Текст книги "Илья Николаевич Ульянов"

Автор книги: Жорес Трофимов

Добиваясь внешнего благонравия и дисциплинированности, Федор Михайлович Керенский пунктуально внедрял в жизнь все официальные требования и установления. И во многом его вина в том, что атмосфера в гимназии была скучной и мертвящей. Вся система обучения и воспитания была направлена на то, чтобы не развивать, а подавлять личность, не научить думать, анализировать, размышлять, а развить способности к запоминанию.

Гимназисты не любили свое учебное заведение. Многие из них после выпуска вспоминали о нем далеко не благодарно:

 
В угрюмом застенке «классической» школы
Я помню вас всех, как сейчас,
Бездушных, как все вы, наук протоколы
Насильно внедрявшие в нас…
От ваших уроков, от вашей системы
Тупели и гасли умы…
О, как глубоко ненавидели все мы,
О, как презирали вас мы…
 

Эти строки принадлежат поэту Аполлону Коринфскому, сидевшему в младших классах за одной партой с Владимиром Ульяновым.

В первом же классе осталось на второй год семеро соучеников Володи. А он не только сразу втянулся в занятия, но при переводе во второй класс получил первую награду – похвальный лист и книгу. Этот успех очень обрадовал родителей.

Илья Николаевич, несмотря на частые отлучки из дома, на загруженность делами, постоянно интересовался ученьем детей, помогал им, объяснял непонятное, советовал, что читать, показывал разные приборы и модели, водил на экскурсии в физические кабинеты учебных заведений Симбирска. И дома он был внимательным, доброжелательным, но требовательным педагогом. Не любивший поучений, назидательных бесед, он не жалел времени на объяснения. Анне растолковывал трудно написанный учебник грамматики и терпеливо просматривал в планах или готовом виде все ее сочинения. Вместе с Александром он начал изучать основы греческого языка, который в его время еще не преподавался в гимназиях. Владимир тоже с первых дней учения почувствовал помощь и поддержку отца; привык ежедневно сообщать родителям о своих школьных делах.

«Возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал. Так как обычно повторялось одно и то же – удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по проходной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: „Из греческого – пять, из немецкого – пять“.

Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки волосами, проворно мелькающей мимо двери», – вспоминала Анна Ильинична.

Илья Николаевич был для детей образцом. «И все в нем: его речь, сама его личность, проникнутая верой в силу знания и добра в людях, действовала, несомненно, развивающим и гуманизирующим образом и на детские души, и мы рано научились признавать необходимость и важность знания». Это тоже свидетельство Анны Ильиничны.

Ребята тянулись к знаниям. И не потому, что их принуждали учиться или запугивали неприглядным будущим, если они не получат гимназических аттестатов. Каждодневный пример родителей, верящих в силу знания, – вот что влекло их к книге, к географическим картам, к словарям. Они учились в гимназиях, но главную школу проходили дома.

Илья Николаевич досконально знал дурные стороны гимназической жизни. И осторожно, ненавязчиво пытался помочь детям противостоять ее отрицательному влиянию. Он понимал, что воспитывают не нравоучения и не страх наказания, а прежде всего личный пример наставника, образ его жизни. Чтение, шахматы, музыка – вот чем заполнялся досуг отца в те дни, когда он не бывал в разъездах. Дети, слушая его частые рассказы о том, что он видел в поездках, невольно воспринимали его суждения о жизни. Увлеченность отца своим делом, глубокая внутренняя ответственность за него заставляли детей так же добросовестно относиться к учению, к домашним обязанностям.

Университетом нравственного воспитания, становления личности для детей была в первую очередь семья.

Здесь жили разумно, возвышенно, ясно, а главное – так искренне, что эта жизнь старших без всяких понуканий и упреков становилась для младших единственно возможной и единственно желанной. Отец предан делу, работа для него – высший долг, который он исполняет без жалоб и стенаний. Мать абсолютно равнодушна к тому, что называлось тогда светской жизнью. Друзей немного, но это друзья настоящие. В доме ценится умная книга, привечается шутка, остроумный экспромт. Здесь умеют работать, умеют и отдыхать, веселиться. Дети не слышат жалоб взрослых на собственные неудачи, зато родители озабочены неустроенностью других и всегда готовы прийти на помощь каждому, кто в этом нуждается. Влечение к чинам, к накопительству, к роскоши всем чуждо. Высшим достоинством почитаются трудолюбие, ум, порядочность; награды, будь то медали детей за успехи в ученье или ордена отца, воспринимаются только как традиционное поощрение стараний.

В 1880 году, когда Анне не было еще шестнадцати лет, она, единственная из выпуска женской гимназии, получила Большую серебряную медаль. А ведь старшая дочь занималась в этом своеобразном и сравнительно редком учебном заведении, «состоявшем в ведомстве императрицы Марии», всего лишь пять лет.

Аня по примеру отца хотела стать народной учительницей. Но юный возраст был тому помехой. И лишь через год после окончания гимназии она получила место помощницы учительницы в одной из начальных школ Симбирска.

Казалось, жизнь Ульяновых ничем не отличалась от жизни других. Хлопотала по хозяйству мать. Бегали в гимназию дети. Звучал рояль. И детский плач раздавался иногда. И требовательный мамин голос.

Обычная на первый взгляд жизнь.

Но было и нечто иное. В этом доме взволнованно говорили о судьбах народа. Тут звучали стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Плещеева. Читали Белинского, Добролюбова, Писарева.

Стенам этого дома не приходилось слышать оскорблений или крика, обид. В семье не знали ссор. Здесь спорили, возражали, не соглашались, отстаивали свою точку зрения, но не скандалили, не обижали друг друга, не унижали, не насмехались. Характер взаимоотношений, стиль жизни были удивительно добрыми, сердечными.

Вот как вспоминала народная учительница Вера Васильевна Кашкадамова о вечерах, проведенных в доме Ульяновых:

«Бывало, приду к Илье Николаевичу по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников… Дверь кабинета тихо отворяется, и Мария Александровна с улыбкой спрашивает: „Илья Николаевич, скоро вы кончите, у нас самовар уже готов“. Илья Николаевич встает, потирает руки: „Сейчас, сейчас! Идемте чай пить“, – говорит он мне. Деловые разговоры кончаются, они не выходят за порог директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую, а там уже собралась вся семья.

Илья Николаевич шутит, говорит о школе часто в ироническом тоне, рассказывает школьные анекдоты, а у него их было много, – все смеются, всем весело.

Тепло и уютно чувствуешь себя в этой дружной семье. Дети болтают, рассказывают события из своей жизни…

Но вот разговор между взрослыми касается какого-нибудь серьезного вопроса, и выражение лица сидящего против меня Володи резко меняется: он даже как-то крепче и плотнее усаживается на стул и, ссутулясь несколько, поглядывая на говоривших как-то исподлобья, причем упрямый завиток падал ему спереди на лоб, весь превращался в слух и внимание. По выражению его лица можно было прочесть его отношение к затронутому вопросу: оно было то одобрительное, то недоумевающее; порой брови его сдвигались. Время от времени слышались его короткие замечания: „Гм. Ну да!“, „Нет“, „Почему?“ Видно было, что он близко принимал к сердцу то, о чем говорили старшие. Когда речь заходила о какой-нибудь несправедливости, то не только лицо, а вся фигура его выражала негодование.

Илья Николаевич иногда просто усмехался, продолжая разговор, иногда приостанавливался, возражая Володе; но тот не всегда соглашался, а вступал порою в спор с отцом, доказывая горячо свое мнение. Тогда Илья Николаевич тоже серьезно объяснял Володе не понятое им. Вообще в семье Ульяновых дети всегда свободно и просто обращались к родителям и вступали в общий разговор – от них никогда не отмахивались, им давали всегда ответ или объяснение».

Искренним и радушным был и для детей и для взрослых дом на Московской улице, в которой жила одна из самых уважаемых в Симбирске семей.

Итоги десятилетия

Обычно в конце года Илья Николаевич составлял отчеты о народном образовании в губернии. Этого требовал учебный округ. Сам он считал, что о состоянии такого важного дела, о направлении его развития, об удачах и неудачах, о трудностях и проблемах должно знать как можно больше людей. Поэтому отчеты – с подробными статистическими выкладками, с характеристикой школ и учителей, со сведениями об ассигнованиях – он печатал в местной газете, издавал отдельными книжками в Симбирске и Казани. Отчеты были немногословны, логичны. Обзор школ давался сжато, предложения были реалистичны и обоснованны. Директор училищ скрупулезно отмечал, что из намеченного выполнено, что нет, по какой причине.

К отчету в конце 1879 года Ульянов приступал с волнением. Это было нетрадиционное обозрение школьного дела за минувший год. Исполнилось десять лет его работы инспектором и директором народных училищ. Хотелось дать полный анализ минувшего десятилетия.

Кажется, еще совсем недавно разглядывали они с Марией Александровной незнакомый город на высоком правобережье Волги, где предстояло жить и работать. А вот уже пролетело целых десять лет. Сколько изъезжено верст, сколько увидено, сколько новых знакомых они обрели здесь, в Симбирске. Повзрослели Аня и Саша, десятый год идет Володе, восемь исполнилось Оле, подрастают младшие – Маняша и Митя. Идет время, меняя людей, торопя события, ставя новые проблемы.

Илье Николаевичу не надо было рыться в справочниках, чтобы вспомнить, как обстояло дело с народными школами десять лет назад. Он помнил все: и первые поездки десятилетней давности, и безрадостные цифры в отчетности тех лет, и удручающий уровень большинства учителей. И с тем большим удовлетворением отмечал, чего удалось добиться за десять лет.

Число начальных школ – вот парадокс! – уменьшилось с 462 до 425. Но если раньше добрая часть их значилась лишь на бумаге, то теперь каждая существовала реально. А численность учащихся увеличилась с 10 564 до 15 561, то есть почти наполовину! Вознаграждение учительского труда утроилось. Построено полтораста новых школ. Школьный бюджет вырос почти в три с половиной раза! С каждым годом становится все больше педагогов, получивших специальную подготовку. А одно из самых существенных изменений то, что программы стали содержательнее, объем учебного материала увеличился. Выпускники народной школы получают больше знаний, они стали образованнее, чем раньше.

Илья Николаевич знал положение в соседних губерниях Поволжья – там народное образование развивалось медленнее. И хотя были основания почувствовать удовлетворение, он все же не обольщался достигнутым и в отчете за десятилетие обратил внимание и на нерешенные проблемы. А их хватало.

Сельских школ пока все еще мало – всего лишь четыре на семнадцать населенных пунктов, расположенных в среднем на пространстве в 78 квадратных верст! Из каждых сорока трех представителей мужского населения учился только один, а число учащихся девочек просто ничтожно: одна из 313 жительниц губернии. Из 424 учителей (не считая законоучителей) всего 44 окончили учительские семинарии. Только чуть более половины школ размещено в подходящих помещениях. Многие школы переполнены учениками. Десятки тысяч детей не учатся только потому, что в деревнях, где они живут, нет школ. А в некоторых уездах другая беда: есть школы, но из-за мизерности учительского жалованья подходящих людей трудно найти. Илья Николаевич с болью писал о том, что по-прежнему «положение народного учителя ничем не обеспечено в будущем: не щадя сил, ни здоровья при исполнении своих нелегких обязанностей, он к концу своей нередко тридцатилетней службы остается без всяких средств».

Вывод напрашивался сам собой: рано успокаиваться, начальное образование народа еще надо развивать и развивать.

А где взять деньги? Автор воздержался от прямых рекомендаций, но привел красноречивые цифры: субсидия земства составляла четвертую часть ассигнований на народное образование, а казна финансировала всего-навсего пять процентов. Остальные средства – деньги сельских и городских обществ, частные пожертвования. Вывод сделать было нетрудно: не слишком озабочено государство ужасающей безграмотностью своих граждан.

За десять лет работы Ульянов убедился: будущее народной школы в первую очередь связано с ростом доверия к ней широких слоев населения. Конечно, и государственная копейка должна идти на образование, и пожертвования частных лиц не во вред, и земство может и должно побольше раскошелиться на школы. Но коренником в «школьной упряжке» пока является сам народ. Это заключение было основным.

Отчет был напечатан в майском номере «Журнала министерства народного просвещения» за 1880 год. Картина, нарисованная в нем, была объективной – читателю было над чем поразмышлять.

11 ноября 1880 года исполнилось двадцать пять лет службы Ульянова в ведомстве народного просвещения. Учителя народных школ преподнесли своему директору приветственный адрес, подарили письменный прибор. В этот же день Илья Николаевич написал, как того требовали служебные правила, прошение попечителю Казанского округа, выразив желание остаться на службе еще на пять лет.

В этой просьбе не было ничего необычного. И после узаконенного срока службы многие занимали свои посты еще не один год. Директор Симбирской гимназии Вишневский прослужил сорок лет. Иные работали еще дольше. Илья Николаевич не собирался идти на пенсию. Не представлял себя без службы, хотел еще многое сделать.

Попечитель учебного округа Шестаков, зная безупречную службу директора народных училищ, попросил министра народного просвещения удовлетворить просьбу Ильи Николаевича. Казалось, не было никаких оснований для отказа.

И тут прозвучал первый тревожный сигнал. Министр просвещения Сабуров отклонил представление попечителя учебного округа. Он сообщал, что согласен оставить Ульянова на службе только на один год. Шестаков написал в Симбирск официальное, с оттенком извинения письмо: «Милостивый государь Илья Николаевич. Вследствие представления моего об оставлении Вашего превосходительства на службе на пять лет по выслуге 25-летнего срока, г. управляющий Министерства народного просвещения предложением от 11 сего декабря за № 14 055 уведомил меня, что Его превосходительство согласен на оставление Вас на службе только на один год, со дня выслуги 25-летнего срока, с 11 ноября 1880 г., о чем будет внесено в приказ по Министерству народного просвещения…»

Грустным оказался конец декабря 1880 года для Ильи Николаевича. Десять с лишним лет он трудился в Симбирске увлеченно, с полной отдачей всех своих сил и способностей. Ему нет и пятидесяти. Что ж, уходить в отставку? Шестеро детей. Старшей недавно исполнилось только шестнадцать, младшей не было еще и трех лет… На сторублевую месячную пенсию даже такой экономной хозяйке, как Мария Александровна, при постоянно растущей дороговизне вряд ли удастся свести концы с концами.

…Тягостно на душе, но надо работать. В январские дни 1881 года Илья Николаевич составил годовой отчет. Затем отправился в очередную поездку по народным школам. Возвратившись, изложил свои наблюдения и выводы, подготовил для «Симбирских губернских ведомостей» публикацию о состоянии народного образования.

В субботу, 14 февраля, скончался Николай Александрович Языков. Он оставил пост председателя Симбирского училищного совета еще в 1874 году, но всегда помогал Илье Николаевичу и защищал его как только мог. И вот одного из друзей не стало… 1 марта 1881 года в «Симбирской земской газете» появилась большая статья В. Н. Назарьева о Николае Александровиче; писатель прочувствованно рассказывал о незаурядном человеке.

В этот же воскресный весенний день в Петербурге произошло событие, затмившее все другое: от взрыва бомбы скончался Александр II.

Уже несколько лет за полной драматизма героической схваткой народовольцев с правительством напряженно следили во всех уголках России.

Симбиряне буквально «до дыр» зачитывали газеты с правительственными сообщениями о покушении на петербургского градоначальника Трепова, об убийстве Степняком-Кравчинским шефа жандармов Мезенцева, о выстреле Соловьева в Александра II, о взрыве, осуществленном Степаном Халтуриным в Зимнем дворце.

Но был еще один источник информации – рукописные, гектографированные и печатные прокламации, распространявшиеся подпольщиками. Однажды на фонарном столбе недалеко от здания классической гимназии кто-то приклеил «возмутительный» листок. Прокламация призывала на развалинах буржуазного строя создать «новый мир – мир труда». Она вызвала много толков в Симбирске.

Илья Николаевич, как и другие директора народных училищ и средних учебных заведений, время от времени получал от попечителя учебного округа секретные документы с изложением взглядов революционных кружков, со списками неблагонадежных учителей, которых запрещалось допускать к преподаванию в народных школах. Довелось ему читать и подлинные нелегальные издания. Как-то смотрителю сызранских училищ прислали по почте прокламацию Исполнительного комитета «Народной воли», в которой рассказывалось о нашумевшей попытке революционеров 19 ноября 1879 года взорвать царский поезд на Московско-Курской железной дороге. Смотритель поспешил отослать ее в Симбирск Ульянову, которому был подчинен по службе. Местные жандармы с опозданием узнали об этом, за что получили нагоняй от начальника губернского жандармского управления. «Вы имели полное право, – выговаривал генерал фон Брадке своему помощнику в Сызрани, – потребовать, чтобы он (смотритель училищ. – Авт.)вам представил прокламацию… Подобные возмутительные воззвания не должны быть известны никому, кроме как жандармскому ведомству». О прокламации генерал тотчас же доложил в Петербург и затребовал ее у Ильи Николаевича для снятия копии, попросив директора в будущем не подшивать в свой архив подобные документы, а сразу же передавать ему.

…Правительственное сообщение о покушении на Александра II поступило в Симбирск по телеграфу. Известие взбудоражило тысячи людей. Пошли различные толки, все хотели знать, как идет расследование в Петербурге, какие меры приняты.

4 марта в Троицком соборе состоялась панихида по покойному императору. Илья Николаевич был на этой службе, вернулся из собора очень взволнованный. Для него, чья молодость прошла при деспотизме Николая I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, да и по своим убеждениям он был против террора и насилия.

Анна Ильинична хотела поподробнее поговорить с отцом, но он уклонился от этого. Саша предпочел тоже отмолчаться. «Ильичу было тогда только одиннадцать лет, – писала Н. К. Крупская, – но такие события, как убийство Александра II, о котором все кругом говорили, которое все обсуждали, не могло не волновать и подростков. Ильич, по его словам, стал после этого внимательно вслушиваться во все политические разговоры».

3 апреля 1881 года участники покушения были казнены.

Кое-кто в Симбирске думал, что руководит народовольцами лицо, имеющее громадные денежные средства. Многие крестьяне считали, что царя убили помещики за то, что он якобы хотел дать мужикам настоящую волю. Были и другие суждения. Хватало клятв в преданности трону. Метались громы и молнии в адрес революционеров.

Всех интересовало: какой курс изберет новый царь? Александр III в своем манифесте 29 апреля заявил, что будет охранять самодержавную власть «для блага народного от всяких на нее поползновений».

События 1 марта вызвали жесточайшую реакцию. В правительстве произошли перемены. Ушел в отставку министр народного просвещения Сабуров. Его преемником стал бывший попечитель Кавказского учебного округа Николаи.

Учитывая смену начальства, Илья Николаевич 1 ноября 1881 года снова отправил попечителю Казанского учебного округа прошение. «Ввиду приближения 11 ноября – срока оставления меня на службе, – писал он, – по выслуге 25-ти лет, на один год, имею честь покорнейше просить ходатайства Вашего превосходительства об оставлении меня на службе на 5 лет».

Попечитель округа – как и в первый раз – сразу же по получении прошения уважаемого им симбирского директора обратился с представлением к новому министру. «Принимая во внимание, что директор народных училищ Ульянов, – говорилось в нем, – постоянно отличается примерным усердием к службе и пользуется вполне заслуженным доверием местного общества, он заслуживает оставления на службе в занимаемой должности еще на четыре года с 11 сего ноября».

Полтора месяца не было никаких известий. 19 декабря Илья Николаевич попросил попечителя округа выдать удостоверение о праве на получение пенсии, полагающейся за 25-летнюю выслугу. Наконец 30 декабря пришло сообщение о продлении его службы еще на четыре года.