувеличением, так как отец Жусто, с одной стороны, старался лишь сохранять мир среди своей паствы, а с другой – даже самые злые сплетники не могли обвинить его в особой приверженности к женскому полу, если, конечно, не считать девушки, следившей за порядком в его доме, которая, кстати сказать, отличалась нежной, неяркой красотой, придававшей ей сходство с изображениями святых.

Шико Пашеко, перед которым жители Перипери прежде преклонялись и которого уважали почти так же, как старого Проныру, всегда встречаемого радостными приветствиями, не в силах был терпеть такое унижение и такое вероломство. Он был просто не в состоянии видеть эту пару – шарлатана с дурацкой физиономией лавочника и неблагодарного священника (последнему следовало бы по крайней мере вернуть каплуна и вино из журубебы, если у него осталась хоть капля совести) в роли руководителей предстоящего празднества. Шико решил уехать. Однако, чтобы не позволить врагу торжествовать, он заявил, будто подготовка его дела к слушанию уже закончена и судебное заседание состоится не сегодня завтра. Но даже и эта новость, которая прежде вызвала бы сенсацию, не нарушила окружавшего его теперь безразличия. И все это по милости презренного обманщика, одетого в дурацкий морской китель, все это его происки. Шико уезжал под проливным дождем, на станции никого не было. Полный бессильной злобы, Шико Пашеко спасался бегством.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Где Дондока мысленно наставляет рога рассказчику

Признаюсь, что развернутая Шико Пашеко клеветническая кампания против капитана, вызванная исключительно завистью и злобой, немного поколебала и мое безоговорочное восхищение несравненным героем.

Некоторые из его приключений, рассмотренные в свете уничтожающей критики инспектора, показались мне несколько преувеличенными. Я это говорю вовсе не затем, чтобы заранее повлиять на ваше мнение. Я выступаю всего лишь в роли беспристрастного историка и высказываюсь только потому, что был до некоторой степени потрясен тем, как мало значения придали замечаниям и наблюдениям Шико Пашеко оставшиеся верными капитану отставные чиновники и ушедшие на покой торговцы.

Поскольку целью исследовательской работы, каковой я предался отчасти, чтобы убить время, а отчасти, чтобы попытаться стать победителем в литературно–историческом конкурсе, объявленном государственным архивом, является восстановление правды, необходимо было ряд подробностей вынести если не на публичное обсуждение, то по крайней мере на суд выдающихся личностей, способных высказать о них просвещенное мнение.

Вот почему я посоветовался об этом деле с достопочтенным сеньором Алберто Сикейрой, чей авторитет в Перипери в настоящее время равен авторитету капитана Васко Москозо де Араган в прошлом. Судья – человек широко эрудированный, ни одна отрасль человеческого знания не укрылась от его любознательности – от права до философии, от экономики до спорных половых вопросов. Даже в медицине он разбирается неплохо, или, вернее, вполне достаточно, ведь он так ловко и самоотверженно лечит Дондоку, у которой часто бывает сильный грипп. Недавно мне довелось увидеть (в качестве еще одного доказательства доверия и уважения судья как–то вечером открыл передо мною двери своей цитадели, куда я до этого проникал только ночью и тайно), как сеньор Алберто, засучив рукава, купает в горячей воде нежные ножки Дондоки, а потом вытирает их полотенцем. По его словам, нет лучшего способа для лечения простуды и гриппа. При этом судья нежно шептал: «Моя зверюшка, бедняжка, больная моя девочка…»

Трогательное зрелище: великий человек, слава баиянской юриспруденции, сидит на корточках перед жестяным тазом, растирая ноги простой мулатки, не обладающей ни умом, ни запасом знаний. Вот доказательство его высокой души, и я пользуюсь случаем, чтобы лишний раз заявить об этом.

Он сказал мне, когда я поделился с ним своими сомнениями, что его ничуть не удивляет легковерие слушателей капитана, поскольку им были представлены конкретные доказательства: диплом в рамке, буссоль, телескоп и – что особенно важно – орден Христа. Можно ли было сомневаться, можно ли было верить Шико Пашеко и придавать значение его злобной клевете, если он в сущности являлся всего лишь предком тех сплетников, что и поныне сеют смуту в нашем мирном предместье, злословя по адресу ближних и клевеща на честных людей.

Последнее время наш высокоученый судья чувствует себя весьма обиженным: до него дошли слухи о разгоревшейся среди жителей Перипери дискуссии относительно его карьеры.

Не знаю, каким образом донеслись до него отголоски нашего спора, я не хочу называть имена – ведь наше крошечное общество поистине кишит болтунами, сплетниками и интриганами. Как бы то ни было, но я признателен болтунам, так как благодаря их бестактности мой авторитет в глазах достопочтенного судьи значительно возрос. В частности, приглашение сопровождать судью в дом Дондоки представляет собой именно такое, чрезвычайно лестное для меня доказательство его дружеских чувств и более того – его глубокого доверия ко мне. Всем известно, что женатый человек совершенно спокойно приводит к себе в дом какого–нибудь знакомого и представляет его жене; но привести друга к любовнице редко кто решится. Такого доверия заслуживает только самый близкий человек, к которому питают поистине братские чувства. Я заслужил это доверие потому, что встал на защиту судьи, когда Отониэл Мендонса, прихлебатель Телемако Дореа, принялся везде кричать, будто сеньор Сикейра вышел в отставку после того, как его имя было трижды вычеркнуто из списков кандидатов на замещение вакансии судьи верховного кассационного трибунала и будто губернатор штата заявил, что если бы ему пришлось выбирать между крысой из мусорной ямы и достопочтенным сеньором Сикейрой, то он, представьте себе, предпочел бы крысу: она все–таки меньше ворует и меньше воняет!

Я был возмущен и горячо защищал оскорбленную честь учителя. У меня с Отониэлом Мендонсой старые счеты, и я давно ждал случая расквитаться с ним. Он еще сравнительно молодой, этот типчик, и однажды во время каникул подложил мне здоровенную свинью, когда мы оба увивались за некой куртизанкой, неизвестно каким ветром занесенной в Перипери. Воспоминание о накрашенной Манон придало мне красноречия, негодование переполняло меня, и я излил свою досаду, наградив этого кретина несколькими резкими эпитетами, за что удостоился одобрения слушателей. Сам Отониэл, испуганный моей воинственностью, тут же отрекся от своих обвинений, объявил себя даже поклонником судьи и объяснил, что он, мол, всего–навсего пересказывал слухи, которые ходят в Баие. Как видите, он оказался не только клеветником, но и трусом.

Что же касается истории капитана, который фактически является единственным объектом моего внимания, я изложил все дело поэту–модернисту Телемако Дореа. Наши отношения с поэтом, в последнее время натянутые, теперь улучшились. Как–то он пришел ко мне и, рассыпаясь в любезностях, поздравил с опубликованием моего сонета – не что–нибудь, а настоящий александрийский стих! – который напечатан в газете, принадлежащей одному моему другу, умному и смелому человеку. Некоторые обвиняют его в вымогательстве – якобы он тянет деньги с испанских торговцев, подвергая их уничтожающей критике, если они отказываются давать объявления в его газете. Думаю, что все это интриги и сплетни и не стоит обращать на них внимания, Телемако и вправду понравился мой сонет, он не скупился на похвалы. Сравнил меня с Петионом де Вилар, с Артуром де Салес и совсем растрогал своим неожиданным признанием моих поэтических способностей. Я расчувствовался и обнял его – он ведь в сущности хороший парень. Немного вспыльчив, конечно, иногда любит позлословить, но, может быть, он просто озлоблен тяжелой жизнью. Ведь Телемако получает ничтожное жалованье, еле сводит концы е концами, и ему, наверно, очень нелегко. А талант у него есть, этого отрицать нельзя, и если бы он бросил свое увлечение футуризмом, то мог бы писать неплохие стихи.

Я рассказал ему, что меня тревожит позиция жителей Перипери на первой стадии борьбы между капитаном и Шико Пашеко.

Телемако был не согласен с судьей: «Что этот осел понимает в поведении людей?» По его мнению, вовсе не конкретные вещественные доказательства дипломы, карты, хронограф – заставили обывателей оказать поддержку капитану. Все это не так просто. Обычно люди не придают большого значения вещественным доказательствам. Скромные и робкие отставные чиновники и ушедшие на покой торговцы ощущали потребность пережить какие–то приключения, хотя бы на одну минуту почувствовать себя героями. Вот почему они стояли за капитана и старались дать отпор сплетнику Шико Пашеко. Даже у самого осмотрительного и благоразумного человека, какую бы умеренную жизнь он ни вел, горит в груди огонь, иной раз всего только крошечная искорка, но при благоприятных условиях из нее может вспыхнуть пожар. Она–то, эта искра, и тянет нас прочь от повседневности, и мы стремимся уйти От посредственности, от однообразия и серости будничной жизни, пусть всего лишь в услышанной истории или на страницах прочитанной книги. В приключениях капитана, в его жизни, полной отваги и риска, старики встречали опасности, которых никогда не встречали, участвовали в схватках и битвах, в которых никогда не участвовали, и испытывали пленительные и греховные наслаждения, которых, увы, никогда не испытывали.

А что мог им предложить Шико Пашеко? Интриги судебного процесса – и только! Если бы еще это был уголовный процесс – убийства, неверная жена, негодяй–любовник, поножовщина, перестрелки, ревность, ненависть, любовь, растроганные присяжные, – тут у Шико, быть может, была бы какая–нибудь надежда. Но тяжба из–за какой–то пенсии… Она ничего не могла дать соседям. А они хотели многого, они жаждали настоящих, глубоких переживаний. Капитан давал им широкую возможность понять человеческое величие – вот в чем секрет его успеха.

Признаюсь, все это казалось мне сложным, запутанным и несколько надуманным. Таков уж Телемако Дореа, хотя в сущности он неплохой человек. Потом он сказал мне еще несколько комплиментов, взял у меня двести крузейро, пообещав вернуть дня через два, и ушел.

Я кончил тем, что изложил дело Дондоке, когда заменял достопочтенного судью, не имея его высоких интеллектуальных достоинств, но обладая некоторыми физическими преимуществами. Она кокетливо рассмеялась:

– Этот капитан хоть и старик, но по–своему интересен. Мне нравится его голос, красивые глаза и шевелюра. Должно быть, приятно слушать, как он рассказывает о своих похождениях. Нет женщины, которой не нравились бы такие мужчины…

– Только слушать или…

Она закусила губу и опять рассмеялась:

– Как знать, может быть…

Мало ей судьи, развратнице! Она погладила меня по голове и попросила:

– Расскажи мне какую–нибудь из его историй, что–нибудь про женщину и про море, расскажи, милый…

Клянусь, что она, бесстыдница, мечтала в ту минуту о капитане!