Текст книги "Искатель. 1982. Выпуск №3"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Рыбин,Юрий Тихонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Неправильно это! Несправедливо! – неожиданно для самого себя почти выкрикнул он, вцепившись побелевшими пальцами в край приставного столика.

Сухарников перестал выбивать дробь по столу и с любопытством уставился на него.

– Почему же несправедливо? – подзадорил он. – Сами поймите, какой размах принимает следствие, а силенок-то у нас маловато.

– Я абсолютно с вами согласен, – несколько успокоился Вершинин, – но и у нас ведь тоже есть немало преимуществ перед москвичами. Мы уже вжились в это дело: и Шустов, и Вареников, да и я. С закрытыми глазами каждую деталь знаем. Взять, к примеру, убийство женщины. У нас есть даже прямые доказательства виновности в нем Беды. И не только признание Корочкина – а письма, а пистолет, а кровь. Я думаю, после случившегося и Чернов не будет отмалчиваться. Или убийство железнодорожника. Да, да, именно убийство, – повторил он, заметив недоверчивый взгляд Сухарникова. – У нас есть все основания так предполагать. Он единственный видел Купряшина и Корочкина в ту ночь, он скорее всего пытался шантажировать Беду – и вот результат. Сработано чисто, но ведь теперь-то мы знаем, что последним, кто видел железнодорожника живым, оказались Усачев и его покойная жена, Фролкова он разбудил позже. Оба убийства произошли на нашей территории, а случай с Черновым только следствие прошлых событий. Новому человеку сейчас недели две вживаться надо, а время не терпит, ведь Беда должен вот-вот освободиться.

– Ну, хорошо, – согласился Сухарников, – вы меня убедили. А хватит ли у нас силенок установить личность убитой и происхождение изъятых у Плотника ценностей, да и вообще разобраться в его биографии.

– Мы уже сейчас работаем в контакте с Московским уголовным розыском, и там сейчас занимаются установлением личности Усачева. Плотник ведь в нашей области прожил всего несколько лет. Как похоронил жену, так и уехал сразу, а дом продал. Наверняка связан был с уголовниками, от которых краденые ценности стекались к нему. Он их реализовал, наверно, в других городах через скупщиков, а наиболее ценные вещи оставил себе. Знали его в лицо только единицы. Конспирироваться Плотник умел. Единственный прокол – Лида. Впоследствии Плотник, по-видимому, от активной деятельности отошел, а может, я и ошибаюсь. Постараемся проверить все приостановленные и прекращенные за это время дела, посмотрим, какие из изъятых у него драгоценностей значатся в розыске. Сейчас даны задания райотделам ближайших областей вновь вернуться к проверке заявлений о без вести пропавших. Утешительного, правда, пока мало. Но я надеюсь на лучшее, – закончил он и с вызовом посмотрел на Сухарникова.

– Как, Шустов, дело говорит юрист третьего класса? – без улыбки спросил Сухарников.

– Думаю, он прав, – отозвался тот.

– Ну и добро, расследуйте. Только прошу докладывать мне результаты каждый день. Допрос Плотника проведем вместе.

Сухарников проводил взглядом Вершинина.

«Хороший парень, – подумал он. – Умница, рассуждает логично. Неплохой старший следователь получится со временем».

Вячеслав выскочил из кабинета начальника следственного отдела в приподнятом настроении.

В фойе второго этажа у окошка Вершинин увидел Стрельникова. Одет Виктор был с иголочки, в новом мундире. Он о чем-то потихоньку разговаривал с пышноволосым парнем, также одетым в милицейскую форму.

Вячеслав незаметно подошел сзади, стал с правой стороны и сильно хлопнул приятеля по левому плечу. Виктор стремительно обернулся, не заметив никого, с удивлением посмотрел на собеседника. Тот ухмыльнулся. В этот момент он встретился взглядом со смеющимся Вершининым.

– Бьют, милицию бьют, – тихонько запищал Стрельников, – и где бьют, в прокуратуре, и кто бьет…

Они похлопали друг друга по плечам.

– Ох, и пролез же ты, Славка, – восхищенно сказал Виктор. – На втором году работы в святая святых прорвался. Не знал я за тобой раньше таких карьеристских способностей.

– Брось ты, Витек, – смутился Вершинин. – Прикомандировали меня временно сюда. Одно дело сейчас расследую. Помнишь, я тебе о нем рассказывал?

– Помню, еще бы. Удалось, значит, зарегистрироваться официально. Здорово. Значит, дела серьезные?

– Самые-пресамые. И работы на десять человек по горло хватит. Я тебе потом как-нибудь, при встрече расскажу. Ты, кстати, по своим делам сюда или ко мне?

– И то и другое. Вот с коллегой своим за отсрочкой прибыли, – показал он на пышноволосого, – и попутно привез тебе материалы о смерти Свирина. Почтой знаешь сколько пройдут. Решил повнимательней посмотреть?

– Факты кое-какие появились. Под сомнение они выводы дознавателя ставят, – откровенно признался Вячеслав.

– Ты мне когда позвонил во второй раз, я эти материалы сразу отыскал. Почитал, поглядел. Мыслишка мне тут одна в голову пришла. Хочешь, поделюсь?

– Хорошим мыслям мы всегда рады. Пойдем в мое пристанище, – пригласил он Стрельникова, и они пошли во временно отведенный Вершинину кабинет.

Виктор достал из портфеля знакомую папку и стал медленно перелистывать странички. Вершинин обратил внимание на подчеркнутые красным карандашом строчки.

– Вот, – наконец сказал Стрельников, – смотри. Труп Свирина обнаружили на расстоянии двух тысяч восьмисот метров от поезда. Вернее от конечного вагона, в котором он находился. Скорость поезда установлена точно – восемьдесят километров в час. При такой скорости поезд проходит в минуту один километр двести метров. Свидетель Усачев, вот его показания, утверждает, будто услышал шум открываемой двери, вскрик, тут же толкнул своего односельчанина, и они вместе выскочили в тамбур. Увидев фуражку, он сорвал стоп-кран. Сидел Усачев на третьем от тамбура сиденье, односельчанин, Фролков, кажется, находился сзади. Я поинтересовался, сколько приблизительно времени займет такая процедура. Разумеется, подсчитывал в пустой электричке. Она на путях недалеко от отдела стоит. Оказалось, что одной минуты хватит весь вагон с лихвой обегать.

Вячеслав сразу насторожился и стал быстро подсчитывать в уме.

– Выходит, труп никак не должен находиться далее полутора километров от поезда. Ну, еще накинем метров пятьсот. А ведь зафиксировано расстояние в два километра восемьсот метров, почти на километр больше. Значит…

– Значит, – прервал его Виктор, – Усачев с Фролковым что-то путают.

– Ох, ты и даешь, старина, ну и даешь! – Вячеслав восхищенно сдавил ему плечи. – Попал в десятку. В благодарность посвящу тебя в одну тайну. Смотри, – он подвинул ему протокол личного обыска Усачева и обыска его квартиры.

– Ну и ну, – схватился тот за голову, – хорош окуневский колхозничек! Но видишь, все-таки и тогда этот зубр наследил с лишними метрами. Пока выбросил Свирина из поезда, вернулся назад, позвал, Фролкова, метры-то, они и пробежали. Эх, жалко, в свое время прошляпили. – Виктор с досадой поморщился и поднялся. – Пора мне, старина.

На обратном пути Вершинин заглянул в управление узнать, не приехал ли из Москвы Вареников.

– Он у начальника, – кивнул сосед Вареникова по кабинету, едва завидев Вячеслава. – Сейчас придет.

Вареников появился минут через пять. За время отсутствии он посерел, резко обозначились под глазами морщины, усталость чувствовалась даже в вялом рукопожатии. Однако глаза его радостно блестели.

– Удалось узнать что-нибудь интересное? – чуть ли не шепотом спросил Вершинин, боясь спугнуть внезапно возникшую надежду.

– Кое-что есть, – кивнул капитан. – Как удалось установить, многие ценные вещи из чемодана Плотника значатся в розыске как в Москве, так и в некоторых близлежащих областях. Золотой кулон с бриллиантовой осыпью был похищен в Москве около года назад. Значит, не сидел наш Плотник без дела. Кто же он есть такой – мой односельчанин7 Появился в Окуневе в сорок девятом с женой. Документы предъявил а полном порядке, не придерешься. Инвалид, проживал в Сибири, двое детей умерло, решил податься подальше от тяжелых воспоминаний. Повторяю, документы безукоризненные, даже орден Трудового Красного Знамени имеется. Потом в Окуневе жену похоронил, годок в холостяках походил, а потом собрался переезжать. Его в колхозе остаться уговаривали – отказался. К нему вообще окуневское начальство благоволило, ведь на все руки мастер, поэтому и закрывали глаза на частые отлучки в город Вещицы он из дерева, кости занятные выделывал, животных разных, ну и сбывал их якобы в городе, то есть имел хороший повод для передвижения. Ни у кого подозрения он не вызывал, даже у Шустова. Затем необходимость сидеть в Окуневе у него отпала; группы Беды и Черного развалились. Вот и перебрался Усачев поближе к столице, купил дом в поселке, подыскал новые контакты.

– Но почему же так? – недоуменно спросил Вершинин. – Инвалид труда, орденоносец, судьба тяжелая, и…

– Он такой же инвалид труда и орденоносец, как и я исполнитель главных партий в Большом театре. Его пальчики по картотеке были зарегистрированы первый и единственный раз в 1932 году. Тогда он назывался Седых. Фрол Романович Седых. Раскулачили его там, кажется. После раскулачивания поджег дом председателя сельсовета. Был арестован. Бежал. С того времени его следы потерялись. И вот только сейчас, спустя свыше тридцати лет… – Вареников замолчал.

– Теперь первоочередная задача установить, каким образом к нему попали документы Усачева, – заметил Вершинин. – Думаю, не просто нашел.

– Ну и, наконец, последнее, – устало поднялся Вареников, – я привез несколько заявлений о без вести пропавших. Их отыскал Сафронов. Посмотрите, Вячеслав Владимирович, там есть кое-что любопытное. В частности, заявление выпускников Сажневского детского дома. У них существовала договоренность, что через десять лет после выпуска в установленный день они при любых обстоятельствах должны~собраться в детском доме. Три года назад все собрались, а одна из них – Измайлова Лидия Филипповна – не появилась. Потом они справки несколько месяцев наводили – безуспешно.

16

Матово-белое, оттененное выступающими вперед каменными наличниками окон, с шестью колоннами у центрального входа трехэтажное здание возникло внезапно, едва только окончилась извилистая лесная дорога, идущая на подъем. Вершинин оказался на огромной поляне, венчающей плоский холм. Противоположная сторона поляны уходила круто вниз, превращаясь в зыбкий берег заросшего ряской озера. Оттуда раздавались надрывные крики сойки. От обилия воздуха колотилось сердце.

Сухой утоптанной тропинкой он спустился по склону холма, миновал дамбу, разделявшую озеро в самой узкой части, и обочиной грунтовой дороги вышел к селу. Он прошел под портиком между колоннами ко входу в старинное здание и на огромной с отшлифованными до блеска бронзовыми ручками двери прочитал табличку: «Детский дом им. Александра Матросова». Гулкие коридоры пустовали. Постучал в первую же попавшуюся дверь. Никто не отозвался. Вторая и третья также оказались запертыми. Наконец за одной из них, стеклянной, задрапированной изнутри сиреневым шелком, послышались невнятные голоса. Комната оказалась красным уголком. За низким столиком двое пионеров резались в шашки. Их вспетушившийся вид свидетельствовал о том, что партия проходит далеко не мирно.

– Поставь на место! – требовал один из них, плотный паренек с обгоревшим на солнце носом.

Второй – худенький, с оттопыренными ушами на стриженой голове – недоумевающе смотрел на него, делая вид, будто не понимает своего партнера.

– О чем спор, джентльмены? – поинтересовался Вячеслав.

– Да, вот он… – начал было крепыш, но тут же замолчал, опасливо посмотрев на партнера

Вершинин допытываться не стал, и какое-то время стороны молча изучали друг друга.

– Вы что, ребята, одни на все хозяйство? – спросил он после минутной паузы.

Стриженый открыл было рот, но его приятель скользнул по нему хмурым взглядом, заставив замолчать.

– Понимаю, – сообразил Вячеслав. – Сведения о численности – военная тайна. – Чтобы развеять всякие сомнения, добавил: – Я директора вашего разыскиваю. Не знаете, где он?

– В школе, – охотно сообщил стриженый. – Там сейчас занятия идут. А вы, наверно, из районо?

– Из районо, конечно, из районо, – согласился Вершинин и попросил проводить его к директору.

– Я провожу, – обрадовался тот возможности уйти от неприятного разговора с партнером и буквально потащил Вершинина за собой.

Директора, Алексея Юрьевича Смоленского, они застали в его кабинете. Он о чем-то спорил с молодым мужчиной, одетым в синий тренировочный костюм. Вершинин уселся в стороне, ожидая окончания разговора… Вячеслав особенно не прислушивался к их спору, но изредка, стараясь не показаться назойливым, присматривался к директору. Алексей Юрьевич выглядел не совсем обычно. Внешним видом, манерой разговора он походил на дореволюционных сельских интеллигентов. Редкая, без единого седого волоска шевелюра, аккуратно подстриженная бородка клинышком, добрый прищур глаз и, наконец, неизменное «батенька мой», с которым он обращался к своему собеседнику, только усиливали первоначальное впечатление. Разговор их угас сам по себе – мешало присутствие постороннего. Мужчина вышел. Алексей Юрьевич вопросительно посмотрел на гостя. Вячеслав представился.

– Любопытно, любопытно, молодой человек. Последний раз следователь приезжал к нам в тридцать третьем году, когда кулаки подожгли амбары с запасами детского дома на зиму.

По его лицу пробежала тень тяжелых воспоминаний.

– Дело, по которому мне придется побеспокоить вас, – ответил Вершинин, – тоже не совсем обычное. В районе, где я работаю следователем, лет десять назад была убита женщина. Труп ее случайно обнаружили в озере. За это время так и не удалось установить, кто она. И вот сейчас, совсем недавно, у нас возникли предположения, что убитая была одной из ваших воспитанниц.

Директор встал. Лицо его исказилось.

– Кто? – едва слышно спросил он. – Кто она?

– Измайлова Лида. – Вячеслав положил свою руку на подрагивающую ладонь Алексея Юрьевича. – Да вы не волнуйтесь, может, и не она вовсе, – добавил он, желая успокоить собеседника.

Ему даже в голову не могло прийти, что директор детского дома, перед глазами которого за многие годы прошли сотни, а то и тысячи воспитанников, может хорошо запомнить одну из них.

– Идемте… Идемте со мной, Вячеслав Владимирович, – встал директор, тяжело опираясь на инкрустированную серебром палку.

В соседней комнате, куда они пришли, он открыл один из широких шкафов, стоящих вдоль стены. Внутри, на каждой полке, разделенные по годам, плотно стояли многочисленные папки.

– Здесь все мои воспитанники за тридцать с лишним лет. Подробно по годам выпуска. А вот Лида, Лидочка Измайлова, любимица общая. – И он безошибочно вытащил с одной из полок завязанную шелковыми тесемками папку. – Отец ее погиб в сорок третьем, старшая сестра умерла спустя год от тифа. Остались они вдвоем с матерью, которая вскоре после войны тоже заболела и умерла. Девочка у нас воспитывалась с двенадцати лет. Как сейчас помню, сначала дичилась, никак к нашей жизни привыкнуть не могла, а потом… потом вошла в курс и такой стала! В самодеятельности первая: плясать, а главное – петь уж очень хорошо могла. Членом комитета комсомола избиралась.

Алексей Юрьевич задумался и замолчал.

– Ну а потом, что было потом? – нетерпеливо поинтересовался Вершинин.

– Потом? Потом так же, как у всех. Определили мы ее в хорошее ремесленное училище. Училась неплохо, но на виду, как у нас, не была. Письма мне изредка присылала, не жаловалась, но чувствовалось, не нашла себя там. Я ее к себе приглашал, но так и не приехала. Затем получаю от нее письмо из города… города, – он развязал тесемки и вынул из папки конверт, – Н-ска. Легкое такое письмо, радостное. Будто бы и все сомнения позади остались. Писала, что устроилась хорошо, один человек, по ее словам, сам потерявший детей, помог ей подыскать хорошую квартиру, обещает устроить на работу. Вообще по письму чувствовалось – воспряла Лида. Она и у нас всегда к добрым людям тянулась. Я тогда, признаться, успокоился, а ответить ей некуда было – она ведь только город указала, ни дома, ни улицы. Больше от нее писем не было. Я еще сетовал: забыла, наверно. Вышла замуж, дети пошли, не до воспоминаний. Хотя и обидно иногда за нее становилось. Сколько их прошло через мои руки, ни один не забыт. Ну кто же знал, что страшное могло с ней произойти?

Директор низко опустил голову и замолчал.

Вячеслав видел, как непрестанно подергивается у него верхнее веко.

– Хорошо, хоть заявление о ее исчезновении написали в милицию. Ваша, наверно, идея? – прервал молчание Вершинин.

– Я знаю об этом, – Алексей Юрьевич поднял постаревшее на глазах лицо. – Друзья ее – Петя Галкин, Зоя Акимушкина – собрались у нас на юбилейную дату – десять лет после выпуска. Договоренность у них такая была: что б ни случилось, встретиться в этот день в детском доме. Лида одна не приехала. Сначала упрекали мы ее между собой, а потом задумались. Показалось подозрительным, что на протяжении семи лет никто не получил от нее ни единой весточки. Посоветовались и решили заявление в милицию написать. Ребята и отнесли его сами. Там пообещали разобраться. С тех пор еще несколько лет прошло, но о ней так ни слуха ни духа. Неужели убита именно она?

И хотя Вячеславу не хотелось делать больно этому человеку, врать он не стал, ибо в душе уже прекрасно понимал, что на сей раз ошибки быть не может. Совпадало очень многое, а главное – ее последнее письмо из Н-ска. Еще раз перелистал страницы личного дела. С маленькой фотокарточки на него смотрела девочка-подросток с угловатыми чертами.

– Нет ли у вас других ее фотографий? – спросил он у директора.

– Пойдемте со мной, – пригласил его гот, и они вместе вышли из школы.

В этот момент зазвонил звонок на перемену, и стая громкоголосой детворы картечью вылетела во двор. Воспитанники ручьями заструились вокруг, с любопытством посматривая на незнакомца. Они пришли в тот самый красный уголок, откуда начал свой путь Вершинин.

– Вот, взгляните, – протянул толстый альбом Алексей Юрьевич. – Здесь все, кто отличился в нашей художественной самодеятельности с послевоенного времени. Есть тут и Лида. Тяжелые листы мягко ложились один на другой. Оживало прошлое. А вот наконец и она – Измайлова. Крупные, хорошо выполненные фотографии. Первое место на конкурсе школ, первое место в районе… Открытое лицо, заразительная улыбка.

– Вы разрешите мне взять фотографии с собой, это крайне необходимо для опознания.

– Понимаю, понимаю, берите, конечно. – Директор с грустью следил, как аккуратно срезанные лезвием бритвы фотокарточки улеглись в портфель следователя.

– В фотографиях тоже часть моей жизни, мои воспоминания, я ведь так и не успел обзавестись собственной семьей. Они были моей семьей, ею и остаются, – он показал на огромную доску Почета, занимавшую всю стену. – Вот они, мои дети, по всей стране теперь трудятся. Коля Черников, например, Герой Социалистического Труда, на целине работает. Комбайнер. Эта – заслуженная учительница. Вот летчик-испытатель, а вот знатный бригадир сталеваров, вы его фотографии наверняка не раз в газетах видели.

Из-под руки Алексея Юрьевича взгляд Вершинина выхватил растерянное лицо какого-то парнишки с удивительно знакомыми чертами.

– А это кто? – прервал он директора, указывая на фотографию.

– Это? Паша Зацепин. Умнейший парень, душа своего выпуска. У нас все воспитанники горя хлебнули немало, а Он вдвойне. Исключительно тяжелое детство, но не замкнулся, не озлобился. Юридический потом окончил, сейчас прокурором работает… Постойте, да ведь в вашей же области, кажется. Встречаться не приходилось, случайно?

– Приходилось, как же, и не раз… – усмехнулся про себя Вячеслав.

– Ну и что? Как он?

– Чудесный человек. Большой души человек, – ответил Вячеслав, чуть помедлив. – Павла Петровича у нас все уважают.

– Вот видите, – буквально расцвел старик, – таковы наши ребята.

Алексей Юрьевич проводил Вершинина до дамбы. Существовал, оказывается, и более короткий путь к поезду – через село, но Вячеславу захотелось еще раз подняться на холм, потрогать липы, пройтись лесной тропинкой, подышать полной грудью. Он шел и думал о хорошем человеке, с которым свела его сегодня жизнь, о трагической судьбе Лиды Измайловой, о хитросплетениях людских судеб.

17

На станцию Сосновая прибыли с опозданием на семь с лишним часов. Непроглядную темень разрывал лишь фонарь с грязным стеклом, раскачивающийся на небольшом станционном здании. Внутри царили грязь и запустение. Окурки и объедки валялись прямо на полу и подоконниках. В уголке, у потрескивающей печки, прикорнул какой-то пьяный.

Вершинин постучал в деревянное окошко с надписью: «Дежурный». Никто не отозвался. Постучал еще. Эффект оказался таким же. Тогда Вершинин заколотил по фанерной перегородке изо всех сил. Издалека послышался надсадный кашель. Окошко отворилось. Показалась большущая железнодорожная фуражка над старческим лицом.

– Ну, чего барабаните, – проскрипел дежурный недовольно. – Поезд проводить не дадут.

– Да ведь он, дед, минут пятнадцать как ушел. Где же ты столько времени был? – развеселился Вареников.

– Не твово ума дело. Имучество казенное осматривал, чтобы не сперли некоторые, – подозрительно покосился он на них.

– Ну хорошо, хорошо, – примирительно согласился Вареников. – Ты лучше скажи нам, товарищ дежурный по вокзалу, не приходила ли тут машина из колонии, приезжих встречать?

– Никто не приезжал с восьми утра, как я заступил.

– Не может быть, – усомнился Вершинин. – Нас должны встречать. Им из области звонили о нашем приезде.

– Э, мил человек, – посочувствовал тот. – Дык у нас линия, почитай, двое суток не работает. Между собой еще так-сяк переговариваемся, а дальше нет. А связь у нас с колонией своя. Вагонзаки-то иногда приходят…

– Вот и давай связывайся с колонией побыстрей, – прервал его Вареников и показал свое удостоверение. – Пусть высылают за нами транспорт.

Похожая на броневик автомашина прибыла через полчаса. Доехали быстро, дорога оказалась неплохой. Остановились у приземистого административного здания.

– Сабаев сейчас подойдет, – пообещал заспанный водитель, открывая перед ними двери.

Широкоплечий, ниже среднего роста мужчина вошел почти сразу за ними. Толстая меховая безрукавка скрывала знаки различия. Монгольского типа с узким разрезом глаза смотрели настороженно.

– Сабаев, – представился он и стал внимательно изучать удостоверения прибывших.

– Телеграмму нашу получили? – нетерпеливо спросил Вершинин.

Сабаев кивнул головой, не прерывая своего занятия.

– Нам бы хотелось встретиться с Купряшиным уже сейчас, времени у нас в обрез, – настойчиво продолжал Вершинин.

Он расстегнул свой портфель, покопался несколько минут в бумагах и положил на стол постановление об аресте и этапировании Купряшина. Сабаев мельком скользнул по нему взглядом.

– Ночь сейчас, – поморщился он. – Да и… как вам сказать… – пальцы его зацепили краешек постановления, поелозили им по столу и оттолкнули бумагу Вершинину, – Нет у нас сейчас Купряшина.

– Как это нет? А где же он? – недоумевающе уставились на него две пары глаз.

– Освобожден из колонии в шестнадцать ноль-ноль. Срок его кончился.

– Кто освобожден? – закричал Вареников.

– Спокойно, капитан, спокойно. – Сабаев вынул из ящика стола телеграмму-«молнию» и протянул ее Вареникову. – Посмотри сам.

– Чего смотреть, я текст и так могу рассказать.

– И все-таки посмотри. Там указано, когда она к нам поступила.

Вареников неохотно взял телеграмму.

– Не может быть, – простонал он. – В двадцать два часа десять минут, а ведь мы-то ее посылали…

– Это вы, а то почта.

Вареников в отчаянии схватился за голову. Вершинин устало опустился в кресло. Известие сразило и его.

– Успокойся, – попросил он Вареникова, – все равно ничего не исправишь.

Сабаев с видимым интересом наблюдал за поведением гостей. В узких глазах светилось сочувствие. Он понимал, как тяжело сейчас этим людям, проделавшим впустую почти две тысячи километров нелегкого пути.

– Что же теперь делать будем? – упавшим голосом спросил Вареников.

– Не знаю, домой возвращаться. – Вершинин спрятал в портфель ненужное теперь постановление.

Лицо Сабаева стало сосредоточенным. Из ящика письменного стола он достал карту области, развернул ее и стал внимательно рассматривать, ведя пальцем по извилистой черной линии. Затем палец, словно наткнувшись на невидимое препятствие, остановился и замер.

– Вот тут, – показал Сабаев какой-то кружочек, – в Алексеевском Купряшин должен быть через… – он беззвучно зашевелил губами, – через три часа.

Усталые гости равнодушно пропустили эти слова мимо ушей.

– Путь от нас освобождающимся один, – продолжал между тем подполковник, – железная дорога. Мы их билетами обеспечиваем заранее, чтобы лишнего на станции не болтались. Купряшину дали билет на пассажирский десятичасовой, вернее – двадцатидвухчасовой. Им он и должен был уехать. Другого пути нет.

Сабаев поднял телефонную трубку и принялся энергично вызывать станцию. Вскоре оттуда отозвались.

– Алло, алло, станция? – закричал он. – Кто говорит? Феклуша. Привет, дорогой. Из наших десятичасовым уезжал кто-нибудь? Уезжал. Какой из себя? – Он внимательно выслушал пространное описание. – Правильно. Это он, Купряшин. Благодарю. Видите, товарищи, я прав, Купряшин уехал именно этим поездом.

Вершинин с недоумением посмотрел на ставшего словоохотливым хозяйка. Он не совсем понимал, куда тот клонит.

Сабаев перехватил его взгляд и снова ткнул в ту же точку на карте:

– Станция Алексеевская, – объяснил он, – здесь единственное место, где можно перехватить Купряшина.

– Это как же: на ракете или автозаком? – нашел в себе силы сострить Вареников.

Начальник колонии взглянул на него неодобрительно и повернулся к Вершинину:

– Если соседа моего из воинской части попросить как следует, может, и получится. Мы иногда друг друга выручаем.

– Это что – летная часть? – поинтересовался Вершинин,

– Не совсем, но у него в распоряжении два вертолета. Вертолетом до Алексеевского часа полтора. Весь вопрос, согласится ли мой приятель помочь.

– Да Купряшин вышел на первой станции и следы теперь заметает, – вмешался Вареников. – Ведь настороже он, письмо-то от матери получил.

– Нет, он не сойдет, – уверенно ответил Сабаев, – сейчас он спокоен. В тонкости юриспруденции Купряшин, конечно, не вникал, но зато прекрасно понимает одно: будь у нас основания, ему отсюда бы самостоятельно не уехать. Ну а о том, как sac подвел транспорт, известно только нам троим. Решайте же, молодые люди, – закончил он, посматривая то на одного, то на другого, – пробуем или нет?

– Какой может быть разговор! – вскочили оба.

Минут через десять «газик» остановился у контрольно-пропускного пункта воинской части. Дежурный капитан откозырял подполковнику, и тут же в сопровождении сержанта отправил их в кабинет командира части. Несмотря на позднее время, майор не спал. Освещенный сбоку сильной настольной лампой, он просматривал какие-то графики. По-сибирски крепкий, как и Сабаев, он легко выскочил из-за стола и, по-кавалерийски косолапя, пошел им навстречу.

– Случилось что? – без особой тревоги спросил майор у Сабаева.

Тот не мешкая рассказал ему о создавшемся положении.

– Алексеевская, – задумчиво произнес майор. – Ну что же, мои ребята там садились несколько раз, метрах в пятистах от станции. Думаю, не промахнутся и сейчас.

Вскоре по его вызову на пороге появился молоденький вихрастый лейтенант. Он щурился на свет, прикрывая белесые ресницы.

– Помощь твоя нужна, Вася, – подозвал его к карте Щелочинин. – Надо подбросить следователя и оперуполномоченного уголовного розыска, в Алексеевскую раньше пассажирского двадцатидвухчасового.

Вася посмотрел на карту, на часы, немного подумал и козырнул: «Будет исполнено».

Приземлились без происшествий. Летчики вышли вместе со своими пассажирами и показали дорогу.

Шум взлетающего вертолета они услышали уже на станции. Потом приобрели билеты, заняли в пустом зале ожидания скамейку, уселись поудобней и задремали. Разбудил стук в окошко. Дежурный желтым флажком показывал в сторону приближающегося поезда.

В дверь вагона пришлось долго барабанить, прежде чем появилось недовольное, заспанное лицо проводницы.

– Носит вас нелегкая по ночам, – пробурчала она, пропуская Вершинина и Вареникова в вагон.

Потихоньку, чтобы не разбудить спящих, они положили портфели на полки и вышли в коридор. Спать больше не хотелось. Алексеевская медленно уплывала в сторону.

– Сейчас начнем? – спросил Вершинин. – Или обождем, пока рассветет?

– Давай сейчас пройдем по плацкартным, там все на виду. Убедиться бы хоть, что он здесь.

– А узнаешь его? Ведь десять лет прошло.

– Как сказать, – растерялся Вареников. – Даже не подумал об этом! И все же узнаю, – в голосе его прозвучала уверенность. – Нюхом учую. Лишь бы был.

Стараясь не шуметь, они двинулись по вагонам, внимательно всматриваясь в спящих. Мешали торчащие перед глазами ноги, затрудняли путь узлы и чемоданы. Кое-где сонные проводники провожали их подозрительными взглядами.

– Стой, – неожиданно выдохнул Вареников и сжал руку Вершинина.

Проследив за направлением его взгляда, Вячеслав увидел худое, почти аскетическое лицо, которое серым пятном лежало на подушке. Человек спал. На секунду Вершинину показалось, что ресницы его дрогнули. Они замешкались лишь на секунду и тут же пошли вперед.

– Он, – возбужденно зашептал Вареников. – Я его сразу узнал.

Дверь служебного купе была чуть приоткрыта. За столиком клевала носом проводница.

– Мамаша, – тихо постучал ей по плечу Вареников.

Встрепенувшись со сна, она стала натягивать на голову форменную фуражку. Редкие седые волосы не слушались, вылезали в разные стороны.

– Спокойно, мамаша, спокойно. Мы из милиции, – поднес к ее глазам удостоверение Вареников. – Не волнуйтесь.

– Да я и не волнуюсь, с чего вы взяли, – низким голосом ответила она и положила фуражку на стол.

– В вашем вагоне, – понизив голос, продолжал Вареников, – находится особо опасный преступник, которого мы должны задержать. Я попрошу вас осторожно пройти и предупредить об этом бригадира. Пусть он свяжется со следующей станцией, чтобы нас встретили.

Опасливо озираясь по сторонам, проводница ушла.

В противоположной стороне вагона хлопнула дверь. Вареников выглянул в коридор. Все было спокойно. Никто не вышел и не вошел. Внезапно им овладело тревожное предчувствие. Он сделал несколько шагов вперед, к тому месту, где спал Купряшин. Полка оказалась пустой. Отбросив попавший под ногу рюкзак, капитан побежал по вагону, рванул одну ручку, другую. В тамбуре свистел ветер. Приоткрытая дверь постукивала в такт колесам. Пронзительный скрип тормозов на секунду заглушил все остальные звуки. Из разбитой от удара о стенку губы брызнула кровь, но Вареников не чувствовал этого. Он выпрыгнул из останавливающегося поезда и побежал назад, туда, где виднелся хвост поезда. Неожиданно споткнулся о что-то мягкое, полетел вперед, но приземлился удачно – на руки. Тут же вскочил, заметил подбегавшего Вершинина и опустился на корточки. Лицом вниз с неестественно подогнутой рукой на земле лежал человек. Они осторожно перевернули его на спину. Лицо представляло собой сплошное кровавое месиво. Человек не дышал. Вареников расстегнул верхнюю пуговицу его пиджака и достал из внутреннего кармана свернутый вчетверо листок. Это была справка об освобождении из колонии. В неясном свете нарождающегося дня с маленькой фотографии на них смотрело лицо Беды.