Текст книги "Илья Николаевич Ульянов"

Автор книги: Жорес Трофимов

Соавторы: Жан Миндубаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Выпад Воейкова

Наступление политической реакции продолжалось. Главным инструментом давления на школу была церковь.

Идею полного подчинения начальной школы церкви обосновывал и упорно проводил в жизнь обер-прокурор святейшего Синода Победоносцев. Он полагал, что лишь под эгидой духовенства могут быть гарантированы условия для «правильного» и «благонадежного» воспитания детей. И призывал правительство всячески поддерживать и поощрять действия церкви в этом направлении. Он считал, что попы не хуже педагогов сумеют обучить чтению, счету и письму; но при этом еще будет заметно усилен и дух веры, покорности, послушания. Комитет министров одобрил такую точку зрения и выразил убеждение, что «духовно-нравственное развитие народа, составляющее краеугольный камень всего государственного строя, не может быть достигнуто без предоставления духовенству преобладающего участия в заведовании народными школами».

13 июня 1884 года Александр III подписал «Правила о церковноприходских школах». Духовенству рекомендовалось повсеместно открывать свои учебные заведения. Перед церковноприходскими школами ставилась цель: «Утверждать в народе православное учение веры и нравственности и сообщать первоначальные полезные знания». В перечне учебных предметов значились: закон божий, «священная история», церковное пение, чтение церковной и гражданской печати и письмо, начальные арифметические сведения. Срок обучения определялся в два года. Руководили школами епархиальные училищные советы.

Передовая общественность России негодовала. Один из известных педагогов страны, Николай Федорович Бунаков, автор учебников и пособий для начальной школы, убежденный сторонник всеобщего обязательного и бесплатного образования, назвал «Правила о церковноприходских школах» мерой для задержания успехов народного образования на Руси Он писал: «…Стали открывать… „церковноприходские“ якобы „школы“. Началась яркая пропаганда идеи о полной передаче духовенству всего дела народного образования – это нашему-то невежественному, распущенному и корыстному духовенству, конечно, не без исключений, весьма немногочисленных, всегда бывшему угодником – только не перед богом, а перед всякими земными властями и вообще перед сильными мира сего».

Наступили самые трудные дни работы Ильи Николаевича.

Атаку на народную школу в Симбирской губернии возглавил крупный сызранский помещик Воейков. Выступая на очередной сессии уездного земского собрания в декабре 1884 года при обсуждении ассигнований на начальное образование, он заявил, что не пожалел бы денег, если бы был уверен, что они пойдут «на одно благое просвещение». «Но мы не должны забывать время, в какое живем: под флагом просвещения провозится неприятельский груз… Земству предстоит прежде всего решить, к чему стремятся те школы, которые оно поддерживает. Что у нас не так все благополучно, как рисуют нам, – заявил Воейков, имея при этом в виду отчеты Ульянова, – я заключаю уже из того, что церковному пению в этом отчете не нашлось места, а о церковнославянском чтении упоминается лишь для того, чтобы сказать, что обучение ему решено отложить на год, т. е. начинать на втором году учения». А ведь эти учебные предметы «Правила» причисляли к главнейшим. Поэтому Воейков и предложил земскому собранию выделять средства в первую очередь тем школам, в которых преобладающее значение придается церковной грамоте.

По мнению Воейкова, «в воздухе носится болезнь», чаще поражающая тех лиц, «которые случайным и неуравновешенным развитием отдалены от семьи (подразумевались дети крестьян и разночинцев, окончившие начальные и средние учебные заведения. – Авт.),оторваны от прежних занятий, ни в себе, ни в своих естественных руководителях не могут найти достаточный отпор против вредных учений, которые неминуемо доходят до них как путем явной и подпольной литературы, так и непосредственной устной пропаганды».

Воейков рекомендовал земству прежде всего «отказаться от ложного взгляда, что задача (народной школы. – Авт.)заключается в развитии ребенка и сообщении ему самыми легкими усовершенствованными приемами возможно большей массы знаний». В его речи повторялись чуть ли не дословно суждения Победоносцева. Но если обер-прокурор святейшего Синода имел в виду последователей Ушинского вообще, то симбирский помещик прежде всего подразумевал постановку народного образования в своей губернии. И все его рассуждения адресовались если не лично Ульянову, то возглавляемой им дирекции.

Что происходит с крестьянскими ребятами после окончания школьного обучения, спрашивал Воейков и отвечал: многие из них тоже становятся земледельцами и легко утрачивают приобретенные знания. В этих случаях, по его мнению, «земские пособия и затраты крестьян на школы пропадают напрасно». Но школа, если развитие в ней мальчиков ведется «столь успешно, что значительный процент их вырывается из земледельческой среды и обращается к другим, более легким занятиям… легко может быть и вредною…».

По словам Воейкова, составители учебников и учителя относятся пренебрежительно к «ясно определившимся религиозным понятиям и стремлениям народа». И вдобавок «казенно-земская школа» развивает у своих воспитанников «стремления и желания, не давая никаких средств для их удовлетворения», то есть способствует пополнению рядов людей, «составляющих угрозу для порядка». И «трудно представить те беды, которые грозят нам, – продолжал он, – если не будет принято своевременно мер для прекращения обильного притока свежих сил в эту вредную среду».

Напомнив, что разночинцы и городские жители гораздо чаще попадают в ряды недовольных и озлобленных, чем дети крестьян, Воейков тем не менее заметил, что «хотя из политических преступников всего менее лиц крестьянского сословия, но зато все обвиняемые крестьяне прошли сельскую школу и окончательно были испорчены дальнейшим образованием. Едва ли можно приписать простой случайности тот факт, что полуобразованные крестьяне даже легче лиц других сословий становятся орудием агитаторов». После доказательств того, какие беды несет «казенно-земская школа», симбирский охранитель устоев с похвалой отозвался о распространении грамотности с помощью «старок» (не вышедших замуж крестьянок), отставных солдат, дьячков.

Один из многих единомышленников Победоносцева опасался, что в сельской школе крестьянские дети научатся анализировать факты, размышлять о жизни. Воейков предлагал земцам и панацею от бед: опыт бывшего профессора ботаники Московского университета Рачинского. Брошюру этого рьяного сторонника церковноприходского образования он рекомендовал в качестве основного руководства. А говоря о положении дел в Симбирской губернии, подчеркнул как большое упущение: «Пересмотрев отчеты, мы напрасно стали бы искать в них указаний на то, как родители смотрят на школу или что делается с мальчиками по окончании курса учения; и то и другое не входит в официальные рубрики отчета и не останавливает на себе внимания господ инспектирующих… Мы полагаем, что по этим отчетам очень трудно ответить добросовестно на вопрос: сохраняется ли грамотность в самом элементарном смысле у окончивших курс или она быстро утрачивается».

В заключение Воейков предложил народным учителям представить в училищную комиссию земства сведения:

1. О положении преподавания церковнославянского языка и пения.

2. О занятиях кончивших курс в училищах (по возможности за все время их существования).

3. Познакомившись с суждениями Рачинского, народные учителя должны были сообщить, в чем они не согласны с его предложениями и что должно быть устроено иначе в тех школах, где они работают.

Земское собрание одобрительно отнеслось к инициативам Воейкова и избрало специальную комиссию для их осуществления. Одновременно было отклонено ходатайство председателя сызранского уездного училищного совета, возглавлявшегося, между прочим, предводителем дворянства, о выделении тысячи рублей на нужды просвещения.

Речь Воейкова была напечатана в «Симбирской земской газете». За пятнадцать с лишним лет работы в инспекции и дирекции народных училищ Илье Николаевичу не приходилось встречать столь резких выпадов в свой адрес. Удар нанес человек, который некогда поддерживал дирекцию, а тринадцать лет назад, в 1871 году, даже помогал проводить съезд народных учителей в школе при своей фабрике близ Сызрани. Изменилась политическая обстановка. И разве только один Воейков перешел в лагерь противников народного образования? Взять того же протоиерея Баратынского. Кто, как не он, в 70-х годах в качестве члена училищного совета вводил в Буинском уезде лучшие методы обучения, стоял за «Родное слово» Ушинского, рекомендовал изучать книги Корфа, Водовозова и других видных педагогов России, был деятельным сторонником народного образования? А теперь он публично клянет себя за увлечение передовыми педагогическими идеями. И яростно нападает на дирекцию народных училищ за то, что та якобы насаждает безверие среди юношества и нигилизм… Ему вторит известный деятель духовенства, член губернского училищного совета протоиерей Никольский. Этот вообще считает, что инспекторам дирекции даны непомерные права, что они в корне неправильно подходят к самой проблеме начального образования, потакают утверждению вольномыслия среди учителей.

Много невзгод и неприятностей выпало на долю Ильи Николаевича. Легко было впасть в отчаяние. Но и в такое мрачное время он сохранял бодрость духа и поддерживал у своих сторонников веру в возможность отстоять начальную школу от посягательств крепостников и церковников.

Илья Николаевич не чувствовал себя одиноким. Многие лучшие люди России – Салтыков-Щедрин, Николай Шелгунов, Менделеев, даже публицисты таких популярных умеренно-либеральных изданий, как «Вестник Европы» и «Русские ведомости», продолжали выступать за столь необходимое для страны развитие начального образования. С резкой критикой сторонников церковноприходских школ в печати выступали известные педагоги Водовозов, Бунаков, Стоюнин. Их выступления помогали Илье Николаевичу отражать нападки недругов.

С каким удовлетворением читал он статью Водовозова «Новый план устройства народной школы» в «Вестнике Европы»! В ней заслуженный педагог и писатель весьма убедительно показал несостоятельность предложений Рачинского. Водовозов писал: «Школа должна быть светскою даже в том случае, если бы в ней преподавал священник, потому что она готовит не к религиозному созерцанию, а к деятельной жизни». В обращении к читателям он предлагал подумать, «что происходит в голове юноши, который затвердил сказку Пушкина о царе Сал-тане, толкования на псалтырь и прочел одну из драм Шекспира, не получив при этом совершенно ни о чем никаких других сведений…»

Очень существенной поддержкой для Ильи Николаевича и других сторонников народной школы явились выступления популярнейшего публициста, одного из властителей дум передовой интеллигенции Николая Васильевича Шелгунова. Его статья «По поводу земской школы», появившаяся в журнале «Русская мысль» вскоре после опубликования «Правил о церковноприходских школах», передавалась учительством из рук в руки.

Шелгунов высоко оценил движение, у истоков которого стояли Ушинский, Водовозов, Корф и другие «даровитые, знающие и фанатически преданные делу народного образования писатели, воспитатели, учителя, создавшие никогда еще не слыханную в России педагогию и установившие народную школу на научных основах».

«Только те, кто стоял у самого дела, могут оцепить вполне тот, по-видимому, мелочный, но, в сущности, гигантский труд, который вынесли на своих плечах творцы нашей народной школы. Для этого мало было одной энергии – требовалась страстная любовь в делу, известная настойчивость и даже упрямство в достижении цели. Двигал людьми не казенный формализм, не служебная исполнительность, а та благородная, одушевляющая сила, которая зовется искрой божьей. И может быть, ни на каком другом поприще жизнь не выдвинула столько беззаветных энтузиастов, которые, несмотря ни на какие лишения, толчки или неприятности, всецело охваченные любовью к ближнему, отдавали все свои силы, чтобы внести свет в темный мир заброшенной русской деревни. Это не фразы!»

Какие это были справедливые и убедительные слова! Большое чувство благодарности испытал Илья Николаевич, вчитываясь в эти строки. Как верно, как образно пишет Шелгунов: «Теперешняя народная школа, как теоретическая и практическая система, есть целое здание, над которым мыслящая Россия трудилась двадцать лет. Этого здания и опыта не вычеркнешь ни прочерком пера, ни газетными статьями, и кто бы ни стал открывать школу, он обратится к этому нашему умственному фонду, в котором только и можно найти руководящие указания по народно-школьному делу».

В такой обстановке приступил Илья Николаевич к составлению очередного отчета за 1884 год. Большинство статистических данных он привел по общепринятой форме. Но в заключительной части отчета, где был волен сделать свой вывод, написал: «Отношение земства, городских учреждений и сельских (то есть крестьянских. – Авт.)обществ Симбирской губернии к состоянию и направлению народного образования может быть признано вполне благоприятным, так как участие всего населения губернии в поддержании существующих начальных училищ и в дальнейшем их улучшении не только не ослабевает с течением времени, но, напротив, постепенно развивается. Так, общий расход по губернии на дело народного образования простирается в отчетном году до 228 870 руб. 39 коп. Такие значительные по настоящее время затраты на дело народного образования могли быть сделаны только при полной солидарности местных учреждений и сельских обществ с принятым в наших школах направлением, чуждым какой бы то ни было односторонности и строго согласованным с Высочайшим о них Положением, а также и со взглядами самого народа на дело народного образования».

Илья Николаевич счел нужным публично сказать о предвзятости нападок Воейкова. «Совершенную противоположность с этим общим и вполне определившимся отношением местного населения к направлению и к успехам народного образования в Симбирской губернии представляет единичный, не вполне благоприятный отзыв об этом же предмете гласного Сызранского земского собрания г. Воейкова. Но его отрицательное заключение о состоянии нашего народного образования, – отмечал далее Ульянов, – не разделяется, насколько нам известно, ни одним из земств Симбирской губернии и даже членами Сызранского училищного совета, и могло быть высказано г. Воейковым только потому, что он, по словам собственного заявления, „жил уже несколько лет большую часть года вне Сызранского уезда, не имел возможности лично ознакомиться с подробностями ведения школьного дела во всех училищах“».

Редактор «Симбирской земской газеты», где печатался отчет Ульянова, он же председатель Симбирской губернской земской управы и верный сторонник Воейкова, счел нужным сделать пространное примечание к этому месту отчета:

«Здесь недоразумение. Заключения о состоянии нашего народного образования гласный Воейков никакого не делал. Сущность его заявления на сызранском собрании и комиссии заключается в указании на неудовлетворенность потребности народа, на недостаточное развитие в школах церковнославянского языка и пения и в предложении избрать комиссию для исследования настоящего положения школ, которая уже и даст свое заключение…

Затем сызранское земское собрание приняло к руководству следующее замечание того же гласного Воейкова относительно расходования сумм на училища:

1) чтобы ни одна копейка из них не пошла на цели, противные желаниям земства, и

2) чтобы в расходовании остальной суммы немедленно высказалось преобладающее значение, которое придает земство церковной грамоте и пению, с одной стороны, как элементу нравственному в школе, и развитию ремесел – с другой».

Редактор заключил: «Это… едва ли доказывает полную солидарность местных учреждений с принятым в наших школах направлением».

В своем отчете Илья Николаевич фактами доказывал, что «1884 год по направлению и результатам учебно-воспитательного дела в Симбирской губернии принадлежит вообще к довольно благоприятным». Он приводил конкретные данные. В Алатырском уезде, например, прирост учащихся ежегодно увеличивается. За последние семь лет учеников там стало вдвое больше, если в 1877 году училось 1144 ребенка, то теперь их – 2229. А решения городских и сельских обществ о постройке новых зданий для школ, о значительном повышении жалованья почти сорока учителям?! Илья Николаевич был объективным и не скрыл того, что в 1884 году крестьянство выделило на содержание начальных народных училищ в губернии на 7058 рублей 7 копеек меньше. Но это не из-за неприязни крестьян к школе, а потому, что они обеднели после больших неурожаев.

В силу своего служебного положения Илья Николаевич не мог ничего не сказать о церковных школах. Не кривя душой, он написал, что в губернии школ не хватает, необходимо открывать новые, и поэтому «нельзя не сочувствовать изданию положения о церковноприходских школах, которое, ставя обучение сельского населения грамоте задачею местного духовенства, будет способствовать увеличению числа училищ».

Ознакомившись с отчетом Ульянова за 1884 год, училищная комиссия сызранского уездного земства отметила: вряд ли можно ожидать, что скоро изменятся школьные дела в «желательном направлении под воздействием дирекции училищ Симбирской губернии». Нескрываемое раздражение звучало в следующих словах: «Так, например, отчет не заметил постановлений сызранского собрания прошлого года, в котором столь ясно выразилось отношение земства к школам, а ограничивается одними лишь упоминаниями о том, что слова гласного (Воейкова. – Авт.),потребовавшего проверки действительного положения школ, вызваны, очевидно, лишь тем, что означенный гласный, по собственному сознанию, большую часть года проводит вне Сызранского уезда».

Нет, Илья Николаевич заметил все, и еще до появления этих строк в газете по его указанию начался сбор сведений о результатах деятельности народных школ за последние десять лет. Он был уверен, что это поможет опровергнуть измышления Воейкова и его приспешников.

Крестьянская благодарность

Итак, сторонники церковноприходских школ и усиления «религиозного элемента» во всей системе народного образования утверждали, что большинство крестьян якобы недовольно земскими сельскими школами и считают их даже вредными.

Опровергнуть эти доводы лучше всего можно было путем опроса тех, кто получил начальное образование в последние годы. Только тщательное обследование убедительно показало бы, кем стали бывшие ученики, не забылось ли учение, насколько оно пригодилось в жизни.

Илья Николаевич решил провести такую проверку, начав с Карсунского уезда, который соседствовал с Сызранским (где жил Воейков) и находился примерно в равных с ним экономических условиях. Немаловажно было и то, что карсунский училищный совет был способен начать дело и довести его до конца.

Возглавить обследование вызвался Алексей Алексеевич Красев. Семь лет он работал инспектором. Чем больше Илья Николаевич приглядывался к помощнику, тем больше убеждался, что Красев труженик, искренне преданный народному образованию. Его любили учителя и дети. Добродушным характером, начитанностью, любовью к музыке Алексей Алексеевич пришелся по душе и Марии Александровне, стал желанным гостем в доме Ульяновых.

Обследование решено было провести так. Для учеников и учениц, окончивших курс учения за последнее десятилетие, устроить проверочные испытания. Учителям, в том числе и законоучителям-священникам, предлагалось ответить на вопросы анкеты: «Где живут и чем занимаются бывшие ученики сельских училищ; читают ли они книги и какие именно; какие книги имеются в их семействах; упражняются ли бывшие ученики и ученицы в письме и, наконец, каково общее их развитие и нравственная настроенность?» Лучших преподавателей попросили составить записки и воспоминания о жизни своих школ, рассказать о судьбе воспитанников.

Дети крестьян… У Ильи Николаевича всегда сжималось сердце при встрече с ними. Нередко полуголодные, почти всегда плохо одетые, они с большой охотой тянулись в школу, если там работал хороший учитель. И в этом случае ничто не могло удержать их дома – ни мороз, ни слякоть, ни версты раскисшего от дождей или заметенного снегом проселка. Коли уж пробуждался в крестьянском парнишке интерес к знанию, никакие трудности не способны были отлучить его от школы.

Приходилось Илье Николаевичу учить детей и дворян, и чиновников, преподавать в Дворянском институте и в гимназии. Всегда он относился к воспитанникам с добром и лаской; они его любили и уважали. Но крестьянские дети почему-то были ему роднее и ближе прочих. Может быть, в них виделось ему собственное горькое детство, вспоминались годы нужды и лишений…

Ребятишки эту любящую душу в директоре училищ распознавали быстро и сразу заносили его в число своих любимцев. Стоило появиться в классе, как уже каждый старался посадить его рядом, показать тетрадку, подержать за руку, поделиться с ним новостями. Иной даже под партами тихонечко пробирался – лишь бы оказаться поближе к гостю. И такой трогательной, такой волнующей была эта детская любовь и доверчивость, что подчас отнюдь не сентиментальный по натуре Илья Николаевич умилялся чуть не до слез…

Ему нравилось наблюдать за детьми, разговаривать с ними. Нередко он, уже будучи директором училищ, сам вел занятия, проверял домашние задания, экзаменовал. Он не уставал напоминать учителям: перед нами маленькие граждане, души которых чисты и открыты для добра, справедливости, знания. Любая ваша ошибка больно отзовется в них; любое доброе семя непременно прорастет и скажется в жизни. Школьные годы – это время посева; урожай будет зависеть от вашего педагогического таланта, опытности, привязанности к ученикам. Дело, в конце концов, не только в качестве учебников, в оснащенности школы наглядными пособиями. Личность учителя – вот главное богатство школы; от нее зависит, оставит ли школа след в душе человека. «Запомните, – любил повторять он, – школа держится не страхом наказаний, а авторитетом преподавателя, умением его правильно занять детей, способностью его владеть их душевным настроением – словом, силою постоянного, глубокого нравственного влияния на детей…»

Это была первейшая его заповедь педагогам. И вот теперь предстояло выяснить, как она проявилась в жизни, не напрасными ли оказались и его личные усилия, и старания коллег-учителей.

Проверочные испытания были проведены в апреле 1885 года. В состав экзаменационных комиссий вошли учителя и попечители.

Бывшие ученики пришли на экзамены радостные, празднично одетые, словно хотели доказать, что они учились не зря, что они не забыли и никогда не забудут доброго и полезного.

Две тысячи восемьсот сорок два человека отвечали на вопросы. Около двух тысяч из них продолжали заниматься земледелием. Остальные работали на фабриках и заводах, стали ремесленниками, работали письмоводителями, портными. Многие юноши, попав на военную службу, стали писарями, унтер-офицерами. Некоторые – учителями народных школ.

Тяжелая работа, трудная жизнь, сельский быт порою вовсе заставляли забыть те начала грамоты, которые за три зимы учения ребята получали на уроках. И все-таки испытания показали, что бывшие ученики «сохранили и даже значительно развили в себе технику чтения по книгам русской печати, причем в понимании прочитанного обнаружили гораздо большую быстроту, сообразительность и широту, чем какими обладали они при окончании курса учения». Не забылось и славянское чтение. Выяснилось, правда, что книги на селе достать непросто, поэтому читают то, что имеется в церковной библиотеке или продается на базарах: сказки, рассказы из русской истории, календари, учебники и хрестоматии, изредка – произведения популярных русских писателей.

Арифметику тоже помнили: складывать и вычитать, умножать и делить, даже в уме, выпускники отнюдь не разучились. Это было объяснимо: с элементарным счетом крестьянину приходилось встречаться почти повседневно.

А вот с письмом оказалось сложнее. Сельская жизнь, по словам Красева, «не мать, а мачеха всякого знания», предоставляла весьма мало поводов браться за перо или карандаш. Письмо к ближайшему родственнику, запись в поминании «за здравие» или «за упокой», учет прихода и расхода, расписка на документе – вот и все. Однако и грамоту проверяемые не забыли, а многие весьма толково излагали свои мысли и впечатления.

Но вот что оказалось неожиданным – путались и терялись крестьяне на экзамене по закону божию. Не уложились в их головах, казалось бы, навечно вызубренные церковные постулаты…

Проверка в Карсунском уезде лишь укрепила репутацию народных училищ: каждый пятый ответ комиссии оценили на «отлично», две трети – хорошими и посредственными баллами, и лишь восемь человек из ста отвечали неудовлетворительно. Илью Николаевича и его помощника, конечно, радовали эти результаты.

А как отзываются родители, учителя, священники о поведении воспитанников после окончания школы? Она благоприятно воздействует на человека – таков был общий вывод. Правда, нашлись два священника, которые заявили, что у некоторых мальчиков появилось «ученое самомнение и гордость», «неуважение к отцу и вообще к старшим, а затем и желание освободиться от отцовской опеки и тяжелого земледельческого труда, имея при этом в виду сделаться каким-либо писарьком или кем-либо вроде этого». Но одновременно с этим почти два десятка священников, не сговариваясь, написали «записки», в которых отмечали необычайно благоприятное влияние школы на характеры бывших учеников, на их отношения в семейной жизни. «Скромность их поступи, сосредоточенность во взгляде, сравнительная учтивость в разговоре и манерах, уменье и готовность ответить прямо на предложенный вопрос – вот, – по словам священника Лаврова, – постоянно присущие бывшим школьникам черты, которых напрасно вы будете искать в крестьянских детях, не обучавшихся в училище… Смело можно утверждать, что бывшие ученики навсегда застрахованы от грубого суеверия… Бывшие ученики охотно берутся за работы и исполняют их с большей осмысленностью и энергией, чем совсем не обучавшиеся их сверстники… Сомнение в народно-воспитательном значении современной сельской школы должно быть признано, таким образом, недоразумением пли предубеждением». «Народные школы, – писал другой законоучитель, – оказывают благотворное влияние на крестьянскую массу во всех отношениях…»

Итоги проверочных испытаний, суждения учителей показали: народ проголосовал за школу. Результаты столь интересного обследования Илья Николаевич отправил руководству учебного округа.

Опрос выпускников сельских школ был главной, но не единственной заботой той весны. Общественность России, как и других славянских стран, отмечала тысячелетие со дня кончины великого славянского просветителя Мефодия – одного из двух создателей славянской письменности. Православная церковь причислила Кирилла и Мефодия к лику святых и учредила в их честь особый праздник. Однако в 1885 году отмечался не только религиозный праздник. Торжества проходили как смотр достижений болгарской и русской культуры. В те дни с новой силой прозвучал призыв к просвещению народа.

Конечно, Илья Николаевич никак не мог остаться в стороне от этого. Еще задолго до 6 апреля – дня торжеств – в школах учителя рассказывали о вкладе знаменитых болгар в развитие славянской культуры, знакомили детей с историей Болгарии, с первой азбукой. Директор училищ принимал во всем этом живое участие; сам не раз выступал в школах и училищах. С помощью старшего сына он выписал из столицы две тысячи пятьдесят экземпляров брошюры «Жизнь и подвиги святых Кирилла и Мефодия». Илья Николаевич хотел бесплатно раздать их ученикам и в губернском центре, и в уездах. Он воспринимал эту годовщину как важнейшую веху в истории отечественной культуры и старался сделать этот день особенным.

Торжественный акт для учеников начальных школ проводился в самом большом помещении города – в зале городского общества. Оно было празднично украшено, убрано зеленью, специально к этому дню на большом щите нарисовали буквы церковнославянской азбуки.

Из всех школ города пришли ученики к дому городского общества. Здесь же были и взрослые. В зале, к смежных комнатах, в коридорах и на лестницах – везде толпился народ. После короткого молебна, который сопровождался пением сводного школьного хора, Илья Николаевич рассказал о жизненном пути и заслугах Кирилла и Мефодия, подчеркнув непреходящую ценность их духовного подвига во имя славянской культуры, Он порекомендовал на школьных экзаменах по русскому языку написать изложение на тему: «Описание празднования 6 апреля».

…Тем и закончился учебный год – предпоследний в жизни Ильи Николаевича.