Текст книги "Огненный пес"

Автор книги: Жорж Бордонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

19

Он спал долго, глубоким сном, в своей обычной позе лежащего на катафалке, ни одна мысль не беспокоила его усталый мозг. Давно пора было вставать. Валери не знала, что и подумать, и стала нарочито громко греметь посудой, с грохотом, как бы нечаянно, бросать на пол то полено, то ложки. Прислушалась – никаких звуковых откликов сверху не доносилось. Тогда она сняла свои сабо и, оставшись в одних грубошерстных носках и стараясь не скрипеть половицами ступенек, поднялась наверх. Тихо-тихо, осторожно-осторожно приоткрыла дверь. Увидев, что хозяин, покрытый простыней, лежит, вытянувшись, со сложенными на груди руками, а черты его бледного лица заострились, она чуть было не закричала. Однако, заметив легкое колыхание простыни и поняв, что он все-таки дышит, она спохватилась и, закрыв дверь, спустилась вниз, как мышка. Там уже находился Сан-Шагрен. Он что-то напевал, но выражение лица у него было задумчивое.

– Как я испугалась! – воскликнула Валери. – Мне показалось, что он мертвый. Но, слава Богу, он всего лишь спит, мой бедный господин, просто очень крепко спит! Даже если гром прогремит на самом пруду, я думаю, он глаз не откроет. Надо же: как он устал! Как бы эта усталость какую-нибудь болезнь не накликала. Что будем делать, Сан-Шагрен?

Они проговорили еще с минуту. Доезжачий повторял уже в который раз не на шутку разволновавшейся Валери:

– Ну что толку суетиться! Отстань от человека! Сон – самое лучшее лекарство. Он живет по своим часам, и они его в нужное время разбудят, встанет он свеженький, как огурчик. Вот увидишь!

Валери же в который раз глубоко вздохнула и опять вернулась к своим впечатлениям от посещения комнаты хозяина:

– Он лежал неподвижный, как полено, и руки на груди сложены. Недоставало только креста и свечей!

– Моя курочка, ты – как муха в стакане: ззз! ззз! Впечатлительная ты моя, успокойся же наконец!

– Ты, я вижу, не в самом хорошем настроении сегодня. Но выслушай же меня. Господин…

– Он еще нас всех похоронит. Его тело крепче скалы, и сам он упрямее, чем… короче, ты меня понимаешь. Упрямые живут дольше других. Они – цепкие.

– И самые цепкие валятся с ног, если бьет их час.

– Ты что, никогда раньше не видела спящего человека? Хотя я забыл, что ты, моя стрекоза, не знаешь вообще ничего.

– Какой ты грубый!

– Помоги мне сменить солому, это ускорит дело. Потому что, представь себе, господин де Катрелис, как только встанет, сразу же отправится смотреть собак и лошадей.

– И что?

– А то, моя красавица, что все у нас должно быть в порядке. У него сейчас взгляд не человека, а рыси…

* * *

Запела малиновка, усевшаяся на занесенный снегом карниз. Солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, заставил ее забыть о голоде. Господин де Катрелис проснулся от этих веселых трелей, посмотрел на птичку, прыгающую за оконным переплетом, перевел взгляд на верхушки деревьев, покрытые пенящимися, бесконечными облаками. Потом сел, энергично протер глаза и взглянул на солнце, определяя на глаз, на какой оно находится высоте.

– Не может быть: почти полдень! Да ты, Катрелис, становишься соней! Что это с тобой? Хватит валяться, принимайся-ка, сын мой, за дело!

Дрожа от холода, он умылся, оделся. Озноб пробежал по спине, по плечам.

– Ну и ну! Вот это новость, – проворчал он себе под нос. – Я никак схватил простуду.

Господин мэр Пэмпонта ждал его, сидя в кресле и потягивая маленькими глоточками яблочную водку. По случаю визита господина де Катрелиса он принарядился, не забыв даже про шляпу с широкими, по моде, полями, которая возвышалась у него на коленях. Но вот господин де Катрелис появился наконец на лестнице, и толстый мэр, кряхтя, с трудом выбрался из кресла с подлокотниками. Тройная золотая цепочка струилась по его большому круглому животу, которому надетый на него узкий жилет в розовых цветочках безуспешно пытался придать более приличную форму.

– Господин маркиз, я отложил все другие дела, как только узнал о вашем возвращении. Полагаю, что имею право приветствовать вас от имени всех жителей Пэмпонта. Если бы вы только знали, как мы ждали вас! Только вы, один только вы можете быстро справиться с этим монстром. Со своей стороны, я отдаю должное вашей самоотверженности.

Его смешные бакенбарды по форме напоминали груши, волосы были завиты, рисовая пудра, которой услужливый парикмахер густо покрыл его подбородок, осыпалась на синий галстук. Де Катрелис не смог удержаться от смеха.

– Однако, – ответил он, хохотнув, несколько грубовато, – де Гетт, насколько я знаю, уже обращался к нашим смельчакам по поводу волка. Или этот господин уже вышел здесь из моды и его обращения перестали что-либо значить для вас?

Мэр растерянно молчал, он вообще, надо сказать, не отличался особой сообразительностью.

– Вчера, например, – наконец нашелся он, – волк утащил барана из овчарни в Керантуане. Ничто не могло его остановить или напугать. Ловушки он обходит, отравленную приманку оставляет нетронутой.

– Ценное наблюдение, – сказал господин де Катрелис. – Значит, мы имеем дело с матерым волком. Ну что ж, тем лучше, господин мэр! Нас ждет отличное развлечение и веселая прогулка.

– Ах, мой друг, это чудовище совершенно не боится людей, разгадывает все наши уловки. На него пробовал охотиться господин лейтенант егерской службы – ничего у него не вышло, наши парни, собравшись вместе, тоже ходили на этого волка – пришли ни с чем, как вы, наверное, уже догадались. Вы – наша последняя надежда.

– Понимаю.

– В начале недели я изложил положение дел господину префекту и попросил его написать своему коллеге в Вандею. Я тогда еще не знал, что вы, господин маркиз, уже в дороге.

– А господам в суде вы изложили положение дел? Нет? Очень жаль. Они наверняка бы нашли подходящее к случаю решение… в своем уголовном кодексе.

Мэр сильно покраснел и закашлялся, подыскивая ответ. Взгляд господина де Катрелиса сверкнул огнем злости.

– Хорошо, так и быть, – сказал он, – я берусь прикончить этого бедного волка, потому что, несмотря на мою репутацию, я на самом деле добрый малый.

– Нужна ли вам наша помощь? Префект дал мне карт-бланш на вызов солдат, если потребуется. Я могу, если вы найдете это полезным, снабдить вас таким количеством загонщиков, какое вы пожелаете, и компенсировать вам все ваши издержки.

Господин де Катрелис протянул руку:

– Я не прошу ничего. Буду действовать один, как привык. Никаких ружей с собой не возьму, только охотничий нож. У меня еще достаточно сил, чтобы делать все в точности так, как делали наши предки в старину, а они в охоте толк понимали. И успокойте ваших барашков, то есть, я хотел сказать, смельчаков: я вполне обойдусь и без них.

Он произнес эти слова с некоторым вызовом, но тем не менее в голосе его ощущалась такая грусть, что даже толстокожий мэр ощутил это. Впрочем, что толку: ни утешить этого непонятного ему человека, ни тем более ободрить его он все равно не мог.

* * *

После полудня господин де Катрелис возвращался домой. Сан-Шагрен ехал рядом с ним, стремя в стремя.

Небо было ясным, и солнце ястребом парило в вышине. Казалось, лес приукрасили специально в честь господина де Катрелиса. И он, не сдерживая на этот раз своих чувств и не давая воли иронии, наслаждался красотой природы. Потрескивали под копытами Жемчужины соцветия ледяных бриллиантов, и эти звуки наполняли его сердце радостью. На горизонте отчетливо выступала каждая деталь, и вместе с тем весь горизонт растворялся в еле различимой дымке. Подобное чудо можно видеть еще только на картинах Брейгеля, объединяющих в одно целое атмосферу и предметный мир.

Сан-Шагрен что-то говорил ему, но он почти не слушал его. Заснеженная дорога быстро неслась им навстречу, причудливые нагромождения снежных сугробов на скалах вдоль дороги образовывали над головами всадников почти замкнутые своды, перекрещивающиеся нервюры, словно в какой-нибудь фантастической часовне. Снег, как юный влюбленный свою подружку, осыпал их лица и губы поцелуями, источающими свежесть. Душевный подъем, который он ощущал, был столь велик, что это безотчетно удивляло и даже немного беспокоило его. Он даже стал благодарить волка за то, что тот привел его в эти места, где ему стало так радостно и покойно, и начал мысленный диалог с Врагом:

«Просыпайся, старый приятель. Я уже здесь. Я убью тебя завтра или послезавтра, но, ты не поверишь, тем не менее, навсегда останусь благодарен тебе. Ты знаешь, волк, что мы с тобой похожи друг на друга? Мы оба принадлежим к уходящему поколению, оба из той породы, которая должна исчезнуть. Земля даст новую поросль, других животных, других людей, непохожих на нас. Никому больше не нужны закованные в латы сеньоры, сидящие в своих замках с бойницами, и волки, воющие в лесах, тоже не требуются. Мы – часть прошлого, уже мертвого. Мы пережили самих себя, и ты, и я, можно сказать, что мы приговорены. Ну и что за важность, что мы исчезнем? Мы оба прожили замечательную по-своему жизнь, были в ней свои радости, недоступные пониманию всяких посредственностей. Ошиблись мы только в одном – когда посчитали, что это будет длиться вечно. Подобные тебе погибнут в ближайшие годы от отравы. Подобные мне – от разорения. Пойми, в этом нет никакой трагедии, потому что так и должно быть. Итак ты видишь, старый волк, что мы сошлись лицом к лицу, чтобы исполнить вдвоем нашу одну на двоих роль, сыграть дуэтом. Значит, я нападаю, ты защищаешься, ты начинаешь сопротивляться, а я тебя закалываю кинжалом. А затем… Ты меня понимаешь: что помешает воде течь? Разве остановишь смену времен года? Я рад, что именно мне выпал шанс сразиться с тобой. Ты такой храбрый, опытный и умный. Все другие, конечно, никогда не смогли бы перехитрить тебя. О! Я понимаю, с каким нетерпением ты ждал именно меня. Итак, если ты хочешь, чтобы это произошло, начнем нашу игру».

Дубравы, островки сосен, заросли орешника, муравейники кустов, обсыпанные снегом, безмолвствовали. Одни лишь маленькие птички прыгали среди ветвей папоротника и кустов вереска на скрюченных от мороза лапках, пересекали, трепеща окоченевшими крылышками, пустынные тропинки. Да белки, высунув свои забавные головки из недр дупел, подставляли их под солнечные лучи.

* * *

Перед самым рассветом пошел снег, но не такой сильный, как предполагал волк. Его следы на снегу остались очень хорошо видны. Доезжачий показал на них своему хозяину, и около старого одинокого вяза господин де Катрелис спустился с лошади. Корни этого дерева, как известно, внешне напоминают свернувшихся клубком гадюк. Но гадюк гигантских, их зеленоватые кольца переплелись и наполовину спрятались под серой с золотыми заплатами корой. След волка вокруг этих корней, был четок и глубок. Он напоминал цветок лилии с герба господина де Катрелиса с острием пики в середине и с двумя загнутыми лепестками! Это сходство поразило старика и вновь наполнило его странным, диким воодушевлением. Он сказал Сан-Шагрену:

– Нельзя терять ни минуты. Раздобудь где-нибудь немедленно упитанную овцу и приведи ее сюда. Наш приятель в хорошей форме, даже слишком хорошей. Надо его нагрузить, иначе нам никогда этого умника не взять.

20

Эта охота не имела ничего общего с теми сценами, что обычно изображаются на английских гравюрах: стройные силуэты лошадей, одетые с иголочки всадники, амазонки, вуали и шарфы которых эффектно развеваются на ветру, зеленые холмы, симметрично декорированные деревьями и другой лесной растительностью, такого ухоженного вида, словно ее время от времени аккуратно подстригает садовник. Господин де Катрелис же имел вид варвара, ускользнувшего от полчищ Аттилы. Во всяком случае, именно так он выглядел бы, скорее всего, в глазах персонажей с этой элегантной картинки, занявшихся охотой, чтобы насладиться сельским дивертисментом, скачущих под «восхитительными» облачками, нарисованными искусной рукой с единственной целью – показать с педантичностью чертежника, где именно проходит линия горизонта. Эта охота не походила даже ни на одну из тех, что составляли полную приключений прежнюю жизнь нашего героя. Иногда, правда, очень редко, по велению или по иронии судьбы, он приближался в какой-то степени к чему-то великому, но потом человек и животное возвращались в состояние посредственности, не сохранив ничего от того, что пережили, когда судьба дала им шанс возвыситься над самими собой. Лошади усердствовали с присущей им горячностью, свора поддавала жару и голосила, Сан-Шагрен трубил в рог, и волк, отмеряя милю за милей, постепенно выдыхался, время от времени приседая на задние лапы спиной к какой-нибудь скале и оскалив клыки. Напрасно скалился зверь, все в их охотничьей команде было отлажено, как в безошибочно идущих часах с хорошо пригнанными шестеренками. В Гурнаву они возвращались усталые, но счастливые, во всяком случае, такими казались. Ах, какая же все это была фальшь!

Ибо в настоящей охоте – теперь он понимал это с предельной отчетливостью – все должно быть замешано на безумии! Схватка не на жизнь, а на смерть с достойным противником, почти магический ритуал противоборства человека и зверя, который обе стороны неукоснительно исполняли с древнейших времен. Но ему никогда еще не удавалось заглянуть в глубину колодца, в котором живут наши тайные инстинкты. Все мысли, все рассуждения, которые связывают нас с тем, что принято называть цивилизацией или культурой, стерлись сейчас в его сознании, чтобы уступить место тому психическому состоянию, трагическому и радостному одновременно, которое рисунки в пещерах Альтамиры или Ляско запечатлели с такой силой. Природа, которую он по-язычески обожествлял, предпочитая ее общению с себе подобными, своему долгу и честолюбию, в какой-то момент поглощала его целиком, растворяла в себе и его мозг, и плоть, и кровь! Ему принадлежащей оставалась лишь маленькая частица разума, отделявшая человека от животного. Внезапно он начинал ощущать себя не Катрелисом, владельцем поместья и беглецом из Бопюи, а фантастическим животным, кентавром, преследующим не менее фантастического и умного демона. И постепенно обретал странную уверенность, что поединок, который должен начаться вот-вот, станет апофеозом не вражды и ненависти, а любви и нежности.

* * *

Вначале старый волк показал, что напрасно его принимают за простака. Ягненок, которого Сан-Шагрен спешно купил у соседского фермера и привязал к колу, был найден на следующий день наполовину засыпанным снегом, мертвым от холода, но совершенно целым.

– Он почувствовал запах капкана, – предположил Катрелис.

– Невозможно, хозяин. Невозможно! Я натер и веревку и кол вашей смесью.

Эта смесь состояла из волчьего жира и разных колдовских трав.

– Тогда, значит, он увидел веревку и все понял. Да, этот зверь посильнее, чем я думал, и он не голоден! Сегодня вечером, сынок, выпусти-ка в эти места козу.

Но утром старая коза, целая и невредимая, довольно резвая, несмотря на то, что дрожала от холода, вернулась на мельницу, а доезжачий узнал, что далеко, в северной части леса, около пруда Компер, «проклятый „Дьявол“» утащил барана, сильно поранив при этом и сторожевого пса.

– Нет, вы только подумайте: этот мерзавец держит нас за каких-то ослов! – возмутился Сан-Шагрен. – Но хитер! Наверняка он что-то пронюхал насчет козы.

Но господин де Катрелис на охоте никогда не позволял себе терять ни терпения, ни того особого состояния, которое обостряет охотничью интуицию. И еще он не умел отступать, а неудачи лишь забавляли его. Более того, он, обладая недюжинным воображением и сильной волей, мог как бы забираться в шкуру животного. При этом он совершенно не пользовался ни логикой, ни какими-то общепринятыми понятиями – нет, он просто весь, целиком, от макушки до ступней, становился им: думал, как он, слышал, видел, ощущал все в точности, как преследуемый им зверь, и вдруг наступал момент, когда что-то в нем словно щелкало, и приходила полная ясность относительно того, что именно и почему предпримет в следующую минуту зверь, к какой уловке прибегнет.

– Сегодня вечером, сынок, – сказал господин де Катрелис Сан-Шагрену на третий день, – ты дашь ему теленка. Против такого искушения ему не устоять при всей его хитрости.

– Но какого теленка брать, хозяин?

– Самого молодого и самого жирного, какого сможешь найти. Чтобы еще пахнул молоком и звал свою мать. Наш ловкач, в конце концов, ведь не железный.

– Если он еще там!

– Я повторяю тебе: он никуда оттуда не уходил. Подумай минутку. Оставляя приманку нетронутой, он хочет заставить нас отправиться искать его в другое место. Все рассчитал, паршивец. Ему главное – заставить нас ходить по кругу, внутри которого он мог бы быть хозяином положения, вот и все. А в тот момент, когда мы устали бы колесить по лесу, он как раз и покинул бы навсегда свое убежище.

Доезжачий недоверчиво покачал головой. На что маркиз сердито пробурчал:

– Делай то, что я тебе сказал! И не мешкай!

– То, что я говорил…

– Замолчи!

Сан-Шагрен не решился настаивать дальше. Эта внезапная беспричинная грубость хозяина озадачила и даже несколько взволновала его. «В конце концов, Валери, возможно, права, – решил, немного остыв, он, – наш господин явно не в своей тарелке!»

Однако, несмотря на то, что у Сан-Шагрена было хорошее правило – как можно быстрее забывать все плохое, после этого разговора у него остался нехороший осадок. А волк между тем окончательно распоясался: уже нисколько не таясь, выл под самыми дверями домов, разрывал соломенные крыши сараев, давил, как мух, овчарок, стал набрасываться на людей. Никакие отравленные приманки и ловушки господина де Катрелиса не действовали, и Сан-Шагрену все чаще стала приходить в голову мысль, что зверь подчинил себе волю господина де Катрелиса – вот откуда его раздражительность и неудачи с ловушками. Бесконечные пересуды по поводу волка, основанные на суевериях, распространенных в их местах, подтверждали мысли доезжачего. В кабачках то и дело звучали такие выводы очередного деревенского глашатая истины: «Это не кто иной, как сам дьявол мучить нас явился. Будьте уверены – в нем сидит злой дух. Я советовался по этому поводу со священником, и он того же мнения. Если бы этого зверя можно было привести к нему, он смог изгнать из него злого духа. Но как это сделать?» Слушая подобные «откровения», Сан-Шагрен не мог не ухмыльнуться скептически, но теперь, когда вдруг столкнулся с необъяснимым бессилием своего господина в противоборстве с волком, он подумал о том, что, пожалуй, глупо было смеяться тогда. И когда эти мысли посещали его, а случалось это все чаще и чаще, доезжачий осенял себя крестным знамением.

– Сын мой, – сказал как-то господин де Катрелис, глядя на то, как Сан-Шагрен крестится, – да ты никак трусишь? Вот так новость! Но чего ты боишься? У этого волка не пять ног, и, убитый, уверяю тебя, он не превратится в женщину. Ну ты сам мозгами-то пораскинь!

* * *

Несколько дней снегопада не было, солнце светило на ясном небе ярко, как в Альпах. Длинные голубые тени от деревьев ложились полосами на затвердевшую коросту из льда и снега. Однажды ночью ветер изменил свое направление и повернул к востоку. Господина де Катрелиса это обрадовало: теперь движение воздуха приносило к собачьим носам неуловимое людьми «ощущение» волка, а запах человека, наоборот, не мог достичь волчьего носа. Начало дня ничем не потревожило сон леса. Он нежился в лучах восходящего солнца. Иней связал ветки деревьев, а снег припорошил их сверху снегом. Ни заяц, ни белка, ни другой какой-нибудь зверь не осмеливались высовываться из своих нор. Даже суетливые вороны куда-то подевались. Надо было иметь очень злое сердце, чтобы нарушить этот покой.

Забившись между скал, волк выжидал. Инстинкт его никогда не обманывал. Вот и на этот раз: что-то похожее на толчок изнутри разбудило его и привело на этот наблюдательный пункт. А вскоре стало понятно, зачем привело: далеко внизу, отчетливо выделяясь на заснеженной равнине, двигались две точки – двое людей на лошадях, а впереди них, меняя очертания, – темное, разреженное пятно – свора собак. Желтые глаза зверя, не отрываясь, наблюдали за этими шевелящимися точками, становившимися все крупнее и крупнее. Жесткая шерсть на его спине вдруг встала дыбом: он узнал тростниковую шапочку, зеленую куртку с рукавами, отделанными козьим мехом, узнал и эту на редкость неутомимую черную кобылу и доезжачего с его рожком и толстым пузом. О! Если бы этот толстопузый был здесь сейчас один, достаточно было бы одного броска, одного укуса, чтобы он повернул назад! Но рядом с ним ехал старик с длинной бородой, в перчатках, с этим своим страшным кнутом со свинцовыми шариками на конце. Этот пойдет до конца, будет скакать до поздней ночи, но добычи не упустит. Зеленоватая рукоять ножа выступала из висящих на поясе ножен: это был знак угрозы, игрушка, которой любит забавляться сама смерть!

Всадники приостановились. Казалось, они переговариваются. Тридцать собак, черных и рыжих, бежали перед лошадьми. Внезапно старик выехал вперед, взяв с собой одну-единственную собаку. Другой остался сторожить свору. А дело было в том, что на этот раз господин де Катрелис, которому Сан-Шагрен показался вялым, решил взять на себя работу доезжачего, ибо вести «поиск следа» требовалось максимально внимательно.

Было еще не поздно уйти, и волк это знал. Но взгляд его был словно прикован к высокому силуэту старика, резко выделявшемуся на фоне залитой солнцем заснеженной дороги. Впереди его лошади собака, нос кверху: принюхивалась к запахам, спускающимся со склона. Это рыжее лохматое пламя на четырех лапах, из которого торчали светлые уши и лапы, волк узнал тоже.

Вот сейчас ему бы ринуться по лесной дороге в те дикие места, что завалены буреломом и изрезаны лощинами и ручьями и где никто и никогда не сможет добраться до него, но он не трогался с места. Он уже различал голос врага, тихий, смягченный расстоянием или сдерживаемый из осторожности:

– Тише, Фламбо, хладнокровнее… Ищи след, Фламбо, ищи! Вон там!..

Внезапно собака, взмахнув хвостом, бросилась вперед. Волк подался в заросли возле утеса и повернул назад. Радостный огонь зажегся в его зрачках, когда он услышал треск веток и почувствовал совсем близко дыхание Фламбо. Он увидел, как ищейка пролезла под наклонившейся веткой, потом немного поколебалась, возвращаясь несколько раз назад и снова бросаясь вперед, растерянно обнюхивая следы, которые то скрещивались, то расходились, но вот она все же приняла решение и, издав победный лай, в два прыжка достигла волка. Его клыки, сомкнувшиеся на ее шее, прервали этот нахальный лай. Фламбо остался неподвижно лежать на земле с залитыми кровью глазами и разинутой пастью. Он был мертв. «Дьявол» вышел на свободное место и мощным прыжком вознесся почти к носу Жемчужины, отчего она встала на дыбы, заржала и, скользя на задних ногах, чуть было не опрокинула на спину и не подмяла своего седока. Но господин де Катрелис восстановил равновесие и размахнулся кнутом со свинцовыми шариками на конце. Волк отпрыгнул, бросился к спасительным скалам и уже тут остановился, повернувшись мордой к Врагу. В его шкуре преобладал серый цвет, но воротничок был белым, да белый пушок вился между короткими ушами, а широкая грудь и брюхо казались рыжеватыми, похожими по цвету на мех борзой. Его мускулистые лапы погружались в снег глубоко. Он стоял над поверженной им борзой, оскалив пасть в язвительной гримасе, какая бывает иногда и у человека, полного презрения. Только убедившись, что волк не двигается с места, господин де Катрелис поднес к губам рожок и протрубил. Сан-Шагрен тут же ответил ему, повторяя сигнал хозяина. Пение рожков наполнило лес звуками, поднимавшимися к самым верхушкам деревьев, и от вибрации воздуха с ветвей осыпался снег, пылью заискрившись на солнце.

И почти тотчас же подала голос остальная свора. Когда же она заметила волка, разразился громоподобный лай. И только тогда, когда волк увидел тридцать разинутых пастей, тридцать пар сверкающих ненавистью глаз, тридцать тел, охваченных дрожью преследования, он прыгнул в сторону и с достоинством, без всякой спешки скрылся в лесу.

Так началась эта историческая охота, которой суждено было продлиться целых два дня, наполниться массой смешных и драматических событий и обрести такой финал и в таком месте, что этого никто не смог бы предугадать, в том числе и сам господин де Катрелис.