Текст книги "Атланты"

Автор книги: Жорж Бордонов

11

Толпа составляла свой всегдашний ночной хоровод, заполнявший набережные. Люди выходили из освещенных домов, толкались и окликали друг друга. Взрывы музыки перекрывали смех. Глаза блестели радостью и вожделением, и все лица казались прекрасными и юными. Любовники сплетали объятия в потаенных уголках, губы искали губ, тела прижимались к телам. Фокусники в островерхих колпаках и пестрых туниках лицедействовали на помостах, освещенных бесчисленными факелами. Торговцы сладостями и напитками зазывали покупателей к своим лоткам. Силачи поднимали невероятно тяжелые свинцовые гири или боролись друг с другом, перекатываясь прямо на пыльной мостовой. Тяжелый запах горящего жира перемешивался с ароматом духов. Юнцы восхищенно свистели, завидев какую-нибудь красотку, выделявшуюся смазливым личиком или экзотическим нарядом.

– Пойдем, – говорила Дора, – пойдем, милый Гальдар. Не надо задерживаться. Я хотела только, чтобы ты увидел этот квартал.

Три стражника, переодетые в обычные туники, следовали за ними почти вплотную. Род их занятий выдавали только мощные, выдающиеся вперед челюсти да недюжинных размеров мускулатура, проступающая под одеждой. Выстроенные в ряд фигуры на форштевнях судов выступали из тьмы красными и золотыми пятнами, снасти, вздымающиеся к небу, усыпанному звездами, напоминали, скорее, тончайшее кружево волшебной паутины. Свет сигнальных огней змеился по воде канала. Шлемы часовых мелькали среди зубцов городских стен. Искорки вспыхивали на влажных камнях, увешанных гниющими сетями. Гальдара оглушал этот гул, ему хотелось спрятаться, уйти куда-нибудь на берег, к скалам, чтобы видеть только далекое и печальное свечение звезд, а не огни этого города, слишком искусственные и ничтожные, чтобы слышать только шум прибоя, рассыпающегося жемчугом о камни, а не этот тяжелый смех и пронзительный визг музыки, чтобы подставить легкой водяной пыли свое разгоряченное лицо. Среди этой тщетной людской суеты его охватывала скука. Его раздражали все эти запахи вина и духов, сладострастного и жадного дыхания толпы; ему хотелось вдохнуть соленый воздух великого Океана, приносящий ароматы неведомых краев, холодных, укутанных туманом стран, где солнце не восходит и не заходит, а парит над хрустальной твердью, словно мертвый корабль.

– Пойдем, – повторила Дора. – Ты должен узнать Посейдонис.

Маленькая властная рука тянула его за собой.

– …Я обожаю такие прогулки вдали от дворца, от этих церемоний, среди людей. А потом снова вернуться наверх, когда устанешь от красочных и впечатляющих картин.

Улочка, на которую они свернули, была столь узкой, что балконы домов едва не соприкасались над их головами. Люди перекрикивались прямо из окон; бранились либо шутили. В подворотнях женщины с обнаженными грудями предлагали себя прохожим, и те без стеснения рассматривали их, посвистывая и ухмыляясь, а суетливые сутенеры нахваливали свой товар. Дора забавлялась, наблюдая за манерами свободных тружениц любви, за тем, как они обнимали мужчин и исчезали вместе с ними за маленькими дверками. Вокруг бродячих музыкантов пели и притоптывали праздные гуляки. Какой-то пропойца протянул руки к Доре:

– Э-э, да ты новенькая! Сколько?

Улочка неожиданно окончилась тупиком. Ставни длинного фасада были прикрыты, но сквозь щели пробивался веселый свет.

– Это самая известная таверна в Атлантиде! – сказала Гальдару его спутница и вдруг, словно вспомнив голоса комедиантов с набережных и уличных сутенеров, игриво добавила: – Мой милый! Здесь принято вкушать самые изысканные и запретные наслаждения! Тут дают самые редкие представления, и здесь можно увидеть самые чудесные вещи: ручную рысь, ливийского горного льва, змей, живущих в пустыне и способных заглотить живого человека, ученого слона, воительниц-амазонок, кулачных бойцов из Этрурии, глотателей шпаг и пожирателей огня, быка о двух головах и телку с пятью ногами!..

Она прислонилась к стене, не в силах больше разыгрывать зазывалу, и залилась тем же безудержным смехом, который охватывал иногда ее отца. Трое телохранителей стояли рядом, немые, словно набравшие в рот воды, и настороженные, словно проглотили по пике. Когда Дора подняла дверной молоток, они быстро подошли к двери и ворвались вслед за нею в темный коридор, украшенный голубой мозаикой, ведущий в длинный сводчатый зал с перегородками, украшенными золотом, и колоннами, увитыми цветущими растениями. В центре его находилась площадка, усыпанная песком, а вокруг, по стенам, стояли столы, за которыми сидели разгоряченные вином завсегдатаи. Одни в изнеможении растягивались на скамьях, другие постукивали по столам в такт музыке, третьи пили, четвертые ласкали полуобнаженных, доступных женщин. Под небольшим навесом играли музыканты в тюрбанах и шитых золотом одеждах. Танцовщицы кружились то стремительно, то с томной медлительностью. Их легкие ножки поднимали небольшие облачка розоватой душистой пыли. Танцуя, они сбрасывали одна за другой свои легкие одежды. Наконец на них остались только тяжелые ожерелья из раковин, которые вскоре тоже упали им под ноги. Музыка сделалась тихой, словно вкрадчивая ласка или вечерний бриз, напоенный благоуханием цветов и еле слышным лепетом волны.

Хозяин этой фантастической таверны почтительно склонился, приветствуя Дору и Гальдара, и провел их к заставленному старинными винами цвета кровавого рубина укромному столику, за которым прислуживал он сам. Обнаженные танцовщицы теперь разыгрывали сцены любви, то неразделенной, то взаимной и страстной. Ярко накрашенные губы округлялись в немом крике. Трепещущие пальцы скользили вверх по бедрам, умащенным маслами и блестящим от пота, к подрагивающим грудям, сложенные в беззвучной мольбе ладони вздымались ввысь, падали бессильно, парили в воздухе и снова поднимались, старались удержать невидимого соблазнителя. Музыка снова сменила темп, хрипло запели трубы, дрожащий звук гонга и мрачные всплески барабанной дроби отсчитывали интервалы, а пронзительная флейта возобновила прежнюю мелодию. Танцовщицы теперь отдавались воображаемому любовнику, разыгрывая страстные ласки, сладостное изнеможение, соблазнительно раскрывая жадные губы.

Дора обвила руку Гальдара вокруг своей талии и нежно поглаживала ее. За перегородкой из листвы потягивали вино молчаливые телохранители. Повсюду в полумраке ниш, убранных цветами, целовались парочки; некоторые, не разнимая сплетенных рук, исчезали за маленькими, бесшумно открывавшимися в стене зала дверцами, перед которыми стояли слуги в тюрбанах и раззолоченных одеждах. Объявили выступление бойцов, и зрители оживились. Молоденькие служанки с глазами, подведенными лиловыми тенями, в коротких полупрозрачных туниках легко сновали от столика к столику, и посетители, ухмыляясь, шлепали их по обнаженным бедрам.

Сегодня состязались два варвара: ливиец, черный, приземистый, с приплюснутым носом и глазами, налитыми кровью, и долговязый кельт с бледной, как молоко, кожей. Пальцы их защищали какие-то подобия кастетов с тяжелыми свинцовыми перчатками, на поясе у каждого болтался кинжал. По сигналу гонга они бросились друг на друга, стараясь прижаться ближе к противнику, чтобы избежать страшных ударов свинцовых наладонников. Оглушительный свист толпы перекрыл звуки их прерывистого дыхания. Хозяин таверны с хлыстом в руке выбежал на помост, чтобы разнять их. Висок кельта обагрился кровью. Ливиец, оскалив зубы и пронзительно крича, бросился на хозяина и вдруг остановился, шатаясь, с рассеченным подбородком. Кельт врезал ему по бокам свинцовыми кулаками. Женщины пронзительно закричали, словно рассерженные ласточки. Мужчины сыпали проклятьями, Дора прижалась к Гальдару, и он почувствовал, как она сладко вздрагивает при каждом новом ударе. Мотая головой из стороны в сторону, чернокожий боец сумел высвободиться; он бегал по краю помоста, уклоняясь от преследовавшего его огромного кельта, лицо его изображало ужас. Вдруг он резко остановился, и его кулак обрушился на голову преследователя с тупым звуком, который расслышали все. Ручеек крови залил нос и густые усы бледнокожего воина. Гальдар взглянул на Дору, на ее страстно трепещущие губы и глаза, прикрытые веками. А свинцовые кулаки продолжали месить мясо и кости. Когда ливиец выплюнул выбитые зубы, раздался смех. Потом еще, когда кельт, ослепленный кровью, сочащейся из ран, несколько раз ударял воздух. Послышался страшный звук еще более ужасного удара. Хрустнули кости. Схватка была до того быстрой, что невозможно было сказать, кто из двоих ранен. Зрители вытягивали шеи, чтобы лучше рассмотреть происходящее, переругиваясь и заключая пари. Кельт больше не атаковал, стараясь только уберечь от ударов лицо, изуродованное до неузнаваемости. Чернокожий лупил его по бокам на уровне сердца и старался попасть в печень. Белый упал наконец на колени, и два свинцовых кулака обрушились на его затылок с силой, достойной лесоруба. Он растянулся на помосте, уткнувшись головой в пыль и вздрагивая руками и ногами. С первым ударом гонга негр наступил своей огромной ногой на спину поверженного кельта, который едва шевелился внизу, то ли совершенно обессилев, то ли безропотно смирившись с ожидавшей его участью. После второго удара резко затрещала барабанная дробь. Чернокожий медленно вынул из ножен свой кинжал, показав лезвие публике, и вонзил его по самую рукоятку в спину кельта, пронзительно жуткий крик которого заглушил на мгновение ропот зрителей.

– Какой ужас! – вскричал Гальдар. – Пойдем отсюда!

– До чего же ты чувствителен!

– Какой ужас это убийство-спектакль! И то удовольствие, которое ты получаешь от его созерцания… Идем же!

Она повиновалась смущенно и покорно. Телохранители тенью последовали за ними. Прибежал растерянный хозяин. Гальдар смерил его ледяным взглядом, и он так и остался стоять с раскрытым ртом и своим расшитым колпаком в руках.

– Ты ведь видел на галерах, как умирают люди, – решилась наконец прервать молчание Дора.

– Да, и очень часто, но хоть с какой-то видимостью пользы. Однако я не переношу, когда живое существо убивает ради развлечения. Такие люди недостойны называться людьми.

– Это самое обычное зрелище.

– Ты не видела, что у них были за лица!

– Самые обыкновенные лица, лица знатных юношей, и почти все были красивы.

– Красивы, как демоны, закосневшие в пороке и разврате, безобразные, как те создания, что наполняют ночные кошмары и скитаются над некрополями среди колдунов и вампиров. Что же стряслось с доблестным народом Атлантиды?

– Ты тоже болен. Тебе надо отдохнуть. Запах сосен успокоит твои нервы, которым, конечно, многое пришлось пережить… Интересно, мне всегда придется находить тебе оправдания?

Уже потом под кронами олеандров в беззвучии звездной ночи она вернулась к этому разговору:

– Ты, наверное, забыл, что говорил с дочерью императора, и стражи слышали все это, сгорая от нетерпения представить очередной доклад?

– Этот спектакль смотрела не дочь императора.

– А кто же?

– Женщина по имени Дора, обожающая вид смерти и крови!

– А ты влюблен в дочь императора? И впрямь странно было бы, если бы она оказалась здесь ночью рядом с тобой. Да еще если бы ты осмелился говорить с ней, как господин с наложницей… Как забавно завершаются все наши встречи…

Над их головами прошелестели крылья. Птица села на спинку скамьи, застыла на мгновение и слетела вниз, к бассейнам.

– Не встречи, ответил Гальдар, скорее, сама жизнь – забавная вещь.

Часть вторая

1

Утром, через несколько дней после их приезда на Сосновую виллу Гальдар услышал пение девушки. Он сначала не понял, кто это пел. Но песня доносилась со стороны кухни, и он подумал, что это, верно, одна из пятидесяти рабынь, которые следили за поместьем и поддерживали порядок в доме. Ее голос, взлетающий ввысь, печальный и мягкий, словно бархатные свечки кипарисов, волновал и завораживал его. Он всколыхнул в нем самые давние воспоминания, лежавшие осадком на дне души и только теперь поднявшиеся и замутившие ее призрачное спокойствие и иллюзорную безмятежность. Чтобы его невзначай не заметила Дора, он уселся на землю под искусно подстриженным самшитом. Что за осадок минувших лет, дат, событий, имен! Она напевала вполголоса, то ли разрезая мясо, то ли орудуя ступкой; стоя или сидя в тени, Гальдар не мог ее видеть, он только слышал голос, певший:

 
Ночь возвращается к ночи,
Остров – к морю,
Ничто не рождается,
Ничто не умирает.
Откуда ты? Куда идешь?
– Я прохожу.
 

 
Город с Золотыми воротами,
Дворцы, любовь,
Слава, гордость,
Невзгоды, сердца,
Радости, печали,
Тела
Будут погребены.
 

 
Ночь возвращается к ночи,
А остров – к морю.
 

 
Дворцы, любовь,
Слава, гордость,
Невзгоды, сердца,
Радости, печали,
Надежда,
Да, надежда!
 

 
Уйдут под холодные волны
И под просоленную пыль песков,
Средь медуз,
Морских трав
И пустых раковин…
Но в холодном чреве вод
Раздастся музыка,
Из нескончаемой пены поднимутся вздохи,
И чистый лик проглянет в молчании.
 

 
Когда солнце станет черным
И звезды посыплются с небес,
Песок станет морем,
И седой Океан раскинется до горизонта.
 

 
И ночь возвращается к ночи,
А остров – к морю.
Но однажды
Пропоет птица!
Однажды город с Золотыми воротами
Вновь появится из вод.
Солнце займет свое место
Среди прочих светил.
 

 
Зерно пустит ростки там, где дремали рыбы.
Плоды созреют там, где лежали раковины.
И бриз снова зашумит
Листьями пальм.
Ибо ночь возвращается к ночи,
И так – день за днем…
 

Это его печаль! Эта карусель воспоминаний, боль, которая перехватывает дыхание, душит его! Минувшее, которое он считал безвозвратно прошедшим, утерянным, минувшее, полное опасностей, нищенское, но исполненное вечной надежды, охватившее его мгновенно, воскресившее в нем свои ожидания, страхи, упования, свою бесконечную скорбь! Этот ядовитый цветок, расцветший в его душе под звуки печального голоса, певшего свою печальную песнь, расправляя свои тернистые стебли, наполнял его плоть соком горечи и ненависти, прорастая сквозь сердце и оставляя на губах терпкий привкус крови! Его беспокойная юность, шестнадцать лет, наполненных приключениями – да еще какими! – его свежие силы, умноженные надеждой на лучшее, какой-то военный гений, руководивший тогда каждым его решением – увы, напрасно! – все вдруг прошло перед его взором. И эти крылатые существа, невидимые создания, чье присутствие он всегда ощущал рядом, которые следили за каждым его шагом и оберегали в часы неудач, – они возвращаются к нему, но не просто по велению времени, а гонимые, спешащие, ропщущие и стенающие! Но воспоминания, эти красочные полотна, омрачали стыд и сожаление; наступил черед горечи и прозрения: «Кем я был, кем я хотел стать и кем сделался? Я отрекаюсь от самого себя! Мне нравится, что Дора осыпает меня милостями, и я хитрю в надежде их сохранить, теряю свою волю и изменяю своим чувствам. Мне приятно отдыхать после усталости и стольких несчастий! Ты спишь, Гальдар! Лицемер, ты прячешь свое бессилие под маской достоинства или, быть может, безразличия, ты не снимаешь их, ты пользуешься ими всегда, ибо это твое единственное оружие и единственное оправдание перед совестью… Тот, кто держал весло, тот, кто бороздил моря, это был не ты! Дора изменила тебя… Но нет же, нет! Я увидел могущество Посейдониса и воочию убедился в нелепости моих планов. Нод – узурпатор, но что может сломить его? Мой отец предпочел смерть в безвестности, но он остался верен себе. Я выбрал жизнь! Впрочем, это, может быть, всего лишь передышка. Мореход укрывает иногда свой корабль в красивом заливе, отдыхая и набираясь новых сил. Мне приходится действовать так же. Судьба не балует меня возможностью выбора. Моя свобода – не более чем обман, непрочный и недолгий перерыв. Я не просто игрушка в руках богов, Дора ощущает это и опасается чего-то. Это так, иначе разве остался бы я в живых?.. Она говорила мне, что император в отчаянии, он чувствует присутствие какой-то мистической силы и тщетно пытается постичь ее разумом. Как мне знакомо это чувство, стесняющее дыхание, еще с тех пор, как принц вызвал меня к себе, чтобы объявить, что я свободен… О судьба несчастных людей! Кому из них дано всегда идти с тобой рука об руку, быть твоим другом и товарищем? Кто из них молитвами или обманом может изменить твои помыслы, сбить тебя с пути, вступить с тобой в сговор?.. Мои несчастья прекратились, но разве я счастлив? На мне нет больше цепей, но меня стесняют невидимые путы. В самых мрачных пропастях земли я был бы себе большим хозяином, чем теперь. Сейчас я не понимаю причины того, что делаю. Мои поступки кажутся мне ужасными, но что-то внутри говорит, что так нужно. Меня словно несет течением. Неужели это называют ЖИЗНЬЮ?.. Достаточно было одной песни, чтобы все опять перевернулось во мне, стало под сомнение. Эта возобновившаяся тоска не пугает меня; она – просто еще одна тень, упавшая на все вокруг. Я живу, размышляю, но я словно осиротел, потеряв самого себя».

Вечером ему захотелось побыть одному, он бродил во время отлива среди скал и снова услышал знакомый голос, а потом и увидел певунью. Она ловила рыбу, собрав складки туники между ног, и пела:

 
Откуда ты?
Куда идешь?
Я прохожу…
 

Убедившись, что Дора, чьи поступки невозможно было предугадать, не следит за ним и не разглядывает его с мола, он осторожно подошел.

 
…Ибо ночь возвращается к ночи,
Остров – к морю…
 

Это была бледная длинноногая девушка с уже поблекшим лицом и волосами цвета отмокающего льна. Руки, посиневшие от прохладной воды, были привычны к нелегкой работе. Она была совсем еще молоденькая, об этом говорила изящная линия изгиба плеч, округлявшихся под одеждой. Робкие глаза напоминали ее печальную песню. Увидев Гальдара, она вскинула руки, словно хотела защититься.

– Не бойся, не бойся, – проговорил он. – Я просто слушал, как ты поешь. Ты откуда?

– Я рабыня здесь, в поместье.

– А что ты делаешь?

– Собираю раковины, которые любит госпожа. Моя работа сегодня уже закончена, и мне позволили пойти на побережье.

– Ты знаешь еще какие-нибудь песни?

– Я их все уже позабыла, помню только эту, ее пели у нас.

– Ты давно здесь?

– Уже десять лет. Я была совсем маленькой, когда продали все наше добро. И родителей тоже. А потом мы потеряли друг друга.

– Где твоя родня?

– Я с Верхних Земель. Жители Посейдониса не любят наших. Мы слишком бедны. Я, наверное, больше никогда не увижу снега, если только издали, в ясную погоду. И своего дома тоже…

– Зимой, когда опускалась ночь, вы все собирались перед огнем, и кто-нибудь один обязательно рассказывал истории, так ведь?

– Откуда ты знаешь?

– И ты засыпала, довольная, под звуки ветра, свистевшего возле дома и над крышей?

– Да, правда. Но кто ты, почему ты говоришь со мной так ласково?

– Просто путник.

– Нет, ты важная персона. Тебя все время видят с госпожой. Когда тебя нет, она беспокоится и посылает за тобой.

– Не следует придавать значение тому, что видишь.

– Но откуда ты знаешь мою родину?

– Когда-то, давным-давно я тоже покинул Верхние Земли…

Он часто встречал ее потом среди скал или в роще. Едва он слышал чистый голос, похожий на шум моря, бьющегося о камни, сердце его наполнялось чистой, тихой радостью. Он хотел просить за нее Дору, когда девушка с Верхних Земель исчезла. Ее обнаружили только на исходе второго дня, тело ее было распростерто в маленькой бухточке, среди водорослей, лицо облепили креветки. Как это случилось, был ли это несчастный случай или убийство? Гальдар не посмел задавать вопросов. Но с этого дня мысль, которую заронила в его душе грустная песня, только окрепла. Ош, проводивший все свои дни в лодке и нашедший тело, повторял:

– Свободны?! А-а, да, мы и впрямь свободны, пока ты ей нравишься, пока этот демон в женском обличье занят тобой! А потом она отдаст тебя императору, и ты увидишь, что станется с нами обоими!

– Но ведь есть еще и Доримас.

– Не обольщайся слишком на этот счет. Я догадываюсь, что нас ожидало, если бы Дора не воспылала к тебе этой болезненной страстью.

– И что ты предлагаешь?

– Нам надо бежать, раз уж она была столь неразумна, что дала мне эту лодку. Надо только дождаться попутного ветра и отправляться. Прямо на юг!

– Да, чтобы нас догнали на следующий же день!

– Ну, так уйдем в горы, благо они недалеко, и ты их знаешь, и, может быть, у тебя еще есть там друзья. Пора бежать, если только ты не склонен отведать какого-нибудь неудачно приготовленного блюда или отправиться кормить креветок.

– И это говоришь ты? Как же ты изменился с тех пор, как стал свободным!

– Ты тоже! Ты ведь ни слова не понял из той песни, которую пела несчастная девочка.

– Правда?

– Ты уже мертв. Дора отравила тебя своим богатством, сладострастием и кокетством!

– Прекрати!

– Этот город с Золотыми воротами, скрывающийся в холодных волнах и снова воскресающий с пением птиц, забытая слава и посрамление гордости, песок, становящийся морем, отступающий океан, – неужели все это ничего не говорит твоему сердцу, неужели ты ничего не понимаешь?

– А что я должен понять?

– Как, ты не чувствуешь страшной опасности, которая витает над нами с тех пор, как мы оказались здесь? Убийства и власть золота здесь идут рука об руку, повсюду царит ложь и бесправие, несправедливость и лицемерие, презрение к богам и их творениям; пеласги перерезаны, наши товарищи принесены в жертву, наши надсмотрщики отравлены вместе со своими начальниками, Аркос растерзан змеями, эта девочка убита только потому, что заинтересовала тебя, а что еще будет завтра? Повсюду порабощенные племена, невольников бьют хлыстами и мучают только затем, чтобы единственный народ мог погрязнуть в пьянстве и разврате! Ах, где же гнев небес! Гнев богов!

– Говори тише.

– Это все, что ты можешь мне ответить?

– Да, все. Я молчу. Я терплю. Я подчиняюсь. Это называется осторожностью.

– Когда ты стал таким ОСТОРОЖНЫМ?

Но в этот же вечер Гальдар «забылся», напевая:

 
Откуда ты?
Куда идешь?
Я прохожу…
 

Он пел слишком громко, так что Дора расслышала слова.

– Что это? – спросила она.

– Ничего, что могло бы тебя побеспокоить, так, просто воспоминания…

– О чем?

– О моей родине и… об одной рабыне, что погибла позавчера… Ее страшное, изъеденное креветками лицо до сих пор стоит у меня перед глазами. Но такова, видно, была ее судьба.

И он продолжил спокойно:

 
Ибо ночь возвращается к ночи,
И так – день за днем…
 

Дора прервала его пение долгим поцелуем.