Текст книги "В конечном счете"

Автор книги: Жорж Коншон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Господин Женер продолжал улыбаться.

– Еще немного коньяку? Может быть, все-таки выпьете еще рюмку?

– Нет, спасибо. Разве не естественно, что меня интересует…

– Совершенно естественно. Но вы меня, надеюсь, не осудите, если я не отвечу на ваш вопрос?

– Значит, я должен считать ваш отказ ответить мне за ответ?

– Нет. – Господин Женер залпом осушил свою рюмку. – Я не могу утверждать, что ушел в отставку добровольно.

Марк не задал ни одного вопроса относительно причин, вызвавших падение Женера. Но в действительности он был глубоко задет тем, что Женер скрыл от него готовящуюся отставку. Обычно именно Марк первым разгадывал махинации, направленные против банка или лично против Женера, и именно он предупреждал своего шефа о надвигающихся опасностях.

– Я полагаю, все решилось очень быстро?

– Да, Марк, очень, очень быстро.

Как-то раз, с год назад, Женер сказал Марку:

– Быть может, ваша карьера слишком тесно связана с моим именем. Я не уйду из банка, не получив гарантии относительно прочности вашего положения. Я поставлю это обязательным условием при моем уходе.

С тех пор Женер ни разу не касался этого вопроса.

– Кто такой этот Драпье?

– Сам по себе он мало что значит. Это только имя.

– Кто его поддерживает?

– Мексиканская группа. – Господин Женер почему-то вздохнул. – А что такое Мексика? Все это… Короче говоря, Марк, мне очень грустно, бесконечно грустно. Вот это я и хотел вам сказать. С этого мне и следовало начать. Меня терзают мысли о вас.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказал Марк. – Конечно, у этого Драпье есть свой штат?

– Нет, он никогда не занимался банковскими делами. Я… Вы хотите меня еще о чем-нибудь спросить?

– Нет, господин Женер, спасибо. Лучше всего будет, если я сам уйду из банка, не правда ли?

– Нет, Марк.

– Вы искренне считаете, что мне следует остаться?

– Да.

– Вы же знаете, что я совершенно не способен на двойную игру и тому подобные вещи.

– Бог свидетель, – произнес господин Женер, закрывая глаза, – ничего такого у меня и в мыслях не было. Вы можете не верить мне, Марк, но я к вам очень привязан. Слишком привязан, чтобы…

– Я знаю, – сказал Марк. – Извините меня, пожалуйста.

Они долго молчали.

– Как поживает ваша матушка? – спросил, наконец, господин Женер. Потом осведомился о здоровье Денизы.

Марку показалось, что старик в этот вечер слишком уж старался показать свою доброту.

Закрывая двери гаража, Марк посмотрел на часы. Было четыре часа двадцать восемь минут. Он сообразил, что успеет заехать к себе домой и сделать все, что нужно, до заседания совета. Небо было темное. Ветер, казалось, еще более сильный, нежели ночью, все дул и дул, перекрывая своим диким воем, ставшим уже почти непрерывным, треск веток, стук плохо подвешенной ставни на фасаде соседнего дома и тысячу других звуков, к которым Марк прислушивался всю ночь.

Колеса машины буксовали на глинистом подъеме. Мотор чихал. Выбравшись на шоссе, Марк зажег фары и прибавил скорость. Начался дождь – капли застучали по ветровому стеклу автомобиля. Он включил «дворники», но резинки были давно истерты, и рычаги чертили на стекле грязные неровные дуги, сквозь которые было плохо видно. Машина у него была старая, выпуска сорок восьмого года. Он купил ее на свои первые сбережения, по лицензии, которую достал ему господин Женер. Теперь, когда он видел во дворе банка свою машину с помятыми крыльями и заржавленным никелем, стоящую рядом с шикарными, сверкающими даже под снегом «4CV» и «Аронда» служащих, которые получали четыреста тысяч франков в месяц, ему делалось немного стыдно. На окраине Немура Марк остановился у бензоколонки. Согнувшись в три погибели и накрывшись с головой плащом, полы которого хлопали от ветра, к машине подбежал заправщик.

– О! Доброе утро, господин Этьен! – с жаром воскликнул он.

Этот заправщик ничем не отличался от других бензозаправщиков на Голубом шоссе. Марк уже раза три брал у него бензин, но он и не подозревал, что тот знает его фамилию. Он дал заправщику ключи и, ожидая, пока наполнится бак, включил приемник. Дождь по-прежнему бил в стекла.

Марк подумал (вернее, отметил про себя, словно речь шла не о нем, а о ком-то другом), что он не отказался от борьбы. «Передо мной даже не встает такой вопрос. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что пойду до конца». Он был одинок. Да, он не просто чувствовал себя одиноким, он и в самом деле был одинок. Марк вспомнил выражение чрезмерной доброты на лице Женера и подумал: «Вот оно, одиночество: от него не спасает привязанность других». Ведь Женер всегда относился к нему с добротой. Альфонс Женер любил Марка, как сына. Вернее, думал, что любил бы так сына – у Женера никогда не было детей.

– Готово дело, – сказал заправщик, протягивая Марку ключи. – Вы всегда поднимаетесь ни свет ни заря!

– Да, всегда.

– Я как раз подогрел кофе. Хотите чашечку?

– Да нет, спасибо, я… – Марка всегда удивляла любезность посторонних людей.

– Жаль, – сказал заправщик. – Ну, как-нибудь в другой раз… Между прочим, я хорошо знал вашего отца. Он работал вместе с моим в обществе «Секанез». Они сидели в одной комнате. Моя фамилия Робен.

– Да, – ответил Марк, – как же, прекрасно помню.

– А вы по-прежнему служите в банке, господин Этьен?

– Да, по-прежнему…

«Так вот что он хотел мне сказать. Наши отцы сидели в одной комнате в страховом обществе; он стал заправщиком, а я служу в банке. Но вполне возможно, что он предложил мне кофе из чистой любезности, а может быть, у него возникло простое, естественное желание выпить с кем-нибудь чашку кофе после бессонной ночи».

– Впрочем, я задал дурацкий вопрос, – сказал заправщик. – Ясно, что когда попадешь в банк, да на хорошее место, то чувствуешь себя там неплохо и нет никакого желания оттуда уходить.

– Как сказать, – ответил Марк. – Работа как всякая другая. У нее есть и хорошие и дурные стороны.

«Для того чтобы солгать, я должен прежде сам поверить, что это действительно необходимо, – подумал он немного спустя. – Это-то и плохо».

Дождь все усиливался. В свете фар Марк видел перед машиной водяные нити, которые порой от порывов ветра рассыпались в брызги. Мысль, что ему не нужно лгать, чтобы защитить себя, не успокаивала его. Он боялся, что если ему все-таки понадобится хоть что-то утаить, он не сумеет этого сделать. Машинально Марк протянул руку к радиоприемнику и увидел, что шкала освещена: он забыл, что уже включил его. Но было слишком рано, передачи еще не начались.

Марк всегда удивлялся, когда замечал, что другие стараются сделать ему что-нибудь приятное. Пока банк возглавлял господин Женер, служащие не проявляли к Марку враждебности, но и не делали никаких попыток с ним сблизиться. Они предпочитали даже, когда речь шла о каком-нибудь личном деле, обращаться непосредственно к Женеру, который слыл более участливым и покладистым. Таким образом, за прошедшие девять лет Марк по-дружески говорил только с Анри Ле Руа да еще с Филиппом Морнаном, когда тот удостаивал банк своим посещением. Но с появлением Драпье Марк начал чувствовать к себе со стороны сотрудников доверие, почти любовь, словно все эти люди, треть которых он даже не знал в лицо, вдруг сгруппировались вокруг него, понимая, что он первый стоит под ударом и вместе с тем наиболее способен их защитить. Первое доказательство этого он получил вскоре после смены власти в банке. Однажды вечером господин Женер навестил Марка. С полчаса они беседовали в его кабинете, затем Марк пошел проводить Женера. Идя по коридорам банка, Женер по старой привычке пожимал руки всем служителям. Он даже специально зашел в комнату швейцара, чтобы поздороваться с ним. Два дня спустя появился приказ за подписью Драпье, в котором напоминалось, что «всему персоналу, вне зависимости от занимаемой должности и положения, запрещается принимать знакомых в помещении банка». В тот же вечер, когда Марк открывал дверцу своей машины, к нему обратился один старый служитель:

– Можно сказать вам несколько слов?

Старик был в пиджаке, без форменной фуражки, и Марк его не узнал.

– Моя фамилия Шав, я служитель в отделе обмена валюты.

– Садитесь в машину, – сказал Марк.

– Господин Этьен, я обращаюсь к вам от имени всех сотрудников. Среди нас появился доносчик. До сих пор не было, а вот теперь появился. И я хочу вам сказать, что мы его обнаружим… Я говорю это от имени всех. Мы обещаем вам, что узнаем, кто тот подлец, который донес, что господин Женер приходил в банк повидать вас.

– Не надо, – сказал Марк. – Даже если вам удастся выяснить имя доносчика, я предпочитаю его не знать.

– Но мы должны его выяснить. Вы с этим согласны?

– Согласен. При условии, что…

– Да, да… Мы только хотели узнать вашу точку зрения. Высадите меня, пожалуйста, где-нибудь у метро.

– Вам в какую сторону?

– Это слишком далеко, господин Этьен. Высадите меня, пожалуйста, у метро.

– Спасибо, Шав, – сказал Марк, пожимая руку старику.

– Здесь дело в принципе, – ответил Шав.

Марк хорошо понял, что тот хотел сказать: «Мы делаем это не только ради вас. Мы думаем о банке. О банке, о доносах, подсиживании и тому подобных вещах, которые время от времени заводятся у нас. Надо же, чтобы кто-нибудь с этим боролся. Вы слишком высоко сидите, значит это должны делать мы. Мы. Здесь дело в принципе».

Подозрение пало на Кристину Ламбер, секретаршу Драпье. Она появилась в банке вместе с новым председателем. Но никто не знал, давно ли она работает с ним. Когда Марка впервые вызвали в кабинет Драпье, он едва заметил ее. Однако она была довольно красива и, по-видимому, прекрасно знала это: светлые волосы приятного теплого оттенка, цвет лица, как у рыжеватых американок, прозрачная, слегка веснушчатая кожа. Как-то утром недели через две после того, как Шав сообщил Марку о своем намерении, Марк столкнулся с Кристиной Ламбер у дверей своего кабинета. Она попросила его уделить ей несколько минут.

Он пригласил ее войти и предложил сесть.

– Что-нибудь случилось, мадемуазель?

– Нет, все в порядке. Я только хотела задать вам один вопрос и прошу вас быть откровенным. Мне объявили бойкот. Вы в курсе дела?

– Нет.

– В самом деле?

– Простите, но я имею привычку говорить откровенно. даже тогда, когда меня об этом специально не просят.

– Допустим. Но, может быть, вы отвечаете только на те вопросы, которые вам по душе. Мне хотелось бы знать: известно ли вам, почему со мной так обращаются?

– Нет, – ответил Марк, но тотчас же спохватился: – Пожалуй, я кое-что знаю об этом.

– Достаточно и кое-чего. Что же вы намерены предпринять?

– Ровным счетом ничего. Меня это ни в коей мере не касается.

– Однако я думала, что именно в ваши функции входит улаживать такого рода истории. Я надеялась, что вы им объясните…

Она сжимала в руке платок. Он заметил, что ее ногти глубоко вонзаются в ладонь.

– Что им объяснить, мадемуазель?

– Ничего. Вы правы, это бесполезно. Но я здесь ни при чем, господин Этьен. Я не способна на подобные вещи.

– Рад это слышать, – сухо сказал Марк. – Но у меня слишком много забот, чтобы заниматься этим делом. Извините меня, пожалуйста…

Она поднялась, потом вдруг спросила, отдает ли он себе отчет в том, что речь идет о ней, в некотором роде о ее чести.

– Господи… – проговорил Марк.

Впрочем, он не очень хорошо помнит, что именно он тогда сказал. В тот момент она показалась ему очень красивой, в высшей степени соблазнительной. Собственно говоря, только это впечатление у него и осталось.

В лесу Фонтенбло, за холмом Бурон, Марка обогнала машина. Просигналив несколько раз фарами, она затормозила у обочины. Хотя Марк и не узнал машины, он догадался, что это Дениза. Она меняла автомобили два раза в год. Такая уж у нее была привычка.

– Не привычка, а необходимость, – шутил Марк. – Ты всегда продаешь груду лома. В твоих руках даже десятитонный самосвал не прослужит и полгода.

Эта слабость Денизы была так широко известна, что когда она развелась с Жаком Ансело, люди говорили, что она меняет мужей, как автомобили.

– Это потому, – говорила тогда Дениза, – что все думают, будто я разошлась с Жаком только для того, чтобы выйти за тебя. Но ведь мы сами в этом не вполне уверены, не правда ли, дорогой?

И Марк отвечал, что действительно это еще вопрос, поженятся ли они. Так они играли, пугая друг друга взаимной свободой. И только, когда они уже научились не ставить под сомнение предстоящий брак, они почти одновременно забили отбой.

– Говоря откровенно, – призналась Дениза Марку, когда они вместе ужинали прошлым рождеством в маленькой гостинице в Санли, – я так и не знаю, кто из нас первым отступил, но мне было бы приятно услышать от тебя, что не ты.

– Да, – ответил Марк, – не думаю, чтобы это был я.

– И не я, – сказала Дениза. – Тем лучше. Значит, это произошло одновременно в нас обоих. Спасибо, Марк, для меня большое утешение думать, что хоть раз в нашей жизни, пусть в данном случае, или, вернее, именно в данном случае, мы захотели одного и того же, были объединены общим стремлением.

С рождества они виделись редко, но и здесь было трудно сказать, кто из них оттягивает очередную встречу. Оба очень много работали. Месяц назад Дениза позвонила ему в банк. «Здравствуй, Марк, как дела?» – «Очень хорошо. А у тебя?» – «Отлично. Работы по-прежнему невпроворот?» – «Да, с каждым днем все больше и больше». – «Я хотела предложить тебе пообедать вместе. Но так как я тоже очень занята, то давай лучше немного отложим нашу встречу. Позвони мне как-нибудь вечерком».

– Доброе утро, Марк, – сказала Дениза, протягивая ему руку, – как дела?

– Очень хорошо. А у тебя?

– Отлично.

– Ты опять сменила машину?

– У той мотор стал барахлить. Садись ко мне.

Она подвинулась, чтобы он сел у руля. На ней была куртка из белой кожи, которую они купили вместе этой осенью в одной лавочке в предместье Сент-Оноре. Дениза была простужена, говорила хриплым голосом. Кончик носа у нее слегка блестел. Она провела уик-энд у своего отца в Дордиве, где десять лет назад они и познакомились с Марком. Дениза тогда еще не была замужем, а Марк, демобилизованный после окончания войны с Германией, обивал пороги в поисках работы. В то время в Немуре была целая компания подающих надежды молодых людей, в том числе двадцатидевятилетний префект (правда, уже без префектуры) и тридцатилетний полковник. Частенько они ездили на велосипедах, а иногда и на машине полковника в Фонтенбло, где еще сохранились приличные теннисные корты. Затем в течение нескольких лет Марк ничего не слышал о Денизе, пока в один прекрасный день Жак Ансело, который редактировал какой-то банковский бюллетень, не сообщил ему, что Дениза стала его женой, что она сделала очень быструю и блестящую карьеру в какой-то нефтяной компании и что ее отправили в двухмесячную командировку в Соединенные Штаты. Марк тогда немедленно позвонил Филиппу Морнану. «Я знал об этом», – сказал ему Морнан. Из всех признаков успешного восхождения по служебной лестнице командировка в Соединенные Штаты была тогда самым явным и решающим. Такая командировка не могла остаться незамеченной. «Я всегда считал, что эта девица во всем преуспеет больше нас всех, да я и сейчас так думаю. Во всем, за исключением брака. И, по общему мнению, милосердие требует, чтобы на нее обратил внимание какой-нибудь холостяк и подошел бы к ней с тем тактом, который, как всем известно, присущ тебе. Подумай об этом, Марк. Денизе было бы больше не о чем мечтать, пожелай такой человек, как ты, заняться ею».

Спустя три месяца после этого разговора Марк встретил Денизу в ресторане, где он обедал с Женером. На ней было платье из фая, которое ей не очень шло, купленное, как он вскоре узнал, в Нью-Йорке. И он тогда подумал (но вовсе не из-за платья), что если Денизе и недостает чего-то, то в общем весьма малого.

С тех пор как Дениза разошлась с мужем, она стала проводить все уик-энды у своего отца в Дордиве. Сначала она это делала из-за Марка, потом это вошло в привычку. В понедельник она часто выезжала из дому чуть свет в надежде встретить Марка на шоссе.

– Я остановилась в Немуре, чтобы налить бензин, и заправщик мне сказал, что ты только что проехал. Я поторопилась. У тебя усталый вид, Марк. Какие-нибудь неприятности?

– Да нет, ничего особенного. Я был очень занят последнее время. Все хотел тебе позвонить, да…

– Конечно, Марк, я знаю, что ты хотел… На той неделе мне придется уехать в Лондон. Я там задержусь на некоторое время. Не могли бы мы до моего отъезда провести вместе день?

– Что ж, это можно сделать. Ты когда уезжаешь?

– Во вторник. Не завтра, а в следующий вторник. Давай сразу условимся.

– В любой день.

– В четверг?

– В любой день, – повторил Марк. – В четверг так в четверг.

– В четверг? На весь день?

– На весь день.

– Спасибо, Марк.

Марк отметил, что в голосе Денизы не было никакой теплоты. Устремив взгляд прямо перед собой, она рассеянно следила за взмахами «дворника».

– А ведь на самом деле ты хотела только узнать, – сказал он, – считаю ли я уже, что отныне у меня будет сколько угодно свободного времени…

– Да, но я хотела также провести с тобой день.

Наконец она повернулась к нему.

– Марк, – сказала она с принужденной улыбкой, – мне было бы тяжело узнать о твоих неприятностях от других.

– Мне нечего тебе рассказать. Ты, наверное, виделась с Ансело?

– Нет. Я его не видела. Я только читала его газету…

– Этот гнусный листок?

– Да, я это поняла, когда… Я жила пять лет, не отдавая себе в этом отчета. Я думала, он представляет что-то сильное и достойное. А теперь мне попросту стыдно.

– Все это не имеет к тебе никакого отношения, дорогая.

– Марк, правда, что сегодня для тебя очень важный день?

– Во всяком случае, нелегкий, но через это надо пройти. До сих пор у меня было мало серьезных неприятностей. Тут самое трудное – по-настоящему захотеть отбиваться, убедить себя, что это действительно необходимо.

Она взяла его за руку.

– Мне хотелось бы, чтобы ты знал…

– Я знаю, – сказал Марк. – Я знаю, что ты в отчаянии от всего этого, и мне неприятно, что ты тревожишься за меня.

– Нет, Марк. Это не совсем то, что я хотела сказать.

Промчался тяжелый грузовик, и их машина задрожала. Дениза прислонилась головой к плечу Марка.

– Этой ночью, – сказала она, – я думала о том, что было десять лет назад, о всей нашей компании. Мы все неплохо преуспели в жизни, не правда ли? Я думала о том, не перевалили ли мы уже на другой склон холма и не придется ли нам теперь спускаться. Не слишком ли высоко мы сразу забрались? Тогда нам казалось, что мир распростерт у наших ног и наше дело только командовать. Я знаю, что они в нас нуждались…

– Да, – перебил ее Марк, – они дали нам командные посты, потому что тогда это был для них единственный способ удержать мир в своих руках. Они могли действовать только через посредников. Потом они оправились от своего страха, вернулись, и тогда они заметили, что прекрасно могут обойтись и без нас. Мы заведомо были обречены на поражение. Потому что за то время, которое было нам предоставлено, мы научились только работать. Работать, а не интриговать. Все дело в этом.

– Потому ты и колеблешься, дать ли им бой?

– Я не колеблюсь, – ответил он.

Дениза тихонько поцеловала его в щеку, и Марк вдруг вспомнил фразу, которую он сказал Кристине Ламбер: «Почему бы вам не постараться сохранять спокойствие? Почему бы вам не убедить себя, что все это лишь плод вашего воображения?» Тогда, только тогда она ему сказала, что речь идет в некотором роде о ее чести. Теперь он все это ясно вспомнил. Но это были глупые фразы – что его, что ее.

– Ты позвонишь сегодня вечером? Обещаешь?

– Обещаю. Не волнуйся. Все будет хорошо.

Она снова поцеловала его в щеку, затем в губы, торопливо, словно он спал рядом с ней и ей не хотелось его разбудить.

Садясь в свою машину, Марк подумал, что прежде, возвращаясь по понедельникам в Париж, они каждый раз встречались в табачной лавочке у Порт-д’Итали и молча выпивали у стойки обжигающий кофе. (Иногда, правда, Дениза говорила: «Ты меня любишь, Марк? Ты думаешь, что сможешь любить меня еще целую неделю?») Этим ритуалом Дениза дорожила. Марк никогда толком не понимал, почему она придает ему такое значение, но после того, как Дениза получила развод, она выжидала целое воскресенье, чтобы сообщить ему об этом именно утром в табачной лавочке. Марк обжегся горячим кофе. Дениза расхохоталась: «Спасибо, спасибо. Вот именно это я и хотела увидеть. Я всегда надеялась, что эта новость заставит тебя поперхнуться, но я не была в этом уверена. Я думала, ты принадлежишь к тому типу людей, которые во всех случаях жизни сохраняют невозмутимый вид». Он не спросил себя, было ли бы ему приятно, если бы Дениза предложила сегодня заехать в табачную лавку, но он сожалел, что ей не пришло в голову сделать это.

Марк нажал на стартер, машина тихонько двинулась с места. Дождь почти перестал. Когда он проезжал мимо здания американского посольства, свет, падающий из окон, на мгновение осветил его руку, держащую руль. Он подумал об Америке. Он долго ехал, и перед его мысленным взором все стояло это белое пятно – его рука на руле, освещенная электрическим светом. Его мысли перекинулись на голод в Индии, потом он почему-то подумал о коровьем навозе, который собирают в Тибете, и о том, как смехотворно понятие «личная честь» рядом со всем этим.