Текст книги "Парижская страсть"

Автор книги: Жан-Поль Энтовен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

12

В тот вечер в Гранд-отеле Аврора одевалась особенно тщательно. Накрашенные губы. Плечи воительницы. Вытянутая стройная шея – как у насторожившейся газели. Прошло всего несколько часов – и эта женщина уже ничем не напоминала ту, что плакала в церкви Рапалло. Как и ту, что каждое утро приходила ко мне на свидание на пляж. Я был покорен этой молниеносной переменой, которая каждый раз давала мне понять, что я увлечен разносторонним человеком. Во время ужина она была очаровательна и разговорчива. Она строила планы. Она хотела брать уроки пения, путешествовать, принимать друзей. Она говорила, что ее счастье отныне зависит от моего, и это заявление, которое мне казалось правдивым, меня обезоружило. Я не сразу заметил, что у нее вечерний макияж. Слишком кричащий. Будто глаза обвели расплавленным металлом, а не краской. Я мог бы догадаться, что эти глаза смотрят на меня, но не видят. Или скорее они видели сквозь меня будущее, где мне места не было.

Впрочем, в тот вечер все убеждало меня, что Аврора решила быть счастливой. Она мне предложила поехать в Сполето, чтобы там послушать «Травиату». Она хотела, чтобы наша связь была менее тайной, чтобы я показывался официально под руку с ней перед некоторыми важными для меня людьми, которых я не видел с тех пор, как она заняла все мое время. Она уверяла меня, что будет действовать так же. Отныне мы были достаточно близки, чтобы отказаться от напрасного недоверия.

После ужина она решила петь. Пианист в баре протянул ей микрофон и взял по ее команде первые ноты кубинской песни, которую она украшала прелестными фиоритурами. Публика была очарована. Один подвыпивший американец поднялся, чтобы сказать тост в ее честь. Потом потребовал, чтобы все гости бросали ей розы, украшавшие их столики. Эта женщина была со мной – и все завидовали мне. Я был счастлив владеть ею и принадлежать ей. Я чувствовал, что счастье как никогда близко.

13

Потом все понеслось галопом. Как будто после этих тягучих дней и приятного вечера судьба решила перевернуть все вверх дном.

Этой ночью Аврора любила меня необычайно страстно. И эту страсть я принимал за чувство, для которого нет преград. Я плыл по зеркальной глади реки – но впереди ждала Ниагара.

Потом я напрасно прождал ее на пляже. Ее не было и в порту, где я пил кофе с фруктами. Но я подумал, что мы мало спали этой ночью и она, может быть, задержалась на террасе.

Когда я вернулся, директор отеля, бурно жестикулируя, выразил мне свое сожаление. По его словам, пока я купался, Аврора уехала. Уехала? Да, с чемоданами. Оставила мне письмо? Нет, письма нет. Сначала она хотела передать конверт для меня, но, садясь в такси, которое должно было, сказал он, отвезти ее в аэропорт Генуи, передумала и снова забрала письмо; при этом она что-то сказала – но директор не расслышал.

Директор боялся скандала и поэтому рассыпался в извинениях. Выражая сожаление, он добавил, что у Авроры был потерянный вид.

В нашей комнате я нашел только еще теплую постель, беспорядок, который свидетельствовал о смятении. Запахи нашей ночи еще витали в тишине. В спешке Аврора забыла свой фотоаппарат, платок и несколько браслетов.

Мне понадобилось несколько часов, чтобы поверить, что Аврора действительно уехала. Я с видом ждущего сидел в баре отеля, потом ждал среди рыбаков и чаек. К полудню американец, которого мы видели накануне вечером, меня заметил и хотел начать разговор. Он недавно приехал из Майами. Мы перекинулись несколькими словами, и он удалился, дружески похлопав меня по плечу. Меня немного поддержало его дружелюбие.

Потом был длинный день, полный злости, подавленности и тревоги, которые к вечеру слились в грусть.

Незадолго до ночи я понял, что Аврора не вернется. И тоже уехал.

14

Предание гласит, будто Бог вначале удалился из мира, чтобы смущенные люди заметили, какое неограниченное пространство он занимает. Любовь проделывает то же самое: вспыхивает, стоит лишь нашему кумиру исчезнуть. Исчезнув в миг, когда я думал, что мы близки, как никогда, Аврора приобрела неограниченную власть над моим сердцем. Меня ничто не подготовило к этому испытанию. Я даже не знал имен демонов, с которыми должен был встретиться.

15

При этом я верил, что какая-то часть меня от расставания с Авророй почувствует облегчение. Ко мне вернется мое обычное ровное настроение, счастливая беззаботность, которую она у меня отняла. Но, выехав на дорогу в Женеву, я почувствовал, что все будет иначе. Одиночество, более тягостное, чем раньше, безжалостно сдавило меня. У одиночества был вкус пепла. Да еще эта дорога, по которой я недавно ехал под палящим солнцем – а теперь глубокой ночью. Я грустно возвращался тем путем, который вел меня, как я полагал, к безграничному счастью. У каждого любовного страдания свой период распада…

Я отчаянно гнал машину между обрывов и скал. Ветер бил в лицо, встречные машины ослепляли фарами – их свет выхватывал из тьмы картины прошлого… Лицо Авроры, до этого такое выразительное, виделось мне только таким, каким оно было в последний миг перед рассветом. Исчезнув, она замерла в моих воспоминаниях. Так бывает с умершими. Эта неподвижность, наверное, означала, что я больше не увижу ее. Или увижу – но не в этом мире.

На следующий день я, измученный, вернулся в Париж. Войдя к себе, я понял, что Аврора меня опередила. Она опустошила свой шкаф. На китайской ширме висело забытое платье. Из всего, что мы нажили, она оставила мне только то, что сама выбрала и что ей не хотелось тащить. На прикроватной тумбочке я увидел ее кошелек для ключей. Это был прощальный знак. Она его положила перед рамкой из акульей кожи, в которую она после посещения Лувра вставила репродукцию заинтересовавшего ее рисунка. Это была знаменитая «Фортуна» Прудона – серый рисунок на голубом фоне. Улыбка, развевающиеся по ветру волосы. И завязанные глаза.

16

Вправду ли Аврора исчезла? Или – на время, по своему обыкновению? Она вернется и объяснится, а я заранее рад буду поверить любому ее объяснению. Я без конца думал об этом: утренний неяркий свет вселял в меня надежду на ее возвращение. Вечерняя тоска наводила на мысль, что я потерял Аврору навсегда. Чтобы покончить с этим, я принял решение ждать ее в этой квартире, которую мы десять дней назад покинули, охваченные неистовой страстью.

Снаружи жара и ливни окутали город влажным покрывалом. Из окна я видел прохожих, которые искали прохлады у фонтанов и на террасах кафе. Я вглядывался в купол Инвалидов, сверкавший под тусклым небом. Я пил кофе, почти ничего не ел, почти не смел двигаться. Мне казалось, что несчастье отступит, если не встретит ничего живого на своем пути. Но это несчастье оказалось слишком прилипчивым, чтобы оставить меня в покое; я захлебывался собственной кровью, день за днем. Почему я позволил, чтобы мне перерезали горло? Кто издал закон, гласивший, что мне надлежит корчиться в агонии? Иногда я видел свое отражение в зеркале или в оконном стекле и не верил, что это растерянное, потерявшее разум существо – я сам. Я чувствовал себя совершенно разбитым и обездоленным.

Враг напал на меня с тыла, предательски, без объявления войны. Он точно знал все уязвимые места того, кого надо было сломить. Стоило мне показать, что я задет, – и он становился вдвое злее. Это был зверь, спешивший пожрать то, что еще оставалось живым во мне. Он вгрызся в мои жесты, в мою печаль, в мои размышления. Не убив меня, его невозможно было убить. Вырваться из его когтей можно было, только оставив на них свою шкуру. Я медленно восстанавливал свои силы. Я был мертвым. Я начал дышать.

17

Через несколько дней, около полудня, впервые после моего возвращения зазвонил телефон. Аврора? Уже?! Значит, все выяснится? И этот кошмар, наконец, прекратится?!

Но это был всего-навсего Сандро Орсини. Он хотел кое-что уточнить по поводу акварели Мари Лорансэн, которую я ему продал.

– С того времени, как твой отец нас покинул, только англичане покупают акварели. – В его дружеском голосе вдруг послышалась тревога. – А кстати, тебе деньги нужны? У меня как раз есть английские клиенты, которые интересуются твоим Ватто…

Этот Орсини был коммерсантом от искусства, и я ему принципиально не доверял. У него всегда под рукой были клиенты, случаи, которые жалко упускать, возможности, которых в другой раз не представится… Раньше он хорошо знал моего отца и после его смерти, казалось, относился ко мне как к сыну. В сущности, это был веселый человек – но с ним надо было держать ухо востро.

– Поверь мне, дорогой малыш, ты должен его продать… Я уверен, что даже твой отец его бы продал…

В течение нескольких дней я не произносил ни одного слова и был более удивлен, слыша свой голос, чем его. На чистом автопилоте мне удалось заставить свой голос звучать естественно – и я почувствовал себя живым. На несколько секунд. Орсини, должно быть, уловил мое смятение. И повел себя весьма бестактно.

– Впечатление такое, что ты не в порядке… Я могу сделать что-нибудь для тебя?

Проявить заботу обо мне было вполне в его стиле, но все равно это показалось мне подозрительным. Не известно ли ему о моем несчастье? Кто его предупредил? А может, его попросили что-нибудь передать мне? Это была сущая бессмыслица – но, чтобы заподозрить, что он больше моего знает об исчезновении Авроры, мне и не нужен был смысл. Назавтра Орсини уезжал к себе в Вильфранш. Я дал понять, что согласен на его предложение, и спросил, можно ли прийти к нему в конце дня. В этот час, думал я, может быть, разразится обещанный ливень – и, на мое счастье, зальет все, что меня сжигало.

18

Именно у Орсини я и встретил Аврору полгода назад. Я помню первый взгляд, брошенный ею на меня. А еще я смутно помню себя, кем я был тогда, еще не зная, что судьба этой женщины свяжется с моей.

Это был памятный год. Накануне погиб в автокатастрофе мой отец. Втайне я был доволен, что избавился от его строгого надзора. Он завещал мне свои картины. Я уже решил жить, как если бы кто-то забыл закрыть дверцу моей клетки. Я был почти уверен, что скоро мне предстоит узнать себя с новой стороны. Грустно, что мы не замечаем переломных событий своей жизни, пока они не обрушиваются на нас. Грустно, что мы сталкиваемся с ними, двигаясь вслепую. И не знаем, что им суждено изменить саму нашу природу. Что случай внушит нам мысли и планы, которые минутой ранее показались бы нам смехотворными. И никакого ангела не будет рядом, чтобы заставить нас свернуть с опасного пути, подавить опасные чувства.

До появления Авроры я не надеялся ни на что и не опасался ничего. Мои чувства были как гончие, в нетерпении ожидающие, когда их спустят со сворки. На моем лице уже лежала печать меланхолии. А тело было доверчиво, и во всем, что бы я ни говорил и ни делал, чувствовалась юность. Издали подобные люди чаще всего вызывают уважение. Но при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что эта маска мало походит на мое настоящее лицо. В моей жизни не было драм. Пока я не встретил Аврору.

В тот вечер я был в зеркальном салоне, отделанном буазери. Из окон открывался вид на сады Пале-Рояля. Орсини собрал там около двадцати приглашенных, большинство из которых я знал. Болтовня, алкоголь, злословие – все, как в комедии. Там были антиквары и живописцы. Несколько прекрасных личностей. Свободные художники. Со мной говорили. Я отвечал. Я наблюдал, как сплетаются деловые и любовные интриги, ради которых подобные вечеринки и устраиваются. Орсини, как всегда, был предупредительным хозяином. На публике он окружал меня таким подчеркнутым вниманием, что все принимали меня за важную особу. Время от времени я окунался в общий разговор, потом исчезал, как выходят из бассейна. Все это меня ни к чему не обязывало. Тогда Аврора еще не вошла в салон, а я, в мечтательном настроении, не знал, что жду ее. Красота ее еще не поразила меня подобно удару молнии. Я еще не слышал ее голоса, не видел ее ног, не угадывал под строгим платьем ее тело. И она меня еще не увидела. Она еще не села молча напротив меня. И я еще не заметил ни тонких пульсировавших жилок на ее шее, ни ее лодыжек, которые от остроносых туфель казались еще стройнее, ни ее запястья, отягощенного вычурным, совершенно не в моем вкусе браслетом. Впоследствии я не уставал перебирать в памяти каждое из мгновений, предварявших нашу встречу, которая навсегда изменила мою жизнь.

19

До этого я был в целом доволен своим существованием, полным удовольствий всякого рода. Жизнь шла довольно ровно, без ощутимых взлетов и падений, и это делало меня тщеславнее других. Я чувствовал, что рожден для какой-то великой цели, но цель эту представлял себе довольно расплывчато. Я ждал звездного часа, а пока пытался жить, не влезая в большие долги. Мне приписывали вкус к живописи и искусству, а я интересовался этим только от случая к случаю. Мне ошибочно приписывали ловкость и умение убеждать. Несколько женщин были не прочь завести со мной интрижку. Впрочем, то, как они пытались обольщать меня и как я отвечал на эти попытки, затрагивало только самую поверхность моей души. С ними я никогда не испытывал наслаждения, которое мне приходилось им демонстрировать. И их измены на самом деле никогда не задевали меня так глубоко, как я старался показать. Чаще всего я изображал чувства, которых от меня ожидали, чтобы ни у кого не возникло искушения влезть мне в душу. Без сомнения, я ждал случая сорвать маску, расколоть раковину и – начать прыгать через неприятности, как через лужи. И так легко отступить, когда сразу, с первого слова, с первых мурашек, пробежавших по коже, понятно, что на этом пути нас не ждет ничего хорошего.

20

В первый раз я увидел лицо Авроры в зеркале. Она стояла сзади меня. Так можно было обмениваться долгими взглядами без стеснения, незаметно для всех. Что немаловажно, сблизило нас в некотором роде именно зеркало. И немаловажно, что я смог увидеть ее лицо, только повернувшись спиной к ней. У меня сразу же возникло ощущение, что эта женщина вышла из моего прошлого, и поэтому я не удивился, ощутив что-то вроде дежавю, хотя видел ее впервые. Всего, что было потом, могло бы и не случиться, если бы не это ощущение. Прошлое всегда задает траекторию любви.

Ее спутник мне сразу же не понравился. Это был банкир, который, заметив, как внимателен ко мне хозяин дома, счел себя обязанным со мной познакомиться. Его звали Кантёлё. Он выглядел самодовольным.

– Я – старый друг Сандро. И один из его лучших клиентов. Не далее как вчера я еще купил у него брильянтовые серьги, которые украшали парикмахершу принцессы Матильды… В конце концов Сандро меня уверил…

У этого Кантёлё была натура хищника и почти женские манеры. Узкие губы, расплывшаяся талия, редкие слипшиеся волосы. Он протянул мне руку – и меня передернуло от отвращения, когда я коснулся ее. Когда ему сказали, что я нигде не работаю, он с опасливой пренебрежительностью смерил меня взглядом. Они с Авророй вели себя как чужие. Ни слова, ни жеста, которые бы свидетельствовали о взаимном доверии. Можно было подумать, что они только что встретились на лестничной площадке или в лифте.

Вскоре он отошел, и я оказался с ней один на один. Мы стояли возле балкона и смотрели в окно на сады, покрытые голубоватым инеем, освещенные зимней луной. Орсини тут же присоединился к нам. Он поцеловал ее руку.

– Видишь ли, – сказал он мне, – если бы я любил женщин, думаю, что не устоял бы перед красотой Авроры…

Значит, ее зовут Аврора. Я и мечтать не мог об имени, которое настолько подходило бы ко всему, что я, глядя на нее, уже успел вообразить. Это имя сразу же заиграло для меня всеми красками зари – девственно-розовыми и перламутровыми переливами. Аврора… Рассвет над океаном. Лесная чаща, наполненная голосами пробуждающихся птиц. И струи фонтана, пронизанные солнечным светом.

А потом был ужин. Я сидел напротив нее и смотрел на нее сквозь разделявший нас пышный букет роз. Она сидела молча и казалась не от мира сего. Только еле заметно улыбалась соседям – из вежливости, как положено. Эта отстраненность казалась мне восхитительной. Ее взгляд порхал над шумным миром. Казалось, ее не занимало ничто в застольной болтовне. Я не мог оторвать взгляда от ее шеи и плеч. В конце концов она это заметила. Чинно подняла бокал, жестом показав, что пьет за мое здоровье, и пригубила.

Конец вечера я помню смутно, потому что главное произошло позже, к полуночи, когда все расходились. Тогда я был в будуаре, смежном с салоном, и Аврора шла мне навстречу.

– Мы должны встретиться, – сказала она. – …Завтра, в полдень, я буду у входа в музей Родена…

Она не стала ждать, что я отвечу. Я увидел, как она уходит с банкиром. Мне показалось, что Орсини это заметил – и, улыбаясь, покачал головой.

21

В этот вечер, покидая Пале-Рояль, я чувствовал себя родившимся заново. Я не ощущал холода. Я был взволнован бегом туч под луной. Я возвращался домой вдоль Тюильри быстрым шагом, и меня переполняла необычайная радость. В моих жилах текла свобода, и это ощущение не походило ни на что испытанное мною прежде. Бесполезно было пытаться заснуть, бороться с мечтами, обуздывать воображение, которое уже рисовало мне во всех подробностях предстоящую встречу. Но даже когда все мое существо устремлялось в будущее, меня не покидало чувство, что я плыву против течения, которое относит меня к прежнему берегу. В голове моей роились неясные образы и чувства – плачущий мужчина, прильнувшая ко мне женщина, разлука, грусть…

Стоило Авроре явиться, как эти обрывки прошлого принялись выныривать неизвестно откуда, приближая нашу встречу и придавая ей некий загадочный смысл.

22

Любовь прорастает только там, где есть для нее почва. Если мы воспламеняемся страстью, едва встретив кого-то, – значит, искра уже тлела в нас, терпеливо ожидая, когда ветер раздует ее. И то же самое с болью от умирающей страсти. И то и другое – следствие пережитого, но не осознанного нами ранее. Любовь возрождается из пепла. Мы охотно верим, что обожаем этот голос, эти волосы, эту родинку, эти плечи или что мы страдаем, не видя их, – но эта вера смешна. Потому что каждое новое чувство – это хворост на тлеющих углях старого костра. Высохший букет старых страстей мы прижимаем к сердцу, как залог нового счастья.

23

Раньше я считал, что женщины – это другое племя, не похожее на нас, но, впрочем, дружественное. Мне нравилось быть рядом с ними. Мне нравились их тела, их фантазии, их мысли. Я их понимал и не опасался. Я знал, что представителям этого племени присущи кое-какие странности, неисправимые, но, в общем, довольно симпатичные. При этом я старался не слишком близко подпускать их к себе. С некоторыми все ограничивалось взаимным наслаждением. С другими – дружбой, беседами, эмоциональной связью. Кое-кому я позволял узнать меня ближе – и это становилось для них сюрпризом. Но мне бы в голову никогда не пришло до конца раскрыться перед какой бы то ни было женщиной. Мне это представлялось столь же рискованным, как поставить все свое состояние на одну цифру в рулетке.

Несмотря на этот принцип самосохранения, два рода женщин заняли главное место в моей жизни, вытеснив остальных. С одной стороны, я охотно показывался в обществе с моей официальной любовницей, Дельфиной – балериной, променявшей сцену на выгодное замужество. Она была старше меня. У нее было богатое прошлое и красивые руки. Десять лет назад Дельфина была знаменита. Она знала безумие аплодисментов и толпящихся перед ее ложей поклонников. С тех времен у нее остался темперамент и мечты, в которых мне отводилось главное место. Мы проводили вместе нежные ночи, ужинали, путешествовали. Я посылал ей цветы, она окружала меня деликатным вниманием и давала мне разумные советы. Эта связь, ни к чему меня не обязывающая, длилась уже много лет. Иногда во взгляде Дельфины я угадывал желание владеть мной единолично и пытался притвориться, будто принадлежу ей. При этом я знал, что она, как и я, находит в нашем соглашении множество выгод.

Но, с другой стороны, мне нужны были девочки, более свободные, которых я находил не важно где. Эти мимолетные связи возбуждали меня, с этими девочками я играл в идиллию, в юность, в невинность. Они ничего не знали обо мне. Они назначали встречи в кафе или студенческих комнатах. Они мне предлагали тела, пахнущие дешевыми духами. В каждой из этих куколок обнаруживался какой-нибудь сюрприз. Та иногда принималась ревновать. Эта обкрадывала меня по мелочи. Некоторым нужна была театральная страсть – таким лучше не доверяться. Мне никогда не надоедали эти интрижки, которые по большей части одинаково начинались и заканчивались.

Когда я думаю об этом размеренном и упорядоченном существовании, когда я вспоминаю об этих днях, о моих хождениях без риска от Дельфины к моим девчонкам, я говорю себе, что я тогда действовал мудро. Я смог отвести от себя одиночество, не связывая себя ненужными обязательствами. Я был в идеальном положении мужчины, который знает, чего не стоит делать со своей свободой. В некотором роде я ни в чем не нуждался.