Текст книги "Кавалер дю Ландро"

Автор книги: Жорж Бордонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Траппестинка

Они прибыли в Вандею в марте, когда зашумели первые весенние ливни и начало пригревать солнышко, но временами налетал ветер с севера и заставлял доставать козлиные шкуры, пальто и плащи. Смех, да и только. Этот «ужасный ветер», прилетевший из Бретани – не из Сибири, – казался нашим друзьям даже ласковым. Чтобы не вызывать у встречных жалость своим видом, они купили гражданское платье. Шевалье оплатил расходы золотом погибшего полковника. В Пузоже они решили хорошенько подкрепиться. Для остановки они выбрали одинокую гостиницу на окраине города и постарались побыстрее проехать его. Напрасная предосторожность! Никто их не узнал. Ведь они так изменились! Шевалье стал похож на высохшую, костлявую клячу. Десланд поседел. Страдания, лишения, нечеловеческое напряжение последних месяцев заострили черты их лиц, избороздили щеки глубокими морщинами, которые уже никогда не разгладятся. Мороз выщипал их ресницы, а усы стали еще длиннее. Хозяин гостиницы спросил, издалека ли они прибыли.

– Из России, – ответили они, не назвав себя.

Они испытывали почти детскую радость, поглощая суп из капусты, поджаренную на масле ветчину, омлет с приправой – обычные блюда своей родины. Все это Они запивали светлым вином и заедали сыром и орехами. После обеда они заказали по стаканчику крепкой настойки, а затем еще по одному. Это была простая придорожная гостиница, скорее даже почтовая станция. Сарай для лошадей примыкал к обеденному залу, и было слышно, как за перегородкой лошади жуют овес.

– Надо их немного почистить, – сказал шевалье. – Наши боевые друзья тоже должны иметь приличный вид.

– А как? – спросил Десланд.

Им даже в голову не пришло попросить это сделать хозяина гостиницы или прислугу. Они уже потеряли привычку пользоваться чьими-то услугами.

– Может быть, плеснуть им в овес по стакану водки?

– Правильно. Нет лучше средства, чтобы их взбодрить…

Они отправились дальше, веселые, в приподнятом настроении, предвкушая удивление, которое вызовет их появление.

– Я повторяю тебе, отныне мы будем неразлучны. Больше не будет ни войны, ни маневров, никогда уже труба не пропоет нам атаку.

– А если нас опять призовут?..

– Наши бумаги равнозначны полному освобождению от службы. Инвалидов не призывают.

– Ты говоришь о себе, Юбер. А у меня нет состояния.

– Прекрасно! Ты будешь жить с нами. Для всех ты будешь моим управляющим, а в действительности – моим другом. Элизабет будет любить тебя как брата. Ей понравится, что ты будешь обедать с нами, жить в хорошей комнате, бывать на наших приемах. Эх! Ты знаешь, на свете нет другой такой женщины!

– А тебе не кажется, что я должен называть тебя «господин»?

– После всего, что мы вместе пережили? Ты заболел или ты меня за кого-то другого принимаешь?

Так всю дорогу они строили в подробностях свою будущую жизнь, постоянно клялись друг другу в дружбе и сами же ею восхищались. У ограды Сурди шевалье внезапно замолчал, странная грусть нахлынула на него.

– Ничего, мой друг, – сказал он. – Спой песню. Да, «Махровую фиалку».

 
Есть милая подружка у меня,
Да пути до нее три дня.
Как хочу я ей весть передать!
Да не знаю, с кем же ее послать.
 

На лугу перед усадьбой они встретили пастуха. Он снял шляпу и крикнул:

– Добрый день, наши господа!

Ландро усмехнулся:

– Видишь как все просто: «наши» господа.

– Но, Юбер, обычаи…

– На Березине ничего такого не было!

Сурди показалось шевалье бедным и скромным, в памяти у него еще сохранились огромные русские дворцы с покатыми крышами и замки Германии, похожие на Версальский дворец или на феодальные крепости. Сурди было серым строением, спрятавшим свой убогий фасад за деревьями, как прячут некрасивое лицо за вуалью. Ландро перевел Тримбаль на шаг. «Смелость меня покинула», – подумал он, чувствуя почти то же, что и его отец когда-то. Дом казался мертвым. Ставни на окнах закрыты, кроме гостиной и комнаты мадам.

– Замок спящей красавицы, – пошутил он, но голос его был едва слышен.

Они привязали лошадей у крыльца. Дверь медленно открылась. Показалась мадам Сурди в своем черном платье с кружевами. Фигура ее согнулась, она стала совершенной старухой. Мадам сделала два шага, опираясь на палку. Шевалье подумал, что она очень больна. Он подбежал к ней, расцеловал в обе щеки, не смог удержать своего «ржания» от избытка чувств и застыдился, что не умеет даже смеяться, как все. По щекам мадам Сурди текли слезы. Она плакала, она, такая всегда гордая, такая аристократка!

– Входите оба, – наконец пробормотала она. – Вы тоже, господин Десланд… Бог мой, какое несчастье. Или это уже бред?

– Да нет же, это мы, живы и здоровы.

– Увы! Элизабет…

Ландро словно заново увидел закрытые ставни, заметил, что у дома траурный вид.

– Что с Элизабет? Говорите, я молю вас!

– Дитя мое… Элизабет нас покинула… навсегда… навсегда, Юбер.

Она опустилась в кресло, рыдая.

– Умерла?

– Нет. Она ушла в монастырь траппестинок… с Нового года.

– Она дала обет?

– Я делала все, чтобы отговорить ее, но она считала, что ты погиб.

– Вы получили извещение?

– Из Парижа приходили письма, в которых сообщалось, что Огюст де Ла Рошжаклен был изранен в Московии…

– Да, на Большом редуте.

– Взят в плен русскими… Что многие из наших погибли там же. Твое имя, Юбер, называлось первым.

Вне себя от боли и ярости, не принимая во внимание возраст и состояние мадам, шевалье забросал ее вопросами.

– Я повторяю тебе, я была бессильна ее остановить. К тому же эта идея давно сидела у нее в голове, ты сам знаешь.

– Я не знал!

– Уже твой отъезд был для нее сильным ударом. Она молилась почти целыми днями. Ничто не могло ее отвлечь…

– Даже визиты Гудона.

– О, Юбер… Госпожа де Ла Рошжаклен сама приезжала с письмами. В них… Там описывались подробности твоей гибели… «Несчастный шевалье дю Ландро был зарублен при защите батареи, а затем заколот казачьим копьем».

– И вам этого оказалось достаточно?

– Газеты опубликовали бюллетень Узурпатора… Конец Великой армии… Ужасная катастрофа… Именно тогда Элизабет сообщила мне о своем решении. Она сказала: «Дорогая мама, я прошу у тебя прощения… Но у меня был выбор: он или Бог… Бог его у меня забрал… Божьи помыслы непостижимы…»

– Проклятье!

Мадам Сурди опять зарыдала, потом продолжила:

– В день, когда Элизабет уходила, она не разрешила мне проводить себя.

– Вы должны были сделать это! Надо было оставаться с ней до самой последней минуты! Убеждать ее еще подождать меня! Ждать официального сообщения о моей смерти.

– Она считала, что слишком много погибших, что мы ничего не получим. Она еще сказала: «Он останется в моем сердце! Я буду принадлежать Богу, но и Юбер, он будет жить во мне».

– Но я же жив, черт возьми!

– Оставь меня…

Она выпрямилась в кресле, на мгновение снова стала Дамой, какой была всегда, не сгибающейся под ударами судьбы, если хотите, героиней.

– Эта сцена тягостна для вас, господин Десланд. Я приношу вам свои извинения. Выпьете чашечку чая?

Юбер ходил взад и вперед, руки за спину. Бледность его лица, нервное подергивание щек, гримаса на губах и взгляд делали его страшным. Стоя около камина, Десланд с беспокойством наблюдал это метание тигра в клетке. Он испытывал к мадам уважение и бесконечную жалость, но вместе с тем его настораживало молчание и дикое выражение лица шевалье. Внезапно Ландро остановился у окна и, покусывая палец, уставился на деревья аллеи и коров, пасущихся на лугу. На картину того тихого, спокойного счастья, что ему обещала Элизабет!

Теперь это был пейзаж кошмаров, где листья на деревьях превратились в шипы, а с каждой ветки свисали обрывки воспоминаний! Он отвернулся от окна, подошел к камину.

– Так вы больше не вышиваете? – спросил он.

Столик с изогнутыми ножками покинул свое обычное место.

– Для кого мне вышивать?

– Да. Вы существуете, и все. Впрочем, как и я. Мы всего лишь существуем! Мы ненужные никому гости на этой проклятой земле!

Десланд дотронулся до его руки.

– Ты не имеешь права так говорить.

Ландро резко отбросил его руку.

– Я на все имею право, после той шутки, которую со мной сыграла судьба! Я думал только об Элизабет! Вы слышите, мадам? В снегах России я думал только о ней! И вот результат вашего благодушия, вы поощряли визиты этого Гудона.

– Замолчи, я больше не могу…

Он рванулся к двери, распахнул ее одним ударом, отвязал Тримбаль, вскочил в седло.

– Не упрекайте его, мадам, это золотое сердце, несмотря ни на что.

– Я знаю.

С улицы донесся голос шевалье:

– Я найду ее. Вырву из когтей дьявола!

Десланд бросился за дверь, не попрощавшись. Тоже взлетел в седло и с трудом догнал друга.

– Ты с ума сошел! – выкрикнул он.

– Да!

– Так мы загоним лошадей.

– Тем лучше!

– Вдвоем нас будет слишком много, Десланд. Не будем пугать этих смиренных дам. Останься с лошадьми.

– Старайся держать себя в руках.

– Как ты себе это представляешь? У меня украли Нуайе, состояние, затем ферму. Теперь крадут Элизабет. Довольно! Первому, кого я заподозрю в том, что он хочет что-нибудь у меня украсть, хоть полено, я перережу глотку.

– Но никто не крал у тебя Элизабет!

– Нет, крал, старина. Кюре, святые сестры, вся эта поповская камарилья.

Он зазвонил в колокольчик, как погибающий человек, назвал себя громовым голосом. На сестру-привратницу это, казалось, не произвело никакого впечатления. Она провела его в приемную, потом вышла, следя за ним краем глаза и обронив по пути:

– Вы можете присесть, господин. Я сейчас предупрежу мать-настоятельницу.

– Она моя родственница. Пусть не валяет дурака!

– Это не в ее привычках, господин.

Перед ним, до самого потолка, высилась железная решетка. Ее перекрещенные прутья, с палец толщиной, были выкрашены в черный цвет. Отодвинулся занавес. Вошла мать-настоятельница в своем белом одеянии и черной накидке на голове.

– Рад вас видеть, моя дорогая Элали.

– Зови меня «мать моя» или «госпожа настоятельница», как тебе удобнее.

– Хорошо. Вот я и здесь, мать моя, из мяса и костей, правда, больше из костей, чем из мяса. Тот, кого объявили погибшим, но живой.

– Воздадим хвалу Господу нашему!

– Счастье мое зависит от вас так же, как и от него, если не больше.

– Что ты говоришь, дитя мое?

– Я говорю, мать моя, что место Элизабет Сурди не в этих стенах.

– А где же?

– В Сурди или в Ублоньер, в зависимости от нашего с ней решения. Конечно, я шучу, это она будет выбирать.

– Что за тон? Ты забыл, где находишься?

– Я больше не в казарме, не в строю, не правда ли? Я в святой обители. Моя грубость вас задевает? Надо было надеть перчатки перед разговором? Армия меня не облагородила? Неважно! Я привык выражаться ясно и четко. Я пришел забрать Элизабет, которая принадлежит мне. Она не супруга Господа, она моя жена.

– А разве вы обвенчаны?

– Наша свадьба должна была состояться! Элизабет ушла к вам не по призванию, а под давлением безнадежности. Она считала, что я мертв. А я жив. Ошибочный расклад.

– Юбер, жизнь души не карточная партия. Но я понимаю твое отчаяние и прощаю твое поведение. Но ты должен признать, как бы это ни было тяжело, что ложная весть о твоей смерти была только последней каплей воды, переполнившей чашу.

– Каплей воды!

– Ты не мог не знать о набожности Элизабет, ее любви к Господу нашему Иисусу Христу. Нужна была ничтожная малость, чтобы освободить ее от мирских обязательств.

– Речь шла не об обязательствах, а о событии, которое должно было произойти в ближайшее время, она мне обещала. И только по трагической случайности я не успел ответить… Однако, мать моя, это меня она предпочла Господу, я вас уверяю. Несчастная, как только увидит меня, не будет колебаться ни секунды.

– Ты, однако, богохульствуешь, шевалье. Ты стал таким нечестивцем, несмотря на свое имя!

– Это к делу не относится!

– Под властью своей страсти ты утратил христианское смирение. Я тебе повторяю: наша сестра Элизабет выбрала Бога, только Бога!

– Нет! – закричал шевалье, схватившись за прутья решетки так, что пальцы его побелели. – Если вы верите в то, что говорите, позовите Элизабет. Пусть она выслушает меня, один только раз! Наберитесь смелости!

– У меня хватит смелости, шевалье. Ты забыл, что у нас с тобой одна кровь.

Когда шевалье увидел за прутьями решетки исхудавшее лицо Элизабет, ее тонкие руки в широких рукавах, он застонал, как стонет зверь, попавший в капкан. Слова застряли в его горле. Из самой глубины его существа вырвался крик:

– Вернись!

– Слишком поздно, любимый мой. Я обещала. Все решено.

– Нет! Ты ведь еще не давала обет.

– О небо! Если бы я получила хоть одно письмо от тебя!

– Даже если бы я был генералом, мои письма не могли дойти из России. А я простой лейтенант!

– Но ты же написал мне из Дрездена, рассказывал о Великой армии, о пушках, о твоей кавалерийской дивизии, о короле Мюрате… Но о нас, нашей любви – ни одного слова.

– Я виноват. В эйфории начала… Элизабет, выслушай меня, посмотри на меня! Ты ведь всего лишь послушница, ты еще можешь уйти.

– Я дала обет Богу в своем сердце.

Лучше не описывать последующие сцены, слова и стенания шевалье. Мать-настоятельница положила им конец, сказав:

– Свидание не может больше продолжаться, шевалье. Господь понимает твою боль и, я надеюсь, простит бесчинства, ею вызванные. Пойдем, сестра, настало время прогулки.

Тогда этот безумец, эта горячая голова, вскочил на Тримбаль и объехал вокруг монастыря, окруженного высокой стеной, за исключением одного места, где зиял широкий пролом, закрытый оградой из переплетенных веток. Шевалье раскидал это непрочное препятствие и проник за ограду вместе с Тримбаль, не обращая внимание на увещевания Десланда. Он пустил Тримбаль вскачь через грядки с зеленью, между шпалер грушевых деревьев и самшитовых зарослей. Десланд последовал за ним, чтобы предотвратить возможную катастрофу, если это будет в его силах. Сестры прогуливались по аллеям, сложив руки на груди и бормоча молитвы. Когда появился этот обезумевший, они опешили, потом бросились все вместе к одной-единственной двери. Шевалье успел схватить Элизабет на скаку и поднять в седло.

– Ты моя. Я увезу тебя! – выкрикнул он.

Но когда они уже покинули стены монастыря, Элизабет пришла в себя и стала вырываться.

– Ты чудовище!

– Я тебя люблю.

– Ты мог сказать это раньше.

– Я тебя люблю!

– Я выбрала Бога, а не тебя, дьявола!

– Я тебя люблю.

– Пусти меня!

– Я тебя люблю!

Она ударила его по лицу. Так сильно, что разбила бровь. Показалась кровь.

– Я тебя ненавижу! Ты все погубил, все разбил, все растоптал, а теперь ты хочешь еще убить и память о тебе.

Копыта Тримбаль отбивали дробь по земле.

– Ах так! – воскликнул Ландро. – Хорошо! Я все погубил?

– Аббат Гудон говорил мне, что в тебе есть и прекрасное, и отвратительное. Теперь я знаю, что победило, и кто тебя на это толкает. Никто бы не осмелился сделать то, что ты совершил, без его помощи.

– Правильно, никто из наших. Они все ангелы, не так ли, или готовятся стать ими? Но я, Элизабет, разве я могу быть похожим на них?

Он взял себя в руки. Но его все еще била дрожь.

– Можно поверить, – произнес шевалье с глубокой горечью, – что любовь действительно исходит от дьявола.

– После всего, что случилось, как я могу тебя любить? Это всегда будет стоять между нами: нарушение обета, угроза проклятия.

– Не бойся ничего. Я отвезу тебя обратно. Я верну тебя твоему Господу…

– Он милосерден. Он тебя простит.

– Я не нуждаюсь ни в его милосердии, ни в молитвах во спасение погибающей души, ни в твоем личном ходатайстве. Я не нуждаюсь ни в чем!

– Откуда ты можешь знать?

– Я знаю, что стану тем, кого во мне видел твой аббат Гудон.

Он вернулся к главным воротам, тоже выкрашенным в черный цвет, окованным железом и гвоздями, забитыми в форме креста. Сестра-привратница открыла дверь. Мать-настоятельница стояла рядом.

– Я возвращаю ее вам, мать моя, такова ее воля. Я возвращаю ее нетронутой и чистой, клянусь честью!

– И своей душой, шевалье!

– Нет, Элали, у меня нет больше души. Этой клятвы я дать не могу, потому что ее унесла мадемуазель Сурди.

Настоятельница и сестра-привратница обняли Элизабет и повели ее к монастырской решетке.

– Стойте! Позвольте еще раз взглянуть на нее…

Потрясенный Десланд положил руку ему на плечо.

– Если бы у меня осталась хоть одна слеза, – произнес шевалье, – я бы ее пролил… о себе! Но у меня в сердце только шипы торчат и не выходят. Они там, там! Проклятье…

И он ударил себя в грудь. Затем, уже на обратном пути, шевалье сказал:

– Ты видел, друг, как улетела любовь? Я не смог ее удержать. В одной восточной сказке я прочитал, что любовь – это птица, которая садится на человека только один раз в жизни. Затем улетает, и все… Когда она сядет тебе на плечо, хватай ее, сажай в клетку отбросив все прочее. С любовью нельзя играть! Ты можешь поверить моему опыту, как сказал бы Форестьер… Его опыту мирового судьи его величества императора. О ля-ля!

«Новость разнеслась с быстротой молнии, – писал наш знакомый господин, – и вызвала большой скандал. Ходили слухи, что одержимый дьяволом шевалье дю Ландро бросил вызов самому Господу и попытался выкрасть из монастыря траппестинок послушницу, осмелясь утверждать, что она-де его невеста. Говорили, что в этом ему помогал верный Десланд, его боевой товарищ. Юбер был исключен из нашего общества, которое не могло стерпеть покушения на религиозные чувства. Если бы Десланд пришел бы к кому-нибудь искать работу, его бы выгнала прислуга. Даже крестьяне смотрели на них косо. Я думаю, что мы были не правы и должны разделить ответственность за все, что произошло потом. Некоторые это чувствовали, и это их смущало. Они заявляли, что готовы его принимать у себя, если он раскается. Женщинам он нравился, они втайне завидовали Элизабет, „объекту такой пламенной страсти“. Но что касается шевалье, то он вместе с неразлучным Десландом устроился в Ублоньер, во флигеле. Он даже не пытался с нами встречаться, не находил нужным объясниться. Он замкнулся. Его с тех пор знали только пьяницы на постоялых дворах, девицы в кабаре, в Эрбье и Пузоже. Когда он покидал Сурди – по своей воле, поскольку мадам его простила, чтобы сохранить рядом с собой, – говорят, он поцеловал Тримбаль и сказал:

– У меня остались только Десланд и ты, моя старушка!

Из кастовой солидарности мы говорили между собой, что русские снега его немного „повредили“ и он не может отвечать за свои действия. Но иначе думали префект и его полиция».

Часть четвертая

Почетная гвардия

Без стука, распахнув настежь обитые кожей двери и не прикрыв их за собой, вбежал взволнованный привратник Мартурэн. Префект сидел за столом, погруженный в чтение донесений. Он поднял голову от бумаг и строго взглянул на вошедшего:

– Что случилось, друг мой?

– Простите… я прошу извинения, мой префект…

– Я уже говорил вам, Мартурэн, что этот способ обращения мне крайне неприятен. По моей просьбе и господин Каволо уже вас инструктировал на этот счет. Мы не при прежнем режиме.

– О, конечно, господин префект. Но я так возмущен, он меня прямо-таки вывел из себя, у меня все внутри кипит, господин префект.

– Вот теперь правильно. Именно так должен говорить свободный человек. Так что случилось?

– О! Я вам сейчас такое расскажу!

– Дорогой Мартурэн, у меня мало времени.

– Приехал молодой человек, прилично одетый: редингот, шляпа, все, как положено. Звонит у ворот: «Я по приглашению господина префекта», – говорит он мне и показывает бумагу с вашей подписью, печатью, все, как положено. Я открываю.

– Правильно, потому что у него есть приглашение.

– Правильно? Этот мерзавец меня обманул. О! Мерзавец из мерзавцев! Он пришпорил свою кобылу и понесся прямо в сад. Вы знаете, что он наделал? Он носился где только можно. Истоптал газоны, перепортил клумбы. А розарий? Это надо видеть: все вазоны опрокинуты. Я, конечно, начал кричать. Так он напал на меня. Я вынужден был убежать…

Префект едва заметно усмехнулся. В его глазах зажглись искорки, и непонятно было, смех или гнев отразился в них. Он поднялся, подошел к окну и открыл его.

– Да, я слышал какой-то шум, но подумал, что это рабочие шумят.

То ли он хотел своим спокойствием удивить привратника, то ли пытался казаться безразличным, а может быть, втайне потешался над его горячностью.

– Да это шевалье дю Ландро, – сказал он, выглянув в окно, – достойный молодой человек! Его поведение показывает, что возвращение из России его не очень утомило, если он, конечно, вообще там был.

– Но, господин префект, он безобразничает или нет? Что вы на это скажете? Звать мне жандармов?

– Ни в коем случае, мой друг. Оставь. Когда они утомятся, он и его кобыла, я его приму.

Префект был небольшого роста, ловкий и хитрый, с длинными, заостренными ушами и намечающейся лысиной. Он не вышел из-за своего стола, когда вошел Ландро, а только поднял глаза от бумаг и жестом указал на стул. Шевалье еще не перевел дыхание, и его глаза бешено вращались. Он казался громадным великаном рядом с коротышкой префектом.

– Да садитесь же, господин. Это я просил вас прибыть в префектуру… Но сначала позвольте мне выразить вам мою благодарность за труд, что вы взяли на себя. Вид этого сада, разбитого по бечевке, меня давно раздражал. Я за свободу природных проявлений. Кстати, мы заказали проект еще одного, нового, здания. Да, да, мы растем, развиваемся! Короче, вы всего за один час выполнили работу по очистке территории, которую мои неповоротливые садовники делали бы три дня, а может быть, и целую неделю. Я удивлен: откуда вы узнали, что мне не нравится этот дурацкий сад?

– Господин префект, – вставил, наконец, слово в тираду хозяина кабинета шевалье, – я надеюсь, что вы вызвали меня не для того, чтобы поговорить о разведении садов?

– Но это вы порадовали меня своей инициативой. Конечно, я собирался поговорить с вами на другую тему. Вы не догадываетесь, на какую?

– Я не любитель шарад и загадок.

– Что касается меня, господин Ландро, есть происшествия, на которые я не обращаю внимания. Но этот случай особый! Согласны вы со мной или нет, но я в этом департаменте отвечаю за порядок и за сохранение чистоты нравов.

– Достаточно ораторских упражнений, господин префект. Чем я нарушил этот столь любимый вами порядок?

– У меня на вас есть неприятное донесение, которое я должен буду после рассмотрения передать главному прокурору для производства.

– Я что, тайный заговорщик? Я нападал на ваших солдат? Может быть, я ограбил почтовую контору?

– Не смейтесь, господин. Вы без разрешения проникли в монастырь и пытались силой увести одну из послушниц.

– Я ее привел обратно.

– Это правда. Однако, господин шевалье, сначала было похищение и осквернение обители.

– Но, господин префект, вам, вероятно, уже известны все подробности этой истории и причины, побудившие меня к этому?

– Да. Но его величество император заинтересован в религиозном мире, особенно в Вандее. Там, наверху, не поймут, если мы будем терпеть подобные факты и оставлять их безнаказанными.

– Вы заботитесь о своем нынешнем кресле или о продвижении по службе?

– Оставьте ваши намеки. Вы виновны, и вы же еще и оскорбляете меня.

– А не вы ли должны ответить за то, что произошло со мной? Кто вызвал меня к Каволо? Кто предложил мне эполеты? Кто «любезно» отправил меня в Россию и заставил там потерять все, что у меня было в жизни? И вы еще хотите, чтобы я был вежлив?

– Это трагическое стечение обстоятельств. Но, господин, если мой главный секретарь вас вызвал, то у него на то были серьезные основания. Вы были замечены в подозрительной деятельности.

– Был воспитанником Форестьера!

– Нет. Форестьер давно одумался, на этот счет мы были спокойны.

– Тогда объясните, что вы имеете в виду?

– Мы подозревали, что вы попали под дурное влияние, например, со стороны Рошжаклена. Господин Рошжаклен – это почти профессиональный смутьян.

– Я с ним встречался всего-то раза три.

– Немного больше.

– А Наполеону были нужны люди?

– Господин, вы были слишком молоды, чтобы отдать вас в руки парижской полиции. Они часто при арестах перестраховываются.

– Получается, что я еще должен вас поблагодарить? Вместо этого я разорил ваш сад, нарочно, господин префект, чтобы у вас не появлялось больше желания вызывать меня!

– Напрасно вы горячитесь. Ваш демонстративный гнев не производит на меня никакого впечатления. Я хотел бы кое-что добавить. В вашем поведении есть какие-то противоречия, которые от меня ускользают. Вы излагаете ваши роялистские взгляды во всех кабаре, не скрываете, что ждете падения императора и возвращения Бурбонов, то есть вы громко заявляете о своей принадлежности к движению шуанов или к тому, что от него осталось. С другой стороны, вы похищаете послушницу из монастыря, как это делали синие в девяносто третьем, люди, имевшие совершенно противоположные взгляды.

– Я шатаюсь по кабаре с момента моего неудачного визита в монастырь! Мне нечего больше терять! Плевал я на все!

– Однако девизом ваших дебошей были слова «Бог и король»?

– Ну были, и что?

– Даже допуская, что эти слова, с вашей стороны, только глупая пьяная бравада, у нас есть причины подозревать вас и в другом, и я все равно могу вас арестовать.

– Если своим приглашением вы заманили меня в ловушку, то я предупреждаю, что буду защищаться!

И он выхватил пистолет, взвел курок и положил его на стол. Но маленького человечка это не напугало.

– Прекрасное оружие, я вас поздравляю, – заметил он. – Это ваш фамильный герб на рукоятке?

– Совершенно точно, господин префект!

– Министерские чиновники в Париже наделили меня большими полномочиями, иногда до смешного… Префекты – бароны империи, как говорится. Но вернемся к нашим баранам. Я легко могу сейчас подвергнуть вас превентивному аресту и заключить в тюрьму…

– В моих же интересах. Ведь я стал заговорщиком, сам не зная об этом!

– Очень легко, учитывая эту историю с похищением… Но вы предстанете перед трибуналом, и, поверьте мне, никто не выступит в вашу защиту в Вандее, когда вам предъявят обвинение.

– У меня все украли, и меня же еще и в тюрьму. Великолепно действует ваше правосудие, благородные правители!

– Достаточно, господин Ландро! Не испытывайте моего терпения. Вот, возьмите документ. Знакомы вы с этим указом императора? Я приказал развесить его во всех мэриях и напечатать в газетах.

– Я не читаю газет, и мне нечего делать в мэрии, где хозяйничает Ажерон, укравший у меня Нуайе, покупатель национального имущества…

– Возьмите, прочитайте.

– Перескажите коротко, я вам поверю на слово.

– Указом от 3 апреля 1813 года император Наполеон создает четыре полка Почетной гвардии. Я думаю, что он вспомнил о том эскорте, который его сопровождал во время поездки по стране.

– И о своей кавалерии, оставшейся в снегах России…

– Эти четыре полка составят корпус в десять тысяч сабель элитных войск. Командиры полков будут выбираться среди дивизионных или бригадных генералов…

– Я бы не отдал под их командование ни одного человека.

– Состав этих полков будет причислен к гвардии и получит удвоенное довольствие. Через год службы они все будут произведены в офицеры.

– Этот год надо еще прожить!

– Смотрим статью 14: «Могут быть приняты в эти полки…»

– «Приняты», восхитительная формулировка!

– «Могут быть приняты в эти полки граждане Франции в возрасте от 19 до 30 лет включительно, обладающие крепким здоровьем: кавалеры ордена Почетного легиона и их сыновья, кавалеры ордена Реюньона и их сыновья, шевалье, бароны, графы и герцоги империи и их сыновья и т. д.» А! Вот, что касается вас: «Военные, прошедшие службу во французской армии…»

– Но, согласно бумагам, которые я получил в Кенигсберге, у меня обморожены ноги, мое место среди инвалидов.

– Признайтесь, что это неправда.

– Это касается только меня.

– Все хорошо, господин Ландро. Но я должен подвести итоги нашей беседы, к моему великому сожалению. У вас есть только два пути: или я даю дорогу этому несчастному делу с монастырем, или я вношу вас в списки кандидатов в ряды Почетной гвардии. Выбирайте.

– А почему вы мне об этом сразу не сказали? Почему тратили свое красноречие? Плевал я на вашу «Почетную гвардию».

– Но избежать ареста… В гвардии прекрасная форма.

– Красиво одетых мертвецов раздевают в первую очередь.

– Вы… Согласны?

– При одном условии. Запишите туда также и Десланда. Мы вместе вернулись из России.

– Может, лучше его самого сначала спросить?

– Он хочет того же, чего хочу я. Мы живем вместе, и вы это должны знать.

– Указ предусматривает, что каждый гвардеец должен вооружиться и приобрести лошадь за свой счет. Расходы составят примерно две тысячи франков.

– Понял. Я заплачу за Десланда.

– Прекрасно. Я думаю, что мы обо всем договорились.

– И считаете, что позднее, когда я достигну зрелого возраста, я буду благодарен вам за участие?

– Очень может быть.

Десланд без колебаний одобрил решение шевалье, хотя русская кампания и поумерила его воинский пыл. Но раз его друга призывают на службу, он не мог оставить его одного. Они отправились в Нант, где заказали униформу и купили все необходимое снаряжение, потому что они уже носили звание лейтенантов, префект так их и занес в списки. Обрадованный тем, что ему удалось избавиться от шевалье, он даже настаивал, чтобы с этими званиями они и были приняты. Но из Парижа ответили, что генерал Сегюр, командир третьего полка Почетной гвардии, будет лично подбирать себе офицеров, но, конечно, учтет блистательный послужной список господ Десланда и Ландро. Чиновник, чья подпись стояла под письмом, добавил также, что по той или иной причине, а иногда без всяких оснований, многие молодые люди из аристократических семей получили в свое время эполеты. «Пора, господин префект, – писал он, – положить конец злоупотреблениям при приеме этих людей на военную службу. Посоветуйте своим протеже прибыть на место без офицерских знаков различия. Сегюр – человек жесткий и придирчивый».

На этот раз маленький префект не стал приглашать Ландро к себе: сад был уже приведен в порядок и цветы вновь росли на своих местах. Он написал ему письмо, полное многозначительных недоговоренностей и коварной лести: это называлось у него «щадить самолюбие своих подчиненных».

– Вот те на! – воскликнул шевалье, получив послание. – Если ты что-нибудь понял, я заплачу тебе золотой.

– Я понял, что надо сложить наши эполеты в багаж и ждать решения Сегюра относительно того, можно ли их доставать, – сказал Десланд и посмотрел на шевалье, ожидая его реакции.

– А, – махнул тот рукой, – мне все равно. Могу пойти даже конюхом.

Как только из Нанта прислали форму, Десланд сразу же облачился в свою. Но Ландро нанес свои прощальные визиты в Сурди и монастырь траппестинок в гражданском платье. У Десланда были только дальние родственники, кузены, которых интересовало лишь то, сколько он будет получать, они советовали ему экономить чаевые, которые ему будет давать император за охрану своей особы. Мадам Сурди взяла с шевалье обещание, что он не будет понапрасну рисковать собой: