Текст книги "В конечном счете"

Автор книги: Жорж Коншон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

10

Вторник 20 марта. Протокол заседания.

Заседание открывается в 9 часов 30 минут под председательством господина Эрнеста Драпье, председателя административного совета.

Господин Ласери просит слова по поводу протокола предыдущего заседания.

Председатель. Слово предоставляется господину Ласери.

Господин Ласери. Решительно может показаться, что у меня это вошло в привычку, но документ, призванный дать отчет о наших вчерашних дебатах, рисует нас в таком свете, что я при всем желании не узнаю ни себя, ни вас, господа. Я задавал вопросы мадемуазель Ламбер, но, позвольте, разве я делал это с такой настойчивостью, с такой страстью, словом, в такой форме, что, по существу, диктовал ей ответ? Я не помню этого. Однако если вы, господа, считаете, что я вел себя таким образом, то утвердите протокол. Я склонюсь перед вашим приговором, хотя он и нанесет мне бесчестье, которого я не заслужил.

Голоса. Нет! Нет!

Господин Ласко. Именно это я и собирался сказать.

Господин Ласери. Спасибо, господа. И еще одно. Если не ошибаюсь, после того как мы отпустили мадемуазель Ламбер, между господином Этьеном и нашим председателем произошла легкая перепалка. Они позволили себе кое-какие намеки, это верно, но всего лишь намеки, а в протоколе все это расписывается, так сказать, разъясняется, раздувается…

Господин Ласко. В общем комментируется! Господин Ле Руа явно не справился с делом.

Протокол, поставленный на голосование, не утверждается.

В соответствии с уставом в десятидневный срок на одобрение совета будет представлена его исправленная редакция.

Председатель. На повестке дня назначение нового генерального секретаря. Кого вы предлагаете?

Господин Эрекар. Слово за вами, господин председатель. Вы наиболее заинтересованное лицо. Это вам с ним работать!

Председатель. Можно было бы, конечно, выдвинуть господина Ле Руа.

Господин Оэттли. Он молод, очень молод.

Господин Ласко. И неловок. Эта история с протоколом… Вы показали себя с самой невыгодной стороны при обстоятельствах, когда могли бы завоевать наше расположение. Не в обиду вам будь сказано, вы не отличаетесь тактичностью. Я прямо заявляю, что буду голосовать против вашей кандидатуры.

Председатель. Мне не хотелось бы, чтобы по этому мелкому вопросу голоса членов совета разделились. Достаточно того, что было вчера. Нам нужна такая кандидатура, которая получила бы единодушную поддержку. Мне говорили об одном человеке…

Голоса. Морнан!

Господин Льеже-Лебо. Я всецело за него.

Господин Оэттли. Филипп Морнан – светлая голова и умеет себя держать. Лично я всегда восхищался этим молодым человеком. Какие прекрасные манеры, какая элегантность!.. Этот выбор сделает нам честь.

После краткого обмена мнениями совет единогласно высказывается за кандидатуру Филиппа Морнана.

Председатель. Господин Ле Руа, мы освобождаем вас от обязанностей, которые вы временно исполняли. Благодарю вас. Известите, пожалуйста, господина Морнана, что мы его ждем.

В 9 часов 50 минут заседание прерывается.

Марк приехал в банк в начале десятого. Чтобы избежать встречи с Полеттой и необходимости говорить с ней, он прошел не к себе, а в кабинет Ле Руа.

Он почти не спал. В конце концов он оставил у себя Денизу. Он видел, как она устала и подавлена, чувствовал, что она о многом догадывается, и у него не хватило духа отослать ее. Они немного поговорили. Она приготовила кофе. Потом она легла на диван, и он пришел к ней. Они оба сожалели, что лишены воображения и не могут найти нейтральную тему для разговора, а о главном не хотели говорить из трусости. Он пришел к ней, а потом немного соснул. Она завела будильник: на 10 часов у нее было назначено свидание с этими ужасными типами из «Шелл», а ей еще нужно было забежать к себе. В восемь часов зазвонил будильник, и он очнулся от сна, как от обморока.

Он велел передать вахтеру, который стоял у его кабинета, чтобы тот посылал посетителей в кабинет Ле Руа. Он не ждал, что будет много посетителей. Но один нежданный посетитель пришел. Это был Леньо-Ренге.

– Я был не прав, – признался он. – Мои вчерашние опасения оказались необоснованными. Я только что видел председателя. Он попросил меня передать вам этот чек.

– Хорошо. Благодарю вас.

– Вы… вы не посмотрели на него?

– Как же, посмотрел.

– Вы видели сумму?

– Да.

– А! – выдохнул Леньо-Ренге и сел без приглашения; для него это была удивительная смелость, но он уже не владел собой. – Какой странный человек председатель, не правда ли? Вы ожидали увидеть такую цифру?

– Нет.

– Не знаю, в чем дело, но у вас такой вид, будто вы этого ожидали.

– Нет, уверяю вас.

– А!.. Между нами, сколько вы ожидали получить?

– Нисколько, – сказал Марк. – Я никогда об этом не думал. Я ничего не ожидал.

– В самом деле? От ничего, от нуля до этой цифры, надо сказать… – Леньо-Ренге вздохнул, и взгляд его затуманился, словно он ушел в себя, мысленно измеряя это бесконечное расстояние. – Можно мне задать вам один вопрос? Я хотел бы услышать это из ваших уст. Говорят, что совет вас уволил, но мне думается, что вас попросили подать заявление об уходе по собственному желанию.

– Нет, – сказал Марк, – меня уволили.

– Не понимаю. Не понимаю. Если бы вы ушли по собственному желанию, все было бы ясно.

– Что было бы ясно?

– Этот чек, господин Этьен. Вы не хуже меня знаете устав этого банка.

– Думаю, что хуже, – сказал Марк. – Я знаю его из рук вон плохо. Леньо, я сделаю вам одно признание: в уставе есть целый раздел, которого я даже не читал, потому что никогда не думал, что он может коснуться меня.

– Я понимаю, господин Этьен. Но в случае увольнения вам в принципе причитается, да и то при условии, что председатель не захочет ущемить ваши интересы, лишь трехмесячное жалованье за вычетом надбавок, то есть около семисот тысяч франков.

– Так. А в случае ухода по собственному желанию?

– Больше. Сколько именно, зависит от целого ряда обстоятельств, но, безусловно, больше, много больше. Однако, во всяком случае…

– Во всяком случае, – сказал Марк, – не два миллиона.

– Конечно, – подтвердил Леньо-Ренге и добавил, вставая и глядя на чек: – И я должен вам заметить, что здесь больше двух миллионов.

– Да, – сказал Марк. – Немного больше.

Он сложил чек. Леньо-Ренге сделал два шага к нему, не спуская глаз с чека.

– Значит… – сказал он. – Значит, вы его возьмете?

– Да, я думаю. Ведь тут все в порядке, не так ли?

– Конечно. Значит, вы его возьмете.

– Послушайте, – сказал Марк. – Я десять лет работал в этом банке. Благодаря мне этот банк получил десятки миллиардов прибыли. Мне все равно, что вы обо мне думаете. Я вас глубоко уважаю, Леньо, но не вижу здесь ничего такого, что может покоробить порядочного человека. Вы не убедите меня в том, что я украл эти два миллиона. Вы меня в этом не убедите.

– Это только одна сторона вопроса, – сказал Леньо-Ренге. – Так сказать, сентиментальная сторона.

– Да, – сказал Марк. – Вот именно. Сентиментальная сторона.

Леньо-Ренге понурил голову.

– И я не могу отказаться от этого чека, – сказал Марк. – Не могу, понимаете?

– Понимаю, господин Этьен. И такой ответ мне больше по душе.

Леньо-Ренге схватил свою папку и по привычке потянул за завязки. У него кривились губы, как будто он только что пережил душевное потрясение.

– Они сейчас назначают нового генерального секретаря, не так ли?

– Да, наверное.

– Кто это будет?

Он был из тех, кто всегда говорит напрямик то, что хочет сказать, и так, как нужно сказать.

– Морнан. Вероятно, Морнан.

– Это очень печально.

– Да, – сказал Марк. – Не понимаю… Почему никто не подумал о вас, Леньо? Это вам следовало бы быть генеральным секретарем. У вас есть для этого все данные.

– Может быть, – сказал Леньо-Ренге. – Впрочем, не знаю, серьезно ли вы это говорите. Мы, Леньо, часто служим мишенью для насмешек, оттого что у нас такой серьезный вид. Я не умею пускать пыль в глаза. Быть может, я слишком серьезен для действительно серьезной должности.

Он протянул Марку руку.

– Бывают дни, когда меня охватывает уныние, – сказал он, – глубокое уныние.

Заседание возобновляется в 10 часов.

Председатель. Совет поздравляет вас, господин Морнан. Вы избраны единогласно. Никто не возражал против вашей кандидатуры. Я хочу, чтобы вы знали: ваши достоинства были всеми так высоко оценены, что вы оказались вне конкуренции.

Господин Морнан просит у совета разрешения сказать несколько слов, чтобы выразить свою благодарность.

(Общее одобрение.)

Господин Морнан благодарит совет и в заключение выражает надежду, что покажет себя не слишком недостойным преемником господина Этьена.

Господин Ласко. Традиция нашего банка не требует, чтобы вы воздавали хвалу своему предшественнику.

(Улыбки.)

Председатель. Я должен вам сообщить, что мадемуазель Ламбер просит выслушать ее.

Господин Ласери. По какому поводу?

Председатель. Не имею понятия.

Господин Ласери полагает, что это совершенно излишне.

Господин Ласко не хотел бы, чтобы совет возвращался к тому делу, которое обсуждалось вчера.

Господин Оэттли предостерегает совет против такой практики, когда по всякому поводу и без всякого повода выслушивают служащих.

Председатель заявляет, что ему одному принадлежит право решать такие вопросы.

Мадемуазель Ламбер приглашают в зал заседаний.

Мадемуазель Ламбер выражает желание внести некоторые поправки в свои показания.

(Сенсация.)

Господин Ласери. Неужели совет согласится на эту комедию? Сегодня нам говорят «белое», завтра – «черное». Комедия, да и только.

Председатель. Оставьте. Дайте ей говорить. Мне это интересно.

Господин Ласко. Вам, но не нам!

Господин Ласери. Я хотел бы знать, не причастен ли Льеже-Лебо к этому повороту на сто восемьдесят градусов.

Господин Льеже-Лебо. Уверяю вас, ни в коей мере.

Господин Эрекар. И я тоже.

Господин Ласери. Прекрасно, но если уж она будет говорить, я потребую, чтобы ее слова по крайней мере не заносились в протокол. Это диктует само благоразумие.

Совет единогласно при одном воздержавшемся (господине Брюннере) решает, что слова мадемуазель Ламбер не будут занесены в протокол.

........................................

........................................

Господин Ласери. Когда вам следовало верить, вчера или сегодня? Когда вы лгали, когда вы не лгали? Не знаю, какими чувствами вы руководствуетесь, но не думаю, чтобы они заслуживали уважения. Выходит, в вас нет ничего благородного, возвышенного, что могло бы вас удержать от лжи? Ведь если предположить, что сегодня в вас заговорила совесть, значит, хотя я и не могу этого допустить, вы солгали вчера. Как ни смотри – все ложь, ложь! Перед вами пожилые, серьезные люди, позвольте же вам сказать, что они не склонны отнестись к вам снисходительно. Они многое видели, но все же не ожидали ни такого позора, ни такого разочарования. И подумайте о том, что они могли бы составить себе очень дурное мнение о молодежи, если бы не противились побуждению судить о французской молодежи по вас. Вы не достойны французской молодежи!

(Горячие аплодисменты.)

Господин Эрекар. На что же она рассчитывала? На что она рассчитывала?

Председатель. Вы можете идти.

Господин Ласко. О нет! Нужно вынести ей взыскание. Мы требуем взыскания.

Председатель. Это моя секретарша. Она подчиняется только мне!

Господин Ласери. Пусть она подчиняется только вам, совет тем не менее имеет право сказать свое слово. Он был свидетелем поступка, по поводу которого хочет выразить свое негодование. Совет требует порицания, по меньшей мере порицания! Я предлагаю порицание.

Председатель. Оставьте меня в покое.

Господин Ласери. Ну, нет! Вы должны поставить на голосование мое предложение.

Совет единогласно при двух воздержавшихся (председатель и господин Брюннер) принимает решение занести порицание в формуляр мадемуазель Ламбер.

Совет, предоставив председателю вновь созвать его в надлежащее время, закрывает свое заседание в 10 часов 20 минут.

«Я отказываюсь от него. Вот он. Возьмите его обратно. Отнесите ему этот чек и скажите, что я не хочу его принять. Скажите ему, что я не нуждаюсь в его щедрости. Я хочу получить то, что мне причитается, и только то, что мне причитается, – трехмесячное жалованье за вычетом надбавок».

Вот что хотел бы сказать Марк. Вот что он должен был бы сказать. Он знал, что, если бы у него хватило на это воли, он вновь обрел бы душевное спокойствие и веру в себя. Но, положа руку на сердце, он не мог не признаться, что у него не хватает на это воли.

Если бы он это сказал, он имел бы право на понимающую улыбку Леньо-Ренге. Он оказался бы в числе действительно безупречных людей, людей высокой морали.

Но он не был человеком высокой морали. Он был человеком компромисса. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы стать человеком компромисса. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы подготовиться к мысли, что ему следует принять этот чек. Десять лет своей жизни он потратил на то, чтобы научиться не быть дураком.

Но хотя могло показаться, что он обманывался на свой счет, что он нисколько не сожалел о том, что не принадлежит к людям высокой морали, и принял эти деньги как чаевые, считая это вполне естественным, те, кто так думал, глубоко заблуждались. Марк всегда был даже слишком щепетилен во всем, что касается денег. Он то преуменьшал, то преувеличивал их значение, но никогда не смотрел на них просто. Это был прочный комплекс. Здесь играли роль primo, четырнадцать тысяч четыреста двадцать восемь франков, в растрате которых когда-то обвиняли его отца, secundo, тот факт, что с ранних пор деньги для него олицетворялись Женером и его окружением. Tertio, его отношения с Женером, которые всегда имели под собою денежную почву, всегда получали денежное выражение. Играли роль и менее ясные факторы. Однажды ему сообщили, что его вызовут в следственную комиссию, которая расследовала некоторые спекуляции. Он твердо решил ничего не скрывать, по крайней мере из того, что ему достоверно известно, и не его вина, что его так и не вызвали. Таким образом, он чуть было не стал человеком высокой морали. Но когда, например, шофер такси не мог дать ему сдачи, он досадовал на свою глупость и либо говорил: «Возьмите все», либо бегал из кафе в кафе с бумажкой в руке, как будто его честь зависела от того, разменяют ли ему эту бумажку. Он не раз говорил себе, что ему нужен хороший психоаналитик.

Кристина Ламбер вошла, когда он болтал с Ле Руа. На ней было очень красивое платье – первое дорогое платье, которое она купила себе, когда поступила к Драпье и стала получать семьдесят пять тысяч франков, подумал Марк и спросил себя, надела ли она это платье для него или для того, чтобы хорошо выглядеть на заседании совета. Она сначала пожала руку Ле Руа, а когда повернулась к нему, он спокойно встал и поцеловал ее в губы.

– Черт возьми, – сказал Ле Руа, – у меня, должно быть, идиотский вид! У меня всегда в этих случаях такой идиотский вид, будто я с луны свалился. Я никогда ничего не замечаю. Оказывается, есть важные новости.

– Чертовски важные, – сказал Марк.

Кристина покраснела, и Марк нашел, что она очаровательно краснеет. Он прижал ее к себе, но она почти тут же высвободилась.

– Порицание – вот и все, чего я добилась, – сказала она.

– Я так и знал, – сказал Марк. – Я ведь вам говорил.

– Ничего, – сказал Ле Руа. – Пока вы не получили трех порицаний, не стоит беспокоиться. Увольняют только после третьего.

– Я знаю, – сказала она. – Да это и не так уж важно. Я, наверное, уйду из этого банка.

– Я тоже так думаю, – с улыбкой сказал Марк.

– Вы… Я понимаю, – проговорил Ле Руа. – Кажется, я должен пожелать счастья вам обоим?

– Да, – сказал Марк. – Вот именно.

– Желаю вам счастья, – сказал Ле Руа проникновенным тоном. – Я люблю Марка. Это звучит банально, но это правда. Я люблю его всей душой. Он прекрасный человек.

– Не трудись это доказывать, – сказал Марк. – Я думаю, она склонна тебе поверить. Она тоже прекрасная девушка. Мы оба прекрасные люди и вполне довольны друг другом.

– Да, да. Она была изумительна. По правде сказать, я не думал, что вы это сделаете.

– Она это сделала, хотя это было для нее еще труднее, чем ты думаешь.

– Я тоже хотел бы уйти.

– Я знаю, – сказал Марк.

– Мне бы следовало отослать то письмо. И заметь, я готов был это сделать! Но, черт возьми, кто это сказал, что в тот день, когда человек женится, он теряет девять десятых своего человеческого достоинства? Это ужасная глупость: если бы у меня оставалась одна десятая моего человеческого достоинства, я наверняка ушел бы отсюда. Скорбите, скорбите о тех, кого самые законные привязанности держат в аду.

– Это не ад, – сказал Марк, – а всего лишь чистилище, и оно так хорошо устроено, что проходит много лет, прежде чем замечаешь, что это не рай.

Они пожали друг другу руки. В последнюю минуту Ле Руа удержал Марка за рукав.

– Я хотел бы тебя обнять, если ты ничего не имеешь против. Ты воплощенное человеческое достоинство.

– Не думай так, – сказал Марк. – Не думай так…

Марк крепко держал Кристину за локоть, как держат за руку ребенка в темноте. Они, не обмениваясь ни словом, шли по коридорам. Марк здоровался со служителями; у Кристины был слегка растерянный вид, и она еще ни о чем не решалась его спрашивать.

В лифте он опять не мог удержаться, чтобы не поцеловать ее. Это предвещало настоящую страсть.

В холле он сказал ей:

– Знаете, сколько он мне выписал?

– Нет.

– Два миллиона. Два миллиона с лишним.

Он с минуту помолчал, чтобы дать ей время спросить, принял ли он эти деньги. Он боялся, как бы она не задала ему этот вопрос, но, с другой стороны, даже желал этого.

Однако он был все же не так простодушен, чтобы думать, что если она не задает его, значит он и не приходит ей в голову.

– Вы ни о чем не жалеете?

– Нет, – ответила она. – Ни о чем. Уже много лет я не была так счастлива.

– Сколько лет?

– Не знаю. Как странно, ведь мы виделись каждый день.

– Да.

– Когда я солгала, я уже любила вас.

– А! – проронил он и выжидательно посмотрел на нее.

– Вы и я… Я считала это невозможным. Я была в вас влюблена с самого начала.

– Сколько раз вы были влюблены?

– Один раз. Один-единственный, и…

Когда они вышли, сквозь туман весело поблескивало солнце. Марк увидел Бетти Женер, выходившую из такси. Она бросилась к нему. Она разыскивала его повсюду. Она приехала с улицы Газан.

– Познакомьтесь, пожалуйста, – сказал Марк. – Мадемуазель Ламбер. Мадам Женер.

Бетти, казалось, не слышала.

– Поедемте, – сказала она. – Вы должны поехать к нему.

– Думаю, что не смогу, – сказал Марк.

– Почему? Почему вы не хотите мне верить?

– Чему верить? – спросил Марк.

– Он… Вы ведь знаете, что я никогда не лгу. Вы ведь знаете, что я говорю это не для того, чтобы вы… Что с ним случилось вчера вечером? Скажите мне, что с ним случилось? Хотя нет, нет, что это может изменить? Поедемте, прошу вас!

– А что произошло вчера вечером? – спросил Марк.

– С ним случился удар. Почти сразу же, как он вернулся домой. Я его застала в его кабинете. И все из-за вас, я знаю, что из-за вас! Я всю ночь боролась за его жизнь. Неужели вы не понимаете, что должны приехать к нему, хотя бы из жалости?

– Простите, – сказал Марк, – он просил меня приехать?

– Он умирает. И теперь вы боитесь его видеть?

– Нет, – сказал Марк. – Но он просил меня приехать?

– Нет, и это самое плохое! Зачем вы довели его до такого состояния? Что вы ему сделали?

– Ничего. Я здесь ни в чем не повинен.

– О, я понимаю! – сказала она. – Все дело в вашей гордости, в вашей глупой гордости.

– Моя глупая гордость здесь ни при чем, – сказал Марк. – Боюсь, что он сам теперь не может меня видеть.

– Марк, – сказала она, – что бы ни произошло между вами, я умоляю вас поехать к нему!

– Нет, я не поеду. Я понимаю ваши чувства. Ведь я его любил. А вы…

Марку хотелось сказать: «А вы тоже не смогли устоять перед его обаянием. Даже вы, женщина, как какой-нибудь Кавайя, поддались тонкому обаянию этого немощного старика!» Но он сказал только:

– А вы и теперь его любите.

Она была очень бледна и подавлена. Запахивая воротник мехового манто, она сказала:

– Почему вы его ненавидите? Что вам сделал этот несчастный человек? Вы знаете, зачем он поехал к Драпье вчера вечером, почему он унизился до того, что попросил Драпье принять его? Знаете, почему?

– Да, прекрасно знаю.

– Вы можете мне это сказать?

– Да. Но предпочту не говорить.

– Тогда я вам это скажу. Брюннер сообщил ему, что вам собираются дать какие-то гроши, и он поехал сказать Драпье, что это было бы позором для банка и что если Драпье не выплатит вам приличного вознаграждения, то он, Женер, сам это сделает.

– Из своих собственных средств?

– Да.

– Не думаю, что бы он это сделал.

– За эти слова, Этьен, вас мало убить! В последний раз спрашиваю, вы поедете?

– Нет, – сказал Марк.

– Я вам этого никогда не прощу!

– Я знаю, – сказал Марк. – Но я себе никогда не простил бы, если бы поехал к нему.

Он подошел к Кристине, ожидавшей его поодаль, и сказал:

– Это была мадам Женер.

– Я знаю, вы ведь уже сказали.

– А! – проронил он с отсутствующим видом, вне себя от ярости.

Он сказал ей, что, по словам Бетти, Женер умирает, но что, может быть, это и не так, – он не желает больше верить чему бы то ни было, коль скоро это исходит от Женера.

Он сказал ей, что она должна его понять, хотя ему даже неловко теперь говорить ей это: ему нужно поразмыслить, два-три дня побыть одному, и он сейчас же уезжает в Немур. Она не сделала никаких возражений, только спросила, когда он думает вернуться. Он сказал сначала – в пятницу, потом – в четверг, в четверг вечером.

– Примерно в котором часу?

– Часов в пять, может быть, немного раньше.

– Я буду дома, – сказала она и подставила ему губы для поцелуя.

Когда он подъезжал к лесу Фонтенбло, поднялся легкий туман, в воздухе потянуло сыростью, и даль подернулась серой осенней дымкой, как это иногда бывает весной.

В Немуре он будет до четверга размышлять, то есть грезить наяву в своей комнате, да каждый вечер около пяти часов совершать прогулку к старому каменному мосту, чтобы купить «Монд», которая приходит в пять. Потом он вернется в Париж на похороны Женера.

Ему навстречу пронесся мотороллер. Он подумал о лете, о каникулах, о славных парочках, которые ездят на мотороллерах по лесу Фонтенбло. Газеты в миллионах экземпляров воспроизводили фотографию одной такой пары. Девушка была в крестьянской юбке и в крестьянской косынке, парень – в замшевой куртке, и оба улыбались Жизни. Это была прекрасная реклама. Людям приятно видеть Жизнь в образе этой милой пары, которая будет глядеть на них с приемника или пылесоса, отличного приемника или пылесоса, купленного в рассрочку с небольшой надбавкой в 9,87 процента. Марк хорошо знал условия продажи в кредит. Он изучал их всего лишь месяц назад.

Известного рода приятный взгляд на жизнь – вот, быть может, и все, что он потерял. А это была не такая уж ценность.

Он вступил в новый этап жизни и находился в общем и целом в гораздо лучшем положении, чем думал, учитывая, что у него было около трех миллионов франков.

Учитывая также, что ему было только тридцать шесть лет.

Учитывая, наконец, любовь Кристины.

Как бы ни хотелось ему смягчить горечь полученного им урока, он не забудет этот день. Он уже не будет так входить в побуждения людей, а станет судить о них прежде всего по их делам.

Быть может, потому, что в его жизнь вошла Кристина и сделала для него, решилась сделать то, на что у него самого, пожалуй, не хватило бы мужества, ибо хотя он и подшучивал над советом, хотя он и говорил, что совет – пустое место, в нем прочно сидели старые представления и бросить вызов совету казалось ему чем-то невообразимым, чуть ли не безумным, ему без труда удавалось снова смотреть на себя, как на человека, у которого все впереди. И хотя Марк не забывал о том, что для финансового мира он конченый человек, он чувствовал себя вполне способным действовать так, как будто он об этом забыл, многому научившись за один день и сохранив еще достаточно сил для того, чтобы преодолеть в себе самом ту смесь робости, восторженности и наивности, которую почему-то считают добродетелью.