Текст книги "Старые моряки (сборник)"

Автор книги: Жоржи Амаду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Правда? Ну, а какие же они все–таки? Вы со многими имели дело?

– Однажды в Шанхае я шел по улице без всякой цели… Вдруг в извилистом переулке я столкнулся с плачущей китаянкой. Ее звали Лиу…

Глаза невежественного провинциала загорелись: вслед за изящной, словно выточенной из слоновой кости, китаянкой Лиу, с блестящими, как лак, черными волосами, капитан Васко Москозо де Араган погрузился в тайны Шанхая, в головокружительные тайны курильщиков опиума.

Вечер спускался на Соборную площадь, кровавые отблески заката горели на черных камнях старой церкви. Взяв Лиу за руку, Васко начал свое путешествие.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, как идет время, происходят перемены в правительстве и в фирме, о мошенничестве и о человеке, который не вешал носа

Капитан Васко Москозо де Араган сдержал свое слово: Жорж Диас Надро никогда больше не видел, чтоб он вешал нос. Он имел теперь звание, и он был счастлив, никакие неприятности, никакие трудности не могли больше затуманить его сияющих глаз, смыть с его лица выражение радости, плещущей через край.

Иногда, правда, он раздражался или грустил, но всего лишь на минуту и вскоре вновь возвращался к своему естественному состоянию – к счастью.

Теперь ничто не могло его огорчить, никакие невзгоды его не страшили.

Между тем неприятностей и печальных происшествий было вполне достаточно. Но ведь капитан, который командует судном, капитан дальнего плавания, дни и ночи качаясь на волнах, привыкает к коварному непостоянству моря, мужает, закаляется и способен любые разочарования и огорчения встречать с улыбкой на устах.

Самой большой и первой по счету бедой был перевод Жоржа Диаса Надро: он получил повышение – его назначили командиром миноносца. Как представить себе ночи в пансионах, всю их веселую компанию, их подружек, их увлечения без белокурого моряка с небесно–голубыми глазами, всегда ухаживающего за какой–нибудь негритянкой или мулаткой, без его остроумных выдумок, шуток и насмешек? Когда новость распространилась среди веселых женщин и ночных гуляк, их охватило уныние, стоны и вздохи слышались со всех сторон. Стали готовить прощальный вечер, достойный Жоржа.

– Выше голову, капитан, – сказал Жорж на вечере хмурому, молчаливому Васко. – Моряк не склоняется перед несчастьем.

На следующий день все пошли проводить Жоржа на пакетбот, который отправлялся в Рио, и тут впервые увидели его жену Грасинью – в глубоком трауре, иссушенное лицо закрыто черной вуалью, губы плотно сжаты. Их представили, и Грасинья чуть коснулась руки Васко кончиками ледяных пальцев. И тут Васко понял, что слова, сказанные ему накануне бывшим начальником порта, имели глубокий смысл. «Моряк не склоняется перед несчастьем». Эти слова приобрели внезапно совершенно прямое значение: Жорж не склонился перед несчастьем, не сдался.

Проводив Жоржа, вернулись в центр города, зашли в бильярдную, но все было уже не то. Днем в баре толпились провожавшие Жоржа друзья, а вечером В пансионе «Монте–Карло» никого не было.

Еще за год до этого лейтенант Лидио Мариньо женился и на время исчез. Однако все были уверены, что он вернется, как только его семейная жизнь войдет в колею. Так и случилось. Жена рожала ему детей, вела хозяйство и принимала гостей. А Лидио, кончив дела во дворце, появлялся в бильярдной и снова проводил вечера в компании приятелей, ходил танцевать в пансион, по–прежнему имел возлюбленных. Что же касается Жоржа, то он уехал навсегда, на его возвращение не было никакой надежды. Там, в Рио, у него будет другая компания, моряки, новые друзья. То были тяжелые дни – Васко все представлял себе мрачную фигуру Грасиньи, но он вспоминал слова Жоржа: «Моряк не склоняется перед несчастьем» – и подбадривал остальных.

Друзья надеялись, что преемник Жоржа, может быть, заменит его, но прибытие нового начальника порта через несколько месяцев принесло полное разочарование: он оказался нелюдимым, неразговорчивым субъектом, осторожным, благоразумным, приходившим в ужас от всяких ночных сборищ. Васко перестал бывать в управлении порта.

Он по–прежнему ходил в гавань, смотрел на приходящие суда, любовался их красотой, узнавал флаги; по–прежнему покупал, если попадались, морские инструменты и гравюры, изображающие корабли. По вечерам играл в покер с Жеронимо и полковником. Ему перевалило уже за сорок, и все давно привыкли называть его капитаном.

Между тем кончился срок правления губернатора и кончился печально: президент, поддавшись влиянию противников губернатора, наложил вето на кандидатуру его предполагаемого преемника и навязал штату другого, самого же экс–губернатора вознамерился лишить сенаторского кресла, которое по традиции предоставлялось губернаторам, выходящим в отставку.

В конце концов бывшему губернатору все же удалось добиться должности сенатора, но депутатство и политическая карьера его племянника Жеронимо лопнули.

Молодого человека устроили в министерство юстиции в Рио прокурором или чем–то еще в этом роде. Неплохо, но мечты о политической карьере провалились…

После смены губернатора уехал и Педро Аленкар; командовать 19–м стрелковым батальоном назначили другого полковника, приятеля нового губернатора штата. Васко не стал ему представляться, он хранил верность своим друзьям и воспоминаниям о знаменитой компании. Он не бывал больше во дворце, на приемах и балах. Правда, Второго июля и Седьмого сентября он, как и прежде, появлялся в парадной форме, но сторонился людей из общества и скромно стоял в толпе.

Он не искал новых знакомств, не пытался войти в другую компанию. Ведь прежде он общался с людьми из самого высшего круга, и вернуться теперь в общество коммерсантов, торговых служащих или даже врачей и начинающих адвокатов было выше его сил.

В пансионах и кабаре он садился за столик в одиночестве, с тоской пил шампанское, и оно отдавало горечью, терпкой горечью воспоминаний о лучших днях.

Потом настал день, когда Карол продала пансион «Монте–Карло» какому–то аргентинцу – пренеприятному субъекту, нудному и жадному, и возвратилась в Гараньюнс. Зять Карол умер, сестра осталась одна и нуждалась в помощи. Васко посадил Карол на пароход. Расставаясь, они вспомнили веселые попойки, друзей: ее возлюбленного Жеронимо, красивого лейтенанта Лидио Мариньо, который был теперь капитаном и служил в Порто–Алегре, храброго пьяницу – полковника Педро де Аленкар и незабвенного капитана Жоржа Диаса Надро, обаятельного моряка с наружностью иностранца, который вечно влюблялся в негритянок и умел веселиться как никто. Со всем этим Карол покончила навсегда. Теперь почтенная сеньора, богатая вдова ехала в тихий родной городок помогать сестре воспитывать племянников и племянниц. Она расцеловала Васко в обе щеки, и глаза ее увлажнились:

– Ты помнишь похищение Дороти? Где–то она теперь? Какой–то полковник из провинции, вдовец, влюбился в ее всегда тревожные глаза и увез ее к себе на фазенду. Накануне отъезда Васко был у нее, они провели безумную ночь, безудержная страсть возродилась с прежней силой. С тех пор о Дороти никто ничего не слышал, осталась она у фазендейров или нет – неизвестно… Но на правой руке Васко навеки вытатуированы сердце и имя Дороти.

– А помнишь китайца–татуировщика?

О чем только не говорили они по дороге в порт.

Сколько воспоминаний! Вот и якорь поднят, судно взяло курс на Ресифе, толстая Карол, заливаясь слезами, машет платком. «Моряк не склоняется перед несчастьем», даже когда он совсем одинокий и всеми покинутый бредет по пустынному порту.

Годы шли. Капитан Васко Москозо де Араган больше не появлялся в пансионах и танцевальных залах.

Он не был теперь главою, хозяином фирмы «Москозо и К°». Негр Джованни, умирая, вновь повторил свое предостережение: Васко не должен доверять Менендесу, гринго – негодный человек. Тогда Васко решил последовать совету старика и взять в свои руки руководство делами, но оказалось, что хозяином фирмы уже давно стал Менендес. За десять лет пьянства Васко истратил все, что имел и чего не имел, и был весь в долгах. Начались длительные сложные переговоры, возня с хитрыми адвокатами, с алчными судейскими…

В конце концов Васко оставил фирму; он получил несколько доходных домов и небольшое число государственных бумаг, этого было достаточно, чтобы жить прилично. Васко продал особняк на Баррис, купил домик поменьше на площади Второго июля, перевез туда свои морские инструменты, повесил на стене в гостиной диплом капитана дальнего плавания и свидетельство кавалера ордена Христа, а посередине на столе поставил стеклянный ящик с моделью «Бенедикта».

«Моряк не склоняется перед несчастьем», даже когда из миллионера становится человеком среднего достатка, когда нет больше ни друзей, ни новых увлечений, не тянет к вину и сон одолевает еще до полуночи.

Переехав в новый дом, капитан Васко Москозо де Араган завел знакомства с соседями и вскоре приобрел популярность и всеобщее уважение. Он выносил стул, усаживался перед домом; соседи собирались послушать его рассказы о морских приключениях. У него всегда были хорошенькие кухарки – он умел выбирать прислугу.

Прошло еще несколько лет, волосы капитана стали серебриться, его кухарки уже не были такими хорошенькими, жизнь дорожала, а рента не увеличивалась.

Соседи перестали принимать его всерьез, многие утверждали, что он никогда не бывал ни на одном корабле, а звание капитана получил в шутку во времена правления Жозе Марселино. За орден же Христа заплатил звонкою монетой, когда купался в деньгах и когда португальским консулом в Баие был некий коммерсант.

Лет двадцать спустя после церемонии в управлении порта Васко, всегда готовый завязать знакомство и дружбу, подошел в один прекрасный день к владельцу бензоколонки и начал рассказ о том, как однажды ночью во время шторма им пришлось плыть через Персидский залив… И вдруг этот тип громким смехом прерывает героическое повествование:

– Теперь и до меня дошло!.. Бросьте вы врать, морочьте кого–нибудь поглупее… Вы думаете, я не знаю вашей истории со званием капитана! Все о ней знают и смеются у вас за спиной… Я очень занят, сеньор капитан, у меня нет времени слушать вашу болтовню…

«Моряк не склоняется…» Трудно, очень трудно не вешать носа. Где–то теперь Жорж Диас Надро, наверняка он уже адмирал, где Жеронимо и полковник Аленкар, лейтенант Лидио и лейтенант Марио? И Дороти?.. О Дороти, если бы снова увидеть твой стройный стан, твои тревожные глаза и лихорадочно горящее лицо… А Карол, сказавшись вдовой, поселилась у себя в Гараньюнсе в Пернамбуко и воспитывает племянников. Жива ли она еще? Капитан все так же ходил в порт в любую погоду – светило ли солнце или лил дождь – и наблюдал за приходящими и уходящими судами, ведь он знал все флаги.

Здесь в Салвадоре у него нет больше сил не вешать носа – ни на площади Второго июля, ни на какой–либо другой улице. Васко продал свой дом за хорошую цену, купил домик в Перипери, куда не доходят городские сплетни, и, взяв с собой мулатку Балбину, морские инструменты, штурвал, веревочную лестницу, подзорную трубу и телескоп, коллекцию трубок и диплом в рамке, переселился в предместье. Здесь никто не помешает ему вспоминать молодость, проведенную в далеких морях на палубах кораблей, средь бурь и опасностей.

И вот старый моряк с гордо поднятой головой и развевающейся на ветру шевелюрой стоит на вершине скалы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Где растерявшийся рассказчик, готовый на компромиссы, сдается на милость судьбы

Только подумайте, сеньоры: отважный историк, решившийся выловить правду в таком мутном источнике, нападает вдруг на две совершенно противоположные версии, причем как одна, так и другая кажутся вполне заслуживающими доверия. Как же быть? Одна из версий принадлежит самому капитану, человеку неоспоримых достоинств, вторая – Шико Пашеко, но в ней столько убедительных подробностей… Какую же предпочесть и предложить благосклонному читателю?

Колодец завален рулевыми колесами и развратными женщинами, и я не знаю, как добраться до дна, чтобы вытянуть оттуда сияющую наготой правду и прославить имя одного из противников, а другого выставить на всеобщее поругание. Но кого же прославить, кого разоблачить? Если быть искренним, следует признаться, что на данной стадии развития событий я пребываю в полном смятении и растерянности.

Я посоветовался с сеньором Алберто Сикейрой, нашим выдающимся, хоть и спорным светилом юридической науки. Он столько лет прослужил судьей в провинции и в столице штата, что, казалось, должен был научиться различать свет правды в любом запутанном деле. Однако почтенный сеньор уклонился от ответа, сказав, что не в состоянии вынести приговор и даже составить себе какое–либо мнение без углубленного анализа всех документов. Как будто его попросили быть судьей на знаменитом процессе Шико Пашеко, а не сказать свое мнение об историческом исследовании, претендующем на премию государственного архива!

Такое отношение к моей работе меня оскорбило, и я высказал судье свое недовольство. На это самоуверенный юрист сухо отвечал, что у меня будто бы нет самого элементарного представления о том, что такое вообще историческое исследование: в работе не указаны точные даты, и поэтому нет никакой возможности разобраться толком, в какое время происходят описываемые события, какой срок протекает между одним и другим происшествием, когда именно родились и умерли главные действующие лица. «Где это видано – историческое произведение без хронологии? Что такое история, если не последовательный перечень дат, к которым приурочены определенные события и подвиги?»

Я молча проглотил замечание, ибо не придаю значения таким пустякам. Кстати, пользуясь случаем, можно тут же разъяснить кое–что насчет дат. Сведений о том, когда родились и когда умерли персонажи моей истории, у меня нет. Даже неизвестна дата смерти старого Москозо, мало того – самого губернатора. Капитан же умер в Перипери в 1950 году в возрасте восьмидесяти двух лет, и таким образом мы можем подсчитать, что он родился в 1868 году, а когда он сдружился с упомянутыми выше влиятельными лицами, ему было тридцать с лишним. Факты, рассказанные Шико Пашеко, подлинные или вымышленные, имели место, как известно, в начале века, в период правления Жозе Мареелино, которое началось в 1904 году, а переезд капитана в Перипери датируется 1929 годом. Какие еще даты надо уточнять? Откровенно говоря, не знаю.

Я никогда не мог запомнить ни одной даты из учебника истории и ни одного названия рек и вулканов из учебника географии.

Впрочем, почтеннейший судья отнюдь не беспристрастен, его критика рождена недоброжелательством, которое он испытывает ко мне в последнее время. Уже несколько дней он не проявляет ко мне прежней симпатии, не приглашает сопровождать его по вечерам к Дондоке, и чем больше я льщу ему и превозношу его таланты и добродетели, тем холоднее он держится и глядит на меня укоризненно. Не могу понять причины такой резкой перемены, тут, должно быть, какая–то интрига: ведь сплетников в Перипери хватает, и многие из этих негодяев завидуют моей близости с известным юристом, работы которого публикуются в журналах.

Я даже заподозрил самое худшее – не догадывается ли почтенный судья о моих отношениях с Дондокой, Это было бы просто катастрофой. Я поговорил с нашей нежной красоткой и встревожился еще больше, потому что, оказывается, она тоже заметила, что судья как–то изменился, без конца расспрашивает ее и то и дело заставляет клясться в верности.

Только этого еще не хватало, у меня и так довольно забот! Ведь я поставил перед собой труднейшую задачу восстановить всю правду относительно приключений капитана. Вот здесь передо мною лежит целая куча бумаг, результат моих исследований. И что же получается? Я беру одну тетрадь и попадаю в открытое море, судно плывет в Океанию вдоль азиатских берегов, и Дороти, печальная жена грубого миллионера, влюбившись в капитана, покидает мужа и умирает от страсти и лихорадки в объятиях любимого в грязном порту Макассар. Я беру другую тетрадь, и Дороти оказывается продажной женщиной из пансиона «Монте–Карло» (пансион, как я выяснил, действительно существовал, он помещался в том здании, где теперь находится редакция газеты «Диарио да Баия»), она переходит от одного к другому, отдается тому, кто платит, и кончает сожительством с провинциальным полковником. Швед Иоганн, судя по одной тетради, – старший офицер на судне, по другой – коммерсант, Менендес по одной – судовладелец, по другой – компаньон торговой фирмы… Впрочем, характер у него отвратительный в обеих версиях. Дьявольская неразбериха!

Говорят, будто со временем правда всегда обнаруживается, но я не верю этому. Чем больше проходит времени, тем труднее проверить факты, найти конкретные доказательства, выяснить подробности. Если даже в те времена жители Перипери не могли разобрать, кто говорит правду, а кто лжет, то, представьте, как это трудно сейчас, через тридцать два года, в январе 1961 года. Я пришел к заключению, что только вмешательство судьбы, одна из случайностей, которым мы еще не нашли объяснения, может действительно привести к выяснению истины. Иначе сомнение остается навеки: была ли, например, Мария Антуанетта легкомысленной и продажной, как утверждают приверженцы Французской революции, или цветком целомудрия и добродетели, как ее рисуют сторонники роялистов? Кто может выяснить правду, когда прошло столько лет?

Если бы судьба не вмешалась в нужный момент, не знаю, что было бы в Перипери в начале зимы 1929 года. Все население предместья, взволнованное историей Шико Пашеко, разделилось на два лагеря. Сторонники капитана потрясали дипломом и орденом Христа, противники поносили Васко и повторяли повсюду рассказ бывшего инспектора. Образовались две группы, две партии, две секты, полные ненависти одна к другой. Между ними то и дело возникали перебранки, немногие, сохранившие ясную голову (например, старый Проныра), каждую минуту опасались драки. Отставные чиновники и торговцы, старики, больные ревматизмом, еле живые, осыпали друг друга угрозами и оскорблениями, а в один прекрасный день Зекинья Курвело бросился на Шико Пашеко, крича во весь голос о своем намерении вырвать его поганый язык. Как сказал начальник станции, «в старикашек вселился бес».

За расколом последовал раздел территории – на станции сторонники капитана занимали скамейки, обращенные к морю, сторонники Шико Пашеко те, что обращены к улице, первые собирались теперь на набережной, вторые на площади. Узнав обо всем этом, отец Жусто схватился за голову: как он будет избирать в будущем году старейшину праздника святого Жоана?

Среди общего смятения только один человек оставался спокойным и безмятежным и по–прежнему добродушно улыбался; он все так же лазил на скалы и наблюдал в подзорную трубу за прибытием кораблей, готовил по вечерам горячий грог, выигрывал в покер и рассказывал чудесные истории. Этот человек был капитан Васко Москозо де Араган.

Когда до него дошли первые слухи о суматохе, поднятой в Перипери Шико Пашеко, он снисходительно сказал друзьям:

– Это он просто со зла…

Пожал плечами и решил не обращать внимания.

Однако это оказалось невозможно – некоторые из прежних слушателей поворачивались теперь к нему спиной, а многие смеялись над его рассказами. Даже сторонники капитана требовали от него каких–то действий, которые решительно доказали бы, что в рассказе бывшего инспектора все ложь – от начала до конца.

Зекинья Курвело, после того как он чуть не подрался с Шико Пашеко, открыл капитану свое сердце:

– Простите меня, капитан, но надо что–то делать, надо заставить клеветников умолкнуть.

– Вы правы. Я хотел было не обращать внимания на все эти мерзости. Но раз нашлись люди, которые им верят, мне остается лишь один выход…

Как он был хорош в эту минуту! Рука опирается на подоконник, взгляд устремлен на море, волосы развевает легкий бриз.

– Дорогой друг, вас и Руя Пессоа я прошу быть моими секундантами и сообщить клеветнику о моем вызове. Как оскорбленный, я имею право на выбор оружия. Я требую, чтоб это был шестизарядный револьвер, с правом использовать всю обойму. Дистанция – двадцать шагов, место дуэли – обрыв. Убитый упадет в море.

Зекинья Курвело, охваченный воодушевлением, поспешно отправился выполнять свою миссию. Однако его постигла неудача. Шико Пашеко не захотел даже назначить секундантов. Он не создан для дуэлей, это была бы недопустимая глупость, в наше время дуэли вышли из моды, просто смешно. Он, Шико Пашеко, питает отвращение к огнестрельному оружию, ему неприятно даже смотреть на него. А этот шарлатан состоял в свое время в дружбе с офицерами и моряками, наверно, он умеет хорошо стрелять. В подобные истории он, Шико, впутываться не намерен. Если шарлатану угодно, пусть прибегнет к правосудию, подаст на него в суд за клевету, а он, Шико Пашеко, докажет все, что рассказывал. У Васко, как видно, не хватает мужества обратиться к правосудию. Дуэль ничего не доказывает, она дает преимущество тому, кто лучше стреляет. Нет, он и знать ничего не хочет ни о каких дуэлях.

Зекинья Курвело произнес всего лишь одно слово:

– Трус!

Вызов был сделан на площади, где собрались противники капитана. После этого Шико Пашеко несколько потерял в глазах своих поклонников. Идея дуэли пришлась по вкусу обеим партиям, и те и другие были взволнованы. Однако победа капитана оказалась недолговечной. Сомнение проникло в души, и рассказы Васко уже не находили в них отзвука, не вызывали былого восторга.

Даже Зекинья Курвело заметил однажды:

– Но ведь выдумки этой жалкой козявки в сущности не опровергнуты.

Капитан взглянул на него своими чистыми глазами:

– Если я еще должен искать доказательства, чтобы защитить себя от клеветы труса, бежавшего с поля чести, если находятся люди, которые колеблются и не знают, кому верить, ему или мне, то я предпочитаю уехать. Я видел в газете объявление о продаже дома на острове Итапарика. Там, среди моря, вдали от клеветы и злобы, я буду чувствовать себя, как на судне.

Капитан поднял голову, он больше не вешал носа:

– Настанет день, когда почувствуют мое отсутствие и воздадут мне должное. Но я не унижусь до того, чтобы опровергать труса и клеветника.

Вот в каком положении были дела, и мы никогда не выбрались бы из тупика, если бы не произошло новое событие, в результате которого правда вышла наружу.

Ни капитан, ни Шико Пашеко, ни Зекинья Курвело, ни Адриано Мейра или старый Жозе Пауло Проныра, единственный, кто был спокоен и сохранял благоразумие в разгар бури, тут ни при чем. Все решил слепой случай, судьба, рок – назовите, как хотите.

Вот и я тоже хотел бы, чтобы судьба вмешалась и развеяла все растущую подозрительность достопочтенного судьи Алберто Сикейры, доказала бы ему чистоту моего отношения к Дондоке, в котором отражаются лишь мои дружеские чувства к великому, гонимому светилу юриспруденции. Вы скажете, что это невозможно, потому что я на самом деле помогаю Дондоке украшать лоб достопочтенного судьи и поедаю его шоколад?

И только–то! Вы не знаете, как капризна судьба! Когда она вмешивается в нашу жизнь и обнажает правду, то руководствуется только своими симпатиями и антипатиями и совершенно равнодушна к доказательствам и документам. Почему бы и мне не доказать судье свою полную невиновность, принимая во внимание, в частности, и услуги, которые я ему оказывал, заменяя его на ложе Дондоки? Ведь благодаря мне она весела и довольна и добродушно терпит бесконечные нудные рассуждения знаменитого юриста.