Текст книги "Искатель. 1982. Выпуск №3"

Автор книги: Жорж Сименон

Соавторы: Андрей Серба,Владимир Рыбин,Юрий Тихонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Юрий ТИХОНОВ
СЛУЧАЙ НА ПРОРВЕ

Повесть[4]4
  Окончание. Начало в предыдущем выпуске «Искателя».


[Закрыть]

13

На следующий день утром Вершинину позвонил окуневский участковый Позднышев и сказал, что направил к нему какого-то человека, с которым необходимо переговорить по интересующему Вершинина вопросу.

В ожидании посетителя Вершинин пытался дописать обвинительное заключение по одному из трех дел, захваченных из районной прокуратуры, но не давал покоя звонок Позднышева. Наконец его мысли прервал толстый человек с маленькой головой, боком протиснувшийся в дверь.

– Я из Окунева, – представился он, вытирая платком лоснящийся лоб. – Архип Никитич Фролков.

Вячеслав с интересом разглядывал посетителя. При всей своей неуклюжести он двигался довольно энергично и с любопытством скользил черными глазами-бусинками по кабинету.

Вершинин вежливо усадил толстяка в кресло и выжидающе замолчал.

– Вот, – Фролков положил на стол какой-то конверт. – Позднышев велел отдать вам лично в руки.

Вершинин недоуменно взял его и прочитал выведенную корявым почерком надпись: «Р…екая область, Динский район, пос. Сосновый, учреждение п/я 6036, Купряшину Федору». Обратный адрес не указывался.

– Откуда оно у вас? – поинтересовался он у Фролкова.

– Я в райцентре работаю, а живу в Окуневе, – охотно приступил к рассказу толстяк, – каждое утро электричкой на работу езжу. Сегодня из дома выхожу, глядь, старая Купрящиха прямо ко мне: «Ты, говорит, Архип, в поселок собрался, так выручи, христа ради, брось письмо Федьке где-нибудь там», а сама между тем по сторонам зыркает, не наблюдает ли кто за нашим разговором. Я ей, значит, отвечаю: «Ты бы, старая, лучше на почте опустила, все верней, а то забуду еще бросить». А она на это опять: «Ты уж постарайся, Архипушка, не забудь. На нашей почте оно еще ден пять пролежит, а Федька-то у меня скоро выйти должен, тогда получить не успеет». Взял я ее письмо, отказывать старухе неудобно, и пошел прямиком к разъезду. Иду и думаю, чего это она так по сторонам оглядывалась, будто боялась кого. Тут меня как обухом стукнуло. Пелагея-то моя, как позавчера с работы вернулась, нарассказывала мне, как с области прокурор приезжал главный, обыск у них в старом доме делал, пистолет разыскал. Я смекаю – неладно здесь, неспроста бабка письмо мне в руки передает – и к участковому Позднышеву. «Так, мол, и так, Алексей Федотыч», – докладываю, письмо показал. Вижу, глаза у него разгорелись, ну, думаю, в кон попал. Потом с разъезда вам позвонили, – закончил он, тяжело отдуваясь, и жадно посмотрел на запотевший графин.

– Пейте, пожалуйста, пейте, – спохватился Вершинин, придвигая графин.

Когда вода из третьего стакана исчезла в горле толстяка, он любовно погладил рукой по животу и застыл, ожидая вопросов.

– Так, – протянул Вячеслав, ощупывая конверт, – надо бы протокол добровольной выдачи составить.

– Стоит ли? – сразу поскучнел тот. – Я ведь от души принес, помочь хотел, а тут протокол.

«Федьки боится», – сообразил Вершинин.

Составив – короткий протокол, он передал его для подписи Фролкову.

– Кстати, скажите, много ли окуневских ездит на работу в город или в поселок? – поинтересовался Вершинин, пока тот внимательно изучал протокол.

– Да треть села, наверное. Электричка ходит постоянно, езды сорок минут, вот многие и ездят. Молодежь в основном.

– Вы-то себя тоже к молодежи причисляете?

– Я другое дело, – не очень охотно отозвался Фролков. – У меня другие обстоятельства.

– Какие же, если не секрет?

– Наверно, к делу они отношения не имеют.

– Не буду настаивать, Архип Никитич, вы и так нам большую помощь оказали, но все-таки разрешите задать еще один вопрос. Почему именно вам Купряшина передала письмо, именно вам доверила свою тайну, а не кому-нибудь другому из односельчан?

– Знает она меня давно… – последовал не совсем уверенный ответ. – Ну и… – он смущенно замолчал.

– Что и?..

– Судим я был несколько лет назад, два года отбыл за растрату… заготовителем от райпотребсоюза на селе работал, недостача вышла, и все такое… Вот она и подумала, наверно, что ворон ворону глаз не выклюет. И напрасно, – внезапно озлобился Фролков. – Кто ее Федька? Вор, грабитель, убийца. Таких и сам ненавижу, а я случайно туда попал, по глупости. – Он с вызовом посмотрел на Вершинина.

– Успокойтесь, пожалуйста, Архип Никитич, я и в мыслях о вас ничего плохого не имел и далек от того, чтобы всех под одну гребенку мерить.

Пока Фролков рассказывал о себе, Вячеслава не оставляла мысль о том, что он уже слышал однажды об этом человеке.

– Я и сам этих живоглотов не люблю, в колонии от них порядочные люди натерпятся, не дай бог. Чуть что, сразу норовят ударить, – вновь дошел до его сознания голос толстяка. – У меня утопленница та несчастная до сих пор перед глазами стоит. Да еще одного почти на моих глазах электричка зарезала. Тоже страху натерпелся.

«Все правильно, – с облегчением вспомнил Вершинин, – это же тот самый Фролков, на глазах у которого погиб путевой обходчик».

– Свирина, что ли, Николая? – желая проверить себя, быстро спросил он.

– Его-о-о! – удивленно протянул Фролков, покачивая головой. – Ну и контора у вас, все знаете. А может, вы окуневский сам?

– Нет, – рассмеялся Вершинин. – Просто вспомнил по аналогии. Ну и как, страшно было?

– Не говорите. Я тогда несколько ночей не спал. Вспомню, как его измолотило, жуть берет.

– Вы тогда в тамбуре вагона никого постороннего не заметили? – больше для очистки совести поинтересовался Вершинин.

– Признаться вам, – сконфузился собеседник, уже не удивляясь осведомленности следователя, – я перед тем в вокзальном ресторане пару стопок пропустил, а в дороге закемарил. Укачало меня. Кольку Свирина я видел, заметил, что под мухой он был здорово, но проглядел, как он в тамбуре оказался. Проснулся от резкого толчка, даже носом о противоположное сиденье клюнул. Оказалось, стоп-кран сорвал односельчанин наш, Усачев, переехал он потом от нас, когда жена у него померла. Смотрим с ним – на полу в тамбуре фуражка лежит Колькина, а больше подозрительного ничего. Выпал он по собственной глупости.

– Спасибо вам большое, Архип Никитич, – поблагодарил его Вячеслав, протягивая руку.

Тот суетливо вытер свою ладонь о штанину широченных брюк и только после этого уважительно попрощался.

Вершинин посмотрел конверт на свет и пошел к Сухарникову.

– Будем вскрывать? – спросил Вячеслав, громко щелкнув ножницами.

– Не отвечая, Сухарников позвонил одному из старших следователей, у которого находились практиканты, и пригласил двух из них в качестве понятых. Когда те подошли, он достал из тумбочки электрический чайник и включил его. Через пять минут чайник зашипел, еще минуты через две крышка его стала с бульканьем и перешептыванием подскакивать, а из носика ударила тугая струя пара. Подставив под нее письмо, Сухарников несколько раз провел оборотной стороной по струе, а затем пластмассовым ножом быстро вскрыл конверт. Внутри находился свернутый вчетверо лист серой бумаги. Тем же корявым почерком, что и снаружи, на нем было выведено:

«Здравствуй, сынок Федюня. С поклоном к тебе твоя неутешная мать. Жду тебя не дождусь, глазыньки все повыплакала, не глядят. Поди, не узнаю тебя при встрече, сколь годков-то прошло. Все тебя тут забыли, окромя Лидиных родственников, давеча приезжали, спрашивали, хотят повидаться. Береги себя. Храни тебя господь. К сему твоя мать Прасковья».

– Вот тебе и забитая старуха! – ахнул Вершинин. – Такую шифровку соорудила. Про родственников вроде невзначай сказала, а потом фразочка: «Береги себя».

– Нужда еще и не то заставит сделать, – улыбнулся в ответ на эту тираду Сухарников и, подумав некоторое время, добавил: – Письмо сфотографируем, а затем отправим в колонию.

– Зачем? – удивился Вячеслав. – Насторожим Беду раньше времени. Не лучше ли неожиданно поставить перед фактом?

– Думаю, нет, и вот почему. Дней через пять—шесть Купряшин письмо получит. До конца срока ему останется недели три, и он предпримет какие-либо активные действия, которые должны оказаться нам на руку. Наша задача – их не только не пропустить, но и использовать в интересах следствия.

Взяв письмо, Вершинин пошел в фотолабораторию, и лаборант, сделал ему несколько копий. Здесь же они аккуратно вложили письмо и заклеили конверт.

Поднимаясь наверх, в фойе второго этажа, Вячеслав нос к носу столкнулся с Дмитрием Корочкиным. Прошедшие с их последней встречи сутки сделали его неузнаваемым, В теплой, несмотря на жару, стеганой телогрейке, ссутулившийся, с глубоко запавшими глазами, он переминался с ноги на ногу, пряча за спину тощий вещмешок.

– Я к вам, гражданин начальник, – глухо сказал Корочкин.

– Заходите, – сдерживая волнение, произнес Вершинин.

Корочкин уныло поплелся за ним в кабинет. Положив вещмешок в угол, он нерешительно затоптался на месте, не зная, с чего начать. Видимо, решившись на серьезный шаг, Корочкин в последнюю минуту заколебался. Вячеслав молчал, предоставив ему право самостоятельно принять нужное решение. Слышно было, как царапала оконную раму сухая ветка.

– Я пришел все рассказать, – глухо произнес Корочкин и долго откашливался в кулак. – Ничего скрывать больше не буду. Пусть отсижу, но вернусь чистым.

– Я и не сомневался, что вы примете правильное решение.

– Знал я эту Лиду. В то лето приехала к Беде вечером. Никто ее не видел – его дом на отшибе стоит. Она у них осталась ночевать, тетка Прасковья тоже там находилась. Весь следующий день я Федьку не видел, он не велел приходить. Где-то часа в два ночи, еще не светало, меня разбудил стук в окно. Вскочил, смотрю – Беда зовет. Вышел. Он молча повел меня к себе. Зашли в дом, а он говорит шепотом: «Лидка скурвилась, завязать хотела, пришлось пришить, вот рукояткой» – и показал пистолет, который я у него не раз видел. У меня ноги со страху чуть не отнялись – «мокрое» дело не шутка, не в квартиру залезть или часы снять. Стою, с места сдвинуться не могу, а он как ткнет меня в живот кулаком: «Чего дрожишь? – говорит, – приказ это. Плотник приказал». Труп ее на чердаке лежал, мы на него мешок натянули, веревкой перевязали, жердь продели, да так и на Прорву понесли. По дороге прихватили с собой диски от сеялки, для тяжести подвязали. Беда привязывал, он мастак был морские узлы вязать, в колонии от кого-то научился. Потом с лодчонки и сбросили в воду.

Он угрюмо замолчал.

– Вы не запомнили, в чем она была одета? – стараясь казаться спокойным, спросил Вершинин.

– Конечно, запомнил, коричневое платье на – ней было надето. Июнь ведь шел. Жарко. В нем она и приехала. И лицо ее на всю жизнь запомнил: красивая она была, веселая. Так и стоит перед глазами. Зачем он ее убил?

– Он же ответил вам, что ему приказали. Плотник какой-то приказал? Кто это, кстати?

– Не знаю, – неохотно отозвался Корочкин. – Не видел ни разу, слышал, правда, много. Беда его как огня боялся. Иногда скажет: «Плотник велел» – и побледнеет весь.

– Что вам еще известно о Лиде? Фамилия, например, откуда родом или какие другие сведения?

– Приехала она из города, я это из разговора с Бедой понял, а больше мне ничего не известно, видел ее впервые.

– Жаль, очень жаль, – проговорил Вершинин, раздумывая над его словами.

Честно говоря, после неожиданного признания Корочкина он рассчитывал на быстрый успех, однако один из главных моментов так и остался невыясненным.

– Куда меня теперь? – спросил Корочкин, не поднимая головы.

– Вас? – недоуменно посмотрел на него Вячеслав. – Как куда? Домой идите. Заберите мешок свой и топайте домой к семье, – медленно проговорил он, не замечая изменившегося от радости лица. – Если вам верить, а я верю, то вы непосредственного участия в убийстве не принимали, но виновны в недонесении о совершенном преступлении. На ваше счастье, оно уже погашено давностью.

– Спасибо вам, гражданин следователь, спасибо за то, что поверили. Век не забуду.

– Учтите еще одно, Дмитрий Карпыч: вам, возможно, придется встретиться на очной ставке с Купряшиным.

– Скажу и ему, все скажу. Я теперь чист, ничего не боюсь.

– Тогда всего вам хорошего. Да, еще одно, – остановил он его почти у выхода. – Когда вы несли труп на озеро, никто вам не встретился по дороге?

– Нет, никто. А вот на обратном пути встретился путевой обходчик Колька Свирин. Мы даже не остановились.

Проводив Корочкина, Вершинин подошел к окну. Он увидел, как, едва не сбив какого-то прохожего, тот выскочил на улицу. Сорвавшись со скамейки, что примостилась в скверике напротив прокуратуры, навстречу ему бросилась маленькая женщина со спеленатым ребенком на руках и уткнулась лицом в телогрейку. Корочкин застыл, одной рукой неуклюже прижимая ее к себе, е другой придерживая ребенка.

– Смотри, как все повернулось, – удивился Сухарников, внимательно прочитав протокол допроса. – Выходит, мифические существа кончились, появляются вполне реальные фигуры, и чувствуется, фигуры немелкие. Теперь ясно: убил Купряшин, но, по-видимому, и он был только слепым орудием в чьих-то руках. Скорее всего этого, как его… Плотника… Занятная фигура. О нем знают, но не видят. Беда на что оторви голова, и тот бледнеет при одном только воспоминании.

– Я сейчас позвоню в уголовный розыск, – перебил его Вершинин, – пусть проверят по картотекам, не зафиксирована ли у них такая кличка.

– Правильно, и готовьте подробное задание в колонию за подписью руководства.

Секретно.

Пос. Сосновый Динского района Р…ской области, начальнику учреждения п/я 6036, подполковнику внутренней службы Сабаеву.

Прокуратурой области расследуется дело об убийстве летом 19… года неизвестной женщины, труп которой был обнаружен в озере Прорва Окуневского района. В совершении преступления подозревается Купряшин Федор Иванович, отбывающий наказание в вашей колонии. Мать Купряшина направила ему письмо с сообщением о том, что следственные органы вновь занимаются этим делом. Прошу немедленно по получении письма обеспечить его передачу адресату и организацию за ним усиленного наблюдения. В частности, необходимо обратить внимание на возможность передачи Купряшиным на свободу каких-либо писем через лиц, освобождающихся из мест заключения. В случае установления такого факта, не изымая письма, немедленно сообщите в прокуратуру области или УВД.

Заместитель прокурора области Титков.

Секретно

Гор. Н-ск. Заместителю прокурора области Титкову.

В связи с вашим заданием поступившее письмо было немедленно передано адресату. Получив его, он стал проявлять крайнюю нервозность, На второй после получения письма день он вошел в контакт с Игонькиным Прокопием Матвеевичем по кличке Интеллигент, срок отбытия наказания у которого оканчивается через три дня. В одежде Игонькина нами обнаружена тщательно спрятанная записка следующего содержания: «Поезжай в город, Полевая, 16, найди Фильку Черного, скажи, пусть предупредит кого надо про Лидиных родственников». Записка скопирована и положена на прежнее место. В положенный срок Игонькин освобожден и покинул территорию колонии в неизвестном направлении.

Начальник учреждения п/я 6036 подполковник внутренней службы Сабаев.

14

Голову с трудом удалось оторвать от подушки. Нудно тянуло в затылке, волнами подкатывала тошнота, знобило. Растопыренной пятерней Филька расчесал слипшиеся волосы.

– Мамань, – позвал он охрипшим голосом.

– Ну что тебе? – На пороге появилась сгорбленная женщина, принесшая с собой резкий запах керосина.

– Мамань, сил нет, башка трескается, – умильно заглянул ей в глаза Филька. – Сбегай за чекушкой, ей-ей, в последний раз.

– Когда же работать начнешь, Филя? Водку свою когда бросишь? Опять ведь в тюрьму угодишь? – запричитала та.

– Гад я, маманя, последний гад, – болезненно сморщившись, Филька ударил себя в грудь кулаком, – но скоро все, завязываю. А сейчас сходи, принеси, а?

Старуха безнадежно махнула рукой и принялась натягивать валенки с калошами, бормоча под нос непонятные слова.

Филька опять плюхнулся на кровать. В голове у него вертелась непонятная чепуха, среди которой притаилось что-то важное, чего он никак не мог вспомнить.

«Ах, да, – с трудом выплыло из глубин проспиртованного мозга, – бабка проклятая вместе со своим Бедой». «Помоги, сыночек, не дай Федьке пропасть», – мысленно передразнил он ее. «Тьфу. Во мне, что ль, дело? Я тут шестерка. К Плотнику надо ехать, попробуй не поехать, скрыть. А ну как важно? Федька выйдет, сразу расскажет тому. Мне-то каково Плотнику лишний раз на глаза лезть, ведь заказывал – ждать вызова. Какой-то там Лидки родственнички объявились? Зачем они Плотнику? Нет, не поеду, не попру на рожон», – решил он твердо.

Внезапно его осенило. Он даже вскочил с кровати.

«Лидка, Лидочка, Лидуха Неужто она? Пропала тогда неожиданно, как в воду канула. И уж не без помощи Плотника, конечно. Дело не пустяшное. Плотник по головке не погладит, если отмахнусь от Федькиной ксивы[5]5
  Документ, записка (жарг.).


[Закрыть]» – Филька часто задышал, пытаясь остановить подступавшую тошноту.

В сенях застучало.

– Ты, мать? – насторожился Филька.

Старушка с трудом перелезла через высокий порог и положила на стол четверку водки, полбуханки ситного и два малосольных огурца.

Граненый стакан вмиг был наполнен до краев. Филька осушил его одним махом, а потом минут десять сидел не двигаясь. Дожидался, пока приятное тепло разольется по телу, вытолкнет остатки вчерашнего похмелья. Затем разрезал малосольный огурчик и стал шумно высасывать из него сок. Высосал, пожевал мелкие семена, остальное бросил – оскомина. Отщипнул хлебного мякиша.

– Теперь и работу можно идти искать, – подтянул он длинные, синего сатина трусы.

– Куды ж теперь пойдешь – сивухой за версту разит.

– Твоя правда, мать. Отдохну тогда маленько, а потом уж и устраиваться пойду.

Проснулся он далеко за полдень. Мать, видно, куда-то ушла. Ополоснул лицо из питьевого ведра, снова в небольшую щелку между занавесками внимательно осмотрел улицу. В этот раз там оказалось несколько прохожих, и он внимательно проследил, пока они не скрылись. Появились другие, но каждый из них спешил по своим делам, не бросив даже мимолетного взгляда в сторону его дома.

Спугнув стаю упитанных ворон, которые копошились в куче отбросов, он потаенным проходом выскочил на соседнюю улицу. Отсюда было рукой подать до вокзала, но Филька туда сразу не пошел. Потолкался на рынке, насыпал в карман пару стаканов семечек, поотирался среди народа. Ходил кругами, авось два раза на одного человека удастся нарваться. Однако опасения оказались напрасными, судя по всему, за ним не следили. Только тогда, уже не оглядываясь, он пошел на вокзал. На втором пути стояла электричка. До ее отхода оставалось минут тридцать Филька купил билет до конечной станции и с независимым видом прошел в вагон. Он знал, что вот-вот должен подойти пассажирский поезд. Тот не опоздал, пришел точно. Объявили стоянку двенадцать минут. Все это время сидел е вагоне, устроившись у окошка. От пассажирского отходили редкие провожающие. Затем он тщательно размял сырую «беломорину» и вышел в тамбур. Поезд медленно тронулся. Молниеносным движением Филька открыл противоположную дверь и выпрыгнул из электрички. В пассажирский он вскочил уже на ходу, бесцеремонно оттерев плечом смуглого проводника.

– Э, зачэм любэзный лезэшь, покажи билэт, – заверещал тот, пытаясь оторвать от поручня назойливого пассажира.

– Аллаверды, – строго округлил глаза Филька и свободной рукой показал тому из кармана край красного удостоверения, реквизированного год назад у одного растяпы пожарника. Проводник пропустил его

Поезд потихоньку набирал скорость. В проходе на вещах сидело несколько безбилетных пассажиров. Проводник сновал взад-вперед, покрикивая что-то, успокаивал кого-то, но беспокойный взгляд его нет-нет да и скользил по опасному пассажиру. Разминая одну за другой отсыревшие папиросы, Филька смотрел, как нескончаемой вереницей проносятся мимо маленькие полосатые столбики. Перед глазами снова возникли строки письма Беды.

«Неужели та Лидка? – билась мысль. – Ох, и хороша девка была. Даром, что года на два старше, все равно женился бы, может, и жизнь прожил бы по-другому, человеком стал бы, а не уркой. Эх, Лидуха, Лидуха! Плотник тогда свел их, а наедине туманно сказал ему так: «Ты присмотрись к ней, девка хорошая, помогать нам станет». Однако сразу чувствовалось: не из тех она, чиста больно, смотрит хорошо. Потом и Плотник сообразил и стал темнить, ходить вокруг да около. «Обманулся я, мол, в Лидухе, не та девка, добра не помнит». Как-то вроде шуточкой бросил: «Убрать ее надо потихоньку, Лидуху нашу, заложит ведь». Тогда аж все в душе опустилось Заприметил Плотник это и больше ни звука, а Лидуха пропала. Осмелился как-то, спросил о ней, но он так посмотрел – поджилки затряслись. Неужели же сейчас, спустя столько лет, выплыла?»

С безразличным видом он прошелся по проходу, незаметно оглядывая пассажиров, Вдруг ему показалось, что сидящий на боковой скамейке крепыш в надвинутой на лоб восьмиклинке, подозрительно быстро отвел в сторону глаза. В груди екнуло. С трудом сохраняя независимый вид, Черный прошел в тамбур, закурил, краем глаза не выпуская парня из поля зрения. Неожиданно тот исчез. Филька почти бегом вернулся назад. Парень оказался на месте. С двумя другими мужиками он пристроился за столиком и ловко открыл поллитровку. Услышав, как тот сочно крякнул, Филька облизал пересохшие губы и снова ушел в тамбур. За окошком посерело. Поезд нырнул в знакомую ложбину и вскоре замедлил ход. Приближалась станция. Проводник открыл дверь. Филька спрыгнул, не дожидаясь остановки.

Затем он быстро сбежал с насыпи, нырнул в небольшой ров, выбрался наверх и затаился на пригорке в низкорослом, но густом кустарнике. Поезд стоял минуты две. Кроме нескольких старух и женщины с ребенком из него вышел коренастый мужик средних лет с плетеной кошелкой да два жиденьких фрайера. Коренастый, не оглядываясь, деловито запылил кирзой по проселочной дороге. Фрайера двинулись в сторону поселка, вяло переругиваясь между собой. Посидел в кустах еще с полчаса, покурил в рукав. Ничего подозрительного. Только после этого двинулся по знакомой тропинке в поселок. Темнота загустела. Ноги утопали в мягкой траве.

Наконец добрался до нужного дома, постучал несмело. Минуту обождал и отстукал дробь ногтями.

– Кто там? – услышал вскоре надтреснутый старческий голос.

– Это я, Черный, – выдохнул он в щель.

Стукнула щеколда. Вовнутрь пришлось вступить в полной темноте.

– Проходи, милок, проходи, – раздался тот же голос, – не споткнись. Уж прости, ради бога, темно, лампочки ныне, как спички, сгорают – не напасешься.

Они вошли в комнату, освещенную мягким светом настольной лампы.

– По делу я, Плотник, – переминался у порога Филька.

– Садись, садись, голубь, дела потом, пропусти рюмочку с дороги. Вот рябинка с коньяком.

Золотистая жидкость маслянисто заструилась в фужер. Филька чертыхался в душе от такой выпивки, но вида не подал, проглотил и конфеткой какой-то закусил.

– Уж не обессудь, Филимон, угощать особо нечем, все сбережения спустил столичному дантисту. – Рот хозяина блеснул золотом. – Как липку ободрал старика, шельмец.

«Ну и жмот, черт старый, – презрительно подумал Филька, – такого добра у тебя хватит половине Москвы зубы вставить».

Сам между тем доверчиво кивал каждому слову.

– С чем приехал? – голос Плотника внезапно затвердел.

Филька вскочил.

– Мать Беды приезжала, записку тебе передала. Вот она. – И он положил листок на стол.

Плотник мельком скользнул по ней взглядом. Тон его снова стал елейным:

– Говорил я тебе, Филя: не трогай меня, пока сам не скажу.

– Я думал, я считал, – залепетал тот, побледнев, – важно тебе это, не зря же Беда пишет.

– Панику разводит Беда, сынок, панику. Отвык от жизни-то людской за столько времени. Вот и кажется ему горошина тыквой.

Он бросил взгляд на окно в уже темную густоту зелени.

– Ты не бойся, Плотник, меня не пасли, я знаешь, как шел, – стал оправдываться Черный.

Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказал о своем путешествии.

– Да я и не боюсь, сынок, чего мне бояться на старости лет. Пропусти-ка лучше еще рюмочку да и уходи с богом. У меня больше не появляйся. Сам потом весточку подам. Да не сюда, – остановил он его, – выйдешь лучше через подпол. У меня оттуда лаз в сад.

Филька, чертыхаясь в душе, пошел за ним.

Спустились в обширный подпол. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты то полки, то пузатые бочки с проржавевшими обручами. Пахло плесенью.

– Куда теперь? – спросил Филька, озираясь по сторонам.

– Туда, туда. – Плотник неопределенно махнул свечкой, и в тот же момент в глазах у Фильки вспыхнули радужные искры. На мгновение ему показалось, что это взорвалось разноцветными брызгами желтое пламя свечи. Боли он почти не почувствовал, просто в левую сторону груди вошла страшная тяжесть.

– Вот так-то, Филя, – бормотал Плотник, оттаскивая тело в сторону. – Говорил ведь тебе: не трогай меня, покуда не позову.

Он пристроил огарок свечи на пустой бочке и при ее зыбком свете быстро выкопал небольшой металлический ящик. Кряхтя, подтащил его ближе к свету. Поковырялся немного в замке и открыл крышку. Добыл оттуда неприметный с виду кожаный чемоданчик, крякнул довольно, почувствовав приятную тяжесть в руке. Затем поднялся наверх. Часы с гирьками показывали восемь.

«Спешить не надо, – бормотал он про себя, – мы себе тихо-мирно беседуем. Перешли в другую комнату, свет включили. Нам бояться нечего, мы люди честные, у нас все открыто».

Минут за двадцать до прихода очередной электрички Плотник натянул старый картуз, надел потертое драповое пальто, налил в блюдце молока, поставил его пристально смотревшему за ним зелеными глазами коту и с чемоданчиком в руке вновь спустился в подпол.

На противоположной стенке он нащупал тяжелый засов и оттянул его в сторону. Пригнулся, и по узкому проходу двинулся вперед. Постоял, прислушался. Открыл крышку люка и вылез в ветхий сарай, примыкавший к саду. Опять застыл не двигаясь. По листьям деревьев тихо шуршал ветерок. Было безлюдно. Он не спеша зашагал по переулку, рассчитывая появиться на остановке одновременно с электропоездом. Желтый световой глаз пронизал пространство далеко впереди себя, высветив у полотна несколько фигур. Мягко лязгнули открывающиеся двери. Плотник за мясистой спиной какой-то бабы незаметно юркнул в первый же вагон.

Напротив него сидела девушка в черных, туго обтягивающих полные икры чулках. Неодобрительно причмокнув губой, он скользнул взглядом по ее ногам. Она покраснела и прикрыла колени книгой. Плотник незаметно огляделся. В одном углу играла в карты компания железнодорожников. Над спинками сидений торчали редкие головы пассажиров.

Тусклый свет успокаивал, укачивало. Мимо с грохотом промчался встречный.

– Трофимыч! Какими судьбами? Сколько лет, сколько зим? – неожиданно раздался чей-то смутно знакомый голос.

Рядом, уже вплотную к нему, стоял с распростертыми объятиями Шустов. Плотник сразу узнал бывшего участкового из села, где он прежде жил, но вида не подал. Его рука, прежде спокойно лежащая на сиденье, как бы невзначай переместилась на колено.

– Да ты что? Неужто не узнаешь? – разочарованно протянул Шустов, усаживаясь рядом. – Федор я, Шустов. Вспомни. – Он положил свою руку сверху на узловатую кисть Трофимыча. На противоположном сиденье рядом с девушкой уселись двое молодых парней и с любопытством стали наблюдать за встречей старых друзей.

– Не признает, а? – сокрушенно вздохнул Шустов, по-прежнему не отпуская руки старика. – Земляка не узнает, – продолжал он с обидой, обращаясь за сочувствием к сидящим напротив.

Молодые люди понятливо покачивали головами: мол, чего в жизни не бывает, и продолжали внимательно наблюдать за встречей.

Девушка поднялась, уловив необычность происходящего, сняла с крючка свою сумочку и перешла в другой конец вагона.

Оставшиеся молчали. Быстрыми движениями Шустов вытащил из бокового кармана пальто Трофимыча никелированный браунинг и спрятал в карман.

– Повезло тебе, Федька, ох, как повезло, по Филькиной глупости, вечная ему память, повезло, – раздумчиво, как бы разговаривая сам с собой, произнес Плотник. – Кто ты, Федька, супротив меня? Так фюйть – птичка-порхушка. Бабочек тебе ловить, а не меня.

– Как могем, – развел руками Шустов и добавил, посмотрев в окно: – Пора! Сходить нам, Трофимыч. По старости твоих лет молодые люди чемоданчик помогут донести.

Электричка вырвалась на ярко освещенный перрон. Почти вплотную к вагонам стояла милицейская машина.

15

– Особенно обольщаться не советую, – сказал Сухарников, расхаживая по кабинету за спиной Вершинина и Шустова, – хотя задержание Плотника – несомненно, большая удача.

Он уселся за широкий, темной полировки письменный стол и взглянул поверх очков на мелко исписанный прямоугольник белой бумаги.

– Взять хотя бы изъятое при обыске: драгоценности, деньги. Сумма солидная – семьдесят семь тысяч рублей с хвостиком. А дальше? – Его пальцы отстукали дробь по листку. – Что дальше? Ценности мы изъяли. Они были для него всем. Властью. Силой. Обеспеченной старостью. Даже просто – фетишем. Ведь их хватит, чтобы обеспечить безбедное существование десяти таких стариков, как Усачев. Сейчас он в шоке. Все пропало. И терять теперь ему нечего. Вот почему, думается мне, он будет молчать. Да и не простой это уголовник, а матерый, с большим стажем. Перед нами сейчас стоит сложнейшая задача: установить происхождение изъятых ценностей и ту личность, которая скрывается под фамилией Усачев. Иначе мы так называемому Усачеву ничего стоящего не предъявим.

– Почему ничего? – вмешался Вершинин. – А покушение на убийство Чернова? От него ему не отвертеться.

– Пожалуй. Но ведь убийство убийству рознь. Кто такой Чернов, давно известно: пьяница, махровый уголовник. Скажет Усачев – поссорились, хотел меня убить, едва нож удалось вырвать, а потом случайно… Вот вам и смягчающие обстоятельства. Свидетелей-то, кроме них двоих, нет. Ну и, наконец, главное, – добавил Сухарников, помолчав: – Кто убит на Прорве, так и не установлено. Корочкин толком о ней ничего не знает. Плотник не скажет. А Беда?.. – он развел руками. – Беда далеко, да и надежды я на него возлагаю небольшие.

– Что же вы предлагаете? – спросил Шустов, не улавливая, куда клонит Сухарников,

– Покушение на убийство Чернова совершено на территории другой области. Усачев проживал там последние шесть лет. Дело обещает быть сложным и трудоемким. Утром мне позвонили из республиканской прокуратуры, предлагают передать дело им. Такое предложение не лишено резона. – Он испытующе посмотрел на обоих.

«Ну, вот и все, – сник Вершинин. – Столько сил потрачено, какую зверюгу отловили, а теперь прощай дело».