Текст книги "Лукреция Борджа"

Автор книги: Женевьева Шастенэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Глава XII
ПРИДАНОЕ ВЕКА

С первых дней августа 1501 года Лукреция Борджа ведет себя скорее как Лукреция д'Эсте: ее отец вынужден был согласиться на сокращение ежегодного ценза, который Феррара должна была выплачивать Ватикану (он будет уменьшен с четырех тысяч дукатов до 100), передать одну из высших церковных должностей ее будущей семье, а также взять на себя обязательство передать замки Ченто и Пьеве – общей стоимостью в 100 тысяч дукатов – будущим наследникам мужского пола.

26 августа послы обеих сторон подписали в покоях Попугая брачный контракт, составленный Бенеимбене. По распоряжению Александра VI кардинал Феррари в сопровождении дона Рамиро Рамолини на следующий день выехал в Феррару, чтобы доставить туда документы. Брак ad verba (на словах) был заключен в замке Бельфьоре 1 сентября. В тот же день Эркуле д'Эсте, понимая, какую помощь оказала ему невестка, пишет ей письмо, в котором выражает свое восхищение и уточняет, что если до сих пор он любил ее за добродетели и из почтительности к Его Святейшеству, то теперь он питает к ней отеческую нежность. К письму он присоединил весьма любезное послание, адресованное папе, где он выражает ему благодарность за милости, оказанные его младшему сыну.

На следующий день Эркуле д'Эсте попытался объяснить свое решение членам семьи. Теперь он высказывался в совершенно ином духе, к примеру, в письме к своему зятю Франческо Гонзага, маркизу Мантуанскому, супругу Изабеллы д'Эсте: Эркуле просит извинения за то, что был вынужден подчиниться совместным требованиям главы Церкви и короля Франции.

Дражайший брат, – писал он, – как мы вам сообщали, на днях под давлением интриг, жертвой коих мы стали, мы решили дать согласие на брачный союз, предложенный нам Его Святейшеством, а именно взять в супруги для нашего старшего сына Альфонсо сиятельную даму Лукрецию Борджа, сестру светлейшего герцога Романъи и Валентинуа, прежде всего потому, что на этом весьма упорно настаивал Его Величество. Затем последовали переговоры об этом, Его Святейшество и мы пришли к согласию, а Его Величество король беспрестанно торопил нас с заключением этого союза. Вследствие чего во имя Бога и при посредничестве французского посла и присутствующих здесь уполномоченных Его Святейшества сегодня утром было оглашено это решение¹.

Александр VI, отныне уверенный в удачном ходе переговоров, начал хлопотать об обеспечении будущего для ребенка Лукреции и Перотто, юного Джованни Борджа. 1 сентября он подписал две буллы, которыми он узаконил того, кого весь город называл не иначе как римским инфантом. Текст первой был предан огласке в самый день утверждения, вторая оставалась в тайне вплоть до 1506 года, послужив почвой для различных измышлений, бросавших тень на Борджа. Так, в 1913 году Джузеппе Портильотти утверждал, не приводя никаких доказательств, что Лукреция потребовала издать эти две буллы, поскольку не знала, кто из ее предполагаемых любовников – Чезаре или Александр VI – был отцом ее сына. На деле ловкость и изворотливость папы в юридических вопросах обернется против него и его дочери.

В первой из этих булл глава Церкви объявлял римского инфанта внебрачным сыном Чезаре и некой замужней дамы. Вот самый важный фрагмент из нее:

Ты, кого мы, полагаясь на свидетельства, заслуживающие доверия, считаем ребенком нашего дорогого сына Чезаре Борджа Французского, герцога Романъи и Валентинуа, полководца нашей армии и армии Святой Церкви, гонфалоньером коей он является, ты, кому сейчас приблизительно три года от роду, с течением лет полностью искупишь своей честной жизнью, своей добродетелью и порядочностью то, что ты появился на свет в предосудительных обстоятельствах. Исключительно по нашей воле, исходя из точных сведений и в силу нашей верховной власти мы желаем, чтобы ты стал наследником городов, имений, герцогств, графств, замков, деревень, дворцов, собственности и прочих благ герцога Чезаре, его брата и его сестры, а также всех своих родных, чтобы ты наследовал их права, все титулы, судейские звания и должности, которыми они обладают, и выполнял их обязанности, и все это в силу твоего происхождения от вышеупомянутого Чезаре. Властью Святого престола и в знак особенной милости мы узакониваем тебя, давая тебе все преимущества благородного рождения².

Однако во второй булле, которая, напоминаем, должна была оставаться в тайне, Александр VI утверждал, что ребенок был рожден от него и женщины, живущей врозь с мужем, «saluta mulier». Здесь мы читаем:

Александр – дорогому сыну, благородному Джованни Борджа.

Актом от сего дня мы постановили, что несмотря на особенность твоего рождения, будучи сыном благородного Чезаре Борджа Французского, герцога Романьи и Валенсии, нашего гонфалоньера, ты сможешь наследовать во всех правах и привилегиях все, что принадлежит вышеупомянутому герцогу, и мы объявляем тебя законным, наделяя тебя всеми правами и преимуществами особы благородного происхождения. Однако поскольку ты страдаешь не по вине вышеупомянутого герцога, а по вине нашей и женщины, освобожденной от брачных уз, об этом из лучших побуждений мы не хотели говорить в вышеназванных письмах из опасения, что тебя будут притеснять в дальнейшем. Данной нам властью, настоящим посланием приказываем, чтобы все привилегии, дарованные тебе и оговоренные в предыдущих письмах, сохраняли свою силу. Это касается как наследования, так и всего остального³.

Кажущееся противоречие между двумя актами позволяло папе постепенно заложить фундамент, который он считал нерушимым, для признания римского инфанта.

Поскольку канонические законы запрещали главе Церкви признать ребенка, рожденного во время его правления, и передать ему свое имущество, Александр VI преодолел это препятствие, заявив, что Джованни Борджа был сыном Чезаре. Обосновав узаконение, он получал возможность на втором этапе заявить, что отцом был он. К чему тогда эта двойная ложь и чрезмерные предосторожности? Всего лишь для того, чтобы обеспечить римскому инфанту часть наследства Борджа и притом не открывать, кто были настоящие родители Джованни. В тот момент, когда Лукреция готовилась выйти замуж за Альфонсо д'Эсте, она не могла признать публично, что у нее есть внебрачный ребенок.

Поскольку Александр VI не мог дать мальчику мать, он измыслил отца, таким образом обеспечив будущее только что узаконенному ребенку. Обе буллы Лукреция взяла с собой в Феррару; сейчас они хранятся в Модене. Разве стала бы она обременять себя тяжелыми пергаментами, если бы они не дали возможности в один прекрасный день защитить ее сына и не позволили бы Альфонсо сослаться на официальные документы, чтобы спустя несколько лет принять юношу в Ферраре? Впрочем, никто из д'Эсте и не думал упрекать Лукрецию в проступке, столь распространенном в ту эпоху. Свидетельство подобной снисходительности мы находим в произведениях Лудовико Ариосто, в которых рекомендуется женщинам не столько заводить любовников, сколько выбирать их среди мужчин подходящего возраста; в этом же сочинении прославляются красота Лукреции, ее ум, любезность и чистота.

Три дня спустя после подписания булл гонец принес в Ватикан весть о подтверждении брака ad verba в Ферраре, в присутствии герцога Эркуле и Альфонсо. В Риме удачный исход дела был воспринят как самая большая победа Борджа. Бомбарды и кулеврины замка Святого Ангела грохотали без перерыва от полудня до полуночи; вечером дворцы, церкви и Ватиканский дворец были освещены «необычайным количеством факелов, – замечает Томази, – а фейерверк был такой, словно отмечали избрание папы». Чтобы увенчать свой успех, Александр VI простым декретом подарил римлянам карнавал протяженностью в четыре месяца. Особым указом им разрешалось ходить в масках и костюмах. «И все это, – ворчит Бурхард, – чтобы отпраздновать то, чего на самом деле надобно стыдиться».

В сопровождении трехсот всадников, двухсот дам, четырех епископов, послов Франции и Испании Лукреция, одетая в платье из парчи, гофрированное и расшитое золотом, отправилась в Санта-Мария-дель-Пополо, чтобы отслужить благодарственный молебен и произнести слова признательности Пресвятой Деве за ее доброту. Искреннее преклонение перед Девой Марией передалось ей от отца: он считал, что Богоматерь ему покровительствует, его письма непременно заканчивались следующей фразой: «Будь здорова и почитай нашу Всемилостивейшую Богородицу».

Возвращение во дворец Санта-Мария-ин-Портику в сумерках, пламеневших цветом шафрана, оказалось еще более триумфальным, чем отъезд из него. Звонили во все колокола, но слышнее всех был голос большого колокола Капитолия. Пестрая, дружелюбная толпа приветствовала «святейшую герцогиню Феррарскую». Вечером, желая выразить свою радость, Лукреция отдала свое платье стоимостью в 300 дукатов одному из шутов, который помчался по улицам Рима, размахивая дорогим туалетом, словно трофеем, и крича: «Да здравствует наша сиятельная дама и ее святой отец – наш святой отец Александр VI!»

Не мешкая папа собрал консисторию, а Священная коллегия огласила высокопарное похвальное слово Эркуле Феррарскому, «величайшему и мудрейшему из государей», и Альфонсо, «более прекрасному и более могущественному, чем сам Чезаре Борджа». Последний дифирамб, вероятно, был обязан своим появлением тому факту, что первая жена Альфонсо была свояченицей императора Максимилиана, что приближало Лукрецию к королю римлян. Как бы там ни было, даже если эти преувеличения вызывали улыбку, счастье старого понтифика трогало присутствующих.

Затем стороны перешли к делам. Эркуле д'Эсте направил в Рим двух юристов и дипломатов, Этторе Беллинджери и Джерардо Сарачени. Лукреция встретила их «мягкими и мудрыми речами». Они прибыли сюда, чтобы заставить папу в кратчайшие сроки выполнить обещанное, поскольку герцог д'Эсте решил не высылать эскорт за невестой до тех пор, пока не будет выплачено приданое, издана булла об инвеституре для будущего потомства и, наконец, пока не состоится передача Ченто и Пьеве.

Невеста, предоставившая свой дворец в распоряжение феррарских посланников, сама устроилась в Ватикане на все время переговоров. Каждый день посланцы видели ее: она сидела возле трона, принимала участие в обсуждении брачных договоров и в этой роли проявила себя как лучшая союзница своей новой семьи, поддерживая ее так усердно и настолько тонко, что Сарачени написал своему господину: «Сиятельная герцогиня уже стала замечательной ферраркой». В связи с переговорами между герцогом и его невесткой завязалась переписка, и по ней можно понять, как постоянно росло уважение Эркуле к уму Лукреции, ясности ее мысли и взвешенности суждений.

Феррарские посланники, покоренные Лукрецией, от души встали на ее защиту. Когда они узнали, что отвергнутый супруг Джованни Сфорца намеревается прибыть в Феррару во время свадьбы, они написали Эркуле:

Поскольку Его Святейшество папа беспокоится о том, что могло бы вызвать неудовольствие Вашей Светлости и сеньора Альфонсо, равно как и герцогини, он уполномочил нас просить вас проследить за тем, чтобы синьор Джованни Сфорца из Пезаро, находящийся нынче в Мантуе, не оказался в Ферраре во время бракосочетания. Хотя развод герцогини был осуществлен по закону и имел справедливые основания, все еще сохраняется вероятность того, что его до сих пор втайне терзает злоба. Следовательно, если он окажется там, где мог бы встретить герцогиню, она будет вынуждена скрыться, чтобы избавить себя от воспоминаний о прошлом. Его Святейшество просит Вашу Светлость со свойственной вам обычной осторожностью принять меры против такой случайности⁴.

В конце сентября Эркуле д'Эсте стал проявлять заботу о своей невестке с таким богатым приданым и отправил лично римскому папе список лиц, достойных занять место в свадебном кортеже, подчеркивая, однако, что выезд зависит от завершения переговоров.

Сегодня, 6 числа, – писал Джерарди, – мы были у папы с письмами Вашей Милости, а также со списком приглашенных на бракосочетание. Его Святейшество счел, что все они – люди достойные и блестящие. Ваша Светлость, как известно мне из надежных источников, сумел превзойти все его ожидания. Когда мы побеседовали немного с Его Святейшеством, он велел позвать герцога Романьи и кардинала Орсини и попросил, чтобы список был зачитан еще раз; его одобрили снова, в особенности герцог, который заявил, что знает некоторых лиц, чьи имена включены туда.

Мы приложили все усилия к тому, чтобы получить список лиц, которые должны сопровождать герцогиню, однако он еще не готов. Его Святейшество говорит, что дам в нем немного, поскольку римлянки по натуре необщительны и не очень ловки в верховой езде. В настоящий момент при герцогине состоят пять или шесть молодых дворянок, четыре совсем юные девочки и три пожилые дамы, и они пока останутся при Ее Милости. Возможно, некоторые приедут вместе с ней. Мы сумели быстро отговорить ее, сказав, что в Ферраре она сможет выбрать себе любых придворных дам из великого множества. Герцогиня Урбино сообщила, что она прибудет с пятьюдесятью лошадьми. Свиты, предоставляемой Вашей Милостью, будет вполне достаточно, тем более что по обычаю большой кортеж отправляет жених, тогда как невеста прибывает лишь в сопровождении нескольких человек. Тем не менее я полагаю, что с ней будет не менее двухсот человек верхом. Когда в ходе нашей беседы папа узнал о том, что мы не могли добиться аудиенции у герцога Романьи, он выразил большое недовольство и сказал нам, что посланники Римини пробыли здесь два месяца и так и не смогли с ним поговорить, что он превратил ночь в день, а день – в ночь. Он весьма сожалеет, что сын ведет подобный образ жизни, и сомневается, что так он сможет удержать то, что приобрел. И напротив, он весьма похвально отозвался о сиятельной герцогине, сказав, что она осмотрительна, охотно дает аудиенции и умеет быть любезной, когда это необходимо. Он превозносит ее и уверяет, что она правила герцогством в Сполето ко всеобщему удовлетворению⁵.

В этой депеше отмечается странное поведение Чезаре, превратившего ночь в день, а день – в ночь. Прототип государя Макиавелли всегда любил сбивать с толку своих приближенных, однако в данном случае его поведение, вероятно, было не просто провокацией, а скорее всего следствием серьезных проблем. Для Чезаре пробил час подведения итогов и открытия истины. В то время как Лукреция благодаря замужеству приобретала официальный статус, он оставался обычным авантюристом, коему будут угождать только покуда жив его отец. Подчеркнутая холодность сестры после убийства Алонсо Бишелье не предвещала ничего хорошего, и, по иронии судьбы, будущего супруга для нее выбрал не кто иной, как он сам. От него не просто ускользала Лукреция, герцоги д'Эсте могли не поддержать его политику и отказать ему в помощи в случае агрессии со стороны Венеции.

В середине октября Лукреция одержала двойную победу. Речь шла, как мы помним, об уменьшении ежегодного ценза для Феррары с четырех тысяч дукатов до 100, чему активно сопротивлялись некоторые члены Священной коллегии. Однако герцог основал множество монастырей и церквей и, главное, построил в городе оборонительные сооружения, ставшие настоящим заслоном для Папского государства. Наконец, некоторые кардиналы, а именно кардинал Козенцы и кардинал Неаполитанский напомнили о том, что Лукреция в роли правительницы сумела проявить незаурядные деловые качества. Итак, документ Ватиканом был оформлен, действие его распространялось на период правления Эркуле и его потомков до третьего поколения. Еще один успех Лукреции заключался в том, что под ее влиянием отец подтвердил права семьи д'Эсте на владение Романте, переходящее к их будущим детям.

Оставались 100 тысяч дукатов приданого, которые должны были быть переданы «до осуществления брака» и которые осторожный Александр VI не желал переводить, не получив окончательное подтверждение тому, что его дочь принята семейством д'Эсте. Лукреция беспокоилась о том, какие речи будут произнесены во время торжеств. Кроме того, герцог д'Эсте уполномочил своих ораторов в Риме навести справки о доме Борджа. Ему был прислан следующий ответ:

Мы не пожалели ни сил, ни времени, чтобы разыскать всевозможные документы, касающиеся сиятельного дома Борджа.

Хотя в итоге мы обнаружили, что в испанском краю род этот очень благороден и очень древен, мы, тем не менее, не обнаружили, чтобы предки его совершили какие-либо привлекшие внимание поступки, поскольку в Испании и особенно в Валенсии семья эта ведет жизнь благопристойную и утонченную. Лишь начиная с Каликста и по сей день об этом роде встречаются особенные упоминания, в частности, в актах Каликста. Однако о деяниях папы знают все. Если кто-либо желает сделать это предметом обсуждения, перед ним открывается обширное поле! Словом, мы не открыли ничего такого, что не было бы уже известно⁶.

Этот лаконичный и не слишком дипломатичный в своей откровенности ответ не лишен выразительности. По всей очевидности, сведения феррарцев исходили не от приближенных римского папы. Кто-нибудь из Поркари, к примеру, вполне мог бы дерзнуть изобразить генеалогическое древо Борджа таким образом, что арагонские короли оказались бы их прямыми предками.

Чтобы развлечь своих гостей, святой отец каждый вечер устраивал бал, и огромной его радостью было наблюдать, как дочь его танцует мавританские или итальянские танцы. Она обожала танцы и могла танцевать до изнеможения.

«Сиятельная дама еще нездорова и очень устала», – сообщают феррарцы.

«Несмотря на это, не принимая никаких лекарств, она по-прежнему занимается делами и дает аудиенции, как обычно. Между тем недомогание ее серьезно. Когда Его Святейшество будет в отсутствии, Ее Милость наконец сможет отдохнуть, что пойдет ей на пользу. Ведь по сей день каждый раз, когда она отправляется к папе, ночь проходит в танцах и играх, которые длятся до двух или трех часов, и это весьма вредит ей…»⁷

Точнее будет сказать, весьма идет ей на пользу: теперь она вновь обретала свойственное ей стремление к счастью. После убийства ее мужа, Алонсо Арагонского, она говорила, что раз Господь захотел, чтобы страдал Его Сын, значит, Ему нужно и ее страдание. Однако отныне перспектива освободиться от своей семьи и стать супругой человека, о коем у нее заранее сложилось наилучшее мнение, вызывала у нее прилив веселья, помогая избавиться от излишней набожности.

Увеселения в Ватикане не всегда были невинными. Одно из них на долгое время оказалось связано с именем Борджа. Авторов исторических хроник того времени оно, по-видимому, ничуть не шокировало, однако со временем оно возмутит многих историков. Речь идет о бале каштанов, состоявшемся 31 октября. Праздник был организован Чезаре, который по-своему хотел устроить в честь Лукреции вечер по средиземноморским свадебным обычаям, нечто вроде шумного французского праздника. Бурхард, не получивший приглашения, описывает это увеселение с чужих слов:

В нем приняли участие полсотни веселых девиц, вполне благовоспитанных, из тех, кого называют куртизанками и кто не принадлежит к отребью. После ужина они танцевали вместе со слугами и прочими лицами, там находившимися. Сначала они были в платьях, затем разделись донага. После окончания трапезы находившиеся на столах подсвечники с зажженными свечами были переставлены на пол, и между подсвечниками все стали бросать каштаны, которые на четвереньках собирали обнаженные куртизанки. Папа, герцог и Лукреция были там и смотрели. Наконец, были выставлены шелковые плащи, несколько пар туфель, заколки для волос и другие предметы, которые были обещаны тем, кто быстрее других сможет плотски познать как можно больше вышеупомянутых куртизанок, коих и отделывали здесь же в зале, у всех на виду. Гости, выступавшие в качестве судей, дали призы тем, кого признали победителями.

Долгое время недотроги и святоши издавали вопли, читая этот рассказ, а панегиристы Лукреции отказываются верить в то, что она присутствовала на оргии. Они, однако, забывают о том, что подобные развлечения были вполне в духе эпохи Возрождения. Да и позднее, в XVIII веке, «Адамовы праздники», что устраивались в малом Люксембургском дворце в эпоху регентства, не так уж отличались от «бала каштанов». Лукреция, воспитанная отцом, далеким от предрассудков, к тому времени уже дважды побывавшая замужем, не была ни целомудренной молодой девушкой, ни ханжой; как и большинство ее современников, она любила прекрасное и, наверное, наслаждалась при виде резвящихся прекрасных созданий. Какие у нее были основания оскорбляться, если даже целомудренная Изабелла Гонзага, ее будущая золовка, приняла посвящение «Трактата о любви» Эквиколы, сочинения весьма скабрезного, если Маргарита Наваррская написала не слишком пристойный «Гептамерон», а монахи и монахини читали в монастырях новеллы Боккаччо?

В начале XVI века о стыдливости и благопристойности не ведали. С первых теплых дней горожане вставали и одевались при открытых окнах, показывая соседям интимные стороны своей частной жизни. В Германии в те же годы мужчины и женщины самого различного возраста вместе мылись в общественных банях, играя там в шахматы или утоляя голод за плавающими столами. «Каландро» кардинала Биббиены и, несколько лет спустя, «Мандрагора» Макиавелли, под которой он не осмелился поставить свое имя, comedia sine nomine, равно как комедии Аретино, отличались фривольностью, и тем не менее прелаты, важные персоны и весьма респектабельные дамы посещали представления и сидели на них бок о бок с куртизанками.

Несколько дней спустя папа, который простудился и потихоньку выздоравливал в обществе Лукреции, находясь в несколько меланхолическом настроении, предложил дочери развлечение, распространенное в княжеских дворцах и сохранившееся до наших дней на конных заводах. Бурхард так передает эту сцену:

В четверг 11 ноября один крестьянин вошел в город через ворота Verger Frutteto, ведя двух кобыл, груженных дровами. Как только животные оказались на площади Святого Петра, примчались слуги папы, перерезали упряжь, сбросили вьюки и привели кобыл на небольшую площадь внутри дворца. После чего выпустили четырех жеребцов, на которых не было узды. Те помчались к кобылам и, толкаясь, кусаясь и лягаясь, издавая громкое ржание, вскочили на них, покрыли их, потоптали и поранили. Папа стоял в окне своей комнаты, расположенной над входом во дворец, а синьора Лукреция была рядом с ним. Оба наблюдали это зрелище, громко смеясь, они были очень довольны.

«Cum magno risu et delectatione»[25]25
  «С превеликим смехом и удовольствием» (лат.).


[Закрыть] – эти слова еще больше приукрасили легенду о Борджа и вызовут возмущение некоторых авторов, уверявших, что, наблюдая, как жеребцы естественным образом «покрывают» кобыл, мужчины и женщины того времени испытывали неуместное возбуждение. Они были влюблены в совершенство во всех его проявлениях и потому придавали большее значение движениям великолепных жеребцов, освобожденных от сбруи.

Посланники Феррары, которым было известно об участии их будущей герцогини в этих развлечениях, сообщают герцогу следующее: «Чем больше мы изучаем синьору Лукрецию, чем внимательнее мы наблюдаем за ее делами во всех деталях, тем больше нам раскрываются ее доброта, благопристойность, скромность и благоразумие».

Несмотря на хвалебные отклики о его невестке, задержка с переводом приданого сильно раздражала герцога Эркуле. Он поручил своим послам проверить содержимое сундуков, которое должно было равняться по стоимости приданому. Феррарцы составили точный список: драгоценности, мебель, серебряная и золотая посуда, одежда, фландрские ковры, коралловые шкатулки и т. д. Оратор Мантуи, присутствовавший на инспекции, сообщает Гонзага следующие подробности:

Приданое состоит из следующих частей: сто тысяч дукатов наличными (выплачиваются Ферраре), серебряных изделий более чем на три тысячи дукатов, украшения, тонкое белье, драгоценные украшения для мулов и лошадей общей стоимостью еще на 100 тысяч дукатов. Среди прочего у нее всевозможных нарядов более чем на 15 тысяч дукатов и 200 сорочек, некоторые из них стоят по 100 дукатов каждая, рукав в отдельности стоит 30 дукатов – он отделан золотой бахромой и прочими украшениями в том же духе⁸.

Хотя вся эта роскошь значительно превосходила то, что принесли в приданое Диана Сфорца, Валентина Миланская, Элизабетта Висконти или Бьянка Сфорца, когда выходила замуж за императора Максимилиана, обещанная сумма, однако, не была собрана, и каждый оставался при своем. Александр VI желал передать в руки Лукреции ее состояние, как только она прибудет к месту назначения, однако его условия были не по вкусу Эркуле, и взаимное недоверие не рассеивалось. С одной стороны, приготовления к свадебным торжествам зашли слишком далеко, чтобы отменить церемонию, с другой – герцог Феррарский заявил о своей готовности потребовать, чтобы его родные вернулись без невесты, если деньги не будут переведены до отъезда из Рима. Александр VI вспылил, порицая главу дома д'Эсте. Зная, что вспышка гнева может оказаться весьма кстати, он назвал его мошенником в присутствии послов.

Лукреция в свою очередь продолжала вести себя с необыкновенным тактом: она сумела убедить свекра в честности намерений ее отца и добилась от Ватикана, чтобы герцогской семье было пожаловано несколько епископств, в частности епископство Реджо, а также был выделен дворец в Риме для послов феррарских герцогов.

Переписка Эркуле с его ораторами показывает, как менялось его отношение к невестке, по мере того как ему становилось ясно, насколько она сметлива и проницательна. Лукреция все так же очаровывала окружающих.

Похоже, что герцогиня весьма осмотрительна и скорее станет заниматься текущими делами, чем развлекаться… Я нашел в ней любезную синьору, рассуждающую необыкновенно здраво. Обычно она ведет образ жизни весьма уединенный, хотя нрава она веселого и очень приветливого⁹.

Однако и у Лукреции были основания волноваться. Эскорт, который должен был прибыть за ней, все не появлялся. Задержка эта на самом деле была делом рук императора Максимилиана, который отправил в Феррару Агостино Семенца с требованием к герцогу д'Эсте, чтобы тот не давал разрешения на отъезд в Рим феррарской свиты. Эркуле поставил в известность папу римского об императорском ультиматуме, ставшем еще одним козырем для того, чтобы добиться от Александра VI соблюдения данных им обещаний. Тогда как раз речь шла о подтверждении его герцогского титула, который Сикст IV признал за его предшественником Борсо д'Эсте, продлении прав на владение землями, полученными от Церкви, о передаче Ченто и Пьеве, ранее отданных папе кардиналом делла Ровере, кардинальском сане для советника герцога Джанлукки Кастеллини и аббатстве для дона Джулио д'Эсте.

Когда наконец все было согласовано, герцог поставил последний деликатный вопрос: кому перейдут украшения Лукреции? Во время первого замужества она получила множество прекрасных украшений, к которым добавились драгоценности, подаренные ей отцом. Подписанный в августе контракт предусматривал, что Лукреция привозит их с собой полностью и, чтобы соблюсти равновесие, она получит фамильные драгоценности д'Эсте. Теперь же Эркуле настойчиво уточнял, что если с супругой «что-нибудь случится», украшения д'Эсте и Борджа останутся в Ферраре. Употребленное им слово «тапсаге» тогда переводилось как «умереть», однако юристы могли приписать ему и другое значение – «совершить ошибку». Пребывая в безмятежном состоянии духа и будучи уверенным в добродетели своей дочери, Александр VI согласился добавить этот пункт к контракту.

Лукрецию больше тревожило будущее ее детей. Римский инфант, получивший всего предостаточно – папа пожаловал ему десять замков, тридцать шесть деревень и титул герцога Непи, – вызывал у нее меньше беспокойства, чем Родриго Бишелье, который, будучи внуком короля, мог внушать опасения семейству д'Эсте, и потому вряд ли разрешат ей взять его с собой в Феррару. Если бы он жил там, в один прекрасный день у него могли появиться сторонники, что создало бы опасность для герцогства. Кроме того, у него не было права жить там, откуда происходил его род, поскольку король Федерико Неаполитанский, лишенный владений Александром VT, 25 июня 1501 года был вынужден уступить свое королевство в обмен на герцогство Менское, земли в Анжу и Нормандии, пенсион в 30 тысяч ливров и изгнание в Тур, где ему суждено было умереть в 1504 году. Иными словами, маленький принц Арагонский волей-неволей должен был оставаться в Риме под опекой Франческо Борджа, кардинала Козенцы, того самого, что держал его над купелью во время крестин. На будущее Александр VI записал за ним герцогство Сермонетта – одну из конфискованных у Каттанеи земель, перекупленную Лукрецией за 80 тысяч, к этому добавлялась ежегодная рента в 15 тысяч экю. В свою очередь 7 января 1502 года Изабелла Католическая должна была наделить полномочиями посла Испании Франсиско Рохаса, чтобы тот передал во владение Родриго герцогство Бишелье и город Куадрата. Отныне его будут звать дон Родриго Арагонский, герцог Бишелье и Сермонетты, сеньор ди Куадрата. Лукреция считала, что многочисленные юридические предосторожности, коими она окружила свою семью, надежно защищают ее от опасности, однако она не подумала о противниках ее замужества, которые готовились пустить в ход последнее оружие. В дело вновь пошла разнузданная клевета – она содержалась в анонимном письме, датированном 25 ноября 1501 года и якобы отправленном из лагеря Гонсальво де Кордова, державшего в осаде в городе Таранто сына Федерико Неаполитанского. Предполагаемым адресатом был некий барон по имени Савелли, изгнанный из Рима и принятый при дворе Максимилиана. По мнению Бурхарда, «письмо к Савелли» было подготовлено в Германии, и автором его, вероятно, был один из Колонна. Некоторые историки узнали в нем руку императора Максимилиана. Последний действительно не сложил оружия, так как союз Эсте – Борджа был для него совершенно неприемлем. Ему нечему было бы поучиться даже у самого Макиавелли, настолько искусно он использовал хитрость, ловушки и ложь, которые обычно ставят в упрек «пурпуроносной семье». В этом памфлете, отличавшемся крайней язвительностью, автор собрал всю грязь, что годами копилась вокруг имени Борджа, не пренебрегая ни инсинуациями, ни клеветой, ни наветом или оскорблениями. Бурхард воспроизвел его год спустя в своем «Diarum». Вот наиболее примечательные места: все, что во власти папы римского, сегодня продается: саны, почести, брачные союзы, разводы и т. д.; Ватикан является прибежищем преступлений, убийств и грабежей. Нет никого в Риме, кто не опасался бы за свою жизнь и за жизнь близких; чудовищный разврат поселился в городе Господа, сыновья и дочери папы погрязли в грязном разврате, инцесте и непристойностях; подать, собираемая во всех христианских храмах для борьбы с турками, идет лишь на то, чтобы усыпать Лукрецию с головы до ног золотом и драгоценностями и собрать ей приданое; папа разрушил часть Папского государства, чтобы дать своему сыну Чезаре возможность грабить, убивать и заниматься мародерством; отец и сын утоляют голод преступлениями, а жажду кровью; государи должны как можно быстрее поддержать слабеющую религию и вернуть всем справедливость и покой.