Текст книги "Илья Николаевич Ульянов"

Автор книги: Жорес Трофимов

Борьба за семинарию

Губернское начальство старалось указать Ульянову на малейшее упущение в работе – в том числе и мнимое. Объектом неприязни становилась Порецкая семинария.

Началось с того, что некоторых ее воспитанников и преподавателей уличили в атеизме, политической неблагонадежности и попытках вести революционную пропаганду среди крестьян. Обвинения были серьезными. Начальник симбирского жандармского управления генерал фон Брадке доносил: «Преподаватель Порецкой семинарии В. Муратов вселял воспитанникам вредные идеи…» В богохульстве и вольнодумстве обвинялись также другие педагоги и воспитанники.

Невзлюбил семинарию протоиерей Баратынский. В статье, опубликованной в «Симбирской земской газете» еще в августе 1879 года, он сетовал, что несколько лет назад привлекались «к учительству» студенты духовной семинарии, и это было хорошо, а ныне предпочтение отдается выпускникам Порецкой семинарии, и это плохо. Священник писал, что поэтому и религиозности в начальных училищах становится меньше и меньше.

Учителя-ульяновцы в обиду себя не дали. В той же газете преподаватель А. И. Анастасиев убедительно доказывал: Баратынский отстаивает лишь свои сословные интересы. Анастасиев критиковал выпускников духовных семинарий за то, что они смотрят на службу в сельских школах как на занятие временное, «часто пользуются учебным временем для посторонних делу личных целей, например, на разъезды по окрестным местам, смотренье невест и обычные при этом попойки». Он заявил, что выпад протоиерея против учителей при «нынешнем возбужденном умонастроении» имеет «в общественном мнении значение доноса».

Баратынский был неодинок. В декабре 1879 года земская газета опубликовала анонимную статью, автор которой упрекал народные школы губернии в том, что там совсем мало говорится о «великих реформах Александра II». Другой аноним писал, что до недавнего времени обучение в школах «шло рука об руку с религией», а теперь «благодаря людям, посвятившим себя народному образованию», союз этот ослаб. Он призвал принять меры, чтобы сельская школа «не отвлекала воспитывающееся поколение от отцовских и дедовских занятий». «Из Порецкой семинарии, – доносил попечителю Казанского учебного округа алатырский предводитель дворянства, – выходят нигилисты, атеисты и вообще неблагонадежные в политическом отношении». И заявлял, что он как председатель уездного училищного совета и на порог школы не допустит таких учителей.

Порецкая семинария в числе других была официально проверена Казанским учебным округом. Проводил проверку тот самый А. В. Тимофеев – учитель Ульянова в Астраханской гимназии, затем его начальник по службе в Пензе и Нижнем Новгороде. Он пришел к выводу, что учебно-воспитательный процесс в семинарии не лишен недостатков.

Некоторые гласные губернского земского собрания заявили, будто бы затраты на содержание учительской семинарии чрезмерно велики, а отдача, напротив, мала, а посему, мол, нужно ликвидировать стипендии в ней.

Таким образом, на семинарию нападали сразу с трех сторон. Духовенство обвиняло ее выпускников в безбожии, губернская администрация видела в ней рассадник «возмутительства», а земская управа считала, что много тратит денег на семинаристов.

Было над чем призадуматься.

Илью Николаевича больше всего тревожила позиция земства. Оно субсидирует семинарию; если гласные сочтут, что этого делать не следует, то учебное заведение окажется под угрозой закрытия. Тем более кое-кто из гласных пытался доказать, что учителя из Порецкого и по уровню профессиональной подготовки слабы.

Илья Николаевич знал, в чей огород летят эти камешки. Он все время добивался, чтобы народные учителя преподавали по усовершенствованным руководствам Ушинского, Корфа, Водовозова, всемерно расширяли кругозор детей. Нетрудно было понять, что недовольство семинаристами было в то же время и осуждением взглядов директора народных училищ на методы обучения и воспитания.

К счастью, в губернии имелись сторонники и защитники новой земской школы. Гласный от крестьян Сборщиков, выступая на сессии губернского земского собрания 1882 года, заявил, что крестьяне хотят, чтобы их дети получили в школе разнообразные знания и смогли продолжать образование в средних и высших учебных заведениях.

В поддержку Порецкой учительской семинарии выступали земские деятели – Белокрысенко, Анненков, Знаменский и другие сторонники Ульянова. Так, гласный Федоров решительно возразил против предложения о прекращении субсидий Порецкой семинарии, заявив, что ее выпускники «более приготовлены к учительской деятельности, чем остальные учителя».

Ликвидировать земские стипендии будущим учителям или сохранить? Этот вопрос обсуждался во всех восьми уездных училищных советах. Мнения разделились поровну. Дело кончилось тем, что стипендии временно оставили.

Доказывая, агитируя, убеждая, Илья Николаевич всеми силами отстаивал семинарию. И наконец решил изложить свои взгляды в специальной «Записке об учительских семинариях и училищных советах», которую отправил в министерство народного просвещения в октябре 1883 года.

«Существование учительских семинарий, по моему мнению, неразрывно связано с существованием начальных училищ, если только последним предполагается дать прочную и плодотворную организацию, – писал он. – В самом деле, можно ли утверждать, что начальное обучение, понимаемое даже в скромных размерах сознательной грамотности, не нуждается в преподавателях, специально подготовленных к своему делу? Полагаем, нельзя, и даже самый вопрос пора считать общим местом, оспаривать которое значит утверждать, что будущему врачу нет нужды изучать медицину, садовнику – садоводство и т. п.».

Заявив, что считает вопрос о существовании учительских семинарий бесспорным, Илья Николаевич заметил, что выпускники Порецкой семинарии по уровню своей подготовки и результатам практической работы стоят выше прочих учителей. «Дорого также и то, – говорилось далее в „Записке“, – что подготовленные учителя настроены на более или менее возвышенный тон в своих отношениях к школе, и, очевидно, благодаря преимущественно этому настроению, вложенному в них педагогическим учебным заведением, их воспитавшим, они строго относятся к обязанностям и ведут себя прилично званию».

В заключение он обращал внимание на еще одну важную черту своих воспитанников: они считают педагогическую работу главным занятием в жизни, тогда как учителя, не получившие специальной подготовки, часто переходят «на должности, ничего общего с учительством не имеющие, как то: в волостные и удельные писаря, в акциозные надсмотрщики, приказчики, дьячки… Факт этот ясно определяет стремления тех и других, а равно их взгляд на учительское звание и отношение к последнему».

Не местом получения жалованья, не ступенькой в служебной карьере или к личному благополучию, а жизненным предназначением, внутренним долгом считал Илья Николаевич работу в сельской школе, «главным занятием в жизни». И не корысть или практический расчет, а зов души, убеждение должны были, по его мнению, вести учителя в класс. Именно в этом он видел главное достоинство учителя, именно об этом не уставал напоминать подопечным.

Выступления в защиту учительских семинарий вообще и Порецкой в частности были вызваны не только местными нападками. Летом 1882 года небезызвестный деятель Катков писал в своей газете, что в земских школах «задают тон полуграмотные верхогляды, просидевшие после сохи три года в так называемых учительских семинариях и трактующие свысока священника».

Директор народных училищ Ульянов доказывал, что основательность профессиональной подготовки – главное преимущество выпускников семинарий. Его аргументация была во многом созвучна высказываниям известного деятеля народного образования барона Корфа. Ведь он в «Вестнике Европы» тоже писал, что «педагогика не может не составлять главного предмета для учителя», что «ее надо изучать так же тщательно, как бухгалтеру – бухгалтерию, сельскому хозяину – сельское хозяйство, врачу – медицину».

Порецкая семинария, несмотря на все попытки расправиться с ней, продолжала пополнять ряды отлично подготовленных учителей. После выпускных экзаменов, перед отъездом в отдаленные уголки губернии молодых учителей всегда напутствовал директор народных училищ.

«Во время акта Илья Николаевич обратился к нашему выпуску с вопросом – куда мы хотели бы идти работать, – вспоминал учитель А. А. Волков. – Мы, все 22 человека… ответили хором, что в город. Илья Николаевич посмотрел на нас укоризненно и сказал, что этого, во-первых, и сделать невозможно, во-вторых, в городе культурных сил и без нас много. А потом он нам развил перспективу, показал, что мы такое, что ожидает нас в будущем, какое отрадное и великое дело быть учителем: надо стремиться идти в глушь, где тьма. И вот по окончании курса он назначил меня в село Ибреси Алатырского уезда. А я уже туда заранее съездил, увидел, что там ужас один, одни голые стены, ни парт, ни досок, даже шкафа не было. Я пишу Илье Николаевичу, что туда не пойду. Он во время вакации был в Алатыре. Вызвал меня и говорит: „Я знаю, что гаже этой школы мир не создавал, но вы покажите себя, к чему вы готовились, и сумейте сами школу поставить, как школу“».

Чтение – лучшее учение

…Как-то вечером Анна с несколько таинственным видом пригласила родителей в гостиную. Когда все расселись, появился Александр и торжественно положил на стол большую папку, на обложке которой было крупными буквами выведено: «Субботник». Так назвали журнал, который решили выпускать дети. Предстояла коллективная читка первого номера. Затея была предпринята по предложению Александра.

Выпускали журнал «как настоящий» – со всеми разделами и рубриками «толстого» издания. Рассказы, стихи, критические статьи и карикатуры – все оказалось в папке. В роли главного редактора выступал Александр, а критический отдел вела Анна. Подражая Белинскому, она довольно язвительно раскритиковала первый рассказ Володи. Он сосредоточенно и внимательно, не без тени обиды, слушал столь неожиданный для него разбор.

Субботу ждали всегда. Уроки в этот день можно было отложить на воскресенье, не спеша почаевничать. И вот теперь и без того желанные вечера стали еще дороже: чтение нового номера журнала, обсуждение детских произведений делало их такими интересными, такими радостными!

Часы досуга в семье – это, как правило, были часы чтения. Книгу ценили и любили все. С годами составилась большая библиотека. Кроме того, и у каждого из детей было свое, личное собрание книг – учебники, издания, полученные в награду за отличную учебу, подарки ко дню рождения, томики, приобретенные на карманные деньги.

Гимназический курс российской словесности тех лет был весьма куцым. О Тургеневе, Некрасове, Льве Толстом, Салтыкове-Щедрине, не говоря уже о Чернышевском, Добролюбове и других революционных демократах, не слышали в стенах гимназий ничего. А «дозволенные» писатели изучались так, что воспитанникам оставались неведомыми антикрепостнические, свободолюбивые стороны их творчества.

Книжная торговля в Симбирске была развита слабо. Научную и художественную литературу Илья Николаевич обычно выписывал у известных книгопродавцев столиц и Казани. Из-за крайней дороговизны книг на скромное жалованье не всегда можно было выписать собрания сочинений классиков или новинки литературы. И все-таки книг в доме было много. Старшие передавали младшим журналы «Детское чтение», «Родник», «Детский отдых», сборники сказок и поэм Пушкина, стихов Лермонтова, Кольцова, Никитина, басен Крылова, популярные детские повести. Особым успехом пользовалась «Хрестоматия для всех» («Русские поэты в биографиях и образцах») Н. В. Гербеля. Ею наградили Ольгу в гимназии за успехи. Этот сборник перечитывали, заучивали наизусть отрывки из него.

Книга в доме Ульяновых никогда не была лишь развлечением – она пробуждала мысль и обостряла чувства, звала к действию.

Стремясь дать детям полное представление о родной литературе, о русской общественной мысли, отец старался с раннего возраста приохотить их к чтению серьезному. Не романы модных беллетристов, а лучшие творения русских писателей советовал он читать. «Всех русских классиков мы прочли в средних классах гимназии. Отец рано дал их нам в руки, и я считаю, что такое раннее чтение сильно расширило наш горизонт и воспитало наш литературный вкус. Нам стали казаться неинтересными разные романы, которыми зачитывались наши одноклассники», – заметит в своих мемуарах Анна Ильинична.

Став старше, знакомились с публикациями в журналах «Современник», «Отечественные записки», «Вестник Европы». У каждого были свои любимые поэты и писатели, среди них – Писарев, Тургенев, Гоголь, Лев Толстой, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Лермонтов и, конечно, Пушкин.

Ульяновы постоянно пользовались Карамзинской общественной библиотекой. Илья Николаевич состоял членом комитета этой одной из лучших в России провинциальных библиотек. Он участвовал в комплектовании ее фондов, внимательно следил за новинками и, конечно, тут же приносил стоящую книгу домой. Александр и Владимир в читальном зале библиотеки регулярно знакомились со свежими номерами газет.

Карамзинская библиотека для одних была источником высоких мыслей и чувств, для других – причиной беспокойства. Много волнений испытывал директор гимназии Федор Михайлович Керенский: воспитанники не столько интересовались литературой, собранной в гимназической библиотеке, сколько книгами Карамзинской. А имеющаяся там «обличительная» литература могла дурно повлиять на гимназистов. Но противостоять этой тяге было трудно. «К сожалению, – сетовал директор гимназии в донесении попечителю учебного округа, – вполне строгий контроль над ученическим чтением невозможен потому, что многие ученики берут книги не из гимназической только библиотеки, но также из общественной Карамзинской через посредство родственников или других лиц».

Не зря тянулась молодежь в публичную библиотеку. Ведь ученическая библиотека насчитывала лишь около 900 названий. Далеко не каждый мог получить здесь даже ту книгу, которую рекомендовал учитель. А новинки, затрагивавшие злободневные общественные вопросы, вообще сюда не поступали.

Время от времени производились в Карамзинской библиотеке чистки. Изъяли из общественного пользования «Капитал» К. Маркса. В число вредных произведений попали и «Основы химии» Менделеева, «Рефлексы головного мозга» Сеченова.

Но – как это часто бывает – запрет лишь обострял желание прочитать именно запрещенное. И многие брали такую литературу у знакомых или родственников.

В гимназические годы Александр и Анна буквально «заболели» Писаревым. Отец знал, что у доктора Покровского есть Полное собрание сочинений этого писателя, и попросил дать его почитать детям. Все тома были «от доски до доски» прочитаны. И когда закончили чтение, даже приуныли – грустно было расставаться с полюбившимся автором, хотелось иметь его произведения под рукой всегда.

Илья Николаевич решил порадовать Анну и Александра. В августе 1881 года он выписал из Петербурга сочинения Писарева в шести томах. Это издание 1872 года, правда, заметно «похудело» из-за вмешательства цензуры. В нем, в частности, не было таких важных статей, как «Генрих Гейне» и «Мыслящий пролетариат» (о романе «Что делать?» Чернышевского). Поэтому Владимиру, по примеру брата и сестры, тоже пришлось прочесть писаревские томики у Покровского.

Одним из самых почитаемых поэтов был Некрасов. Илье Николаевичу особенно близки были гражданские мотивы в его произведениях, созвучные собственным его идеалам. Он знал наизусть множество стихотворений поэта, часто читал их вслух. С них и начиналось знакомство детей с некрасовским творчеством.

Иногда отец доставал из своего книжного шкафа томик «Стихотворений» Некрасова издания 1863 года, приобретенный еще в Нижнем Новгороде. Это была семейная реликвия. Томик читался и перечитывался всеми. Кое-кто не выдерживал запрета не портить книги помарками и отмечал точками и «птичками» в оглавлении книги особенно полюбившиеся стихи.

Эпизод из воспоминаний Анны Ильиничны: «Помню, что одиннадцатилетним мальчиком, в третьем классе гимназии, Саша обратил мое внимание в этой книжке на „Песню Еремушке“ и „Размышления у парадного подъезда“. „Мне их папа показал, – сказал он, – и мне они очень понравились“. И, не охотник до декламации вообще, Саша эти любимые свои стихотворения читал с большой силой выражения».

Глубоко опечалены были все вестью о кончине любимого поэта. Анна Александровна Веретенникова – сестра Марии Александровны – откликнулась стихами:

 
Скорбь непробудная, скорбь безысходная,
Скоро ль вам будет конец?
Знаешь ли, русская масса народная,
Умер твой дивный певец?
Умер!.. Повсюду молчанье могильное…
Где нам, соколик, то знать…
Хлеба с бересточкой вдоволь хватило бы,
Где уж нам книжки читать!
 

Илья Николаевич приобрел для домашней библиотеки четырехтомное посмертное издание стихотворений Некрасова. Стихи постоянно декламировали, даже напевали.

В семье читали все, что появлялось на страницах «Отечественных записок». Это был один из любимых журналов. Возглавлял его Салтыков-Щедрин. Интерес молодежи к творчеству Салтыкова-Щедрина, в том числе и детей Ильи Николаевича, был велик. Им была близка позиция гениального сатирика в области народного образования. Ульяновы-то хорошо знали, насколько прав писатель, говоря, что у мракобесов типа Победоносцева, Каткова и Мещерского «не стремление к распространению знания стоит на первом плане, а глухая боязнь этого распространения». Знали они и о том, что многие произведения Михаила Евграфовича занесены в списки запрещенной литературы.

Почитали в доме и Тургенева. В ноябре 1882 года Илья Николаевич отправил в петербургский книжный склад М. М. Стасюлевича письмо такого содержания: «Покорнейше прошу выслать по почте 1 экз. полного собрания сочинений И. С. Тургенева, с его портретом, в 10 томах в роскошном – коленкоровом переплете и 1 экз. сказки „Мурка“ Шмидта, изд. СПб. Фребелевского общества, по следующему адресу: в Симбирск, директору народных училищ И. Ульянову. Деньги будут высланы немедленно по получении книг и счета». Сказка предназначалась для четырехлетней Маняши, а произведения Тургенева – для старших. Вначале их прочли родители, затем Анна и Александр. Через год-другой наступил черед второй пары детей – Владимира и Ольги. Владимиру очень понравился рассказ «Андрей Колосов».

Илью Николаевича радовало, что дети тонко чувствуют красоту слова, что в них развивается искреннее и глубокое понимание замыслов писателя. Он знал: дружба с книгой – одна из самых значительных сторон человеческого существования, она определяет характер и мировоззрение, и ненавязчиво помогал детям разобраться в непростом мире литературы, выработать взыскательность и вкус. Он понимал, что не сразу, не в один день складываются взгляды, привычки, характер. Но каждая новая страница, каждая новая мысль неизбежно остаются, запоминаются, проявляют себя в жизни и судьбе детей… Он любил прислушиваться в своем кабинете к страстным спорам, разгоравшимся в гостиной между старшими детьми после прочтения очередной литературной новинки; его несколько огорчал рационализм Александра, умиляла восторженность Анны, вызывала уважение сдержанная непреклонность Владимира. Илья Николаевич предпочитал не вмешиваться в эти горячие юношеские дискуссии, справедливо полагая, что истина, добытая в споре, всегда дороже.

Родители старались доходчиво объяснить детям даже самые сложные нравственные проблемы. В противовес официальной педагогике, полагавшей, что надо всячески оттеснять молодежь от общественных проблем, Илья Николаевич воспитывал в детях гражданские чувства. Нередко он вспоминал слова Н. Г. Чернышевского: «Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что остается наблюдать мне? в чем остается участвовать мне? Остается хлопотливая сумятица отдельных личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о своем брюшке или о своих забавах».

Сам искренне и глубоко сочувствовавший нелегкой жизни народа, его сложной исторической судьбе, отец и в детях хотел видеть патриотов, достойных граждан Отечества. Некрасовские строчки:

 
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный
К отчизне холоден душой… —
 

не без умысла частенько произносил он при детях…

«Чтение – вот лучшее учение». Этот пушкинский афоризм был повседневным правилом в жизни Ульяновых. Не только художественная литература заполняла полки домашней библиотеки. Тут были тома и с такими притягательными названиями, как «Космос для юношества», «Метеорологическое обозрение России», «Беседы о земле и тварях, на ней живущих», «Жизнь европейских народов». Часами можно было листать их, узнавая так много интересного, полезного! А наглядные пособия по физике, химии, естествознанию, которые отец выписывал из Петербурга?! С нетерпением ждали дети того часа, когда отец поведет их в физический кабинет, на телеграф или метеостанцию, расскажет о том, как работают сложные приборы, назовет имена их создателей.

Дать детям разностороннее образование, расширить общий кругозор – вот к чему стремились родители. И не простая утилитарная цель имелась тут в виду – окончить гимназию, выбиться в люди. Высший смысл стремления к знаниям Илья Николаевич находил в словах Дмитрия Ивановича Писарева: «…Общее образование есть скрепление и осмысление той естественной связи, которая существует между отдельной личностью и человечеством… Давая вам возможность интересоваться теми вопросами науки и жизни, которые занимают лучших и умнейших людей вашего времени, общее образование обогащает ваше существование такими тревогами и наслаждениями, которые совершенно непонятны и недоступны вашим необразованным современникам и соотечественникам…»

Илья Николаевич радовался, видя, как взрослеют дети, как растет в них интерес к важнейшим проблемам жизни и науки. Анна увлекалась поэзией, писала стихи. Очень по душе была отцу серьезная заинтересованность Александра естественными науками. Еще шестиклассником он начал собирать маленькую лабораторию в своей комнате: выпаивал стеклянные трубочки на спиртовой лампе, проводил опыты, увлекался гальванопластикой.

Позднее Александр начал систематически заниматься химией «по Менделееву», часами пропадал в своей лаборатории. Родители беспокоились за здоровье сына и старались вытаскивать его на прогулки, на игру в крокет. Но это было не так-то легко. Всерьез, упорно заниматься естественными науками Александр стал не без влияния Писарева. Он, в частности, разделял мысль о том, что «естествознание составляет в настоящее время самую животрепещущую потребность общества». Илья Николаевич очень серьезно и бережно относился к увлечению старшего сына. И когда в январе 1882 года Александр составил заявку на химическое оборудование в магазин оптики и механики в Петербурге, отец подписал ее, хотя оборудования набралось на приличную сумму – на 24 рубля. Он верил, что сын добьется больших успехов в науке, и помогал ему во всем.