Текст книги "Лукреция Борджа"

Автор книги: Женевьева Шастенэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Глава XXIII
АМАРАНТ

Из Борджа в живых осталась только Лукреция, не считая римского инфанта Джованни. Эркуле было десять лет, Ипполито – девять, Элеоноре – три и Франческо – два. Старшие были гордостью своего отца. Наследный принц переводил «Энеиду», его брат разбирал с листа «Записки о Галльской войне», поэтому Лукреция попросила Бембо найти им наставника. «Наши сыновья, – писала она, – проявляют необычайную охоту к учению, особенно нас восхищает то, что они любят беседовать с просвещенными людьми. Мы желаем, чтобы вы порекомендовали нам достойного человека, способного развить их склонности».

Младшие также требовали ее забот. Если Элеонора уже щебетала, то Франческо не мог еще похвастать такими же успехами, поэтому «следовало учить его говорить перед зеркалом, потому что так он будет думать, что разговаривает с мальчиком его возраста». Что касается их одежды, то она стала источником конфликтов с воспитательницами. Едва выйдя из пеленок, маленькие принцы уже облачались в александрийский бархат или золотую парчу, шелковые одежды, подбитые мехом, драгоценности. Под любым предлогом на детей надевали украшения. Считалось, что изумруд на шее отгоняет сглаз и укрепляет мозг. В те времена Джиральди жаловался, что «теперь уже грудных младенцев одевают в костюмы, больше подобающие женатым людям».

Лукреция хотела приучить детей к более простой и более подходящей для их занятий одежде. Она говорила, что ей хочется, «чтобы они хохотали до упаду, развлекались, не чувствуя себя скованными, бегали, устраивали всяческие шалости, как положено в их юном возрасте». Она желала, чтобы учитель отправлял их играть после окончания урока и при необходимости помогал им, «поскольку ребенок всегда должен быть в движении и возбуждении, он никогда не должен сидеть сложа руки, и игра остается лучшим способом высвободить излишек его энергии».

Горячая привязанность и преданность ее придворных успокаивали ее относительно будущего ее потомства и позволяли привести в порядок личные дела. Силы Лукреции шли на убыль, врачей тревожила ее новая беременность. По этой причине она велела Эркуле Фидели ди Сасо и его сыну составить опись ее драгоценностей. Эти два ювелира работали для нее еще в Риме и последовали за ней в Феррару. Им понадобятся сотни страниц, чтобы описать 3770 изделий, распределенных по 435 группам, зарисовать их, указать их вес и размер, кратко изложить их историю. Например, номер 65 был связан с ее детством, это был «кусок золотой ткани, с одной стороны которого находилась жемчужная корона, а с другой – изображение быка и девиз»; номер 91 описывает браслет в форме змеи, где выгравированы первые стихи Бембо; номер 103 вновь напоминает о поэте – «золотая медаль с рисунком в виде пламени из красной эмали в окружении пальмовых листьев», где выгравированы следующие слова: «Оно пожирает душу». В этом списке перечислены и отсутствующие предметы, во избежание обвинений в краже. Например, номер 124 уточняет, что 29 марта 1517 года Мария Энрикес, вдова герцога Гандийского, получила четки из белого коралла, где каждые пять зерен были отделены от пяти следующих пятнадцатью сердоликами и украшены семью кусками желтого янтаря. Эта опись, достойная королей, объясняет доверие ростовщиков к Лукреции в 1512 году.

Чтобы удалиться от суеты жизни, Лукреция, руководимая Лодовико делла Toppe, в 1518 году произнесла обеты Третьего ордена францисканского братства. Она все слабела, все ее усилия были направлены на благо ее детей и супруга. Последний только что вернулся в герцогство после визита в Блуа, где Франциск I подтвердил, что Феррара находится под его королевской защитой. Лев X, идя по стопам Александра VI, пытался передать трон своему племяннику Лоренцо Медичи, принцу слабому и ненадежному (он умер во Флоренции 4 мая 1520 года несколько дней спустя после смерти своей жены, Мадлен де ла Тур д'Овернь; их дочь прославится под именем Екатерины Медичи, королевы Франции). Отнятое у законных наследников Урбинское герцогство было первым этапом в осуществлении замыслов Льва X, и вследствие этого положение Феррарского герцогства становилось неопределенным. И Альфонсо понимал, что однажды он может остаться без помощи Лукреции, так необходимой ему. Ей было тридцать девять лет, и она была беременна в одиннадцатый раз. Ее худоба, заострившиеся черты лица, бледность и круги под глазами, казалось, возвещали о близком конце. Ее слабость в конце концов вынудила ее лечь в постель, и Альфонсо, сидя у ее изголовья и стараясь ее ободрить, рассказывал ей о том, каким авторитетом она пользуется при французском дворе. Действительно, военные послы, художники и ученые мужи не переставали восхвалять ее и без конца превозносили «добрую герцогиню Феррарскую, жемчужину этого мира». Так брак, поначалу вызывавший у Альфонсо чувство неловкости, стал для него чем-то гораздо большим, чем брак по любви.

29 марта умер Франческо Гонзага, которого, как было известно, подточила «неаполитанская болезнь». 31 марта Лукреция писала своей золовке Изабелле:

Жестокая утрата, которую вы понесли вследствие смерти вашего светлейшего супруга, причинила мне такую боль и так меня опечалила, что теперь я сама нуждаюсь в утешении, чтобы дать его другим, в особенности Вашей Светлости, чья огромная утрата, должно быть, вызвала сильнейшие страдания. Я соболезную вам в этом несчастье и не могу выразить, насколько оно меня печалит. Но это свершилось, Господу было угодно призвать его к Себе, поэтому мы должны покориться его воле, и я прошу и умоляю Вашу Светлость перенести этот удар с твердостью, как и подобает вашей мудрости. Я верю, что вы сможете смириться^.

В этом письме, соответствующем обстоятельствам, покорность Богу не мешает Лукреции проявлять твердость. По мнению герцогини, смерть способна избавить Франческо от разочарований, тогда как Изабелле она представляется долгожданной возможностью взять власть, что позволит ей изгнать советника мужа, ненавистного Толомео Спаньоли. Эйфория вдовы продлится недолго: ее сын Федерико, новый маркиз Мантуанский, вскоре захочет править самостоятельно.

Роды, ожидаемые в конце июня, обещали быть трудными, и Лукрецию даже мучил вопрос, не навлекли ли проклятие на ее голову распри Феррарского герцогства со Святым престолом. Поэтому она написала Никколо Мария д'Эсте, епископу Адрии и двоюродному брату Альфонсо, чтобы он выхлопотал для нее благословение папы. Последний, немедля вняв просьбе, ответил: «Ах, она беременна, да хранит ее Господь». Лукреция немного повеселела, но ее физическое состояние оставалось прежним. С приближением родов боли все усиливались, и она больше не покидала постели.

Ее врачи, Пальмарино и Боначчоло, чтобы облегчить ей страдания, намеревались ускорить течение родов. Однако схватки начались внезапно, и 14 июня родилась слабенькая девочка, которую не удавалось накормить и которая, казалось, не желала жить. Ее окрестили в ту же ночь. Едва приняв причастие, девочка умерла, а у Лукреции началась родильная горячка. Толстые стены не могли защитить комнату от летней жары, отчего еще больше усиливалась головная боль. Тяжелые длинные волосы причиняли Лукреции страдания, и пришлось их обрезать.

День и ночь Альфонсо сидел у ее постели под изумленными взглядами придворных, и, поскольку состояние его жены ухудшалось, он велел всем молиться и устроил крестный ход. «Его Светлость в жестокой печали, – писал оратор Мантуи Изабелле, – несколько дней он был очень болен, но, несмотря на лихорадку, последовал за священниками, что доказывает, сколь сильную любовь он питает к герцогине». Население Феррары стекалось в церкви молиться о ее выздоровлении.

Врачи не скрывали от Лукреции, что конец ее близок. 22 июня она продиктовала епископу Адрии следующее письмо к Льву X:

Ваше Святейшество, с нижайшим почтением целую ваши ноги и смиренно вверяю мою судьбу вашей милости. Испытав в течение более чем двух месяцев огромные страдания, вызванные мучительной беременностью, я родила дочь и надеялась, что, освободившись от плода, я почувствую облегчение, однако случилось обратное, и я должна заплатить дань природе. И столь велика милость, кою дарует мне милосерднейший Создатель, что я осознаю, что конец мой близок, и отдаю себе отчет в том, что через несколько часов я умру, успев заранее принять Святое причастие. Достигнув этого рубежа, хоть и будучи грешницей, осмелилась просить Ваше Святейшество, чтобы вы в доброте своей дали мне частицу ваших духовных сокровищ и принесли облегчение моей душе вашим святым благословением. Я благоговейно умоляю Ваше Святейшество и поручаю вам судьбу моего супруга и моих детей, ибо все они – верные слуги Вашего Святейшества¹.

В присутствии герцога, с тревогой наблюдавшего за ней, она подписала завещание, в котором говорилось о многочисленных дарах церквям и монастырям, затем ее соборовали. Была ли то необычайная деликатность или кокетство, однако она не призвала к себе детей. Зачем, говорила она, заставлять их смотреть на лицо матери, изможденное страданием? Тонкая кожа обтягивала ее кости, глаза потускнели и ввалились, из носа шла кровь, рот сотрясали нервные конвульсии, пришлось решиться обрить ее наголо. У нее была еще последняя просьба: она умоляла Альфонсо следить за тем, чтобы садовники заботились о ее цветнике из амарантов, которые она выращивала в память о Родриго и Алонсо Бишелье. Этот цветок, который она нежно любила за его бархатистый алый цвет, у древних был символом бессмертия, поскольку он никогда не увядал.

Вечером Лукреция выпила бульон, и казалось, что он придал ей сил, однако очень скоро ее слова, последние произнесенные ею слова, развеяли эту надежду: «Я навсегда принадлежу Богу». Больная перестала видеть, и паралич сковал ее члены. Она не отвечала на вопросы, полагали, что она уже не слышала. День 23 июня прошел без изменений. Утром 24-го она была спокойна и, возможно, без сознания. Теперь смерть была для нее избавлением. Вечером, когда зажигали первые огни, празднуя Иванов день, она заснула навсегда. Ее уход напоминал те роскошные летние дни, что сгорают в багряном пламени заходящего солнца. Вся любовь, пылавшая в ней в ее земной жизни, теперь устремилась в вечность.

Альфонсо, по-прежнему стоявший на коленях у ее изголовья, раздавленный горем, судорожно сжимал ее руку, которая в течение семнадцати лет делала ему только добро. В пятом часу утра он поднялся и написал своему племяннику Федерико Гонзага:

Господу Богу было угодно призвать к себе в этот час душу моей дражайшей супруги; моя обязанность уведомить в этом Вашу Светлость в силу нашей взаимной дружбы, которая позволяет мне верить, что счастье и несчастье одного не оставляют равнодушным другого. Я пишу эти строки не в силах удержаться от слез. Это невыносимо для меня оказаться без столь дорогой и столь нежной спутницы, поскольку таковой она была для меня вследствие превосходного ее поведения и нежной любви, что существовала между нами.

Весь город был погружен в печаль. Если литераторы, поэты и художники Феррары были безутешны, потеряв свою Unica[58]58
  Единственная (ит.).


[Закрыть], то «бедные повсюду кричали, что лишились матери». Без конца все говорили и повторяли добрые слова о «славной госпоже».

Лукреция попросила, чтобы ее похоронили в ее францисканском платье. Венок из бессмертника покоился на четырех опорах катафалка, охапки амарантов обнимали гроб, как живые руки. Тело ее было погребено в ее любимом месте – монастыре Тела Господня, возле ее свекрови герцогини Элеоноры. Позднее там окажется и герцог, ее супруг, равно как и их сын Эркуле II. «Смерть герцогини вызвала большую печаль, – писал Джованни Гонзага своему племяннику Федерико Мантуанскому, который отправил его в качестве своего представителя на похороны, – и его герцогское Высочество был особенно объят горем. Здесь все поют ей хвалы».

Со смертью Лукреции закончился один из самых блестящих периодов Истории. Рафаэль умер вскорости после нее, а еще через несколько месяцев последовала смерть Леонардо да Винчи.

Более года Альфонсо был безутешен. Затем с течением времени грусть его превратилась в воспоминание, одиночество стало тягостным, и красавица Лаура Дианти, чей великолепный портрет написал Тициан, стала его любовницей.

Глава XXIV
ДЕТИ СОЛНЦА

Лукреция Борджа, словно плодовитый лавр, оставила память о себе. Младшим детям, Элеоноре и Франческо, она передала свою радостную способность верить, что касается старших, Эркуле II и Ипполито, то им в полной мере достался в наследство горячий нрав Борджа.

Эркуле II должен был стать преемником отца и, как награды за верность, удостоиться чести соединить кровь Эсте Борджа с королевской кровью. Он женился на некрасивой, но умной Рене Французской, дочери Людовика XII. Эта принцесса будет приводить в негодование своего мужа и своих подданных, поддерживая движение Реформации, борясь против церкви, во главе которой стояли Борджа, Ровере и Медичи, и оказав гостеприимство Кальвину и Маро. Как и полагается, герцог д'Эсте заключил ее в монастырь Святого Франциска, где, как отмечают со свойственной им простотой ее современники, «она пребывала некоторое время в одиночестве». После смерти Эркуле II она удалилась в замок Монтаржи в окружении своих друзей гугенотов.

От этого союза родилось пятеро детей. Старшая Анна вышла замуж за Франсуа I Лотарингского, второго герцога Гиза, она передала своему потомству золотые локоны и очарование Лукреции. Ее супруг погиб от руки Польтро де Мере. Их сын Генрих I Лотарингский, третий герцог Гиз, прозванный Меченым, был главой Католической лиги. «Франция, – сообщает летописец, – бредила этим человеком, сказать любила его значит не сказать ничего». Он едва не лишил трона Генриха III и был убит в Блуа по приказу короля. Так труп правнука Лукреции Борджа вдохновил последнего из Валуа на знаменитую фразу: «Мертвый – он величественнее живого».

Сын Эркуле II, Альфонсо II, в свою очередь должен был взойти на трон. Подобно тому как Ариосто прославил его бабку Лукрецию в своем «Неистовом Роланде», так Tacco обессмертил его, ее внука, посвятив ему «Освобожденный Иерусалим». Вдохновением и фантазией отмечены эти эпопеи двух величайших поэтов Италии. И, вероятно, неслучайно, что оба они оказались на службе у правителей Феррары.

«Иерусалим» оказался лебединой песней дома д'Эсте. Законная ветвь, угаснув в 1597 году со смертью Альфонсо II, осталась без продвижения. (Дон Чезаре, внук Альфонсо I и Лауры Дианти, приложит все усилия, чтобы получить инвеституру от Климента VII, однако понтифик откажет ему в ней. Тогда он направится в Модену, где Рудольфо II дарует ему титул герцога этого города. Одна из его потомков, Мария Лудовика, дочь архигерцога Фердинанда Габсбурга и архигерцогини Беатриче д'Эсте, станет супругой императора Франциска II и окажет сопротивление Наполеону, вследствие чего ей дадут прозвище Макиавелли на встрече в Дрездене.)

Третий ребенок Эркуле II, Лукреция, сочеталась законным браком с Франческо Мария делла Ровере. Четвертая, Элеонора, была знаменита тем, что любила Тассо, прозванного феррарцами «pazzo per amore» («обезумевший от любви»). Страсть эта разгорелась в Ферраре, где Элеонора и ее сестра Лукреция вместе с несколькими подругами танцевали. «Я увидел, – писал поэт, – очаровательных богинь и нимф, без покрывал, без облаков. Мне казалось, что меня вдохновляют сами музы». Последний сын Эркуле И, Луиджи, по семейной традиции облачился в пурпурную мантию. Из всех д'Эсте один более всех походил на Борджа; это сын Лукреции, Ипполито. Этот меценат, большой ценитель роскоши, прелат и дипломат, известный во Франции под именем кардинала Феррарского, близкий друг Франциска I, затем Генриха II, получил архиепископства Миланское, Лионское и Нарбоннское. В течение двух лет он правил герцогством Парма от имени Франции и участвовал во встрече в Пуасси, имевшей важное значение для окончания религиозных войн. Между делом он велел построить виллу д'Эсте, до сих пор остающуюся одним из самых замечательных памятников Возрождения. В ее волшебном саду террасы гармонируют с мозаичными гротами, из которых струится вода, густые грабовые аллеи окружают фонтаны, украшенные фигурами богов и богинь; но самое любопытное – это Рометта, античный Рим с воспроизведенными в миниатюре руинами. Вилла была построена в 1459 году Пирро Лигорио. Подобно тому, как дед прелата Александр VI использовал труды Пинтуриккьо, Ипполито поручил роспись здания братьям Дзуккари. Их кисти расцветили стены ликующими фресками, не поддающимися бегу времени. Просвещенный человек, страстный поклонник древнего искусства, он до самой смерти любил наслаждаться всеми красотами мира, никогда не забывал возвеличивать свою семью.

Глава XXV
СЕРА И ФИМИАМ

В том, что Александр VI использовал все три брака Лукреции для достижения своих целей, нет никакого сомнения. Однако в отличие от предшественников целью его было восстановить авторитет Римской церкви и распространить земное могущество Святого престола на весь Апеннинский полуостров, объединив его, о чем мечтали также Фридрих Гогенштауфен, Данте и Петрарка.

Один человек, находившийся на особом положении и наблюдавший за всем, что происходило в Ватикане, – его мы неоднократно и помногу цитировали – заслуживает нашего внимания. Уроженец окрестностей Страсбурга, Бурхард прибыл в Рим в 1481 году, где он купил пост распорядителя церемоний. Он был педантичным знатоком всего, что касалось этикета и церемоний. Все знали, что он впадал в гнев, когда обнаруживал отклонения от правил. Он был свидетелем, который записывал в своем дневнике с придирчивой беспристрастностью все важные или незначительные события. Близкая дружба со святым отцом превратила этого человека в повседневного свидетеля политики Александра VI, а также жизни Ватикана с его изнасилованиями, жестокостью и трагедиями, раздиравшими семью Борджа. Приводя всегда общепризнанные и подтвержденные факты, он не облегчил задачу хулителям Лукреции, поскольку ничего предосудительного на ее счет в его дневнике мы не находим, в то же время он не щадит ни Чезаре, ни Александра VI.

Так, мы можем быть уверенными в том, что обвинения в разврате, зачастую часто высказываемые с бесстыдным цинизмом некоторыми врагами «пурпурного семейства», не имеют под собой оснований и являются ничем иным, как клеветой. Зная о том, как усердно следили и шпионили за дочерью понтифика агенты иностранных государей и итальянских князей, которые крутились вокруг нее, и каким недоброжелательным вниманием она была окружена, можно лишь восхищаться мудростью Лукреции, никогда не дававшей ни малейшего повода для скандальных разговоров.

И все же клевета не обошла ее. Если Лукреция античная послужила во славу своему полу, то Лукреция из Рима XVI века в глазах врагов Борджа стала его позором – любовница отца и братьев!

Чудовищность предполагаемых извращений сама по себе позволяет усомниться в правдивости таких заявлений. Разве можно представить себе, чтобы женщина, погрязшая в распутстве, бесчестии и преступлениях, вдруг стала бы образцом мудрости и добродетели для интеллектуальной элиты своего времени? История не дает нам ни одного примера столь мгновенной метаморфозы. Так, анализируя более внимательно выдвинутые в адрес Лукреции обвинения, мы видим, что впервые они были высказаны Джованни Сфорца, их брак был аннулирован в 1497 году под тем предлогом, что муж и жена не вступили в супружеские отношения. Тогда отвергнутый супруг обвинил своего тестя в инцесте, и этот крик мести, о котором он, впрочем, позднее сожалел, эхом отзывался в течение нескольких веков далеко за пределами Италии.

Однако клевета эта, вероятно, не дошла бы до будущих поколений, питая больное воображение и создавая вокруг Лукреции скандальный ореол, если бы Гвиччардини в своей «Истории Италии» через пятнадцать лет после смерти герцогини Феррарской не написал следующие слова: «Александр VI был человеком весьма чувственным, он содержал женщин на виду у всех и превосходил всякую меру до такой степени, что общественное мнение сочло, что он познал и сеньору Лукрецию, свою родную дочь, к которой он питал нежную и безграничную любовь. Ходили слухи, что ее любовниками были и три ее брата». Этот же автор доходит до того, что утверждает, будто «внимание, которое папа оказывал своему внуку, служит доказательством того, что он дорожил этим ребенком ради постыдных связей».

Три столетия спустя Вольтер яростно восстал против этих утверждений. «Я позволю себе заявить Гвиччардини, – писал он, – что Европа была обманута вами, тогда как вы были введены в заблуждение вашими чувствами. Вы поверили собственной ненависти». Если человек из Ферне не позволил себя одурачить, то два его английских современника оказались в ином положении: Александр Гордон, протестант, решительно настроенный защищать Реформацию, и Эдвард Гиббон, недавно обращенный в католицизм. Виктор Гюго, как мы уже отмечали, последовал по их стопам. Затем появился Мишле, для которого дочь Александра VI, «итальянская андалузка», символизировала дьявола в женском обличье на Ватиканском троне.

Талейран уже дал надменный ответ клеветникам Лукреции, когда бросил знаменитую фразу: «Все, что преувеличено, – ничтожно».

Была ли Лукреция жертвой своего отца? Александр VI, казалось, бросил вызов времени, его цветущее здоровье в полной мере позволяло ему исполнять обязанности понтифика, управлять государством, воспитывать детей и заводить любовные связи. Послу Франции, который изумлялся тому, как он проживает четыре жизни в одной, он ответил: «Вам, французам, никогда не понять, что папа – такой же человек, как и другие».

Дочь унаследовала от него эту живость, уже с самого юного возраста она очаровывала гуманистов Ватикана, таких, как Антонио Корнаццони или Горджо Робусто, чьи первые стихи, опубликованные в Милане в 1500 году, посвящены ей.

Что касается историков Феррары, то они не считали, что для семьи д'Эсте унизителен брак Альфонсо с Лукрецией, и радовались этому союзу. Джиральди в своих «Записках о Феррарском герцогском доме» упоминает о Лукреции как о «lararissima donna»[59]59
  Радостная женщина (ит.).


[Закрыть]; посвящая ей в 1508 году своего «Pelegrino»[60]60
  «Странник» (ит.).


[Закрыть], заявляет, что по достоинству оценил Изабеллу Мантуанскую, написав, что «она близка к совершенству Лукреции».

Среди воспоминаний о Лукреции следует процитировать свидетельство Альдо Мануция, известного прямотой своего характера. В его предисловии к одному из опубликованных им произведений Тито и Эркуле Строцци мы читаем, что герцогиня Феррарская взяла на себя все расходы, связанные с этим важным изданием. Он благодарит ее следующим образом: «Ваше главное желание – угодить Господу и быть полезной не только вашим современникам, но и будущим поколениям так, чтобы, покидая эту жизнь, вы могли бы оставить после себя памятники, свидетельствующие о том, что вы прожили ее не зря».

Опубликовав в 1877 году книгу о Возрождении, Гобино встал на сторону Борджа. Он вложил в уста Александра VI следующие слова: «Люди говорят, что я являюсь одновременно вашим отцом и любовником. Лукреция, позвольте этой куче глупых червей выдумывать о сильных духом самые нелепые небылицы».

В тени Александра VI и Чезаре Борджа, гигантских деревьев с густой листвой, Лукреция на первый взгляд кажется сотканной из полутонов и нюансов. И все же, несмотря на свою хрупкость, она проявила незаурядную энергию. Беды, обрушившиеся на близких ей людей, каждый раз приводили ее в отчаяние, но она не сдавалась. И до своего отъезда в Феррару, и уже находясь там, она пережила трагедию своей семьи с достоинством, спокойствием и простотой. Лукреция Борджа, герцогиня д'Эсте – эти четыре слова «perfetta harmonia»[61]61
  Совершенная гармония (ит.).


[Закрыть], они очаровывают, их можно нашептывать и напевать. Напоминая золотой ключик, они открывают нам дверь в волшебный мир целой эпохи. Имя Лукреции действительно останется связанным с людьми – маяками своего времени: Пинтуриккьо, Беллини, Тицианом, Помпонием Летом, обоими Строцци, Бембо и Ариосто, – потому что они слушали ее, как богиню. Свет ее был столь силен, что она была властительницей душ ученых, дипломатов, прекрасных и несчастных женщин, таких, как Барбара Торелли или Элизабетта Гонзага. Франциск 1 и император Максимилиан цитируют ее слова в своей переписке. Ничто из теорий гуманистов не было чуждо этой просвещенной женщине. Ее эрудиция никогда не вырождалась в педантство. Это сочетание внутренней страсти и внешней безмятежности позволило ей исполнить роль правительницы, в особенности во время нашествий армии Ватикана и отлучения от Церкви, осуществленного Юлием II по отношению к Ферраре. И если мы хотим знать, кто своим пылом и боевым духом смог лучше других поддержать морально своих подданных, мы вновь встречаем в свидетельствах имя Лукреции. Ее добродетели были выражены столь явно, что не могли не раздражать. Ее веселый нрав не позволил ей стать тщеславной. Кокетство и интриги казались ей неуместными, и она умела нравиться всем без всяких усилий. В чем тайна ее власти? Пожалуй, в том, что она всегда соблюдала третью заповедь, которая призывает «любить ближнего своего, как самого себя».