355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жорж Бордонов » Огненный пес » Текст книги (страница 6)
Огненный пес
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 22:57

Текст книги "Огненный пес"


Автор книги: Жорж Бордонов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

10

И как всегда, когда он проезжал по своей деревне Муйерон, он поклонился, сняв шапочку, большому распятию, установленному на площади, затем свернул на ухабистую дорогу, ведущую в Бопюи. Когда впереди показался белый шлагбаум, отмечающий начало поместья, сердце его похолодело. В этот момент стыд охватил его и желание повернуть обратно пронзило душу. Его коробила та комедия, которую придется ему играть, раздражал тот прием, который, несомненно, его ожидал. Кротость и доброта, с которыми, он был уверен, его встретят, как бы лишали его собственной воли и даже вызывали страх. Во всяком случае, они ужасно стесняли его, ибо он более всего на свете не выносил быть кому-нибудь хоть чем-нибудь обязанным, даже своей собственной жене.

Осенний день очень быстро клонился к вечеру. За деревьями парка проглядывал огромный кровавый шар солнца, большой, как полная луна, когда она зимним вечером сияет над заснеженной равниной. И черные стволы, и переплетение темных ветвей издалека напоминали пики и завитки металлической решетки – какое царство она закрывала, в какой мир запрещала входить бродячим душам? Справа вытягивались башенки нового Бопюи, замка, который господин де Катрелис позволил своей жене построить заново, конечно, в неоготическом стиле, но замок не раздражал так как другие псевдоготические строения и был вполне органичным для этих краев. Налево, наполовину ушедший в неровности луга, возвышался старый Бопюи, замок его детства, юности и первой любви. Еще ниже пламенело под лучами заката зеркало пруда. В волшебной атмосфере вечера все было неподвижно. Кроме отдаленного лая собаки, не было слышно ни звука. Четыре окна на первом этаже своими голубоватыми отсветами дырявили фасад нового Бопюи, затем другой этаж, и еще один посередине западной башни, и другой, наконец, со стороны подсобных построек. Черепичная крыша старого Бопюи слегка потрескивала, остывая от дневного, хотя и осеннего, но все же тепла, суровый фасад крепости хранил полное молчание, только по стенам ее метались блики от лампы работников фермы. Старый Бопюи, после того, как семья его оставила, превратился в мертвый дом. Застывший в своем одиночестве, мрачности и молчаливости, он словно оправдывал свою легендарную историю и навевал мысли о совершенных здесь преступлениях и колдовстве! Такое унылое впечатление заставило бы незнакомого с этой историей путника почувствовать, что здесь «все в прошлом». Но гулкая пустота этого дома, казалось, была «обитаема». Камни говорили каким-то глухим и странным языком, языком прошедших жестоких веков. Стены, поднимающиеся из чернильной воды рвов, казалось, продолжают жить интенсивной жизнью и таят в себе некие опасные секреты алхимии, выделяют из себя испарения неведомого яда. Однако именно эту высокомерную развалину господин де Катрелис предпочитал всем другим известным ему зданиям.

– Пошла, Жемчужина, храбрее!

Но в подбадривании он нуждался, пожалуй, больше, чем его лошадь. Казалось, этот последний поворот дороги – самый опасный. Наконец, медленно описав большую кривую вокруг ограды газона, бросив последний взгляд на солнце, скользящее под «деревом Иерусалима», он остановился перед крыльцом. Что это было? Минута откровения или торжество лицемерия? Передавало ли выражение его лица его подлинные чувства? Горькая судьба заставляла его усомниться в себе. На псарне, расположенной невдалеке от основного здания, залаяли собаки. Дверь открылась. Люсьен, управляющий домом, выбежал из нее на своих кривых ногах.

– О! Господин! Добро пожаловать. Это наш хозяин приехал.

Фелиси, самая старая служанка, выбежала, всплеснув руками.

– Невозможно, наш хозяин! Господь с нами!

Она повернулась и закричала куда-то в сторону:

– Это хозяин, он вернулся!

Ее голос прокатился под сводами коридора. Появилась мадам де Катрелис, сохранившая, несмотря на возраст, всю свою былую стройность и подвижность. Она была одета в отделанное белым мехом сиреневое платье. Он поспешил соскочить с ловкостью подростка со своего сиденья прямо на вторую ступеньку. Его большие руки обняли ее гибкую талию, а борода уткнулась в ее надушенную щеку.

– Добрый вечер, мой друг! Как доехали? – сказала она.

Это был голос юной девушки или очень молодой женщины!

– Превосходно, моя дорогая Жанна, если не считать, что я сломал ось на берегу Рошзервьера, Починка меня задержала.

– Однако вы очень быстро добрались с вашими тремя «лихачами».

Она употребила привычное для него выражение.

– Не очень, Жанна. Мои «лихачи» были послушны, как в сказке, но эти камни, которыми усеяны все наши дороги…

– Давайте войдем в дом. Я боюсь, что после быстрой езды вы можете простудиться.

Итак, поворот совершен! Он вновь стал мужем, хозяином этого дома, владельцем богатого поместья! Пусть волк сколько угодно воет под окнами Гурнавы! Господин де Катрелис не думает больше о нем. Он предложил руку жене, удивляясь тому, какое спокойствие она сохраняет и улыбается так, словно он вернулся из всего лишь недельной поездки. А ведь с того вечера, когда в гневе и исступлении он уехал, прошел почти целый год. Всю ту безумную ночь он мчался к своей мельнице. Жанна де Катрелис, несмотря на сдержанность, представляла собой чудо нежности и делала вид, что не помнит ничего из прошлого. Когда на нее упал свет люстры, он увидел, что она буквально цветет от счастья. Как и в прошлый раз, как всегда, она не предъявляла ему никаких счетов, не упрекала его ни в чем, лишь улыбка невесты и кровь, прилившая к щекам, оживляли ее лицо.

– Мой друг, вы, наверное, проголодались?

Она никак не могла привыкнуть к этому вычурному имени – Эспри и звала его просто «мой друг».

– Я действительно голоден, как волк.

– Стол для вас накрыт.

– Так, значит, вы поджидаете меня каждый день?

– Да, каждый день.

Он смог убедиться, что она говорит правду. Впрочем, мадам де Катрелис была неспособна лгать. Большой голубой бокал был на своем месте. Нож, ручка которого была сделана из ноги косули («моей первой косули») лежал на своем обычном месте. Кресло Людовика XIII, строгих форм, с зеленой листвой на обивке, словно протягивало к нему свои ручки. Он сел в него и осмотрел все вокруг; белую деревянную обшивку потолка с золоченой лепниной, высокие зеркала, обивку стен. Ничто не ускользнуло от проницательного взгляда охотника.

– О! – сказал он, – вы сменили обивку с пасторальными сценами?

– Она совсем обтрепалась.

– Вы хорошо сделали. Впрочем, любое ваше решение превосходно.

Он заметил вдруг жирное пятно на своей руке, грязь под ногтями и почувствовал себя неловко.

– Я помогал кузнецу чинить ось, – нашелся он, – не пожалуете ли вы мне чуточку воды?

– Не спешите. Бланш еще не спускалась. Анри еще в своей мэрии, он чересчур захвачен выполнением своих обязанностей там. Фелиси принесет вам немного теплой воды. Чем еще я могу быть вам полезна?

– Не беспокойтесь ни о чем.

* * *

В комнате, отделанной также светлыми тонами и меблированной в стиле Реставрации, плавал запах навощенных полов и лаванды. Перчатки и стек господина де Катрелиса лежали на круглом столике точно на том самом месте, где, возвращаясь со своих верховых прогулок, он привык их бросать. На бюро, около фарфоровой чернильницы, лежала стопка бумаги для письма, именно такая, которую он предпочитал, – голубоватая велень с водяными знаками цветков лилий. Его белье было сложено в ящиках комода в том же порядке, в каком он его оставил. Цветы украшали белоснежную вазу. Он поспешно переходил от одного предмета к другому, все проверяя с неистовством, с недоверием зверя, живущего в лесу…

Закончив свой туалет, он побрызгал себя водой, которую упорно смешно называл «мой одаромат», расчесал, не без усилий, свою бороду и гриву, затем, с помощью перочинного ножа, привел ногти «в относительный порядок». После этого почистил себя щеткой и, на его собственный взгляд, расфуфыренный благодаря этому, натянул на себя одну из своих невообразимых рубашек, с грехом пополам повязал шелковый фиолетовый галстук и, наконец, напялив на себя редингот, сказал вслух, посмотрев на себя в зеркало:

– Однако! Меня можно принять за нашего депутата!

Зазвучал звонок. С самым серьезным выражением лица, на какое только был способен, он спустился. Вся семья собралась внизу, у лестницы: мадам де Катрелис, Бланш де Ранконь и ее двое детей, Анри де Катрелис, его жена Эрмин и их трое детей, четыре горничных, в том числе и Фелиси, трое слуг-мужчин, среди которых старый Люсьен. Он жал им руки, целовал в щеки, находил дружеские слова для каждого.

– А тебя, – спросил он одного из своих внуков, – как тебя зовут?

Произошло небольшое замешательство. Мадам де Катрелис сделала вид, будто все это не более чем шутка «доброго дедушки», и живо хлопнула в ладоши:

– Дети, за стол!..

Она положила свою руку на руку своего господина и хозяина. Можно было бы сказать, что этот вечер был в точности похож на другие вечера, что ничего необыкновенного не случилось, совершался обычный ежедневный ритуал. Пожилые супруги сидели рядом за семейным столом, как если бы они делали это постоянно, никогда прежде не расставаясь.

* * *

Куда делось все мельничное барахло? Непроизвольно господин де Катрелис поискал свои сапоги, амуницию, шпоры. Но здесь, на необычайно тонкой узорчатой скатерти, стоял серебряный подсвечник в виде цветков лилии, герба его дома. И все в этой комнате дышало роскошью. Однако все эти дорогие вещи были выставлены не напоказ, а служили, и это чувствовалось, для повседневной жизни. Несколько раз господин де Катрелис чуть было не нарушил принятые в этом доме обычаи. Резким движением он потянул к себе большое блюдо с мясом, чтобы положить себе еще один кусок.

– Люсьен, – сказала мадам де Катрелис, – обслужите господина. Мне кажется, вы замечтались!

Сделав большой глоток вина, господин де Катрелис прищелкнул языком. Наконец, когда ужин подходил к концу, он принялся, чтобы позабавить детей, свистеть сквозь свою белую бороду. Они не сводили с него глаз. Это обилие волос, старинная, давно вышедшая из моды одежда, их околдовали. Они даже перестали болтать. Однако, воспользовавшись минутой молчания, один из них рискнул спросить:

– Господин останется у нас надолго?

Смех мадам де Катрелис рассыпался бисером. Все начали, как понял это господин де Катрелис, имитировать нечто подобное. Между тем вопрос ребенка тронул его всерьез…

– Итак, Анри, ты уже в должности мэра? Кажется, ты находишь в ней большое удовлетворение? Поделись с нами своими эмоциями на этот счет, пожалуйста.

Анри не преминул воспользоваться этим предложением и перечислил все доводы, заставившие его взять на себя «эту тяжелую ношу», рассказал о тех заботах, которые она ему доставляет, о ее важности «местного значения, но заслуживающей внимания», а также подчеркнул, что должность, конечно, ко многому обязывает, но и вселяет определенные надежды:

– Видите ли, папа, надеть перевязь – значит в некотором роде взять на себя права и обязанности помещика и все, что с этим связано. Я забочусь о поддержании в хорошем состоянии дорог, о ремонте домов и прочих строений, о всеобщей безопасности. Я выколачиваю помощь, освобождаю от судебных дел, помогаю тушить пожары, и я же переписываюсь с префектом – так же, как в свое время наши предки отчитывались перед интендантом короля.

Искорки иронии засверкали в голубых глазах старика.

– В итоге ты отменил все завоевания Революции. Ай да новый барон де Муйерон-ле-Каптиф!

– Вы смеетесь надо мной?

– Нет, Господь уберег меня от греха язвительности и злословия, мой дорогой, и я нисколько не осуждаю тебя, поверь. Однако вот что интересно: твой старший брат отказался играть эту роль.

– В большинстве наших округов есть мэры, – сказал Анри как бы в свое оправдание.

– О да! Как же, как же, знаю: они выдают замуж девиц, организуют разные комиссии и регулярно обедают в префектуре!

– Мы организуем различные братства.

– Да-да, слепых и паралитиков. Нет, я, кажется, действительно перегибаю палку! Извини меня.

– Это объяснимо, и я нисколько не сержусь на вас, потому что вы находитесь вне той жизни, которой живут остальные люди. А в ней достаточно много сложных проблем. Не мне вам объяснять, что наш род здесь один из самых старинных и самых богатых. И поэтому многие крестьяне, мягко говоря, недолюбливают и нас, и других состоятельных людей. Вражда никому еще не шла на пользу. Надо было что-то делать с этим, и вот в одно из воскресений августа самые именитые граждане нашего округа потребовали начать переговоры с крестьянами. В этот день возле церкви собрались все ее прихожане, в парке возле нее яблоку негде было упасть. Тогда-то они и предложили мне перевязь мэра. Я счел за честь принять их предложение.

– Как в девяносто третьем командование их бандами?

– Да, отец, как в девяносто третьем! Старые послабления еще живы. Скажи мне, положа руку на сердце: мог ли я отказаться?

Анри был достаточно тонким по натуре человеком и прекрасно понимал, что сейчас испытывает и думает отец, но вполне спокойно и с достоинством выдерживал его ироничный взгляд, и делал это без труда, потому что был абсолютно уверен: все, что он делает – правильно и разумно.

«Нет, я все же несправедлив к нему, – подумал маркиз де Катрелис. – Он занял место, которое принадлежит ему по праву, потому что в ином случае оно принадлежало бы мне, – и как держится! По крайней мере, не ломает комедии, как другие чиновники… И что это я, право, на него навалился, ну, пусть мне не совсем по нраву то, чем он занимается, но главное, что он парень честный, добрый отец, верный муж и хороший пример для своих сыновей – утешение для моей бедной Жанны, а при таком беспутном муже, как я, оно ей так необходимо!»

От своей матери Анри де Катрелис унаследовал улыбку, светлые волосы, бледно-голубой с легким лиловым оттенком цвет глаз, а также, без сомнения, ровный характер и здоровый практицизм. От отца же – широкую кость и умение держаться с достоинством. Жена Анри, Эрмин, странным образом походила на него, особенно улыбкой и изящной простотой манер, впрочем, такое сходство между любящими друг друга людьми встречается довольно часто. А эта пара прожила в любви и согласии уже более десяти лет. Но нашего старого охотника-нелюдима это сходство все-таки не переставало удивлять.

Молчаливая, но не по той причине, что ей нечего сказать, а намеренно, желая предоставить в их союзе ведущую роль мужу, Эрмин всегда одобряла его своей мимикой и огромными, как у лани, глазами. Что же касается их детей, то сейчас они являли собой пример сдержанности и благовоспитанности, несмотря на то, что их невообразимо лохматые головки красноречиво свидетельствовали – эти ребята не прочь как следует пошалить.

– Если я тебя правильно понял, – уточнил господин де Катрелис, – ты преследуешь в конечном итоге политические цели?

– А почему бы и нет? – почувствовав, что возникла некоторая неловкость, сочла нужным вставить мадам де Катрелис, – выборы Анри на должность мэра стали его триумфом. Единственный, кто не проголосовал за него, – это он сам.

– Отец, пойми, пришло время, когда дворянам стало уже невозможно и дальше замыкаться в своих усадьбах, – сказал Анри уже несколько возбужденным тоном, – это было огромной ошибкой и глупостью.

– Ты сам себе противоречишь.

– Никоим образом. Мир развивается. Промышленность, начавшая свой подъем при Наполеоне III, делает прогресс необратимым. Мы должны включиться в этот процесс и обрести в нем свое место и свою роль без какого-либо промедления!

– Ловкачи, привыкшие всегда держать нос по ветру, предпочитают плыть по течению.

– Конечно, таких больше, чем пытающихся плыть против. Но вы путаете одно с другим. Я говорю не об оппортунизме. Нельзя путать общественные дела с делами сиюминутными. Мы собираемся пересмотреть стоимость предприятий, структуру всего государства, облегчить процесс социальных перемен, и это намного благороднее того, чем занимаются буржуа.

– Неужели?

– Достоинства, которые за дворянами признаются всеми безоговорочно, тоже необходимы обществу, они вносят во все происходящие перемены, какие-то нравственные понятия, как струю свежего воздуха. Это мое мнение.

– Да ты, – воскликнул господин де Катрелис, – по красноречию не уступишь епископу! Во всяком случае, сегодня вечером ты приобрел себе еще одного избирателя…

И он повернулся к дочери, которую любил больше других детей, потому что она была немногословна, как и он сам, и потому что чувствовал, что в ее душе также бродили невысказанные, противоречивые чувства.

– Бланш, дорогая, скажи и ты нам что-нибудь? Ты разделяешь мысли своего брата? Что ты там забилась в угол[10]10
  Непереводимая игра слов: Rencognes (Ренконь) (фр.) – забиться в угол (прим. пер.).


[Закрыть]
?..

Он произнес «ренконь», не очень удачно играя словами: Бланш была виконтессой де Ранконь! Она подняла на отца свои бархатистые глаза («У нее глаза как у Жемчужины: и это должно быть лестно для нее!» – подумал он). Она была причесана так, что волосы ее разделялись на два вороновых крыла, и это еще больше подчеркивало бледность ее прекрасного лица, выражавшего одухотворенность, но и сильную волю тоже. Яркие пухлые губы заставляли предполагать чувственность ее натуры. Она была в простом черном шелковом платье без всяких отделок, а из драгоценностей на ней были только обручальное кольцо и колье с рубином, величиной с ноготь.

– Не пристало мне судить о делах брата. Он совершеннолетний и свободен в своих поступках.

Однако тон, каким она это сказала, и недовольная гримаска, которую состроила, ясно показывали, что она относится ко всему, о чем говорил Анри, несколько свысока. В планах брата, на ее взгляд, слишком многое было замешано на торговле и компромиссах, чтобы ее гордая натура могла принять их без сопротивления.

«Ты, моя неукротимая, кажется, принимаешь своего брата за простака и думаешь, что известные добродетели сословия послужат ему только для того, чтобы быстрее погубить себя. А зря. Он ведь прав», – мысленно сказал ей отец.

И поскольку он чувствовал себя в этот вечер воплощением самой любезности, что было редким для него состоянием, то решил сменить тему разговора, обращаясь к дочери:

– А кстати, как поживает твой муж и где он?

Бланш разделяла странную судьбу, с фатальной неизбежностью выпадавшую на долю женщин этой семьи. Будучи замужем, она жила в одиночестве. Господин де Ранконь командовал корветом под началом адмирала Курбе.

– Я думаю, в морях Китая. Он в восторге от своего корабля, своей команды, своей профессии…

И она добавила с некоторым вызовом и достоинством дочери своего отца:

– Разве это столь уж существенно?

Отец любил ее и за то, что она могла постоять за себя.

– А как же? – настаивал он полушутя-полусерьезно. – У каждого мужчины свой талант. Бесполезно, да и опасно им перечить. Но я восхищен твоим терпением. Когда он возвращается?

– Весной, его не было три года.

– Уверяю тебя, разлуки полезны для любви!

– Возможно.

Внезапно он понял всю бестактность и неуместность своих слов и положил свою руку на руку жены, которая поспешно начала расспрашивать его о сломавшейся в дороге оси. Он с радостью подхватил тему и с мальчишеским пылом поведал обо всех обстоятельствах и подробностях происшествия, попенял на свою невезучесть, на глупость деревенского кузнеца, приправляя свой рассказ смешными домыслами и словечками из местного жаргона. Затем разговор вновь-повернул на другое, говорили о друзьях, соседях: Жак де Фонкер женился и устроил пышную свадьбу, пригласил всех помещиков запада, чтобы они полюбовались его прекрасным завоеванием по имени Диана: на десерт трубили что было мочи в рог. У бедного Сериса осталось только шесть собак вместо семи. Иоахим де Шаблен попал в затруднительное положение со своим внуком, Блезом: он его препоручил, после затяжной войны, братству Фрер-Катре-Бра. Тетка Аделина де Боревуар упала с лошади (в семьдесят пять лет «явных»), ей оставалось только преставиться, но, проведя всего лишь неделю в постели, она появилась на людях: треуголка на лбу, охотничий рог через плечо, и скоро ее старые кости уже барабанили в спину жеребца с живостью «настоящего пороха», как говаривали здесь, Белланды построили галерею, чтобы давать балы, и теперь их замок открыт столько дней, сколько их в году.

– И даже в високосном, – сказал малышка Ранконь, гордясь своими новейшими познаниями.

* * *

Следуя принятому церемониалу, все перешли в гостиную. Господин де Катрелис сел радом со своей женой на обитый золотой парчой диван. За ним в золоченых рамах выстроились его предки. Перед ним его дети и внуки, его настоящее и будущее.

«Эта порода не скоро вымрет! – с лукавым довольством сказал себе мысленно он. – И здесь ведь еще не все Катрелисы».

Анри разливал ликер. Бланш села за пианино.

– Ах! – сказал господин де Катрелис. – До чего же хорошо бывает иногда в собственной семье!

Жанна перестала улыбаться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю