Текст книги "Правда о Бебе Донж"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

V

Он заканчивал завязывать галстук, без зеркала (наверное в больницах нет зеркал, чтобы больные не пугались своего отражения); окно было открыто настежь; тень под платанами была свежей и, несмотря на стариков в голубом, сидящих на скамейках, несмотря на быстро проехавшую каталку, было немного грустно осматривать палату, говоря себе, что ты больше не являешься ее составной частью. Тем более, что уже утром унесли белье!

Феликс был в светлом костюме, радостным шагом он прошел через служебные помещения, вытащил из кармана бумажник.

– Ну, готово?

– Готово. Всё в порядке? Ты не забыл санитарок?

Сам Франсуа при любых обстоятельствах ничего не забывал. Он взял свой нессесер и, нахмурив брови, заметил:

– Я должен сказать, чтобы ты ничего не давал маленькой брюнетке. Однажды вечером она бросила меня, не закончив того, что должна была сделать и ушла, потому что закончилась ее смена.

Они шли по коридору, отделанному желтой плиткой.

– Ну, сестра Адони! На этот раз я покидаю вас! Нам осталось решить лишь маленький вопрос. Помните, когда я сказал, чтобы вы взяли деньги в моем бумажнике? Почему вы это не сделали?

– Я не осмелилась.

– Сколько в вашей больнице стариков?

– Около двадцати.

– Так, постойте. По десять франков на воскресенье. Феликс, дай, пожалуйста, тысячу франков сестре Адони, а потом будешь добавлять каждый месяц. Но при условии, сестра, что вы будете закрывать глаза на табак в их карманах, хорошо?

Машина Феликса. Запах улицы, который он уже позабыл.

– Смотри! Тебе нужно починить крыло.

Сидя за рулем, Феликс говорил осторожно, время от времени посматривая на брата через зеркало.

– Жанна ходила к пей вчера.

– Что она сказала?.

– Спрашивала о Жаке. Когда узнала, что Жанна вместе с Мартой занимается ребенком, то не высказала удовольствия.

– «Я оставила Марте подробные инструкции, – сказала она. – Впрочем, я хотела бы ее видеть…»

Произвела впечатление очень спокойной женщины, совсем такой, как бывает обычно.

– «Мама поехала к мадам Бертолла?»– спросила она.

– Внимание! – произнес Франсуа, выправляя руль.

Феликс, увлекшись беседой, чуть не врезался в самосвал.

Перед уходом Жанна начала:

«Послушай, Бебе! Я думаю, что ты можешь мне признаться. Твоя жена ответила: „Тебе меньше, чем кому-то другому, бедная моя Жанна. Ты никогда не замечала, что у нас нет ничего общего? Скажи Марте, пусть придет. Не занимайся Жаком.“

Было десять часов утра. Они обгоняли большие грузовики с продуктами.

– Это все?

– Да… В Шатеньрэ все нормально. Жанна, очевидно, не очень довольна. Особенно из-за Жака. Обвинять ее в том, что она не умеет воспитывать детей. Я хорошо знаю, что… Я не утомил тебя?

– Нет!

Вот и белый дом в конце набережной Таннер, мощеной плитками, на которой Франсуа в детстве играл в шары. Он вылез из машины и через служебный вход вошел в дом.

– Здравствуйте, мосье Франсуа.

– Здравствуйте, мадам Фламан.

Он совсем о ней забыл! Вся розовая от волнения, прижав руку к груди, мадам Фламан смотрела на него большими влажными глазами. Это конечно же она поставила розы на его рабочий стол.

– Если бы вы только знали, как всех нас поразила весть о случившемся несчастье! Вы уже хорошо себя чувствуете?

Он повернулся к ней спиной и пожал плечами. Он почувствовал своеобразный запах этого дома, особенно в служебном помещении, такого запаха больше нигде не было. Солнце пробивалось через старинные окна и отражалось на полировке. Среди прочей мебели здесь были и часы в стиле Людовика, черные с золотом, особым звоном, который так интриговал его в детстве. На стене висела фотография участников конгресса мастеров по выделке кож в Париже. На этой фотографии был его отец, он сидел, скрестив руки.

– Счета оплачены, Феликс?

– Да, это было трудно, но мы сделали.

Это была единственная комната в доме, в которой ничего не изменили. Конечно, у братьев Донж были и современные рабочие кабинеты, но здесь, в отцовском доме находилась отправная точка всех их дел. Стены были оклеены обоями в уже пожелтевших разводах. Рабочее место Франсуа находилось в кабинете отца, с мебелью, обтянутой темной кожей, залитой фиолетовыми чернилами; здесь стояла и старинная этажерка с маленькими ящичками.

На противоположной стене висел портрет отца – с пышными усами, жестким воротничком и черным галстуком – атрибутами праздничного наряда. Когда-то фотографии отца и матери висели рядом в спальне. Когда же Бебе вошла в этот дом и заговорила о его модернизации… Фотография матери теперь тоже перекочевала в кабинет и находилась напротив портрета отца. Плетеные стулья, знакомые Франсуа с детства…

Запах… Постепенно он снова пропитывался им, атмосфера кабинета и дома обволакивала его.

– Я положила на ваш стол личное письмо.

Черт возьми, мадам Фламан! Он как-то забыл о ней, этой рыжеволосой дородной женщине, с живым взглядом, влажными губами, привлекательными формами.

Не из-за неё ли в самом начале…

Письмо из Довиля было от Ольги Жалиберт, и он не торопился его читать. В своем кабинете Феликс разбирал деловую почту.

Однажды утром, месяца через два после свадьбы, Бебе спускалась вниз в легком шелковом платье.

– Можно войти?

Феликс ушел. Мадам Фламан была на своем месте. Она стремительно поднялась, может быть слишком стремительно, чтобы поздороваться, и сделала несколько шагов к двери.

– Куда вы? – спросил Франсуа.

– Я думала…

– Останьтесь. В чем дело, малыш?

Бебе плохо знала этот кабинет, поэтому осмотрелась.

– Я пришла просто поздороваться с тобой. А! Значит ты принес портреты сюда.

В полдень, когда они завтракали вдвоем за круглым столом в столовой, она спросила:

– Тебе нужно, чтобы в рабочем кабинете была эта девушка?

– Это замужняя женщина, мадам Фламан. Уже шесть лет она работает у меня секретаршей. Она в курсе всех наших дел.

– Странно, как ты можешь выносить ее запах.

Может быть большая часть зла исходила из того, что в нем Прочно укоренилась одна мысль: его жена неспособна что-то сделать или сказать непреднамеренно. Она говорила спокойно глядя ему прямо в глаза, как тогда, в Руаяне. Его раздражало, когда он слышал ее вывод:

– В конце концов, тебе лучше знать, что нужно делать.

– Разумеется!

Была ли уже тогда у нее потайная мысль. Теперь, через столько лет, он в этом сомневался… Раза два или три Феликс показывал ей служебные помещения. В одно воскресное утро, когда в одиночестве он выполнял в кабинете срочную работу, она вошла, одетая в муслиновое платье.

– Не помешаю?

Она ступала по кабинету и он видел блеск ее лакированных ногтей, уходу за которыми она каждое утро уделяла полчаса.

– Франсуа!

– Слушаю.

– Ты не думаешь, что я тоже могла бы тебе помогать!

Он посмотрел на нее, нахмурив брови.

– Что бы ты хотела делать?

– Работать вместе с тобой в этом кабинете.

– Вместо мадам Фламан?

– А почему бы и нет? Если тебя волнует машинопись, то я легко освою ее. В Константинополе у меня была портативная машинка. Я забавлялась тем, что писала на ней письма.

Да уж, конечно, с такими лакированными ногтями и в таких воздушных платьях, как крылья бабочки! И будет спускаться на работу в десять-одиннадцать часов утра, благоухая бальзамами и кремами…

Значит, она ревновала к мадам Фламан!

– Это невозможно, малыш. Понадобятся годы, чтобы ввести тебя в курс дел. Да и не место это для тебя.

– Извини… Я больше не буду об этом говорить.

Он мог бы сказать несколько ласковых слов; он этого не сделал. Он мог бы встать, когда она выходила, обиженная, позвать ее…

Нет! Не нужно было приучать ее к этому ребячеству, иначе жизнь стала бы невыносимой.

Через четверть часа он слышал как она ходила по спальне. Чем она занималась? Наверное опять выбирала ткани. В то время она была занята частичным ремонтом их дома. Уже и фотографии отца с матерью отправились в кабинет. Вечером она листала каталоги и проспекты.

– Что ты об этом думаешь, Франсуа? Этот шелк очень дорогой, но он единственный из оттенков зеленого цвета, который нам подходит…

Цвет зеленого миндаля, ее любимый цвет.

– Как хочешь… ты знаешь, что мне все равно…

– Но мне хотелось бы услышать твое мнение?

Его мнение! По его мнению вообще следовало бы оставить дом таким, каким он был. Виноват ли он в том, что не сказал ей об этом прямо? Может быть. Он просто оставил ее играть одну, как ребенка, только чтобы его не тревожили.

Ему не нравилось, когда она задумывалась, потому что было трудно следить за ходом ее мыслей. Короче говоря, он боялся всяких сложностей, а ей доставляло удовольствие все усложнять.

Ну вот, например, на вторую или третью неделю после приезда из Канн. В доме все еще было по-прежнему. Они спали в комнате, украшенной бумажными цветами, на большой родительской кровати под балдахином.

Однажды ранним утром, когда в соседнем дворе пропел петух, Франсуа проснулся, почувствовав, что что-то не так. Он застыл, обеспокоенный, потом открыл глаза и увидел, что Бебе сидит рядом с ним на кровати и смотрит на него.

– Что ты делаешь?

– Ничего… Слушаю твое дыхание. Когда ты лежишь на левом боку, оно у тебя интенсивнее.

Его настроение от этого не стало лучше.

– Я всегда плохо спал на левом боку.

– Знаешь, Франсуа, о чем я подумала? Что отныне мы будем всегда жить вместе, что мы вместе состаримся и вместе умрем.

Она говорила серьезно и выглядела очень хрупкой в своей ночной сорочке, а ему хотелось спать, потому что часы показывали пять утра.

– Думаю, жаль, что я не знала твоего отца, очень жаль…

Этому надо было радоваться, потому что суровый папаша Донж принял бы такую, как она, невестку очень плохо. Видимо, она этого не понимала.

– Ты спишь?

– Нет.

– Я мешаю тебе?

– Нет.

– Еще я хотела бы попросить тебя дать мне одно обещание… Но ты должен дать его лишь в том случае, если решишься его исполнить. Обещай мне, что бы ни случилось, всегда быть со мной искренним. Обещай всегда говорить правду, даже если она будет доставлять мне боль. Понимаешь, Франсуа? Это слишком мерзко все время жить с тем, кто тебе лжет. Если тебя это разочаровывает, ты должен сказать. Если когда-нибудь ты почувствуешь, что больше меня не любишь, ты тоже должен мне об этом сказать, и мы пойдем каждый своей дорогой. Если ты мне изменишь с другой женщиной, я не рассержусь, но я должна знать об этом. Обещаешь?

– К тебе по утрам приходят странные мысли.

– Я уже давно об этом думаю. С тех пор как мы поженились. Ты не хочешь мне этого обещать?

– Ну да, обещаю.

– Посмотри мне в глаза. Чтобы я почувствовала, что это чистосердечное обещание и что я могу рассчитывать на тебя.

– Обещаю. А теперь спи.

Она, наверное, уснула не сразу, но в десять утра она еще спала с лицом более безмятежным, чем когда-либо.

– Мадам Фламан…

– Мосье?

– Позовите кладовщика. Вы скажете ему, чтобы он оборудовал вам отдельный кабинет.

– На складе?

– Ему будет нужно только вынести оттуда кое-какой инвентарь. Для него есть место во дворе.

Он заметил как вздернулась верхняя губа на лице секретарши. Он посмотрел на стоящие на столе цветы и, когда поднял глаза, то они были еще более холодными.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас.

– Я сделала что-то не так?

Именно в те моменты, когда не повышал голоса и его лицо почти ничего не выражало, а зрачки были почти прозрачными, он был наиболее жесток.

– Я не сказал вам, что вы сделали что-то не так. Позовите кладовщика и пусть поторопится.

Он поднялся, прислонился лбом к оконному стеклу и посмотрел на набережную своего детства.

Теперь, когда прошло столько времени, было невозможно сказать точно, в какой последовательности все происходило: сцена в постели и знаменитое обещание; потом мадам Фламан и ее запах… И эта нелепая идея – работать секретаршей своего мужа.

Она ревновала его не только к женщинам, но и к работе, ревновала ко всему, что было в нем и что ей не принадлежало. Вот к какому выводу он пришел!

И она даже сожалела, что не знала старого Донжа! А зачем, боже милостливый? Чтобы лучше изучить родословную семьи?

Что она еще сказала ему через несколько недель? Нет! Это было через два или три месяца, когда сияющая Жанна объявила, что ждет ребенка.

– И это я, я ведь рассчитывала, что после замужества похудею! – шутила Жанна. – Мама будет в ужасе.

Феликс был очень доволен. Ничего не усложняло его жизнь. Теща питала к нему слабость, а вот на Франсуа она смотрела с каким-то недоверием.

Как-то осенним вечером Франсуа и Бебе гуляли возле дома по набережной. Здесь же парами и группами прохаживались соседи. Солнце зашло. Франсуа наблюдал за теми, кто прогуливаясь у реки, любил перед сном подышать свежим воздухом.

После долгого молчания Бебе положила свою руку на руку мужа и вздохнула:

– Ты не сердишься на меня?

– За что?

– За то, что я тебя попросила…

– А о чем ты просила?

Странно, но тогда он подумал, что речь шла о мадам Фламан и у него сразу испортилось настроение.

– А ты не помнишь? Два или три месяца до того…

И она, всегда такая спокойная, умеющая владеть собой, заволновалась. В такие минуты она становилась маленькой девочкой.

– Что касается ребенка? Это?

Только ли это?

– Да нет, малыш…

– Я хочу тебе сказать… Не потому что я такая эгоистка и хочу жить как-то по другому… Но, если тебе это не нравится и ты хочешь раньше…

Он сжал кончики ее пальцев с истинной нежностью.

– Бедный малыш.

Она опять усложняла себе жизнь. Тем более, что если он и хотел иметь детей, то не очень с этим торопился.

– Так ты даешь мне еще два года?

Ты мне даешь! Боже мой! В конце концов…

– Ну, конечно. Два года, четыре года. Сколько захочешь. Ну, что с тобой?

– Мне кажется, что становится свежо.

– Ты никогда не одеваешься тепло.

– Прости меня.

Это было действительно так! Она знала, что вечером у воды весьма прохладно. Зачем же тогда надевать такие легкие, как паутина, платья, а на плечи не набрасывать ничего, кроме шелкового платка, который не греет?

И еще другая её мания: теперь, когда ей случайно приходилось заходить к нему в кабинет, то ли за деньгами, то по какой другой причине, она стучала в дверь. На это обратила внимание даже мадам Фламан, и каждый раз не упускала случая сочувственно взглянуть на него.

Это было тем более нелепо, что…

Остальное произошло совсем глупо. Был зимний вечер. Они отправились в театр на спектакль заезжей труппы. Мадам д’Онневиль и Феликс остались с Жанной. Потом в центре города зашли в кафе. Домой Франсуа и Бебе возвращались пешком и их шаги гулко раздавались на тротуарах.

Недалеко от моста они наткнулись на какую-то стоявшую у стены пару, так тесно прижавшуюся друг к другу, что, казалось, они были единым целым.

Бебе оперлась о руку мужа. Потом, уже на набережной, метрах в ста от их дома, она как-то съежилась, что он обнял ее и нежно поцеловал.

Но она вдруг холодная и спокойная резко отстранилась, чего он не ожидал.

– Что с тобой?

– Ничего…

– Ну, что ты, милая. Ведь всего минуту назад…

Она пошла быстро. Ждала на пороге, пока он откроет дверь. Потом бросилась в спальню.

– Ты не хочешь мне сказать, что с тобой?

Быстрый, резкий взгляд.

– Ты отказываешься?

Чтобы почувствовать себя свободнее, он снял пиджак.

– Послушай, Франсуа. Помнишь о том обещании, которое ты дал мне утром? Обо всем, что бы ни произошло, рассказывать мне! Ты готов сдержать его?

Его пронзила тревога.

– Я не понимаю…

– Почему ты лжешь? Мы ведь договорились, что между нами никогда не будет лжи, ведь так?

Она казалась спокойной, полностью владеющей собой.

– Ты действительно не догадываешься, почему я оттолкнула тебя, когда ты меня целовал? Возьми свой пиджак. Ты не успел сменить его перед театром.

Он почти не сомневался, что сейчас спектакль будет разыгран у них в доме. Он сел на край кровати. Он думал, размышлял, взвешивал все за и против, наблюдая за Бебе, хладнокровием которой не мог не восхищаться.

– Я уже сказала тебе, что не ревнива. Я не хочу этого. Понимаешь? Потом я опять буду твоей женой, как и раньше, поскольку я твоя жена. Короче говоря, ты можешь обо всем мне рассказывать, как товарищу, как Феликсу.

Он посмотрел на только что установленный серебристый радиатор. Ему, для принятия главного решения, потребовалось несколько секунд.

– Мадам Фламан твоя любовница уже давно?

Он притронулся рукой ко лбу, провел по волосам, встал и стоял неподвижно посередине комнаты.

– Отвечай.

– Я сплю с ней уже несколько лет, но это совсем не то, что называют любовницей.

Молчание, Но так как Франсуа ее не видел, то повернулся к Бебе. Она не шевельнулась. На его взгляд она ответила легкой улыбкой.

– Ну, видишь!

– Что именно?

– Ничего… Я всегда думала, что эта женщина в твоем вкусе.

– Почему же, это зависит от разных обстоятельств, – резко ответил он.

– Вот именно. Я с первого дня это хорошо почувствовала, поэтому стучала перед тем, как войти в кабинет.

Я, если ты хочешь, избавлюсь то нее…

– Я зачем? Во-первых, это не ее вина. А потом тебе все равно понадобится другая.

Это было любопытное ощущение. Франсуа чувствовал, так будто бы освободился от какого-то груза и в то же время в атмосфере происходило что-то необычное, что беспокоило, как бывает, когда идешь по зыбучим пескам.

Бебе была так спокойна! Но разве не она стремилась выйти за него замуж? Разве она не знала.

– Феликс знает? – спросила, приступая к вечернему туалету.

– Должен догадываться. На эти темы мы с ним не разговариваем.

– А-а!

– Зачем это „а“?

– Ее муж не знает?

Тогда Франсуа смутился. Ее муж был телефонным монтером. Добрый малый, такой же усатый, как папаша Донж. Ему пришлось два или три раза чинить линию в их доме, он работал в присутствии Франсуа и своей жены.

– Ну вот, мосье Донж. Надеюсь, она больше не порвется.

Он протянул Франсуа широкую ладонь, избегая прощания со своей женой, которой просто подмигнул.

– Нет, он ничего не знает.

– А ты не думаешь, что вечером, в постели этого человека…

– Для меня это не так важно, как ты думаешь! Если бы я сказал тебе…

– Что?

– Ничего… Это просто смешно.

– Ты можешь мне сказать, потому что отныне мы – товарищи.

– Я ее ни разу даже не назвал по имени… Я его не знаю. Потому что сразу после этого, не дав ей отдышаться, я диктую: „… В ответ на ваше высокочтимое“… ну, где вы там, мадам Фламан?.. дату посмотрите на входящем письме… я имею честь сообщить вам что мы не имеем возможности в настоящее время дать согласие на поставки, потому что…»

Она смеялась. Он не видел ее закрытого волосами лица, но слышал смех и, снимая туфли, улыбнулся довольный собой.

– Ну вот, дорогой, ведь для тебя это совсем не имело значения! А если учесть, что я совсем не та женщина, которые тебе нравятся… Ну, признайся!

– Это зависит от многих причин. Ясно то, что ты никогда не умела заниматься любовью и никогда этому не научишься… Впрочем, жизнь строится не на этом. Ты сердишься на меня?

– Почему я должна на тебя сердиться? Ты был откровенен…

– Но ведь спрашивала ты, не так ли?

– Да.

Тогда он спросил себя, виноват ли он. Ну и что? Тем хуже для нее, ведь она требовала этого?

– О чем ты думаешь? – спросил он, ложась в постель.

У них уже были новые кровати, очень современные, которые заказала Бебе. Комната была светлой. В ней ничего не напоминало о старом доме.

– Ни о чем…О том, что ты только мне сказал…

– Тебе грустно?

– Не от чего быть грустной…

– Если ты придаешь этому такое значение, то с моей стороны такое больше не повторится. Ведь часто я неделями к ней не притрагиваюсь. А потом как-нибудь утром, без всякой причины…

– Я понимаю.

– Ты не можешь понять, потому что ты не мужчина.

Она прошла в заново отделанную ванную комнату. Нужно выло спуститься на одну ступеньку. В этом доме постоянно было нужно спускаться по ступенькам и проходить по сложным лабиринтам коридоров.

Она долго пробыла в ванной. Он начал беспокоиться. Ему пришла в голову мысль, что может быть она плачет. Хотел было пойти посмотреть, но заколебался и отступил перед возможной семейной сценой.

Он оказался прав, потому что она вернулась со злыми глазами и безучастным лицом.

– Спокойной ночи, Франсуа. А теперь будем спать.

Она поцеловала его в лоб и погасила свет.

Когда он вернулся, кладовщик и мадам Фламан переносили пишущую машинку и картотеку. Он взглянул на них так, как глядят на неодушевленные предметы, потом перехватил вопросительный взгляд Феликса.

– Ну, как насчет контракта с Обществом европейских отелей? – для приличия спросил он.

– Я подписал его на прошлой неделе. Мне пришлось дать им десять тысяч франков комиссионных…

– Хватило бы и пяти тысяч, – сказал он таким тоном, будто ему нужно было кому-то отомстить, хотя бы тому же брату.

Машинально он распечатал письмо от Ольги Жалиберт.

«Дорогой Франсуа!

Пишу тебе из отеля „Руаяль“, номер 133… Это тебе ни о чем не напоминает? Со мной теперь только моя дочь Жаклин…»

У Ольги Жалиберт была замкнутая и колючая тринадцатилетняя дочь, которая смотрела на Донжа с такой ненавистью, как будто понимала… А кто знает, может быть и понимала? Вряд ли мать скрывала от нее все.

«Когда я узнала о случившейся с тобой катастрофе, тотчас же подумала, что самое лучшее, что могу сделать, это уехать куда-нибудь подальше на неопределенное время, а поскольку сейчас еще продолжаются каникулы… Гастон был такого же мнения. Разумеется, мы ни о чем не говорили, но я почувствовала, что он беспокоится и обязательно попытается увидеться с тобой… Только что я получила письмо от него, в котором он сообщает, что ты уже чувствуешь себя довольно хорошо и, возможно, все как-то устроится…

Все время думаю о том, что сделала Бебе… Помнишь, о чем я тебе говорила, когда ты уверял меня, что она всё знает? Видишь, мой бедный Франсуа, ты ничего не смыслишь в женщинах, а особенно в молодых девушках, а она так и осталась молодой девушкой.

Ну да ладно, что сделано, го сделано… Я очень испугалась и за себя и за других. Ведь в маленьком городке никогда не знаешь, чем закончится скандал…

Когда ты выйдешь из больницы (Гастон написал мне что ты уже выйдешь; когда письмо дойдет до тебя – поэтому посылаю его на домашний адрес), я повторяю, когда ты выйдешь, надеюсь, сможешь заскочить сюда. Позвони мне за час до приезда, чтобы я отослала Жаклин на теннис или еще куда-нибудь с подружками.

Мне нужно о многом тебе рассказать. Очень скучаю по тебе. Звони лучше в обеденное время, не называя своей фамилии, чтобы, когда будут звать меня, кричали на весь ресторан.

Спешу в твои объятия. Я тебя обожаю.

Твоя Ольга».

– Феликс!

Феликс наверняка узнал издалека, кому принадлежит почерк на конверте, который Франсуа держал в руках.

– Я не нужен тебе сегодня после обеда?

Он понял, что Феликс ошибается, принимая одно за другое. И может быть впервые он почувствовал во взгляде брата упрек.

Тогда он изобразил на лице натянутую улыбку, будто для того, чтобы соблюсти приличия.

– Думаю, что ночь проведу в Шатеньрэ. Мне нужно еще немного отдохнуть. Ничего не нужно передать твоей жене?

– Ничего особенного. Я собираюсь туда в субботу и пробуду до утра понедельника. Подожди. Кажется она просила привезти ей несоленого масла.

– Я отвезу ей.

Внезапно он провел рукой по глазам.

– Что с тобой, Франсуа?

Можно было подумать, что силы его иссякли.

– Ничего. Оставь.

Он отнял руку.

– Ты еще слаб.

– Да. Немного.

Но Феликс заметил на его щеке легкий влажный след.

– До завтра, старина.

– Ты едешь не позавтракав?

– Я лучше там поем.

– Считаешь, что можешь сидеть за рулем?

– Не бойся. А насчет десяти тысяч франков, которые ты дал как комиссионные…

– Думаю, что я поступил правильно.

– Вот именно… Я тоже так думаю… Ты поступил правильно.

Феликс не понял. Да и сам Франсуа мог бы с трудом все это себе объяснить.

Вдруг они прислушались. Раздался непривычный шум, происхождение которого трудно было понять. Наконец, они повернулись к двери, которая соединяла кабинет с соседним помещением.

Это, сидя в своей каморке, положив руки на пишущую машинку и спрятав в них лицо, плакала мадам Фламан.