Текст книги "Черные сказки про гольф"

Автор книги: Жан Рэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Жан Рэ
Черные сказки про гольф

72 лунки… 36… 72

Когда прибыла телеграмма: «Кубок Сифелл будет разыгрываться в 36 лунок», а мячик лежал у девятнадцатой лунки на поле клуба «Блю Сэндз», в клуб-хаузе возник шум.

– Если обезьянничать, так уж лучше по-людски, – промолвил полковник Ридинг.

Каждый понял резкую реплику, но никто его не поддержал. Ридинг намекал на знаменитый Кубок Принца Уэлльского, который некогда разыгрывался в 72 лунки, а теперь в 36…

Произнося эти оскорбительные для многих слова, Ридинг думал не о себе, а о своем друге Джильберте Хее.

Шансы Джила Хея были весьма высоки, если предстояло совершить четыре круга. Он относился к тем классным гольфи-стам, которые не в силах показать истинную форму в начале соревнования. Он был даже психологом гольфа и во время своих выступлений вышучивал своих соперников:

– Гиганты, идущие на убыль после тридцать шестой лунки[1]1
  Лунка – отверстие в 4,25 дюйма диаметром на грине, куда игрок должен попасть мячиком.


[Закрыть] и превращающиеся в карликов после пятьдесят четвертой.

Хею было необходимо примерно три круга, чтобы начать блистать, а вернее взорваться, как говорили его поклонники. Ридинг обернулся к секретарю.

– Стоун, вы можете сообщить мне имена тех, кто записался на Сифелл?

– От нас будет только Джильберт Хей, – ответил Стоун.

– Знаю… А другие? Такая лисица, как вы, могла бы вытянуть нужные сведения из своих коллег.

– Н…ет, – проворчал Стоун.

Но Баттинг, юнец, только что принятый в клуб и с трудом переносивший виски, воскликнул:

– Он крутит хвостом, а вернее врет! Попросите показать клочок розовой бумаги, на котором записаны имена!

Стоун скривился, выдавая гримасу за улыбку. Он ненавидел Джильберта Хея и ненавидел Ридинга, но боялся их. А Баттингу не следовало произносить этих слов, ведь молодой человек уже задолжал ему двадцать фунтов.

– Если это вас интересует, полковник Ридинг, вот они, эти имена, – сказал он, вытаскивая из кармана розовую бумажку. – Но должен вам заметить, что официальный список еще не опубликован, а жеребьевка состоится лишь на будущей неделе.

– Конечно, – проворчал Ридинг.

Он пробежал глазами список.

– Тори, Гилхрист, Этви, Уэсли, Бейрд…

Он вернул листок Стоуну, и тот снова скривился.

– Хей не поедет на Сифелл, – сказал он.

Сзади раздался тихий, но твердый голос президента клуба Госкетта:

– Простите, полковник Ридинг, но Хей поедет на Сифелл.

Ридинг медленно развернулся вместе со стулом, и его взгляд встретился со взглядом Госкетта. Несколько секунд они вели молчаливую дуэль, затем президент опустил глаза.

– Что, Ридинг, молчим? – усмехнулся Баттинг.

– Господин Баттинг, – произнес Госкетт, – я бы попросил вас…

– Просите святых, а не меня, – вскинулся юный упрямец, – я вас и слушать не буду. Я голосую за Ридинга и Хея. И Хей не поедет на Сифелл, поскольку их треклятые 36 лунок дают шанс только тем ничтожествам, которые перечислены на розовой бумажке Стоуна, а Хей становится королем только с тридцать седьмой лунки.

– Хотя вы и весьма недавно играете в гольф, однако, в курсе дела, господин Баттинг, – в голосе президента звучала ирония.

– Ну и ну! – воскликнул юнец. – Я разбираюсь в этом не лучше зебры, но мне об этом сказал Крофтс. Итак?

Стоун побледнел. Среди ненавидимых им гольфистов, Крофтс, секретарь Тауэр Гольф-клуба, был самым ненавидимым.

Воцарилась тяжелая тишина; четыре гольфиста, сидевшие за дальним столом, встали, быстро попрощались и покинули зал.

– Доброй ночи, Фринтон! – крикнул вслед им Баттинг… – Привет Мэйзи, и не разрешайте красавцу Майку садиться в свой чудный «моррис», купленный по случаю, иначе вам придется возвращаться в Лондон на такси.

Его слова были обращены к молодой женщине, курившей длинную сигарету, облокотившись на стойку бара.

– Предпочитаю возвращаться на «бентли», – ответила она.

– Боже, Ридинг, она обращается к вам, а вернее к вашей машине, – комически простонал Баттинг. – Если бы она назвала «ягуар», она была бы моей клиенткой.

– Баттинг, – негромко сказал Ридинг, – на такси придется возвращаться вам. Вы оставите свой «ягуар» в гараже, ибо первое же дерево превратит вас в бифштекс.

– Никто здесь не имеет права приказывать мне, – икнул молодой человек, – за исключением Ридинга-мудреца. Я подчиняюсь… Эй, Джимми, рыбье отродье, быстро такси. Мне надоело лицо валета пик нашего президента!

Госкетт пропустил оскорбление мимо ушей: отец Баттинга был владельцем поля Блю Сэндз и не скупился в расходах на клуб.

Когда Ридинг прогревал двигатель, на его руку легла ладонь.

– Поскольку вы, полковник, возвращаетесь в Лондон, могу ли я попросить подвезти меня? – спросила Мэйзи Даунер.

– Охотно, – ответил Ридинг, отводя взгляд.

И про себя подумал:

«Она сегодня в форме. Чем же ей сегодня насолил Фринтон?»

Майк Фринтон, элегантный красавец-гольфист, открыто ухаживал за Мэйзи Даунер, и это ей, похоже, нравилось.

Словно прочтя его мысли, она сказала:

– Я разозлилась на Майка за то, что он не встал на вашу сторону, когда вы так твердо заявили, что Хей не поедет на Сифелл.

– Благодарю вас, мисс Даунер, – холодно ответил Ридинг, – но мне это, напротив, нравится. Поддержи он меня, это было лицемерием с его стороны – он ненавидит Хея и обрадовался бы его поражению.

– Хея ненавидят все, – пробормотала девушка.

– Поскольку он – личность, а в Сэндзе вместо истинных гольфистов остались только фанфароны, снобы и краснобаи.

– Но вы не фанфарон, не сноб и не краснобай, – возразила она.

– Увы, я не играю в гольф, – горько ответил полковник.

…С войны он вернулся на протезе и с простреленным легким, иногда его подводило и сердце.

Мзйзи Даунер мечтательно добавила:

– Кубок Принца Уэлльского… Чемпионат Шропшира… Кубок Дальтона… Кубок Миллэнд Роя…

– Прошу вас, – проворчал Ридинг. – Это старые победы, они умерли, как и прошлое.

– Почему вы так любите Хея? – вдруг спросила она.

– Мы вместе воевали, – просто ответил он. – Он был хорошим солдатом и стал столь же хорошим гольфистом.

– Майк Фринтон тоже принимал участие в войне, – вскинулась она.

– В интендантстве. А Госкетт служил родине, поставляя картонные ботинки. Стоун же держал в тылу столовую. Стоит ли говорить о других?

– Спасибо… Хватит…

Они миновали Числехарст и Сандридж и въехали в Лондон через Левисхэм.

– Где вас высадить, мисс Даунер? – спросил Ридинг.

Она назвала улицу неподалеку от Кенсингтон-парка, и остальную часть путешествия они проделали молча.

Когда Мэйзи вышла из машины, Ридинг развернул «бентли» и вернулся в Бермондси – ему хотелось встретиться с Джильбертом Хеем.

* * *

– Почему вам так нужен этот проклятый Кубок Сифелла? – с привычной прямотой спросил Ридинг.

Хей медленно кивнул, но не ответил.

Ридинг внимательно посмотрел на него: ему казалось, что впервые он заметил серебряные пряди на висках друга и глубокие морщины на его лбу.

– Отвечайте, майор, – кисло улыбнулся Ридинг.

– Полковник, вы можете отправить меня под арест, – столь же кисло улыбнулся в ответ Хей, – ибо я отказываюсь подчиниться вашему приказу.

Он встал и прислонился к камину, но острый взгляд Ридинга уже заметил то, что хотел заметить, – Хей пытался спрятать за спиной фотографию, стоящую на мраморной полке.

– Мэйзи Даунер, – сказал Ридинг. – Я только что с нею расстался.

– Да будет так, – пробормотал Джильберт, – вы увидели…

Теперь я могу вам ответить. Я не поеду на Сифелл.

– Ах!

Хей, не говоря ни слова, протянул другу телеграмму: «Кубок Сифелл разыгрывается в 36 лунок».

– Сегодня вечером я уже видел эту мерзость, – воскликнул Ридинг.

– Итак я не еду, – повторил Хей.

– Именно это я заявил в клубе, но Госкетт сказал, что вы поедете. Вы знаете, что это означает?

– Да… Правила Блю Сэндз разработаны в героические времена и категоричны в этом плане. Я буду исключен.

– И Госкетт запретит вам появляться на любом поле.

– Знаю…

Джильберт Хей помолчал, потом тихо спросил:

– Что вы думаете о мисс Даунер?

– Э-э-э… Она красива и хорошо играет в гольф. Она немного флиртует с Фринтоном, но я уже спращивал себя, зачем она появилась в Блю Сэндз?

– Ответ прост, – с трудом выговорил Хей. – Мисс Даунер – посланница Торпа, Гилхриста, Мейзона…

Ридинг с трудом удержался от выражения удивления.

– Это гипотеза?

– Нет, истина. Мне сообщил ее Крофтс.

– Тори энд Компани, – проворчал Ридинг. – Вероятные победители Сифелла и его 36 лунок.

– Этот триумвират состоит в Найрока-клубе, который соседствует с Блю Сэндз. Вам ясно?

– Не очень.

– Их поле в ужасном состоянии, а касса пуста, как выеденная устрица. Найрока – вампир, который хочет проглотить Сэндз.

– Как бы ему не подавиться этим куском, – усмехнулся Ридинг.

– Вовсе нет… Мисс Даунер явилась, чтобы выйти замуж за Баттинга, и она добьется своего.

– Хей! – воскликнул Ридинг, – вы любите эту… авантюристку!

– Увы!

«Бентли» во второй раз остановился в Кенсингтоне. Мэйзи Даунер молча выслушала Ридинга.

– Все это правда, – сказала она.

– Полагаю, – холодно сказал бывший офицер, – вам это все равно, но заявляю, что презираю вас, как самую поганую вещь на земле…

Она не ответила, но протянула ему телеграфный бланк.

– Если вы нашли меня одетой, полковник Ридинг, то только потому, что я собиралась отнести это в соседнее телеграфное отделение.

«Оставить 72 лунки в Кубке», – прочел он.

– Но в этом случае… – пробормотал он.

– Джильберт Хей будет играть и останется в Блю Сэндз.

– Хорошо… Но когда вы выйдете замуж за молодого Баттинга?..

– Не стоит продолжать! Вы некогда сказали, полковник Ридинг, что гольфистка – это женщина, у которой вместо сердца «дэнлоп 65».[2]2
  Дэнлоп-65 – применявшаяся в то время модель мячика.


[Закрыть] Вы подметили верно… Но такая замена во мне не произошла. Надеюсь, теперь вы понимаете…

– Вы хотите сказать, чтобы я отвез вас к Джильберту? – воскликнул Ридинг. Глаза его сверкали.

– Только этого и хочу, негодный вы человек!

* * *

В окне Джильберта еще горел свет, но Ридинг стучал напрасно, дверь осталась закрытой.

Потеряв терпение, он ударом плеча высадил дверь.

Хей сидел у стола, одна его рука лежала на фотографии Мэйзи Даунер, а вторая… В воздухе плавал сладковатый запах пороха.

Мэйзи и Ридинг опоздали.

«Гольфист» Мабюза

Содержимое небольшого пакета, который вручил мне почтальон, не очень удивило меня: ключ и карточка из бристоля[3]3
  Бристоль – сорт бумаги.


[Закрыть] со следующими словами:

«Ред Чамрок стрит. 3–26 октября, вечером».

Моя торговля руанским ситцем всего лишь прикрытие; она скрывает дела, требующие осторожности и тайны. А потому я не стану ломать голову, пытаясь отыскать того, кто послал почтовую посылку – в моем сумеречном ремесле меня окружают только те люди, которым можно доверять, и они очень сдержанны в своих поступках.

Я даже не проявил любопытства и не отправился смотреть на указанный дом, ибо знал, что он стоит в старом темном проулке неподалеку от стен города и что его несколько лет назад уже предназначили на слом.

Вечер 26 октября был холодным и дождливым, в воздухе кружились тучи опавших листьев, а редкие прохожие выглядели, как скользящие тени.

Я оставил машину на углу Луга Нонн, где бродят лишь кошки, и пешком проделал две сотни ярдов, отделявшие меня от Ред Чамрок стрит.

Ветер задул фонарь на углу улицы, и я с трудом отыскал нужный дом.

Он был низок и узок, его венчали конек в виде лампочного колпака и нещадно скрипящий флюгер; белокаменный герб над дверью, похоже, восходил к первым годам царствования Тюдоров.

– Добрая старина, – сказал я себе, вставляя ключ в замочную скважину. Ключ повернулся с первого раза.

Я оказался в длинном темном коридоре, но в конце его голубел бледный квадрат – в нише стены стояла лампада. В воздухе плавал запах плесени и горячего воска.

Я толкнул дверь и с приятным удивлением проник в просторную гостиную, освещенную множеством витых восковых свечей. В широком и глубоком очаге горел костер из поленьев, а перед ним, приглашая быть гостем, стояли удобное кресло и маленький столик с бутылками и бокалами. Я наполнил стакан водкой – она показалась мне очень выдержанной, привкус янтаря приятно пощекотал мое небо знатока крепких напитков. Я пожалел об отсутствии сигар, но в душе был этому рад. Сколько раз небольшое количество табачного пепла и даже запах его выдавали человека…

Попивая маленькими глотками водку, я осматривал комнату. Стены были отделаны панелями из черного дуба, окна прятались за тяжелыми дорогими шторами, на полу лежал шерстяной ковер с высоким ворсом. Другой мебели кроме кресла и столика не было, но стоял огромный подрамник из эбенового дерева – на нем находилась картина, которую с трудом освещали свечи.

Я взял один из подсвечников и подошел к картине поближе, чтобы рассмотреть ее. И тут же отшатнулся.

Картина в тяжелой раме, с которой облезло золото, была портретом с удивительно живым лицом. Мне показалось, что он вот-вот спрыгнет с холста. Лицо вырисовывалось на фоне сельского предгрозового пейзажа.

Мужчина был невысок, но очень широк в плечах, а его громадная круглая голова едва не терялась на теле, похожем на округлый бочонок. Это ужасное тело было затянуто в темные одежды странного покроя, скорее всего старинного, но из-под них торчали обнаженные руки с невероятной мускулатурой. Кисти, больше похожие на лопасти весла, сжимали хрупкую трость с удлиненным загнутым концом. Господи! Сила, которая исходила от этих рук, была столь ужасающей, что я вновь отступил. Лицо… брр… не хотелось бы, чтобы оно приснилось в кошмарном сне.

Однако, несмотря на безобразие мужчины, произведение представляло собой истинную ценность. И тут я заметил в углу рамы сплетенную нитку из красной шерсти.

Я улыбнулся, ибо она указывала, чего от меня ждут. Эта красная нить означала – «Возьмите».

Мне оставалось лишь заняться своим ремеслом. Я тщательно обтер бутылку и стакан, а через полчаса картина была уже у меня дома в тайнике, который не отыскал бы и хитрец из хитрецов.

Прошло полтора месяца, но никто так и не явился, чтобы потребовать картину. Я был весьма удивлен, ибо подобные вещи не практикуются в нашей сумрачной профессии.

Я сказал об этом Гаесу, собрату, которому верю как самому себе.

Посылка ключа и красная нить не очень его удивили. Странной и не соответствующей нормам, показалась ему оригинальная встреча с горящим камином и водкой.

Я предложил ему взглянуть на картину, и он согласился. Но едва он увидел ее, как пришел в невероятное волнение.

– Боже! – воскликнул он. – Это – «Гольфист» Мабюза!

Если в нашей ассоциации я – человек дела, то Гаес скорее мыслитель. Он учился в университете, где получил кучу блестящих званий в том числе и в области истории искусств. Егознания частенько помогают нам. Я попросил его просветить мою черепушку.

– Мабюз был одним из величайших художников в истории, – сказал он. – В 1520 году сеньор Фитцалан, таково отчество Стюартов, вызвал его в Шотландию, где он и познакомился с Мак-Нейром… Кстати, вы играете в гольф?

Я признался, что ничего не смыслю в благородной игре.

– По мнению некоторых специалистов, – продолжил Гаес, – гольф родился в Шотландии во время войны Алой и Белой Роз. По мнению других, игра эта еще древнее. Но в те времена, когда туда приехал Мабюз, там уже возсю играли в гольф…

Чуть дрожащим пальцем Гаес ткнул в сторону картины.

– Это портрет Мак-Нейра, написанный Мабюзом. Он был великим гольфистом, игроком, которого никто не мог победить, и его репутация была столь высока, что ему прощали бесчисленные преступления.

Гаес взял лупу и приблизился к полотну.

– Господи… знаки находятся здесь, – прошептал он, сглотнув слюну, – Этого следовало ожидать, ибо Мабюз в своих произведениях не упускал ни малейшей детали… Боже!.. Боже!..

– Что вы хотите сказать, Гаес?

– Быть может, это только легенда, – ответил он. – Но даже рискуя прослыть суеверным человеком, я вам скажу все, что думаю. Ходил слух, что Мак-Нейр выгравировал на ручке своей клюшки так называемый ниблик, сочетание магических знаков, которые обеспечивали ему победу в этой благородной игре. Знаки, открытые ему Дьяволом, в обмен на его душу. Смотрите сами… Они здесь…

И я действительно увидел на клюшке странные фигурки, хорошо различимые под лупой.

– Дружище, – сказал мне Гаес, – эта картина стоит в настоящее время двадцать тысяч голландских флоринов, но я знаю не одного гольфиста, который даст за нее двойную цену при условии, что покупка останется в тайне.

– За эти значки? – иронически спросил я.

– Действительно за эти значки…

– А вы не предполагаете, кто попросил меня «забрать» эту картину?

– Быть может, – тихо ответил мой компаньон, – но мне не хотелось бы произносить его имя, ибо он может явиться на зов видимым или невидимым. Оставьте этот опасный шедевр там, где он лежит… и ждите. Это будет самым разумным. И пусть Небо хранит вас!

* * *

Письмо Мистеру Ирвину Д…

В Гольф-клуб Сент В… в Г…

«Уважаемый мистер Д.

Мое имя известно Вам. В свое время мы провели несколько совместных дел, результаты которых превысили Ваши и мои ожидания.

Поэтому я уверен в Вашем молчании. И именно поэтому я решил переслать вам странички с описанием странного приключения, случившегося со мной в ночь на 26 октября.

Ибо уже прошло пять лет, и я, как и мой друг Гаес, счищаю что „Гольфист“ Мабюза, о котором идет речь в моем рассказе, принадлежит мне отныне по праву.

Этот рассказ полностью соответствует истине. Мой друг Гаес разрешил указать его имя, а вы знаете, что он достоин абсолютного доверия. До апреля этого года вы были лучшим игроком в гольф в Соединенном Королевстве. Увы, с тех пор Ваша звезда на полях, похоже, поблекла. Седжвик, Фримантл, Парсер обыграли Вас, и я узнал, что Вы в полном отчаянии.

Картины Мабюза в настоящий момент стоят двадцать тысяч голландских флоринов, а его „Нептун и Амфитрита“ даже вдвое больше.

Предлагаю Вам своего „Гольфиста“ за две тысячи фунтов.

Примите уверения в моем наинижайшем почтении».

Р…

В одиночестве в клуб-хаузе[4]4
  Клуб-хауз – помещение для размещения гольф-клуба.


[Закрыть]

Клуб-хауз был пуст. Лист бумаги, прикрепленный к дверям извещал, что доступ на поле закрыт на целый день, поскольку нужно было рассыпать чернозем и обильно полить траву. Старейший член клуба[5]5
  Старейший член – самый старый игрок гольф-клуба. Старейшина игроков.


[Закрыть] в одиночестве сидел в баре с самого Утра и, поскольку бармен Джим отсутствовал, сам себе наливал безобидный для здоровья напиток. Такое одиночество не раз-Дражало старого игрока, ибо он мог немного помечтать.

Погода стояла чудесная, бриз, легкий словно нежное дыхание, колыхал траву; лежащий рядом с клуб-хаузом пруд блестел в Утреннем солнце, как зеркало; ласточки выделывали в воздухе тысячи акробатических кульбитов.

«Как жаль, – вслух подумал старейший член, – что сегодняшние работы отняли у гольфистов такой славный день». Он видел, как уехал тренер, с какой радостью разошлись кэдди[6]6
  Кэдди – от французского слова „младший“. Мальчик, которому поручено носить сумку и приносить мячики, улетевшие за пределы поля. Относится также к любому человеку, исполняющему эти функции.


[Закрыть] – все они были в воскресных одеждах и направлялись на праздник в соседнюю деревню.

Сегодня не с кем поговорить, даже не будет дебютантов, чтобы попросить у него совета.

Ба!.. Старейшему члену было уже за восемьдесят, он перестал орудовать драйверами[7]7
  Драйвер– тяжелая клюшка № 1 с деревянной головкой для первого, самого дальнего удара.


[Закрыть] и паттерами[8]8
  Паттер – клюшка, с помощью которой мячик закатывают в лунку.


[Закрыть] в семьдесят пять, но у него осталось множество воспоминаний о гольфе, чтобы день не прошел впустую.

Он снова налил себе, но добавил побольше крепкого спиртного, благо доктор Глуми, отличный врач, но посредственный игрок, верный клубу, отсутствовал и не мог наложить запрет.

Он отпил глоток, нахмурил брови, сделал еще один…

Напиток был приятным, но вкус у него был иной, чем он ожидал.

Он посмотрел на напитки, которые использовал для коктейля – джин, вермут, персиковое бренди, лимонный сок. Он не ошибся.

– Будь здесь Глуми, – пробормотал он, – он сказал бы, что в моем возрасте вкусовая ошибка извещает о появлении кучи смертельных недугов. К счастью, его нет, но мне все же не по себе…

И вдруг его лицо прояснилось; зря он обвинял утренний коктейль, просто в воздухе носился какой-то непривычный запах.

– Явный признак, что я остался гольфистом, – усмехнулся он.

Когда-то он прочел в одной весьма ученой статье, что у тех, кто играет на открытом воздухе, особенно в гольф, развиваются вкус и обоняние и частенько странно дополняют друг друга.

Он вспомнил, что Хольшэм (за три года шесть побед, в том числе Кубок Девона и Чемпионат Шропа) утверждал, что у шампанского вкус никотина, если кто-то за его столиком курил трубку.

Запах плавал в воздухе. Это не был аромат и не вонь; это была смесь того и другого.

И тут старый игрок заметил, что обычно закрытая дверь в коридор, ведущий к раздевалкам, была приоткрыта. Он тут же отклонил предположение, что запах доносился из мужской раздевалки, где всегда стоял тяжелый запах табака, резины и кожи – он буквально скапливался у пола, как углекислый газ в гротах Капри.

– А что же у леди, – начал он философствовать. – Их раздевалка должна быть столь же пуста, как и поле, и меня не смогут обвинить в нескромности, хотя в моем возрасте… А вообще, кто знает…

Однако, он колебался. Что-то раздражало его в этом запахе.

– Думаю, он мне напоминает… – пробормотал он. – Но что именно?

Он снова сел, принялся размышлять, по лицу его пробежала тень.

– Странный механизм у памяти, – ворчал он. Он обернулся к стойке и стал тщательно изучать бутылки.

«Хольшэм, почтивший своим присутствием либо рай, либо ад, однажды изобрел коктейль под названием „Любовь и Гольф“. Почему он так назвал его? Ведь в нем не было ни грана сентиментальности. Однако, напиток был неплохим. Странно, что именно сегодня я вспомнил его состав – виски… мадера… Гран-Марнье… Интересно, буду ли я чувствовать этот проклятый запах после такого огненного напитка?»

Он опустошил стакан, но запах не проходил.

– К счастью напиток придал мне мужества, ибо оно необходимо, чтобы… отправиться на разведку в женскую раздевалку! Но он никак не мог решиться. На висках его выступил пот, и ему показалось, что сотрясавшая его дрожь происходила от подспудного и странного ужаса.

Он схватил бутылку крепкой канадской хлебной водки, обдиравшей небо и обжигавшей внутренности, и поставил ее перед собой. Двойная порция показалась ему безвкусной.

– Да, теперь я вспоминаю и знаю о чем… Хм… еще стаканчик, чтобы втянуться в процесс…

Прошло, минуточку… полвека, быть может, больше… Джуди, прекрасная Юдифь Кларендон только что была представлена в Клубе. Ей было двадцать лет, она приехала из Индии, где ее отец занимал пост в свите вице-короля.

Говорили, что она несравненная гольфистка… А она была мазилой. Но как она была прекрасна!

Леди Рэншо, жена президента, однажды спросила ее, какими духами она пользовалась.

– Это не духи, – ответила Юдифь, – а запах редкого животного, розового питона, который передается тому, кто его содержит.

– Питон? – переспросила леди Рэншо, ибо была невеждой.

– Это – змея, которая живет в болотах Гоа. У меня она есть. Это красивое, доброе и верное животное, ничем не хуже пуделя.

– Запах змеи! – леди Рэншо зло усмехнулась – Ну я то обойдусь…

– Кроме того, змея должна быть самкой, – продолжила мисс Кларендон, – а они встречаются еще реже самцов, которых они убивают после любви.

Я молча выслушал этот короткий разговор. Но несмотря на его краткость, я успел влюбиться в Джуди… в мисс Юдифь Кларендон.

Старейший член снова налил себе бурбона; рука его дрожала, а пот стекал струйками по щекам.

– Неделю спустя я попросил ее руки.

Она расхохоталась мне прямо в лицо и сказала, что уже сделала свой выбор среди гольфистов и остановилась на Пиффи.

Пиффи! Жалкий красавчик, игравший в гольф из снобизма и орудовавший драйвером, как зонтиком!

Целый месяц я не появлялся на поле. Однако, влечение было слишком сильным. Я вернулся, чтобы погонять мячик.

Я направился к клуб-хаузу, где надеялся найти тренера, но вдруг меня окружил странный запах. Тренера не было, но была Джуди; она выглядела очень веселой.

– Злюка, – сказала она мне со смехом, – я вас не видела уже целую вечность. И собиралась послать вам письмо, чтобы сообщить дату бракосочетания с Пиффи!

Вечерело. Последние игроки покидали поле, а кэдди сдавали клюшки старшему кэдди.

– Прогуляемся? – предложил я.

Мы обогнули высокие холмики и уселись рядом с огромным препятствием,[9]9
  Препятствие – неровность почвы, усложняющая игру, делающая ее „случайной“.


[Закрыть] глубоким илистым прудом. Позже его засыпали.

По небу лениво бежали низкие облака; вдали прогремел гром; на пустынное поле опустилась почти ночная тьма.

Я предложил Джуди уйти, но она отказалась.

– Сади принимает ванну, я должна дождаться ее.

– Сади?

– Мой чудесный розовый питон… Кстати, вот и он.

Около берега из воды высунулась отвратительная плоская голова.

– Иди ко мне, красавица! – крикнула Джуди.

Змея наполовину выползла из воды, посмотрела на нас ужасным взглядом, но не пожелала идти на зов.

– Из-за грозы, – заявила мисс Кларендон.

И в то же мгновение рептилия вылетела из воды словно чудовищная стрела, обвилась вокруг талии Джуди и увлекла ее в пруд.

Я решительно бросился в воду, но завяз в иле и водяных растениях.

Ни Джуди, ни змея так и не выплыли на поверхность.

– Боже, эта водка – настоящая гадость… И бутылка вроде бочонка? И что это я перед ней разоткровенничался… А запах так и не уходит…

Так вот! Я ничего не сказал. Я слишком боялся, что в мой рассказ никто не поверит, ведь все знали, что я безумно ревновал ее к этому глупцу Пиффи.

Тело мисс Кларендон нашли, но не нашли питона, и коронер[10]10
  Коронер – должностное лицо в Англии и США, занимающееся расследованием случаев насильственной смерти.


[Закрыть] решил, что смерть наступила от несчастного случая.

Старейший член рывком вскочил с места и бросился к раздевалке с криком:

– Хватит разговоров… На запах!.. На запах!

Бутылка на столе была пустой.

* * *

– Он воспользовался тем, что остался один, чтобы напиться, хотя это было ему строжайше запрещено, – заявил доктор Глуми, возвращаясь с похорон старейшего члена. – Но зачем ему понадобилось умирать в женской раздевалке, ведь истинный джентльмен и ногой туда не вступит?

– Кстати о раздевалке, – сказал президент. – Мы воспользовались этим, чтобы провести генеральную уборку. И знаете, что мы нашли? Мумифицированное тело какого-то розового питона, который сдох там десятки лет назад!

– Меня это не удивляет в отношении клубной раздевалки, – усмехнулся доктор. – Если хорошенько поискать, там найдешь немало экспонатов для археологического музея!

– Это – добрая традиция, – кивнул президент. – А вы знаете, на что мы наткнулись в деле нашего бедняги старейшего члена? На письмо полувековой давности, написанное неким Пиффи, который обвинял нашего друга в убийстве некой Юдифь Кларендон.

– Это лишний раз доказывает, что сумасшедших полно повсюду, – философски промолвил доктор. – Они есть в министерствах, на университетских кафедрах. Почему бы им не быть на полях для гольфа?

Мадемуазель Андретт Фроже

Я знал, что вижу сон, что лежу в своей постели и что перед моими глазами проходят бесплотные образы. Однако, будучи в полусознании, я опасался, что сон перейдет в кошмар.

Пространство было очерчено резко, хотя цвета путались; но известно, что во сне цвета различаются плохо.

Я был на поле для гольфа. Вдали в лунках трепыхались два или три флажка.[11]11
  Флажок – флажок, чье древко воткнуто в лунку, чтобы указать ее местонахождение.


[Закрыть] Поле пересекал длинный, заросший травой холм, из-за которого виднелась крыша. Наверно, там находился клуб-хауз, но я спрашивал себя, почему конек его изогнут, как у сиамской пагоды.

«Я спрашивал?» – сказал я… Ответ был мне известен – эти пагоды возвели бонзы, уверяя, что они защищают от тигров. И я стоял перед таким маленьким храмом, совершенно чуждым полю для гольфа. Правда, во сне особого удивления никогда не испытываешь.

Небо было низким и серым, а позади холма, на горизонте, угадывалась огромная пустая равнина или темное волнующееся море, над которым опускалась ночь.

Поле было пустым. Ничто не двигалось на нем. Все казалось застывшим, и не будь ощущения трехмерного пространства, я бы решил, что разглядываю огромную гравюру.

Однако, я знал, что кто-то придет, и этот кто-то будет мадемуазель Андретт Фроже, прекрасная гольфистка-француженка, чья потрясающая победа в женском чемпионате Девона огорчила всех английских поклонников гольфа.

И тут я впервые услышал во сне звук. Это был четкий рык без всякого эха: онг-о-онг. Я узнал его. Ибо множество раз слышал вечерами в Лингорском лесу рык просыпающегося тигра, его первый призыв к охоте.

Я не обратил на него никакого внимания. Все мое внимание было отдано мадемуазель Андретт Фроже – она должна была вот-вот появиться.

Я никогда с ней не встречался, но ее фотография появилась во всех спортивных журналах того времени – высокая, тонкая, гибкая и грациозная женщина.

Я был в пижаме, но это не смущало меня, ибо черный шелк с серебряными и перламутровыми полосами не выглядел ни смешным, ни неприличным. Когда-то один китайский чиновник подарил мне такую же, но ее у меня спер слуга-аннамит.[12]12
  Аннамиты – устаревшее название жителей Вьетнама.


[Закрыть]

Наконец, позади меня послышались шаги, и шум их вписался в мой сон.

Не обернувшись, я спросил:

– Это вы, Андретт?

Женский голос ответил:

– Я, Энди!

Стоило обернуться, чтобы увидеть ее, но я не сделал этого и ее не увидел. Я сказал:

– Мадемуазель Фроже, хотите выйти за меня замуж? Я выиграл Кубок лорда Хаскетта.

– Конечно, и вы это знаете, – сказал голос.

На мои плечи опустились руки. Я не обернулся, но увидел эти руки, и на этот раз ощущение цвета было четким – руки были огромными и красными.

– Уберите ваши руки, – попросил я.

Она не послушалась, но вдруг руки заметались перед моими глазами, как красные всполохи. Потом приблизились к моему горлу и вцепились в него. Я ощутил, как воздух медленно вытекает из моих легких; все мое тело пронзила резкая боль; шея моя так напряглась, что уже не могла держать голову, и та болталась слева направо… Да, да, слева направо, как у тигров…

А голос невидимой Андретт звучал раскатами грома:

– Да… вы хорошо это знаете, Энди!

…Я проснулся с криком.

В рассеянном свете ночника я заметил ужасную морду рядом со своим лицом. Я завопил еще громче.

Но это была мертвая голова со стеклянными глазами.

…У подножия моей постели лежит громадная тигровая шкура.

* * *

В тот год я отдыхал во Франции.

Я выехал на машине из Рамбуйе и медленно катился по Дурданской дороге вдоль Орны, когда вдруг заметил поле для гольфа, где находилось несколько игроков. С первого взгляда я понял, что здесь играли любители.

И тут мое сердце сжалось – я заметил неподалеку домик в виде пагоды, который стоял в стороне от дороги.

Я остановил машину и вошел. Меня довольно нелюбезно принял человек в зеленом переднике.

– Здесь помещение Клуба, – проворчал он. – Постоялый двор находится в сотне шагов отсюда…

Я показал ему карточку члена Болдвиг-клуба, и он тут же стал обходительным.

– Простите… Это совершенно иное дело… Мадемуазель Фроже не простит мне, если узнает, как я неприветливо вас принял. Она вот-вот появится; сейчас она заканчивает партию с гольфистами, специально приехавшими из Парижа. Кстати, вот и она…

Мадемуазель Андретт Фроже вошла в помещение – она была невысока, но гибка и грациозна, как и на фотографиях. Бармен тут же обратился к ней:

– Мадемуазель Фроже, месье из Англии.