Текст книги "Мастера мозаики"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

XIX

Стражники снова отвели в тюрьму Франческо и Валерио, а спустя неделю они вновь предстали перед Советом Десяти. Им прочли вслух решение комиссии художников. Комиссия не стала указывать на вопиющие недостатки работы Бьянкини. Художники понимали, что оценивать эту работу с точки зрения подлинного искусства – значило привести в раздражение прокуратора-казначея, а так как дело братьев Дзуккато принимало Дурной оборот, то приходилось – этого требовала осторожность – не возбуждать ярости их преследователей; тем не менее художники расхвалили творение братьев Дзуккато и подтвердили, что мозаика, выполненная на куполе, отличается прочностью, за исключением двух не столь важных фигур, в которых братья заменили камень деревом. Тициан даже уверял, будто мозаика из крашеного дерева может противостоять действию времени лет пятьсот, а то и больше; и предсказания его сбылись, ибо эти изображения, возбудившие судебное дело против их творцов, живут и поныне – они так же прекрасны и так же прочны, как и все остальные части мозаики, покрывающей своды купола. Что касается младшего брата Дзуккато, которого обвинители ославили как человека бездарного и невежественного, то он вышел победителем, и художники объявили, что он не менее искусный мастер, чем его брат. После такого решения остался только один пункт обвинения: для изображения архангелов братья применили не тот материал, который обычно идет на мозаику.

Франческо спросили, что он может сказать в свою защиту, и он ответил, что уже давным-давно убедился в преимуществе такой замены при выполнении некоторых деталей и хотел испытать прочность крашеного дерева на фигурах второстепенной важности, но обещает возместить все издержки, если прочность их не оправдает его ожиданий или если республика осудит его новшество. Однако совет, по-видимому, не желал принять это объяснение. Валерио, на которого посыпался град обвинений и угроз, не мог сдержать свое негодование.

– Ну что же! – воскликнул он. – Узнайте же, если вам так угодно, тайну, которую хотел сохранить мой брат. Открывая ее вам, я отлично знаю, что навлеку ненависть и зависть не только наших нынешних, но и всех наших будущих соперников. Я знаю, что бездарные поденщики, корыстолюбивые ремесленники не желают признавать нас настоящими художниками. Я знаю, они стремятся свести искусство мозаики к простой работе каменщика и преследуют всякого, кто считает мозаику истинным искусством, обвиняя его в том, что он плохой товарищ и честолюбец, преследуют, повторяю, всякого, кто работает с вдохновением и ищет новых путей. Так вот, я восстаю против этой хулы; я утверждаю, что настоящий мастер мозаики должен быть и живописцем, и заявляю, что брат мой Франческо, ученик нашего отца и мессера Тициана, – великий художник, я докажу это – ведь обе фигуры архангелов, снискавшие похвалы комиссии знаменитых живописцев, назначенной Советом Десяти, были созданы моим братом: композиция, рисунок и краски – все принадлежит ему. Я же был его подручным и тщательно копировал его картоны. Пожалуй, мы совершили великое преступление, посвятив республике свое лучшее произведение, принеся ей этот тайный и безвозмездный дар со скромностью, приличествующей молодым художникам, с благоразумием, свойственным людям, поклоняющимся иному божеству, чем божество злата и почестей; но раз нас обвиняют в мошенничестве, мы вынуждены отказаться и от скромности и от благоразумия. Итак, мы спрашиваем вас, кто может доказать, что мы попытались ввести это новшество во все наши мозаики? А эта работа не была нам заказана и мы готовы снять ее со стен базилики, если власти сочтут, что ей не место рядом с работами братьев Бьянкини.

Тогда проверили все заказы на различные композиции, созданные живописцами и предназначенные для мозаичных работ, но заказа на изображение двух архангелов так и не нашли. Прокуратор Мелькиоре заставил каждого из живописцев, членов комиссии, высказать свое мнение о художественных достоинствах этих фигур, придирчиво выпытывая, не принимал ли кто-нибудь из них участия в их создании. Все эти художники были наделены правами и властью, доверенными им государством, поэтому достаточно было найти простой набросок, сделанный ими, чтобы братья Дзуккато были обвинены в том, что они неточно выполнили замысел художника, что они ослушники и мошенники, что они самовольно использовали в своих работах материалы, не одобренные комиссией прокураторов. Художники клятвенно заверили, что никто из них и не помышлял об этих изображениях, и, к чести своей, подтвердили, что никогда не создавали ничего более изящного и более благородного. Тициана допрашивали дважды. Его дружба с семейством Дзуккато была известна; известна была и его хитрость и умение ловко уклоняться от вопросов, на которые он не желал отвечать. Его заставили сказать, не он ли создатель этих фигур, и он ответил с учтивостью:

– Право, я бы хотел им быть, но по совести скажу, я и в глаза не видел рисунка и понятия о нем не имел, пока не разглядел его по обязанности члена комиссии.

Братья Бьянкини показали, что братья Дзуккато не способны самостоятельно создать творение, удостоенное таких похвал. Несмотря на заверения всех художников, началось дознание; допросили Боцца, как бывшего ученика братьев Дзуккато, и он показал, что видел какого-то художника, который будто бы приложил руку к изображениям архангелов. Он заявил, что однажды видел, как мессер Оразио Вечеллио, сын Тициана, пришел ночью в мастерскую братьев Дзуккато, в ту пору, когда они там еще работали. Призвали к ответу Оразио, и он показал под присягой, что и в глаза не видел рисунков, а ночью пришел в мастерскую в предместье Сан-Филиппо просто для того, чтобы заказать Валерио браслет с мозаикой, который хотел преподнести одной красавице. Итак, все обвинения против братьев Дзуккато отпали. Их оправдали, но при одном условии: они должны были заменить за свой счет кусками из камня или смальты куски крашеного дерева кое-где на изображениях архангелов. Условие это было записано для одной видимости, чтобы не давать никакого повода для введения других новшеств. Никто даже не потребовал от братьев Дзуккато, чтобы они это выполнили, ибо фрагменты из крашеного дерева существуют и ныне. Только варварская латынь прокуратора-казначея была восстановлена в том первозданном виде, в каком была создана этим ученым мужем, а под изображением двух архангелов зритель читает другую, трогательную надпись, в которой сквозит намек на все те преследования, которым подверглись братья Дзуккато:

«Ubi diligenter inspexeris artemque ac laborem Francisci et Valerii Zucati Venetorum fratrum agnoveris turn tandem judicato». [35]35
  «Суди о творении Франческо и Валерио Дзуккато, братьев-венецианцев, лишь после того, как тщательно изучишь их мастерство и труд, который они в него вложили» (лат.).


[Закрыть]

XX

Несмотря на счастливый исход судебного разбирательства, надо было приложить много усилий, чтобы счастье снова вернулось к братьям Дзуккато. Медленно восстанавливалось здоровье Франческо. Никаких новых работ мастерам мозаики республика не заказывала. Поговаривали о том, что сохранят всю старинную византийскую мозаику; нравы становились все строже, но, хотя мудрые законы против роскоши лишали радостных красок плащи щеголей и гондольеров, люди не столь серьезные из духа подражания по-прежнему одевались в длинные римские тоги и носили металлические и серебряные украшения. Все уста твердили лишь одно слово: «бережливость». Чума нанесла страшный урон торговле; а так как человеку свойственно быстро переходить из одной крайности в другую, то после разорительной роскоши и безрассудных трат впали в гнусную скаредность и занялись ребяческими преобразованиями. И на художниках отразились печальные следствия финансовой паники. Глупец прокуратор-казначей не являл собою исключения, а был представителем целого множества людей ограниченного ума.

Франческо пребывал в глубоком унынии. Влюбленный в свое дело художник жаждал славы, мечтал о ней. Он служил своему искусству со всем пылом посвященного, всем ему жертвовал. И вместо награды его заточили в страшную тюрьму, ему угрожали неминуемой смертью, его подвергли постыдному судебному преследованию. В довершение всего достоинство его лучших работ оспаривалось. Люди посредственные по-своему расценивают невзгоды, посыпавшиеся на голову избранника: они всеми способами пытаются доказать их справедливость. Достаточно было найти маленький кусочек дерева на фигурах архангелов, созданных братьями Дзуккато, и молва решила, будто вся мозаика выполнена ими из дерева. Больше того: иные ханжи уже толковали о том, будто она сделана из бумаги, и, поверив, что мозаика непрочна, сочли бы себя плохими патриотами, если бы подняли взор и стали любоваться красотою творений братьев Дзуккато. Итак, молодой художник был ранен в самое сердце и мучился еще сильнее оттого, что старательно скрывал свою душевную рану; он слишком глубоко презирал невежественную толпу и не желал показать ей, что он побежден. Он забился в свою маленькую каморку в предместье Сан-Филиппо и погрузился в печальное раздумье. И лишь одно отвлекало его от унылых мыслей – длинные ветки плюща, обвивавшие стены домика и качавшиеся по воле легкого ветерка. Мирная картина особенно пленяла его после дней, проведенных под «Свинцовыми кровлями», где нечем было дышать и где он постепенно терял последние силы.

В пору своей счастливой юности Валерио наделал много долгов, и теперь кредиторы не давали ему покоя. Франческо открыл этот секрет и потратил все свои сбережения на уплату долгов брата. Валерио узнал об этом лишь долгое время спустя. На душе у него и так было тяжело, а тут его еще начала мучить совесть; к тому же он все больше и больше тревожился о здоровье своего любимого брага. При одной мысли, что он может его потерять, Валерио оставляли душевные силы, он знал – такова была его натура, – что он с легкостью перенесет все тяготы жизни, но, потеряв брата, никогда не утешится. Он был не способен к грусти, был слишком силен, чтобы смириться с судьбой или же впасть в отчаяние; вспышки ярости сменялись у него радужными надеждами, и он тешил Франческо мечтами о славе и счастье, хотя для счастья Валерио меньше всего была нужна слава.

Старик Себастьяно умолял сыновей взяться снова за кисть, отказаться от низкого ремесла мозаики, но Франческо после тяжкой неудачи не в силах был предаваться новым надеждам. Да и возможно ли было в тридцать лет переходить на новое поприще, – слишком уязвлена была его душа, слишком тяжелый недуг подтачивал его здоровье. Ко всем бедам присоединилась новая – тревога за друзей; он впал в немилость, и у Чеккато отняли звание мастера; и Чеккато и Марини влачили нищенское существование; а Франческо все продолжал свои тщетные хлопоты о том, чтобы ему заплатили за год работы. В финансовых делах, как и во всех делах Венецианской республики, в ту пору царил полнейший беспорядок. Все старания Франческо были бесполезны: ему обещали заплатить, но откладывали со дня на день. Здесь, очевидно, сыграла свою роль тайная ненависть прокуратора-казначея. Так он мстил за насмешки братьев Дзуккато, считая, что их слишком мало наказал Совет Десяти.

Братья Дзуккато решили делиться последним куском хлеба со своими верными подмастерьями. Они кормили Марини, Чеккато, его молодую выздоравливающую жену и второго, оставшегося в живых ребенка. Валерио еще зарабатывал немного денег, продавая безделушки грекам, поселившимся в Венеции, но и этого источника дохода уже недоставало для такой многочисленной семьи, когда иссякли сбережения Франческо. Валерио горько упрекал себя за то, что сам не сделал никаких сбережений; слишком поздно он понял, что расточительность – это порок. «Да, да, – твердил он вздыхая, – человек, растрачивающий деньги, заработанные собственным трудом, на пустые удовольствия и глупую роскошь, не достоин иметь друзей, ибо он не сможет помочь им в тот день, когда с ними случится беда».

И вот надо было видеть, с каким неутомимым рвением, как самоотверженно он заглаживал свои былые ошибки. Он разделил свой маленький дом на три части: мастерскую, столовую и комнату Франческо. Ночью он спал прямо на полу где-нибудь в уголке на циновке, чаще всего на балконе. Днем он усердно работал и учил мозаичным работам своих подмастерьев, ибо не терял надежды, что придет время, когда произведения искусства не будут считаться дорогими безделками. Он сам занимался хозяйством; иногда готовила обед жена Чеккато, но Валерио не позволял ей ходить за припасами и утомляться. Он сам отправлялся на овощной и на фруктовый рынки; обливаясь потом, быстро шагал по извилистым улочкам, прикрывая полою плаща корзину. Стоило ему встретиться с кем-нибудь из молодых патрициев, с которыми он прежде пировал и веселился, он тотчас же сворачивал в сторону, – он упорно скрывал от них свою нужду. Он боялся, как бы они не предложили ему денег, ибо от одной мысли об этом он чувствовал унижение. Он притворялся таким же веселым, как и прежде, но принужденный смех, побледневшее лицо, лихорадочный взгляд могли обмануть только черствые души или же людей, всецело поглощенных своими мыслями.

Однажды Валерио шел по глухому, мрачному закоулку, что в Венеции служат для пешеходов и где не могут разойтись четверо, встретившись среди белого дня, и заметил у сырой стены нищего; ему, очевидно, было дурно, – казалось, он вот-вот упадет, хотя и пытается найти опору. Валерио подошел к нему и поддержал… Как же он был поражен, когда узнал в этом изголодавшемся нищем, одетом в лохмотья, своего бывшего ученика Бартоломео Боцца.

– Так, значит, в Венеции есть художники еще более несчастные, чем я! – воскликнул он.

Он влил в горло Боцца несколько капель вина, которое купил на рынке и нес с собой в корзине, потом дал ему винных ягод, и несчастный набросился на них с такой жадностью, что глотал вместе с кожицей. Но вот он немного насытился и только тут узнал человека, который ему помог. Слезы потоком полились из его глаз, но Валерио так никогда и не узнал, отчего он плакал – от стыда, угрызений совести или признательности, ибо Боцца не произнес ни слова и хотел было убежать, но добрый юноша удержал его.

– Куда ты, несчастный! – сказал он. – Да разве ты не видишь, что сил в тебе совсем нет, пройдя несколько шагов, ты упадешь. Я тоже бедняк и не могу предложить тебе денег; пойдем со мной, старые друзья примут тебя с распростертыми объятиями, и, пока в домике предместья Сан-Филиппо будет мерка риса, ты с ними ее разделишь.

Он повел его домой, и Боцца позволил увести себя, не выказывая ни радости, ни удивления.

XXI

Франческо не мог сдержать невольное отвращение, когда перед ним появился Боцца: он знал, что хотя этот молодой человек и честен и не способен на низкий поступок, но не хранит в сердце добрых, благородных чувств. Невероятная гордость и неистребимое честолюбие заглушали в нем и нежность и дружеские чувства. Однако, узнав, в каком состоянии был Боцца, когда его нашел Валерио, Франческо поспешил принести ему башмаки и лучшее свое платье, меж тем как Валерио приготовлял ему сытный завтрак. С этой минуты он стал членом бедной семьи, которая еле сводила концы с концами и благодаря бережливости, аккуратности и трудолюбию пользовалась доброй славой в предместье Сан-Филиппо. Валерио не тяготили невзгоды, и, когда по вечерам он видел всех своих прежних учеников, собравшихся за скромным ужином, он, как и раньше, радовался всей душой и чувствовал себя счастливым. Тогда тревожный взор Франческо встречался с глазами Боцца, как всегда полными безразличия и презрения. Боцца не понимал героической самоотверженности Дзуккато. Ему не понять было всего их душевного величия, все их поступки он объяснял своекорыстием, желанием основать новую школу, извлечь выгоду из трудов подмастерьев, а для этого закабалить их, оказывая им услуги, чтобы они не могли перейти в другую школу. То, в чем его товарищи видели бескорыстное, доброе дело, он видел лишь хитрость.

А между тем нужда становилась все безысходней. Дзуккато твердо решили терпеть самые тяжкие лишения, но не прибегать к помощи знаменитых мастеров, с которыми они были связаны дружбой. Состояние их отца было более чем скромно: из гордости он никогда не пользовался поддержкой своих сыновей, по его мнению попавших в унизительное положение. В дни благоденствия они отдавали старику часть своего жалованья. Тициану пришлось уговорить старика принимать помощь ст его, Тициана, имени, ибо он не соглашался получать деньги от сыновей. Теперь, когда братья Дзуккато не могли помогать отцу, Тициан продолжал – уже из своих денег – поддерживать старика, и благодарные сыновья скрывали от великого мастера свою нужду из боязни злоупотребить его великодушием.

По счастью, о них заботился Тинторетто, хотя сам он в ту пору был весьма стеснен. Искусство, казалось, впало в немилость; сборы «братств» уменьшились, поговаривали о продаже всех картин, в скуолах хотели разделить вырученные деньги между бедными подмастерьями – членами корпораций. Патриции тайком приобретали предметы роскоши, пряча их в своих дворцах, стараясь уклониться от налогов в пользу неимущих сословий. И все же Тинторетто умудрялся помогать своим друзьям, попавшим в беду. Не говоря о том, что он без их ведома так устроил, что у них купили много украшений, он не переставая хлопотал, чтобы сенат дал им работу. В конце концов ему удалось доказать, что необходимы новые работы по восстановлению мозаики в базилике; часть внутренних стен, украшенных византийской мозаикой (и в наши дни видишь их в соборе святого Марка), можно было сохранить, но для этого мозаику нужно было целиком снять и снова набрать, на новом грунте. Другие же части мозаики восстановить было невозможно, и следовало их заменить новыми композициями, пока все не рассыпалось в прах. Но расходов потребовалось больше, чем предполагали раньше. Сенат повелел произвести эти работы и выдал определенную сумму денег, но решил сократить число мастеров мозаики и, чтобы прекратить всякое соперничество, назначить одного руководителя и одну школу. Руководителем должен был стать тот, кто выйдет победителем на конкурсе, в котором примут участие все мастера, работавшие перед этим в базилике, – тот, кого комиссия художников сочтет самым искусным. В школу должны быть набраны ученики не по выбору мастера, не по его склонностям и родственным связям, а по таланту, признанному комиссией. Для победителей будут установлены большой приз, второй приз и четыре похвальные грамоты. Количество мастеров будет ограничено шестью человеками.

Комиссия была составлена из художников, проверявших работы Дзуккато и Бьянкини. Конкурс был открыт: предлагался сюжет мозаичной картины, изображающей святого Иеронима. Тинторетто пришел к Дзуккато и сообщил новость, вручив им сотню дукатов – долгожданное жалованье за год работы. Эта нежданная победа над злой и страшной судьбой вновь зажгла угасшую было энергию Франческо и Боцца, но различным образом: молодой мастер сжимал в объятиях брата и любезных его сердцу учеников, а Бартоломео с каким-то хищным, ликующим возгласом, напоминающим клекот морского орла, выбежал из мастерской и больше не появлялся. Он побежал к Бьянкини и рассказал обо всем. Боцца ненавидел и презирал Бьянкини, но работать с ними было ему выгодно. Ему было ясно, что то ли по пристрастию, то ли по справедливости, но работы Франческо и его учеников пройдут первыми по конкурсу. Бьянкини же были только подручными и, конечно, в предстоящих работах, предпринятых республикой, будут на вторых ролях. С другой стороны, Боцца знал, что слабое здоровье и недуг не позволят Франческо работать. Он предполагал, что Валерио сам возьмется за оба эскиза, которые будут даны Дзуккато, что приложат к ним руки и ученики. Срок был назначен короткий, и комиссия будет судить не только об искусстве участников конкурса, но и об умении быстро работать. В глубине души Боцца льстил себя надеждой, что может вступить в соперничество с Дзуккато. За последнее время, живя в Сан-Филиппо, он хорошо изучил рисунок и старался овладеть всеми тайнами красок и линий – Валерио, по своей простоте, многому его великодушно научил.

Боцца надеялся превзойти Дзуккато, но понимал, что вряд ли вытеснит Франческо, чье имя уже было известно, меж тем как его, Боцца, имя еще никто не знал. Отстранить Франческо удастся, если прокураторы припугнут членов комиссии кознями и угрозами Мелькиоре. Прокураторы относились благосклонно к Бьянкини, которые низкопоклонничали перед ними, уверяя, что те понимают много больше в живописи и мозаике, чем Тициан и Тинторетто. Решив бороться против талантливых художников Дзуккато, Боцца не нашел ничего лучшего, как перейти на сторону Бьянкини. Он так и сделал. Он уверил Бьянкини, что они не обойдутся без него, поскольку совершенно не знают законов рисунка, и что их работы несомненно провалятся на конкурсе, если они не доверятся ему, Боцца. Его наглое самомнение ничуть не возмутило Бьянкини. Деньгами они дорожили больше, чем похвалой, а великие живописцы выказали им такое пренебрежение при последней проверке их работ, что они стали опасаться за свое будущее. Итак, они приняли предложение Боцца и даже согласились выдать ему вперед десять дукатов. Он тотчас же потратил половину денег на чудесную золотую цепь, которую и послал Дзуккато. Франческо надел ее брату на шею, так и не узнав, кто ее прислал.

Все с жаром принялись за работу. Но Франческо, на миг загоревшись надеждой, не рассчитал сил и спустя несколько дней слег в лихорадке. Ему пришлось прервать работу и только следить, лежа в постели, за трудами своих учеников.