Текст книги "Черные сказки про гольф"

Автор книги: Жан Рэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Старина Матт, это пригодится вашему музею? – спросил Уилер, протягивая ему древний драйвер.

Карсон схватил клюшку и закудахтал от удовольствия.

– Конечно, малыш. Седая старина напоминает мне о юности. Даже в ту отдаленную эпоху такими клюшками уже не пользовались. Могу даже утверждать, что их употребление было запрещено в 1900 году. Однако, его огромная головка и удлиненное закругление позволяли выполнять великолепные свинги. Ох!..

Старик заморгал, его руки задрожали.

– Уилер!.. Дьявол вас подери, где вы ее раздобыли?

– В одной жуткой лавчонке на Айлингтон Род, которую держит какой-то древний безумец.

Но Карсон уже не слушал.

– Это – Большая Медведица! – воскликнул он.

– Что вы сказали?

– Посмотрите на эти семь золотых точек на рукоятке; это кусочки золота, инкрустированные в дерево. Это вам ничего не напоминает?

Уилер кивнул.

– В самом деле, Матт… Похоже на созвездие Большой Медведицы!

– Вам никогда не доводилось слышать о мистере Байкрофтсе?.. Хотя, по правде говоря, в Рейналаге не любят упоминать его имя, хотя мрачная история, связанная с ним, случилась более шестидесяти лет назад.

– Байкрофтс?.. – пробормотал Уилер. – Действительно, человек, который…

– Да, да, человек, который… – с дрожью в голосе подхватил Карсон.

* * *

– Я постараюсь изложить вам эту историю, Уилер, вкратце. Она осталась в далеком прошлом, однако, я испытываю боль, вспоминая и говоря о ней…

Игроком Байкрофтс был потрясающим, но отличался отвратительным характером! Не только поражение, но и потеря мячика выводили его из себя. В тот год в конце сезона разыгрывался Кубок Дрейца, который не имел особого значения и не мог прибавить славы Байкрофтсу!

Три партии… Два дня довольно быстрых отборочных игр. В последней, на линии остались лишь Байкрофтс и Степл из Бальмораля. Со Степлом следовало считаться, но его не очень любили; иными словами схватились два дурных характера. Дважды Степл отказался уступить патт[24]24
  Патт – удар, нанесенный с помощью клюшки „паттер“, чтобы направить мячик по грину в лунку.


[Закрыть] Байкрофтсу, хотя мячик был в паре дюймов от лунки. Сегодня в любом матче его сочли бы правым, но в наши добрые старые времена все было иначе. Но не это было причиной поражения Байкрофтса, нет… Он разнервничался, буквально кипел от ярости, и это повлияло на последние его удары. Он проиграл… Кубок был вручен Степлу…

Тогда… Губы старейшего члена задрожали.

– И тогда… когда Степл, не протянув руки своему побежденному противнику, пошел с поля прочь, Байкрофтс подбросил драйвер высоко вверх… Да, да, именно этот драйвер – Большую Медведицу… И Степл рухнул мертвым с пробитым черепом.

Байкрофтс признал себя виновным. Его защищал лучший лондонский адвокат. Однако, приговор был ужасным.

Королева Виктория, против всякого ожидания, отказалась его помиловать. Наша пленительная, но строгая королева в том году отказала в помиловании двум или трем беднягам, виновным в смерти, но не в убийстве. Она требовала столь же сурового правосудия и для благородного сословия. Байкрофтса повесили.

– Но как этот ужасный драйвер мог попасть в лавчонку старьевщика в Айлингтоне? – спросил Уилер.

Карсон пожал плечами.

– Случись такое сейчас, клюшка заняла бы место в музее криминологии Скотленд-Ярда; но полвека назад эта мрачная коллекция еще не существовала, и орудия преступления после пребывания в архиве Олд-Бейли продавались с торгов. И преступники могли выкупить свои ножи и ломики. А теперь, Уилер, опишите, как выглядел этот айлингтонский безумец, о котором вы говорили?

Уилер подробно описал продавца.

– Высокий… худой… бледный… большие тусклые глаза, – повторил старик. – Постарайтесь вспомнить – посреди лба, почти у переносицы…

Уилер напряг память, вспомнил, как свеча поднялась на уровень бледного лица.

– Действительно припоминаю, Матт… шишка… большая шишка…

– Боже, малыш, больше ни слова! Это слишком ужасно! – вскричал Карсон и отбросил клюшку далеко от себя.

И больше не сказав ни слова, поспешно выбежал из бара.

* * *

Уилер вернулся в Айлингтон. Он отыскал старые дома, но вместо трех насчитал всего два. Кондитерская и лавочка канцелярских товаров стояли плотно друг к другу. И между ними не было никакого магазинчика принадлежностей для гольфа. Уилер опросил местных жителей. Никто из опрошенных, как и механик, не знали о существовании третьего дома.

– Я уже двадцать лет работаю в квартале, – заявил почтальон, которого Уилер угостил отличным грогом, – и знаю не только каждый дом, но и каждый камень… Нет, такой лавчонки не существует!

Уилер не стал говорить об этом с Карсоном. Но однажды, оказавшись в клубе с лордом Эдвином Хоурдом, одним из известнейших ученых Великобритании, поведал ему о своем странном приключении.

Лорд Хоурд стал серьезным.

– История псевдо-призрака меня особо не интересует, – сказал он, – ибо ежедневно о них рассказывают сотни людей, но совсем иное дело дом. Полагаю, вы не очень разбираетесь в теории Эйнштейна?

– Менее, чем не очень, милорд. Скажем, ничего…

– Имена Фицджеральда-Лоренца и Эддингтона также ничего вам не говорят?

– Вы правы, – признал Уилер, слегка покраснев.

– В таком случае, мой дорогой, я потрачу свое время, рассказывая о гипергеометрии и вероятности четвертого измерения. А разгадка вашей тайны лежит именно в них.

Сожалею…

И Уилер отказался от возможности понять.

Шанс Белых Орлов

„Гольф-клуб Белых Орлов“ умирал, что называется, тихой смертью. На самом деле, она была совсем не тихой: фортуна отвернулась от главных защитников клуба; богатые соседи затеяли процесс, который клуб проиграл; полупрофессионалы, прикрываясь статусом любителей, нанесли урон его авторитету. Кроме того, в двенадцати милях от него, некий клуб аутсайдеров построил великолепное поле, благодаря неизвестно откуда взявшимся средствам, тогда как к старым полям протянулась беспощадная рука налогового управления. Часть поля превратилась в джунгли, а трава пошла проплешинами.

На клуб обрушилось истинное несчастье в три партии, которого так боялись ветераны.

Сидя в баре клуб-хауза, секретарь Уириттер молча набивал свою трубку. Он был один: бармен Джим только что распрощался с ним, ссылаясь на межреберную невралгию, но Уириттер знал, что он перешел в стан противника в двенадцати милях отсюда…

„А почему бы ему и не поступить так, – печально думал он, – если я вот уже полгода проедаю свои сбережения“.

И как бы нагнетая тоску, на целую неделю зарядил беспрерывный дождь; дождь упрямый, проливной, заливавший слишком низкие банкеры и расширяя водные препятствия.

Уириттер подошел к написанной от руки афише и сорвал ее – чемпионат графства, конечно, состоится… но на поле соседей.

На стене остался клочок бумаги. На нем большими буквами было начертано название клуба „Белые Орлы“. Ирония судьбы! Уже давно отважные белые орлы ходили ощипанными!..

На стойке лежало письмо президента клуба Пайкрофта, адресованное Уириттеру с пометкой „конфиденциально“. Однако, оно хранило секрет полишинеля. Эрвин Бреретон, владелец Западных Стекольных Заводов, был готов приобрести сто акров гольф-поля, ибо оно находилось на залежах песка, необходимого для производства стекла. Оставалось еще восемьдесят акров. Изменив маршрут, можно было сделать поле относительно сносным, хотя и очень тесным.

На обороте старого банкетного меню, относившегося к временам славы, Уириттер набросал черновик ответа, с иронией предлагая на оставшихся тридцати акрах создать поле для мини-гольфа… Потом отказался писать ответ, продиктованный чувством низкой мести…

Внезапный порыв ветра сотряс оконные рамы с такой силой, что Уириттер поспешил закрыть ставни. И в этот момент он заметил вдалеке, около песчаного холма, закрывавшего подход к последней лунке, фигуру человека, согнувшегося под проливным дождем. В этом не было ничего необычного, ибо поле было пустынным и таковым останется навсегда.

Однако, секретарь всегда запрещал посторонним доступ на поле, даже если это были бродячие собаки. Он схватил бинокль и навел его на смутный силуэт. Но опоздал, ибо тот скрылся за холмом; однако, Уириттер успел различить, что это была женщина в широком плаще.

– Собирательница, – усмехнулся он. – Бедняге придется помучаться!

Вокруг поля бродили бывшие кэдди или их жены в поисках потерянных мячиков, которыми они приторговывали.

Секретарь хотел налить себе стаканчик спиртного, но бутылки были пусты.

– Даже не умрешь красиво, – горько вздохнул он. – Придется обойти владения, которые вскоре перестанут быть таковыми…

Он зашел в раздевалку и улыбнулся: если поле превратилось в джунгли, бар – в готовое для продажи бистро, то раздевалка стояла, как-великая пирамида. Уириттер узнал висящую на ржавом крюке шляпу мистера Банфа, умершего двадцать лет назад, а в широко открытом шкафчике заметил жилет из зеленоватой кожи, покрытый плесенью, как кора старой ивы.

Он несколько минут пытался расшифровать пожелтевшую визитную карточку, прикнопленную к одному из шкафчиков, и наконец прочел: „Джордж П. Суэндон“.

Суэндон, обладатель Кубка Торп-Холла в… Уириттеру пришлось напрячь память, чтобы вспомнить. Ему тогда было двадцать четыре года, и его только что назначили секретарем знаменитых „Белых Орлов“. Суэндон умер два года спустя, по-глупому свалившись с лошади. Подсчитать было легко. Теперь ему стукнуло бы пятьдесят!

– Зайдем к дамам, – пробормотал Уириттер.

Войдя в узкую кишку, служившую женской раздевалкой, он принюхался к застоявшемуся резкому и неприятному запаху.

– Фрюлингсдуфт…

Мисс Хип привезла эту ужасную туалетную воду из Германии, и мисс Хип была последней, кто приходил тренироваться сюда, на поле Орлов, а было это несколько месяцев назад…

Облупившееся зеркало, криво висящее на перегородке, отразило искаженное лицо. В умывальнике, в остатках мыла, высыхал несчастный мотылек. И снова Уириттер улыбнулся – в гипсе была шпилькой процарапана надпись:

„Марта Пабл – грязная тварь“.

– Еще какая!

Секретарь выкрикнул это громким голосом, словно хотел взять в свидетели облупившееся зеркало, дохлого мотылька, облезший гипс стен и упорный запах Фрюлигсдуфта. Потом добавил:

– Все это было до Потопа! Сколько лет Марта Пабл уже живет под именем леди Кобердур! Пятнадцать лет? Нет, двадцать, а может и того поболее!

Но глаза его не могли оторваться от кривых букв. И вдруг воспоминания вернули его назад. Двадцать лет?.. Нет… Это было двадцать пять лет назад!

В те дни клубу не хватало кэдди, и пришлось нанять Мегги Трапп, атлетически сложенную местную девицу, с легкостью жонглировавшую сумками. Она словно дикарь поклонялась гольфу и гольфистам. Именно гольфу и гольфистам, но не гольфисткам! Как правило в английских клубах женщин не принимают в члены клуба, а берут лишь игроками; однако для богатейшей мисс Пабл было сделано исключение.

Для Мегги ее прием был равносилен личному оскорблению, она не только провинилась тем, что выразила свой гнев в словесных выражениях, но и тем, что начертала постыдную надпись на стене женской раздевалки. Ее тут же уволили, но вечером она дождалась мисс Пабл у выхода из клуба и влепила ей несколько увесистых пощечин. Ей пришлось предстать перед судом – ее приговорили к пяти фунтам штрафа и двенадцати дням тюрьмы. Уириттер заплатил штраф…

„Влепи Мег Пабл шесть, а не три пощечины, я бы с удовольствием заплатил бы и десять фунтов“, – сказал он сам себе.

Через три года он получил чек на пять фунтов и фотографию цирковой артистки, силовой акробатки, чей номер пользовался большим успехом. Под фотографией красовалась надпись, сдеданная неровным почерком: „Единственному мужчине, которого я уважала и любила“.

Уириттер узнал почерк Мегги Трапп. Но больше так и не встретился с ней.

* * *

Вечерело, раздевалка наполнялась тенями, и Уириттер вернулся в бар. На пороге он чуть отступил – у стойки стояла женщина. Он узнал широкий плащ, недавно исчезнувший за дождевой завесой.

– Мадам… – начал он.

– Уже не узнаем старых друзей? – раздался хриплый голос.

– Простите… – пробормотал секретарь.

– У меня мало времени, – продолжала незнакомка. – Я принесла вам, Уириттер, вот это, чтобы вы и ваш клуб получили шанс на успех. Держите!

И она протянула ему странный предмет – обрывок веревки.

– Веревка повешенного… Уверяю вас, Уириттер, она настоящая! – хриплый голос стал резким и почти жутким. – А теперь успеха и прощайте!

Женщина отступила к двери, и последние лучи солнца вдруг окутали ее огненным ореолом.

– Мегги Трапп! – воскликнул Уириттер.

И уже не видел ее и не мог сказать, растворилась она в густеющем мраке или провалилась под землю…

* * *

– Хелло, Уириттер! Вы мечтаете или спите?

Секретарь аж подскочил. Перед ним стоял веселый президент Пайкрофт, помолодевший на двадцать лет.

– Я и сам думаю, что мне все снится, Уириттер, – почти вопил Пайкрофт. – Час назад я еще торговался с Эрвином Бреретоном по поводу продажи ста акров, когда последний вдруг оттолкнул бумаги и вскричал:

– Черт подери, неужели я хочу купить ваши земли! Нет, тысячу раз нет!.. Я заплачу за эти сто акров и дам еще больше. Восстановите поле… вдохните новую жизнь в Белых Орлов, пусть они станут сильнее и славнее, чем раньше. Наймите лучшего тренера, чтобы он научил играть меня в гольф! Запишите меня сей же час в члены клуба… умоляю вас, и не скупитесь на расходы!

Уириттер не мог произнести ни слова. Он сжимал в руке кусок веревки с такой силой, что ногти впивались ему в ладонь.

* * *

– Уириттер, – сказал Уэллс, старейший член клуба, глядя, как маляры красят известкой стены раздевалок, – вот и исчезает эта чертова надпись, всегда вызывавшая у меня смех. Это вам ничего не напоминает?

– Напоминает, – ответил секретарь, – нашу кэдди…

– Мегги Трапп… Бедняжка! Я был очень опечален, когда это случилось, ибо весьма любил нашу слониху.

– Что с ней случилось? – спросил Уириттер.

– Вы что не читаете газет? Это случилось два или три года назад. Правда вы были в это время в Канаде. Так вот, малыш, эта крепкая девица, сошедшая с праведного пути, свернула шею одной даме из высшего света, когда та шла по Пикадилли. Даму звали леди Кобердур!

– Леди Кобердур!.. Так это же наша бывшая мисс Пабл!

– Черт возьми!.. Вы правы!..

– А что произошло с Мегги? – взволнованно осведомился Уириттер.

– Ее повесили, малыш… И весть эта меня очень огорчила!

Старейший член клуба

– Гольф-клуб должен просуществовать очень долго, чтобы обрести своего бога лара.

– Бога лара? – спросил коротышка Фреш. У него был хороший свинг, но скромные умственные способности.

– Откройте энциклопедию, Фреши, откройте ее, и свет озарит сумерки. Впрочем, я освещу их ради вас: „Природа богов ларов плохо известна; они не являются богами в прямом смысле этого слова, ни обожествленными предками“.

– Отлично, – сказал Фреш. – Я ничего не понимаю…

Следует признать, что откровенность Фреша часто извиняла его невежество.

– Это, Фреши, справедливо для римской мифологии, которая рассматривала богов ларов, как гениев, пекущихся о семье или о расе, но не о гольфе и гольфистах. В гольф-клубах богом ларом действительно становится своего рода обожествленный предок, и именуется он „Старейшим членом“.

– Понял, – обрадовался Фреш, – вы говорите о старике Джипсе.

Я бросил вокруг себя подозрительный взгляд – бар гольф-клуба был пуст, только два кэдди сортировали драйверы. Поэтому я продолжил:

– Джипс, действительно, предок. Он уже несколько лет не играет, поскольку атеросклероз разъедает ему пятку и подпиливает сустав плеча. Он присутствовал при рождении нашего клуба, когда поле размером в пять гектаров считалось отличным, а четвертая лунка была последней. Кроме кучи денег, каждый следующий гектар стоил ему пота, гнева и судебных тяжб. Он ввел здесь металлический драйвер, что навлекло на него издевательства и брань, а также кончилось потерей нескольких друзей. Он, не моргнув, заплатил приличный штраф за то, что ночью с помощью кирки перепахал поле для мини-гольфа, поскольку считал, что это карикатура на благородную игру. К тому же он выиграл несколько кубков, что вовсе не вредит репутации.

– Каких кубков? – вдруг заинтересовался Фреш.

Я перечислил их, и Фреш презрительно пожал плечами.

– Они, наверно, были из жести.

– Ваша правда, Фреши, Джипс никогда не был слишком хорошим игроком, но он глубоко любил гольф и, как всем, кто его очень любит, многое будет ему прощено.

Фреш не очень понял и эти слова.

– Я знал одного психиатра, который исследовал психологию игроков вообще. И ему удалось свести в классы и семейства, вроде млекопитающих и насекомых, игроков в карты, в кости, в шашки, в домино, в теннис и даже в шахматы, но он не смог этого сделать для гольфистов, ибо каждый гольфист уникален.

– И Джипс тоже, – усмехнулся Фреш. – Как вы его назвали… А помню – бог лар!

– Свет пробивается сквозь толщу вашего черепа, Фреши. Однако, все не так просто – Джипс хотел прожить достаточно долго, чтобы стать старейшим членом клуба, и только ради этого…

– Я по-прежнему впотьмах, – проворчал Фреш.

– Если психиатр, о котором я только что упоминал, прав, многое заставляет меня поверить, что такое превосходство может существовать.

Заметим, что каждый гольфист является в игре уникумом. Вы, Росмер Фреш, заявляете после окончания игры, что вы прошли трассу за х ударов, а не за х+1, как Джон, Питер или Пол. Вы не упоминаете о тактике, о состоянии нервов, о капризах принадлежностей или погоды; вы – счетная машина, ограниченная лишь операцией сложения. Джон же думает о непредвиденных обстоятельствах игры – силы ветра, высоты солнца, присутствия того или той на поле. Харвей боится потерять уверенность, которая частенько охватывает игрока перед лункой, когда он меняет драйвер на паттер. Теренс захвачен игрой других, а потому забывает о своей собственной.

Все эти игроки имеют то общее, что больше борются с оккультным, невидимым противником, который мешает им побеждать или выигрывать. Но у каждого из них свой собственный противник.

– А мой противник, – пробормотал Фреш.

– х+1… х+2… х+n…

– А у Джипса?

– Смерть, Фреши… Смерть, которая помешала бы ему стать старейшим членом „Клуба Розовых Дюн!“

* * *

Этот разговор мне пришлось вспомнить через год, когда через три недели посте похорон нашего Старейшего члена Филесса Джипса, усопшего в возрасте семидесяти пяти лет, читали его завещание.

В завещании не было никаких сумм для передачи, поскольку Джипс ничего не оставил после себя, но содержалось краткое и волнующее признание:

„Говорят, что я был основателем „Гольф-клуба Розовых Дюн“, но это не так. Он существовал уже полгода, когда меня в него приняли. И это терзало мне сердце.

Я сделал все, что смог для величия клуба, кроме одного. Я не смог стать хорошим игроком, и это удваивало мое огорчение.

У меня не было большого состояния. Оно полностью ушло на расширение и улучшение поля. Но президент Чапмен сделал больше, ибо он был богат, даже очень богат.

Мне так и не удалось подняться до первого ранга, но мне пришла мысль, что в этом мне может помочь время.

В „Сейведж-клубе“, в „Бальморале“, в „Вудлендсе“ старейший член – человек почитаемый, стоящий выше президента и лучших игроков.

Однажды, я решил стать старейшим членом „Розовых Дюн“, зная, что только годы могут возвести меня на этот пьедестал. Приняв такое решение, я зажил ужасной жизнью, боясь болезней и несчастных случаев, которые могли нарушить мое жгучее желание. Я опасался малейшего насморка; от грозы я дрожал; когда я видел машину или велосипед, то впадал в транс, я отходил от гольфистов, когда они выполняли свинг…

Годы шли, и я отпраздновал свое семидесятилетие. И тут врач предупредил меня, что мой атеросклероз стал опасным. В то время я был близок к тому, чтобы стать старейшим членом „Розовых Дюн“. Дорогу мне преграждало лишь одно препятствие – Нат Келтроп, основатель клуба. Он был старше меня на два года.

Вы все знали Келтропа – это был человек, сделанный из железа. Он вполне мог дожить до ста лет. Сто лет! А мое бедное сердце слабело все больше и больше!

Всем вам известна трагическая кончина Келтропа. Он упал в речку, протекающую рядом с полем и утонул. Туда столкнул его я; я знал, что он не умеет плавать.

С тех пор я жил с черным пятном на совести. Но я стал старейшим членом „Розовых Дюн“. И эту славу у меня не отнять!

Быть может, Великий Судия, перед которым я предстаю в сей час, учтет мое двойное посмертное признание – признание в единственном преступлении и признание в единственной гордыне. Не знаю, которое окажется тяжелее на весах Судьбы“.

ЭГ-1405

Гольфисты и кэдди разбежались от ливня, как куропатки после выстрела охотника. Яростный ветер поднимал в воздух тучи песка с холмов и воду из огромных луж. Этот внезапно поднимающийся ветер с северо-востока столь же неистово терзал как поле Вестмор-гольф-клуба, так и Ирландское море.

Брайс, Мак Карти, Аскис и Уэддон, продрогнув до мозга костей, ворвались в бар клуб-хауза, громко требуя ромового грога, и бармен Томпкинс в мгновение ока подал его.

– Пропащий день! – проворчал Уэддон. – Теперь на поле налетят стаи ворон. Чертов ветер.

– К счастью, он столь же быстро ликвидирует убытки, – заявил Брайс. – Завтра он высушит поле не хуже промокашки. Кстати, эта непредвиденная пауза позволит мне показать вам нечто необычное.

Он разложил на столе четыре фотографии.

– Боже, – усмехнулся Аскис, – с чего вдруг вы стали фотографировать драйвер с трех сторон, а кроме того сделали и увеличение головки. Это же не Грета Гарбо!

– Драйвер? – возмутился было Уэддон… – Эээ… А вообще-то действительно драйвер.

– Я бы скорее сказал сэндвич, – возразил Аскис.

– Ни то, ни другое, – скривился Брайс.

Спор прервал Мак Карти. Он долго рассматривал фотографии, потом положил их на стол, не спуская с них глаз. Лоб его пересекали две вертикальные морщины.

– Аскис, – наконец сказал он, – вы специалист в области геометрии и математики, а потому внимательно рассмотрите головку, чтобы не говорить преждевременно о драйвере или сэндвиче.

– Хм! – протянул Аскис, – верхний изгиб действительно выглядит странно. Если его развернуть, мы получим почти идеальный бумеранг. Вектор радиуса…

– Хватит! – запротестовал Уэддон. – Не все же столь учены, как вы…

– И конечно здесь некому дать мне логарифмическую таблицу и счетную линейку, – продолжил Аскис. – Но Мак Карти прав, штука эта очень странная.

– Это – ЭГ-1405,– заявил Брайс.

Ол Брайс был хранителем галереи Форстер, маленького, но богатого музея соседнего городка Престона, где был открыт кабинет египтологии, которому завидовал даже Британский музей.

– ЭГ-1405? – воскликнули остальные.

– Номер одного из наших коллекционных экспонатов. Его нашли в саркофаге, который нам недавно прислал из Египта доктор Морестон.

– Морестон нарушил покой еще одной пирамиды? – со смехом спросил Аскис.

– Саркофаг не из пирамиды, а из подземного некрополя, вернее из так называемого „могильного колодца“. Что делает вещицу еще более странной. Эта клюшка, а речь идет именно о клюшке, лежала рядом с чудесной мумией.

– О Господи! – воскликнул Уэддон. – Только не рассказывайте об этом на всех перекрестках! Иначе подумают, что египтяне во времена фараонов играли в гольф!.. Вы хотите вызвать восстание в Шотландии?

– А можно поглядеть на ЭГ-1405? – спросил Мак Карти.

– Конечно, – ответил Брайс, – тем более, что мне хочется услышать разные мнения. Поехали. „Моррис“ – не автобус, но если ужаться…

* * *

Клюшка переходила из рук в руки, и никто уже не смеялся.

– Древняя вещица? – спросил Уэддон.

– Восемнадцатая династия, четырнадцатый или тринадцатый век до нашей эры, – ответил хранитель, – а скорее всего датируется царством Сети I, отца великого Рамзеса II.

– Головка великолепна, – заметил Мак Карта, – скажу даже идеальна. Верхний изгиб наших клюшек не столь совершенен. Как вы думаете, Аскис?

– Ваша правда. Здесь заложена отличная тригонометрическая задача…

– Она из металла, – продолжил Мак Карти, – но я не знаю из какого. Что касается дерева ручки…

– На это я могу ответить, – сказал Брайс. – Очень редкая порода железного дерева, похоже, из Эфиопии. Что касается металла…

– Бронза?

Брайс отрицательно покачал головой.

– Нет… Не хотелось бы распространяться на эту тему, чтобы не вызвать едких опровержений со стороны некоторых ученых кругов… Быть может, орихалк…

– Орихалк? – переспросил Уэддон.

– Довольно таинственный драгоценный металл, о котором упоминают древнегреческие авторы. Некоторые ученые мужи наделяют его сегодня сказочными и странными свойствами.

И в это мгновение внимание посетителей привлекла мумия.

– Ну и великан! – воскликнул Аскис.

– Вернее великанша, – поправил его Брайс, – ибо это мумия женщины. Шесть футов три дюйма…

– Как раз рост нашего приятеля Мак Карти! – засмеялся Уэддон.

– Хочу заметите – начал Брайс, что искусство мумифицирования достигло своей вершины именно при восемнадцатой династии. Поглядите на эти бинты, они почти сохранили свою белизну… А кроме того обратите внимание на бинты, сжимающие голову, они иные, чем те, что мы видим на теле. Они похожи на пластик, а такие я встречаю на мумии впервые. Бинты плотно обтягивают лицо, подчеркивая все его черты.

Никто больше не слушал хранителя – всех поразила нечеловеческая и какая-то ужасная красота лица.

Мак Карти первом нарушил заклятье немого созерцания.

– Брайс, – спросил он>– а нельзя ли мне исполнить драйв… этой ЭГ-1405? Например, завтра?

– Ладно, – согласился хранитель после небольшого раздумья. – Но с утра пораньше, поскольку мне не хочется, чтобы стало известно об использовании музейных экспонатов для игры в гольф!

* * *

На восходе солнца вся четверка уже находилась на пустынном поле. Томпкинс согласился быть кэдди Мак Карти. Расстояние до первой лунки в Вестмор-клубе равнялось тремстам двадцати ярдам. Мак Карти два раза размахнулся, чтобы исполнить свинг с помощью странной клюшки. Только позже трое друзей припомнили свист драйвера, рассекающего воздух, это был своего рода пронзительный призыв, похожий на предсмертный.

Затем головка ударила по мячику. Только секунду можно было следить за его полетом, затем вдалеке, Томпкинс вскинул руки и подскочил к лунке, чтобы извлечь флажок. Затем послышался его истошный вопль. Мячик упал на грин[25]25
  Грин – тщательно ухоженный круг газона, на котором находится лунка.


[Закрыть] в ярде от лунки, прокатился по траве и упал в нее.

– Такого никогда не бывало! – одновременно воскликнули Уэддон и Аскис. Мак Карти протянул драйвер Брайсу; он был смертельно бледен.

– Брайс, – прошептал он умирающим голосом, – посмотрите направо, у куста рядом с хижиной тренера.

Хранитель повиновался – в двухстах ярдах от них, на лужайке небольшой хвойной рощи стояла высокая женщина в белом. Было туманно и далеко, и черты ее были неразличимы. Она почти тут же углубилась в лес и исчезла из виду.

Друзья отвели Мак Карти в бар; он молчал и отказался от виски. Он выглядел совершенно больным, и Уэддон отвез его домой на своей машине.

Заинтригованный Брайс велел Томпкинсу обойти поле в поисках дамы в белом. Но тому не удалось обнаружить никаких следов таинственной незнакомки.

Днем Уэддон и Аскис съездили к Мак Карти, чтобы осведомиться о его здоровье. Они наткнулись на запертую дверь. И больше никто никогда не видел Мак Карти… Никто, хотя Вест-мор-клуб нанял самых лучших частных детективов.

* * *

Четыре года спустя Брайс оказался в Египте, в Бауити, где должен был возглавить раскопки. И вдруг в толпе местных жителей, явившихся предложить свои услуги, он заметил мужчинуи женщину одного роста в скромном голубом одеянии феллахов. Мужчина стоял к нему спиной, а женщина пристально смотрела на хранителя. Брайса поразила ее красота. Он с удовольствием бы продолжал любоваться ею, если бы взгляд ее не наполнил его душу смятением, близким к ужасу.

Когда он отводил глаза от женщины, мужчина повернулся к нему лицом. Брайс с трудом удержался от вопля удивления – он узнал Мак Карти, и тут же вспомнил о нечеловечески прекрасном лице мумии. Через мгновение Джон и таинственная женщина растворились в толпе.

Раскопки, предпринятые Брайсом в последующие недели, дали достаточно доказательств тому, что древние египтяне играли в гольф, но им занимались только люди высокого положения, принадлежащие к касте, которая наводила страх на всех, к касте магов и некромантов. Он не упомянул об этом ни в докладе в галерее Форстер, ни в каком другом месте…

Украденный мячик

„Уайт Гольф Уикли“, великолепный журнал, которым руководил бедняга Брэм Уайт, перестал издаваться, и я сожалею об этом, поскольку только в нем печаталась самая удивительная статистика. Уайт публиковал ее под названием: „Поля, которые убивают“, и вначале я думал, что речь идет о детективной истории.

Но это было не так. Приводились только имена, даты, места и цифры:

1. Гольфисты и кэдди, убитые первым разыгранным мячиком.

2. Неосторожные люди, оказавшиеся на смертельной траектории свинга.

3. Игроки, пораженные молнией.

4. Гольфисты, получившие смертельную рану мячиком, отскочившим от скалистого препятствия.

5. Игроки, умершие на поле от неизвестной причины.

Неизвестные причины! Эти слова были полны тайны! Мне хотелось поговорить с Уайтом на эту тему, и я отправился в Симбурн, где Уайт был президентом Олд Джермин гольф-клуба. Но я прибыл слишком поздно.

Труп Уайта лежал под простыней в школьной прачечной, временно превращенной в морг, и коронер только что вынес заключение: случайная смерть. Судебный эксперт, потребовавший присутствия двух собратьев, сказал мне, покачивая лысой головой:

– Разрази меня Господь, если я что-нибудь понимаю, несмотря на сорок лет практики! У этого парня было железное сердце, а артерии могли выдержать любой гидравлический удар. В его желудке были только безвредные вещества, а на теле ни единой царапины. Однако, его нашли бездыханным на поле, он лежал лицом кверху.

Один из кэдди, нашедших труп, был заслушан в качестве свидетеля, и заявил:

– Судя по выражению лица мистера Уайта, он был словно в ярости…

– Что вы думаете об этом, доктор? – спросил коронер.

Судебный эксперт пожал плечами.

– Вероятно, реакция „post mortem“, которая вскоре исчезла, поскольку я ничего не заметил.

Между тем я узнал, что мой приятель Сидней Триггс из Скотленд-Ярда проводил отпуск в Севен Клингс, что в шести милях от Симбурна. Мой „линкольн“ покрыл это расстояние в мгновение ока, и я нашел детектива ловящим форель в реке.

Триггс был хорошим игроком в гольф. Он был подписан на „Уайт Гольф Уикли“ и уважал покойного президента Олд Джермин гольф-клуба, которого давно знал.

– Стоило бы оценить этот несчастный случай с точки зрения гольфиста, – сказал он вместо преамбулы.

Я попросил его уточнить свою мысль, но он был в затруднении.

– Игрок в гольф, – сказал он после некоторого размышления, – не обычный человек или, по крайней мере, отличается от всех остальных. Его реакция иная, чем у простых смертных. Он сильно зависит от непредвиденных обстоятельств.